«Диада»

Из романа новелл «Наследники»

 

 

До темно-зеленоватого озера, втиснутого между высокими горами со снежными вершинами, моя пациентка шагала молча и довольно быстро. 

Было раннее утро, струя родника бросала брызги на извилистую дорогу, над ней белел полосами расстилающийся туман. Пахло травами, набухшим от влаги  мхом, прохладным илом. Этот запах вместе с вдыхаемым воздухом проникал вглубь и тревожил сознание. Я узнала его, даже почувствовала его вкус, только затруднялась вспомнить, когда это было. Хотела остановиться  и сообразить, но не могла – должна была внимательно следить за пациенткой.

Торжественно приподняв подбородок, она оглянулась на повороте, за которым простирается густой хвойный лес, оплетенный кустарником ежевики и малины. Там же начинается и крутая горная тропа, ведущая ко второму озеру под названием Верхний Госаузе.

Томас спешил позади, я слышала,  как постукивают втыкаемые в землю палки. Он нес большущий рюкзак, обвешанный спальными мешками, ковриками, скрученными в продолговатые катушки. В моем рюкзаке была одежда и немного еды. Наслушавшись советов любителей гор о том, что полезно для походов, я отказалась от ветчины, сала и черного хлеба, хотя Томас  настойчиво предлагал все это взять. В рюкзаке были лишь галеты, орехи, шоколад, изюм и два литра воды. Куски сыра положила поближе, во внешний карман рюкзака. Сыр мне понадобится на полпути, когда мы по фотографии в турсправочнике узнаем деревянный  мостик через горную реку.

Пестрые коровы Альп проходили возле избушки лесника, размахивая хвостами. Они остановились, повернули к нам свои невинные мордочки с большущими черными глазами и светлыми курчавыми ресницами, аккуратно выстроившись в ряд возле дороги. Будто знали, что альпинистов и любителей гор впереди ожидает сложный путь, – это никак не сравнимо с обходом избушки. Коровы молча уступили дорогу, и в этот миг вели себя намного мудрее людей, которым и на ровном месте часто тесно.

Пациентка продолжала молчать. Я видела, что она стала еще больше торопиться, беспокойно размахивать небольшим круглым арбузоподобным  рюкзаком. Рюкзак, украшенный зелеными полосами, скорее подошел бы к беззаботной променаде во дворце Шенбрунн.  Глубокое дыхание пациентки становилось громче, словно она хотела вдохнуть побольше воздуха.

– Она еще ничего не сказала? – Томас приблизился ко мне.

– Посмотри внимательнее. Несется,  как воздушный змей по вершинам деревьев. Пыхтит и молчит, неизвестно, как долго это будет продолжаться.

Он  крепко стиснул мое плечо. Я вскрикнула от боли.  

– Ты не чувствуешь своей силы! Испугаешь пациентку, оставишь синяки от пальцев.

Он отпустил плечо, подняв голову, прошелся взглядом, и прищурившись,

посмотрел наверх. Вершины упирались в небо, мы еще не очень высоко поднялись, а темно-зеленое озеро отступало мало-помалу и становилось похожим на искоса поглядывающий глаз допотопного существа. Я почувствовала беспокойство Томаса, хотя немногие могли подумать, что этот крепкий человек может тревожиться. Что бы ни происходило в его душе, это никак не отражалось на внешнем спокойствии, не нарушало его мирной улыбки или ободряющего взгляда, вызывающего доверие.

Каждое лето мы с Томасом направлялись в Австрию, посещали места, связанные с историей бывшей империи, небольшие цветущие городки с корчмами и музеями. Однажды, возвращаясь назад с Бад Ишля, мы повернули в сторону Госау.  Дорога привела нас к озеру, в котором, словно в отполированной поверхности льда, отражались темно-зеленые горы и белеющие извилистые горные ручейки.

– Если подняться наверх, можно выйти на Адамека, – Томас показал на уходящую вверх тропу. – Горная каменная хижина, из которой альпинисты начинают свой путь к вершинам. 

Я нашла на карте Госау и увидела отмеченную маленькими черточками дорогу от двух озер вверх и надпись Adamekhuttе. Я вскрикнула:

– Вот это да! Горная хижина Адамека? Название совсем как из Библии. Возможно, там, в снежниках, Бог создал Адама, а тот построил себе дом прямо у ворот небесного царства?

– Хочешь туда?

– С тобой. Сомневаюсь только, смогу ли. Я ведь никогда не поднималась в горы. А это очень высоко?

– Для нас – очень. Облака близко, две тысячи триста метров, – переход на целый день.

Разговор в Госау не давал мне покоя, словно незаконченная работа. Едва проснувшись, видела каменную хижину, прижавшуюся к высокой скале, снежники, слышала манящий голос – «Дерзни ночевать в снегах!»   И решила начать тренироваться. Томас согласился ходить со мной. И тогда появилась моя пациентка.  Она прилипла ко мне, как сестра-близнец, потребовав, чтобы я никуда не ходила без нее. Она заявила, что будет подниматься к Адамеку вместе со мной и что я обязана ей помогать. Она не считала себя женщиной-силачкой, и взглянув на меня, дерзко упрекнула:

– Тебя не терзают фобии и ты можешь лазать по горам с альпийскими гемзами, а меня тянет к земле, хотя я не могу жить, не оторвавшись от нее. Ты обязана мне помочь. 

Каждые выходные мы готовились к походу на Адамек, поднимались десятки раз на небольшое взгорье, должны были научиться ходить по горам, хотя в Литве не было ни гор, ни даже слов, похожих по значению на wandern на немецком, или hiking на английском. Пациентка демонстрировала настойчивость и не выказывала никаких признаков сомнений. Взбиралась изнеможенная, покрасневшая, но уверенно, решительно, даже люто размахивая палками, словно укротительница львов в цирке.  

Когда этим утром мы вышли из автобуса в Госау, и очарованные величавым зрелищем, смотрели, закинув головы, на заснеженные вершины Дахштейна, я заметила – она не любовалась горами. Сурово сжимая губы, твердо затянула пояс рюкзака, встряхнулась, ботинок зашнуровывала дольше, чем возле Литовских холмов,  и выпрямившись резким движением, понеслась вперед, как вихрь. Она мчалась энергично и отважно. При одном только взгляде на нее не оставалось никаких сомнений –  эта женщина жаждет стать победительницей необъявленного соревнования.

К хижине Адамека должны были подойти через восемь часов подъема. Маршрут я изучила так себе, не хватало фактов и логики для оценки возможных осложнений. Кого встретишь – неизвестно,  какие опасности ожидают – заранее невозможно предугадать. Лишь одно знала точно:  скалолазная веревка  в этом маршруте не понадобится, но будет несколько мест, где обязательно нужно будет ухватиться за цепи на скалах, так как серпантин закружится над пропастью. Об этом  я пациентке не обмолвилась ни словом.

Теперь мы стояли на высоком берегу Госау, где заканчивается безмятежная прогулка и начинается крутая горная тропа.  Я вспомнила день, когда пациентка попросила меня вместе подняться до хижины. Тогда это мне не казалось непреодолимым, а сейчас я не знала, так ли думает и она.

Возле озера она нарвала чабреца, и уложив его в карман рюкзака, бросила на меня быстрый растроганный взгляд. Я почувствовала, как затряслись мои руки и глубинная дрожь пронзила грудь. Теперь она походила на пятилетнюю девочку, преданную мне и фанатически верящую, что я не дам ей пропасть. Я справилась с волнением и осторожно спросила ее, не передумала ли. Она повертела головой, отвела взгляд под ноги, пытаясь спрятать признаки детской беспомощности.

– Нет...

Медленно и подчёркнуто спокойно мы повернули в узкую тропу, исчезающую в нагорье Дахштейна.

…Как только Томас предлагал остановиться и передохнуть, пациентка сразу реагировала возмущением и упреками. Вместе с тем она испытывать нетерпение, я же на ее вопрос – близко ли вершина? – спокойно отвечала, что сегодня придем. Отслеживая каждый ее шаг, я была готова подхватить ее, если она поскользнется или оступится.

Вдруг ясно послышался чей-то спокойный разговор, хотя близко никого не было. Посмотрела вверх, откуда донеслись звуки. На тропе, словно обросшей посеревшими зубчатыми скалами, увидела движущиеся фигуры. Они спускались вниз, и мы остановились в расширении поворота, чтобы безопасно разминуться.

– Доброе утро! – нас, улыбаясь, приветствовали трое мужчин с рюкзаками и женщина  в ярко-красной накидке. 

– Здравствуйте. Вы с Адамека? – вышел вперед Томас, кивнув мне головой и движением руки приглашая подойти ближе.

Я удивленно разглядывала первую женщину, встреченную на пути. Она стояла подтянутая, высокая, стройная, со снисходительным выражением лица. Ее сдержанная западноевропейская улыбка сияла добротой, а глаза ласкали меня с головы до ног. Я почувствовала, что еще секунда, и эта женщина обнимет меня, а я не удержусь и благодарно ее расцелую. Томас разговаривал с мужчинами, но было непонятно, о чем, так как в это время пациентка начала теребить рукав моей куртки и мурлыкать, подобно ошеломленной кошке: “Спроси – там  красиво или страшно? Спроси,  говорю тебе“. 

Томас расслышал, махнул мне рукой, чтобы не обращала внимания.

– Tам красиво или страшно? – передал он вопрос и весело захохотал. – Неопытная  альпинистка спрашивает.

– Да нет, совсем не страшно там. Неописуемое величие гор и спокойствие. Вот поднимитесь и увидите, как возвышенно и смиренно чувствует себя человек, окруженный чудом, которое ему не под силу сотворить, –  мужчина говорил, показывая палкой наверх.   

– Это красота небесная, – женщина подошла на несколько шагов ближе к нам и посмотрела пациентке  в глаза. – Случится то, во что трудно поверить, чего вы никогда не испытывали. Сегодня вы будете спать в снегах... 

Я вздрогнула, взглянув на нее. Вы будете спать в снегах – это я уже слышала. Она говорила так, словно произносила волшебные слова, прозвучавшие еще во время сотворения мира. Она была не просто женщиной, и эти мужчины – не альпинисты, туристы или путешественники. Они – духи, обитатели хижины Адама, спустившиеся рано утром, чтобы облегчить мне поход с пациенткой. С пациенткой, постоянно вовлекающей меня в бездну общения и задающей одни и те же вопросы – зачем я веду ее по этим тропам, неужели я не знаю, как ей хочется жить, а здесь за каждым углом смерть дышит в лицо, от нее может спасти лишь забота и внимание, которых пациентка лишена, ибо она  с рождения натура художественная, свободно перемещающаяся в пространстве. Зачем я заманила ее в узкие ущелья, стиснутые горами, на тропы, по которым катятся вниз камни! 

Я разговаривала с ней осторожнее, чем Фрейд с Марией Бонапарте, ибо та не представляла для него опасности, наоборот – была милосердна. Пациентка же не отличалась такими качествами. Она пожирала мои силы и меня саму, а я позволяла себя терзать – у меня не было другого выхода. 

Горы не дают свободы выбора вариантов, но одно они щедро предоставляют – идти вперед, не оглядываясь назад.  Не спешить и не опаздывать. Нащупать – не умом, а чутьем – ритм, присущий только тебе, в гармонии с горами и Творцом, и обосноваться в этом ритме, не выходя из установленных рамок.

Каменная дорога часто прерывалась, и тогда нужно было ставить ноги на зарубки в скалах. Зарубки будто отшлифованы людьми, сотни лет поднимающимися сюда в  поисках  примирения с собой. Примирения, которого нельзя найти на земле, единственный способ – подниматься вверх и увидеть то, что было за гранью. Это соблазнило пациентку, но она не была готова к длительным испытаниям, а я ничем не могла помочь, только терпеливо успокаивала, что вот полпути пройдем, подойдем к ручейку, отдохнем, и совсем немного останется до вершины. 

– Тебе уже повезло, не отчаивайся. Мы будем спать в снегах, такое случается только раз в жизни, держись. 

– Где же эта половина дороги, пропала? Мы заблудились, я говорю тебе, нам  никогда не  выбраться отсюда, впереди только смерть, ты должна была это знать и предупредить меня. Ты виновата, я никогда не вернусь, меня никто не найдет.

– Обещаю, вернешься, успокойся. Ничего плохого не случится. Горы здесь смирные, хотя слегка жутковатые. Подумай, какая ты сильная, как великолепно будешь себя чувствовать завтра, когда спустимся в поля чабреца.

Она заскулила, встряхнулась и продолжила подъем. Меня тоже охватило беспокойство – уже четыре часа поднимаемся, а ручейка не видно. А вот когда увидели его за крутым поворотом, сразу стало легче. Однако подойдя ближе, я почувствовала слабость в ногах, и изо всех сил вонзив палку, уперлась, чтобы не упасть: деревянная доска, соединявшая берега ручья, была надтреснутой в самой середине. Я постаралась загородить собой трещину, чтобы пациентка не увидела ее раньше, чем мы окажемся на скамейке у небольшой пещеры.

В пещере можно было спрятаться, если буря застанет  врасплох. Она приют и утешение для тех, кто одолел полдороги на пути к Адамеку, но может засомневаться – продолжить идти вперед или спуститься вниз. Пещера, тень и открывающееся со скамейки идиллическое зрелище гор без угрожающих бездн как бы растворили паническое настроение, возвращая   романтическое видение мира.

– Сейчас я рада! – воскликнула пациентка.

К ней словно вернулось здравомыслие, если можно так назвать человеческую отвагу и уверенность в себе.

– Ты лучшая покорительница гор!

Я говорила ей, что попало, лишь бы она дольше радовалась и не хватала меня за рукава на опасной дороге.

– Неужели мы будем спать в снегах? Ты так думаешь?

– Сладчайший сон твоей жизни, ты будешь его вспоминать каждый раз, как только, оказавшись перед лицом невзгод, закроешь глаза. Ты, и я, и Томас, все мы будем спать в снегах.

Я говорила без передышки, ломала и делила слякотный желтоватый сыр, мы с ней ели, пили воду, будто были одно существо в двух лицах.

Когда я помогала Томасу закатить его тяжелый продолговатый рюкзак, то первая шагнула на надтреснутый деревянный мостик. Внизу шумели потоки воды, несущиеся с неземной скоростью. Оценив, сколько осталось до берега, я оттолкнулась и прыгнула.  Меня догнал стон, звучащий сквозь гул потока воды:

– Все кончено, нам конец! – доносился крик пациентки.

Это не было неожиданностью, и я не растерялась, благополучно спустилась на другой берег ручья и помахала руками: 

– Это совсем просто! Хорошо оттолкнись, и  будешь здесь.

Томас, не дожидаясь, пока она начнет бегать туда-сюда или застынет на месте, раскачал ее, а как только она запыхтела рядом, я обняла ее и сжала ее плечо так сильно, чтобы болело, чтобы остался след, подобный цвету Госаузе. 

«Не бранись, буду слушаться тебя до самой вершины», – казалось, говорят  губы пациентки, хотя на самом деле сжатые губы были безмолвны. Сейчас она успокоилась, не вздрагивала перед каждым опасным изгибом. Или перед крутой скалой, на которую можно подняться только ухватившись за железные цепи. И привязав рюкзаки веревкой, чтобы передавать их друг другу вверх. Она знала – назад дороги нет. Есть  надтреснутый  мостик, с которого она не осмелится самостоятельно прыгнуть, а мы с Томасом не передумаем и будем подниматься к хижине, даже если придется, не достигнув снегов, ночевать под простирающимся черным горным небом. 

Снова услышала пациентку. Она считала до двенадцати, потом замолкала и начинала счет сначала. 

– Сейчас должно быть тринадцать, – невольно вмешалась я.

Она съежилась, не смея повернуться и что-то бессвязно бормоча. 

– Разве тебя пугает цифра тринадцать? Это игра, – повторила я громче, чем следовало.

Она словно еще больше изогнулась и прошептала:

– Боюсь, такое суеверие. Считаю шаги, и не называю это число. Только так можно путешествовать успешно. Французы не отмечают этим номером комнаты в гостиницах, также нет столбов под этим номером. Я считаю, и исключаю его, чтобы  выжить, ты не поймешь. Ты мне не доверяешь и не понимаешь, о чем я говорю. Видела, какой был мост, знаешь, что мы все должны были провалиться в это ревущее, стремительно несущееся чудовище. Там никто не смог бы найти нас, исчезли бы, как будто  нас и не было.

– Слишком много говоришь, устанешь. Немного уже осталось.

Мне казалось, что дорога должна быть короче. Уже должны были показаться низкие зеленоватые кустарники, но вокруг лишь высились суровые голые скалы, и только на другой стороне, справа, куда только птицы могли долететь, Альпы зеленели – те же самые, но другие.

– Томас, мы успеем до ночи?

– Не знаю. Но у меня есть фонарь, если стемнеет.

– Я могла бы, как и ты, ночевать под открытым небом, но она… Она мучает вопросами – останемся ли в живых, не упадет ли она, она не знает, что делать, так как вернуться назад не хватит сил, перед глазами крутые обрывы и пропасти, а идти вперед боится. 

– Но, как вижу, идет. Это самое главное.

– Мне тяжело, кажется, что я несу ее на плечах. Я устала.

– Отдохнем. Подойдем к более широкому месту, здесь узковато, осторожно ставь ноги. 

– Отдохнула бы здесь. Но кто остановит ее? Она идет, скрутившись, как одурелая, тяжело дышит.

– Скажи, что тебе стало плохо. Это ее остановит.

– Остановись, – закричала я, – у меня закружилась голова!

Она притормозила, посмотрела боязливо, словно я собиралась оперировать ее скальпелем. Приоткрытые губы, отвисшая челюсть, в глазах подозрение и обвинения во всех грехах мира. Но она остановилась. Прислонилась к стене и спокойно постояла, чтобы дыхание и пульс умерились, а сердцебиение не отдавало в уши.    

Когда на убогом фоне скалистых гор всплыли контуры Адамека, пациентка встряхнулась и понеслась вперед еще быстрее… 

– Остановись! – кричала я, согнувшись, – еще два часа хода впереди! Не беги, устанешь и не сможешь добраться до хижины!

Странно, но она послушалась. Скрестила палки, приостановилась и нависла над ними, громко пыхтя.  И в эту минуту я увидела вдалеке снег, перекрывший единственную извилистую дорогу к Адамеку. Нужно было скорее придумать объяснение для пациентки – мы будем ночевать не в этих снегах: у нас нет оковки для сапог, мы не думали, что на пути будет много снега. Ледник  со снегами на карте показан гораздо выше и не на нашем пути.

– Там снег... – застонала пациентка. – Мы пропали, я никогда не вернусь домой. Ты виновата, ты мне лгала, что  будет нетяжело.

Она начала молиться вслух, щеки раскраснелись, словно искры, вздутые ветром, палки скользили в ее вспотевших руках, а напротив виднелся снег, отворялись полыньи, и всё это в окружении громадного горного одеона.

– Возьмемся за руки и дружно пойдем, ты не бойся, я тебя поддержу.

– Я не буду бояться, я попробую, – залепетала она, и бросив сердитый взгляд, отвернулась.

Медленно и осторожно, высоко поднимая ноги, она шла, сберегая свои силы, и –  наслаждалась, истощая силы идущих рядом.

Почему она ведет себя так, словно жила в холодном погребе, а сейчас проснулась и не находит выхода? Томас не слышит ее, но он не перенес бы этого, его терпение лопнуло бы от постоянных объяснений с чудовищем-невидимкой – упаду, сломаю позвоночник, умру в мучениях... Она не способна понять значения восхождения? Но было бы слишком банально и неверно связывать состояние души в горах с принадлежностью к тому или иному полу. Эта женщина, эта пациентка ведет себя совершенно иначе по сравнению со мной, женщиной, которая не стонет и спокойно встречает снег, дождь, ущелья, родники, надломленный мост. Все опасности я воспринимаю гораздо смиреннее. Оставила бы ее, не задумываясь, но это не в моих силах. Она срослась со мной, и это пагубно для нас обеих.  Хочу избавиться от нее, убегаю от нее, но – остаюсь и, на удивление, опять участвую в метаниях ее души, убеждаясь, что только так я могу быть довольна собой, потому что с ней, с пациенткой, чувствую себя... более защищенной. 

Это больше чем привязанность, это зависимость, отказ от хладнокровного мышления в пользу горячечной импульсивности. Это проклятое чувство бессмысленной диадомании, его не сравнить ни с каким другим маниакальным состоянием или опьянением. Я пытаюсь понять происхождение этой болезни. Она связана с горным климатом? Или с когда-то господствовавшей прохладой растаявших снежников, первоначальной водой, которая раздражает обоняние, разрушает гармонию и возбуждает волны беспокойства, заложенные в зачатии мира. Беспокойство возбуждает ум, зрелища давят, как камни, горы приближаются так близко, что, кажется, сжимают взгляд до ощущения небытия. В борьбе за выживание обязательно передаешь свою тревогу спутнику по диаде, а тот рассеивает ее, сам превращаясь в заложника. Хотел бы сбежать, спрятаться, укрыться от стонов, но ноги не слушаются, а руки постоянно ищут напарника диады, тянутся погладить его багровое лицо с нескрываемой тенью паники на щеках.   

Однажды во время какого-то митинга на битком набитой площади обратила внимание на женщину. Она была одна, а казалось, что – их двое. Без передышки  она кому-то говорила, что скоро умрет, так как нет  выхода, толпа не пропустит скорую помощь. «Что с вами, – спросила я, – может, вам воды?» «Вода? Мое подсознание набухло от вод во время родов судьбы испытаний. Я застряла, чувствовала недостаток кислорода, страх задохнуться. Так что это вторая стадия, начало биологического рождения, первый клинический период, затянувшиеся роды. Слышите, как шипит в подсознании оставшееся чувство кислородного голода? Угрожает жизни? Выхода нет, это клаустрофобия, клотрифобия, умоляю, помогите мне...»

Я сказала, чтобы она покрепче ухватилась за меня, и потащила ее, пробираясь сквозь толпу, наступая кому-то на ноги, не обращая внимания на  оскорбительные реплики – пьяные шлюхи, – не отвечая на вопросы, что случилось, нуждаемся ли в помощи. Когда толпа осталась позади, женщина освободилась из моих объятий и побежала, не попрощавшись.

Пациентка никогда меня не оставила бы, она относилась ко мне по-другому,  привязалась ко мне и была преданной.  Только мне никак не удавалось ее убедить, что горы – не толпа. Ее страх угнетал мои мысли и тело, дорога вниз казалась длинней, чем вверх, а вечером потухшее солнце  садилось быстрее, чем всходило утром.

Снег прилипал к подошвам.

– Ставь ногу на пятку пальцами вверх, тогда они сцепятся, и не поскользнешься. Вот так, видишь? Делай, как я...

Наконец-то она молчала. Нет, опять молчала, так же, как в долине перед началом восхождения. Я видела, что она все делает так, как я ей говорила, мне даже в какой-то момент показалось, что она улыбнулась, обрадовавшись тому, как всё же совсем неплохо у нее получается.

Впереди были еще две снежных полосы, которые мы потихоньку удачно прошли.

Спустя девять часов, преодолев участок, сложнейший из всех пройденных, поднявшись более чем на два километра, мы  пришли к месту мечты – горной хижине Адамека.

Каменная, с изящными деревянными окнами, она стояла, приклеившись к высокой скале, утаившись от бурь и снежных лавин. Во дворе на скамьях сидели альпинисты. Вытянув ноги и повернув лица к нежным солнечным лучам, они равнодушно наблюдали за нами, а отвечая на приветствие, окинули нас ироническим взглядом.

Томас был счастлив, обнял меня и, пригнувшись, прошептал:

– Посмотри назад. Нижний Госаузе и Верхний. Наверняка  самое бесподобное зрелище в мире.

Два зеленоватых блестящих, размером с арахис, озера в объятиях вершин, напоминающих застывшие морские волны, лежали беспредельно далеко, не хватало фантазии понять, как за один день мы смогли пройти такой путь. Я едва укротила нарастающую радость и сдержанно спросила пациентку, о чем она думает.

 – Больше никуда с тобой не пойду... обманщица ты... Завтра закажешь мне вертолет.

Я еле удержалась, чтобы не крикнуть, что она – комок глупых страхов, не способный наслаждаться и мешающий наслаждаться другим. Так резво шагала между озерами, мечтала подняться и спать в снегах, а когда вышли в царство гармонии тишины, снега, гор и неба, когда достигнутая цель, словно приход новой жизни, должен вызывать только восторженные вздохи и простую человеческую радость, – она извергается, будто вулкан, заливает лавиной гневных слов и сжигает храм выдержки и отваги, который я  построила для себя за эти девять часов.

– Не знаю, что тебе ответить. Иди в хижину и сиди, если нездоровится и ожидаешь вертолет.

Сегодня я в первый раз говорила с ней резко. Она присела от неожиданности и ахнула.

– Мы будем спать в снегах, – услышала я радостный голос Томаса.

В эту минуту я могла поклясться жизнью, что он – мои глаза и чувства, лучший друг, о таком  думал Бог при сотворении Адама. Я хотела сказать Томасу, что это он меня привел в Адамек, и поэтому я буду любить его всю оставшуюся жизнь. Но не смогла заговорить, все мои слова растаяли бы, не передав сути. Иногда мы не способны выразить словами то, что чувствуем, есть чувства, для определения которых слова никогда не будут найдены…

На стенах узкой комнаты висели фотографии светящихся за окном снежных горных вершин. Еда для похода, взятая в Литве, – рисовые галеты, шоколад с изюмом – мгновенно испарились, однако через несколько часов в наших животах заурчало.  Мы могли бы спуститься в кухню и утолить голод, но пациентка, съежившись в уголке кровати, просила умоляющим взглядом: останьтесь здесь, не уходите, не оставляйте меня.

Перед самым наступлением ночи мы вышли ненадолго, фотографировали горы, заслоняющие небо, растянувшийся мутно-лазурный ледник, два озера и тишину. Не думала, что тишина может говорить. А тут ясно слышала, как наглухо заполнив все звуковые щели, воцарилась тишина, извещая, что это место мира принадлежит ей, и только ей здесь дозволено говорить.

Сжавшись в клубок,  пациентка лежала в комнате у стены. В желудках продолжало урчать – в эту минуту с большим удовольствием я съела бы и ветчины, и сала.

Ночью пациентка не смыкала глаз. Она вертелась, шипела, говорила шёпотом, спрашивала меня, словно репетируя сценарий спуска, – подержу ли я ее рюкзак, когда она будет держаться за железные цепи на серпантине. Я говорила что-то бессвязное, ласкала ее изогнутую спину. Вскоре  она заснула.

Заснула и я. Нырнула под воду, закружилась в неге морских водорослей и мягких трав, пока не услышала шум. Он раздавался где-то рядом, приблизился, залил меня стремительной  струей, увлекая за собой и исчезая в темной дыре. А я застряла в узком коридоре и задыхалась – нечем было дышать, а всё вокруг охладевало, леденело, чахнуло. Услышала голоса, различила отдельные слова: сосредоточьтесь – вторая стадия – плод в утробе – сокращения мышц – плод – шейка матки – не раскрылась – выхода нет...     

Вокруг было тихо и бело. Лежала голой в снегах, кругом ни одной живой души. Сжала снег, он взлетел,  будто пух перины, укрыл, тепло пошло по всему телу, проникая вглубь и возбуждая кровь. Укутанную в снега, поднял разгулявшийся ветер и понес вдаль, оставив чащу с влажным  мхом, набухшим прохладой илистой воды…

Я проснулась от утренней тишины – она была глубже, чем вчера. Открыла окно, блестящее от росы, вслушалась в беззвучный рассказ о рассветах со снежными вихрями и ярким солнцем. Такого  не встретишь в низинах.

Пациентка побледнела. Она тоже слышала звуки тишины, жаловалась, что ночью они мешали спать, а сейчас прямо оглушают, так что, мол, прости, она не станет говорить, будет слушать. Я видела, как она, истощенная, бессильная, дрожащими руками держит большой стакан чая в столовой комнате Адамека. Там было тепло и уютно от накаленных каменных стен и пара из-под крышек кастрюль на горящей плите.   

– Хотелось бы узнать, как вы меня оцениваете? У меня одни недостатки, или вы думаете обо мне благосклонно? – намазывая хлеб маслом, заговорила пациентка.

– Мы? Тебя? Ты смелая и выносливая, если при таком букете страхов забралась сюда. Все прекрасно, – спокойно изложил Томас и сильно сжал ее плечо.

– Не издеваешься?

– Издеваться над пациентами могут только пациенты. А я таковым не являюсь. 

– Томас, а ты веришь, что я смогу спуститься отсюда? Мне кажется, что это невозможно.

– Можешь мне не верить, но знаю, что спустишься красиво и гибко, как альпийская гемза. И до конца жизни не забудешь о том, как счастлива ты была здесь.

Я видела, как пациентка улыбнулась – широко и открыто. Она опять напоминала пятилетнего ребенка, но было бы непростительной ошибкой сказать об этом вслух.

– Храбрая ты, – вмешалась я.

Она вытаращила глаза и лениво встала из-за стола.

– Пойду собираться.

Хлеб с маслом Адамека был гораздо вкуснее рисовых галет. Один ломтик заменил самый сытный завтрак. Его можно сравнить с хлебом, который Христос  разделил  толпе, – ели долго, и он не заканчивался. 

– Не сердись и не переживай за пациентку, – спускаясь по лестнице в прихожую, где стояла наша обувь, говорил Томас. – С самого рождения мы становимся членами групп, малые группы становятся нашим микроокружением. Малая группа – это медиатор между нами и внешним миром, между нами и большими группами. Все проблемы – познания, отвержения, индивидуализма, общности – будут решены. Мы – самая крепкая диада. Чувствуешь?  

– С этого момента и навсегда, знаю.

– Это потому, что спали в колыбели снегов. Не спорь и не будь слишком строга с пациенткой. Она уверена, что как только появится на первом горном серпантине, то будет тебя раздражать. Да пусть она говорит, что хочет, и ведет себя так, как пожелает, не воспитывай ее, здесь место свободных духов, и каждый может делать то, на что способен.  

Мы спускались четыре часа по вчера пройденному маршруту, и столько же времени пациентка молчала. Иногда останавливалась, вытаскивала бутылку воды, утоляла жажду, запихивала бутылку обратно, и осторожно тыкая в узкую тропу палками, маленькими шажками переставляя ноги, сосредоточившись, не оглядываясь, спускалась, как будто с эшафота.

После полудня над Госаузе нависла густая мгла, потемневшие горы отражались на зеленоватой поверхности, снег оказался внизу, набело обернув утонувшие оцепенелые вершины.  Вглядываясь в острия гор, всегда возвышающихся над человеком, а сейчас лежащих глубоко внизу, я внезапно поняла, где впервые ощутила этот запах. Наполненный первоначальной жизненной силой и страхом перед нависшими угрозами, он всплыл из подсознания, и сейчас я ясно видела себя, не находящую дорогу в этот мир.

Это была  прохлада и запах вод, в которых я пребывала до рождения. Они отражались и повторялись во сне этой ночи и в дороге, которую я должна была преодолеть, когда не умела ходить,  плывя на веслах в мир, задыхаясь и не видя выход. Я осознала его при  втором рождении, хотя этот день будет отсутствовать в биографии. Он останется в подсознании, вытолкнув страх потери жизни, страх задохнуться и остаться в снегах небытия.

Томас взял мою ладонь, и рисуя на ней круги, прижал к своей грубой щеке. Я все отчетливее стала осознавать, что уже спустились, я шагаю по земле, он не следит за мной, идет рядом.

– Как себя чувствуешь? – твердый его голос разнесся по берегу озера.   

– Насыщена  воздухом. Сутки сражений с небытием и второе рождение. Это под силу каждому, только надо открыть свои воды, горы, снега. На Земле не трудно только там, где она заканчивается.

– Где пациентка? – он обнял меня и сильно сжал плечо.

– Больше нет. Она оставила меня.

Томас продолжал сжимать плечо. Я не сказала, что это грубо. Мне нравилось ощущать боль… На дорогу мирно капала родниковая вода – казалось, с ней на землю падают последние капли растаявшего ледника моего страха.

Наконец я была свободной.

 

С литовского языка на русский перевела Астра Даугелене.