«Дженнифер. Обитель скорби», повесть

Молли так и не появилась – девушка вспомнила о ней, засыпая. Видимо, умная кошка решила не мешать ей в экспериментах.

«И зря», – подумала Дженнифер уже сквозь сон. Она чувствовала себя по-прежнему защищенной, однако некоторое сдержанное беспокойство, исходящее от меча, все же ощущала. Или ей лишь так казалось? Уже несколько дней являясь ученицей магов, девушка уяснила для себя, что своим ощущениям следует доверять. Однако всегда ли стоит на них опираться, – этого она пока не знала.

...Существо стояло, держась из последних сил, но все же не позволяя себе просто пасть к ногам победителя. Это был огромный волк с горящими глазами, однако сейчас в них, исполненных предсмертной тоски, угадывалась еще и затаенная мольба. Волк был сильно ранен; кровавый след тянулся за ним по траве. В предутренней прохладе дрожал от весеннего ветра лес, пронизанный криками обеспокоенных птиц. Они, как и все живое вокруг, внимали творящейся в этом лесу битве. И бой подходил к концу.

Застыв в полете на долю секунды, лезвие сверкнуло, рассекая жидкий воздух, а тишина приняла в себя хриплый вздох умирающего волка. Мечу не остановить руку хозяина. Мечу неведомы сострадание и сомнения. Между тем произошедшее теперь не должно было случиться – и ощущал это даже меч…

…Когда его достали из ножен в следующий раз, вокруг все было укрыто полуночной мглой. Заброшенный пустырь поглощал осторожные звуки крадущихся движений. Жаркое пламя костра бросало отблески на отполированный до блеска жертвенный камень. На алтаре, сжавшись от страха в трясущийся комок, лежал ребенок. Мальчик был пяти-шести лет, с покрасневшим от слез лицом и лихорадочным блеском больших испуганных глаз, в которых страх уже утопил под собой надежду.

И эта обреченность била еще больнее, чем нужда пропеть над маленьким тщедушным телом его последнюю песню – песню смерти…

И вздрогнула вдруг сталь, и огнем протеста ударила руку мага, шепчущего заклятия у алтаря. Суть меча – во встрече с достойным противником, в нападении и в защите своего хозяина. Однако для такой жертвы нужен не меч… Радостно купаться в крови врага – подобающая награда, придающая сил, но кровь этого существа превратит его в клинок с отравленной душой…

Может, коварный кинжал согласится исполнить твою волю, господин, или бездушное копье карателя, но не благородный меч, созданный для битвы!

Маг вскрикнул, выпустив меч из рук, – он не ожидал такого поворота событий. В следующую секунду уже снова склонился над своим, вдруг ставшим непокорным, орудием, однако этого мгновения оказалось достаточно – за его спиной прозвучал чей-то уверенный голос:

– Как же ты низко пал, Бенджамин! До меня доходили слухи, но я не сразу смог в них поверить… Неужели стремление к власти превратило тебя в зверя, алчущего крови?

Бенджамин в ответ прерывисто засмеялся. Его глаза сверкали диким азартом, и даже огонь костра не сравнился бы с ожившим в нем жаром ненависти.

– Конечно же, Патрик, я был уверен, что ты придешь, и ждал тебя.

Патрик достал из ножен свой меч, а клинок в руке черного колдуна поднялся в ответ. Но Бенджамин не получил от своего оружия долгожданного отклика – его меч сейчас был просто мечом, готовым выполнить свое предназначение, и всё.

Меч больше не был его слугой.

Два меча как две белые молнии сухо рассекли черные лохмотья ночи и встретились в диком танце. Еще и еще… Это был бой, настоящий бой, однако меч теперь не вкладывал свою силу в исход битвы. Он был просто оружием – исполнителем чужой – и сейчас уже почти чуждой – воли. И когда он, выбитый из рук хозяина мощным ударом противника, упал в траву возле костра, то не чувствовал горечи поражения. Ему было все равно.

Он ощущал острый запах крови – это была кровь его господина. Ребенок на каменном алтаре больше не дрожал – мальчик впал в ступор и теперь вместе с мечом молча наблюдал, как вслед за каплями пролитой крови тяжело падает на землю сам черный маг, взмахнув подолом своей длинной мантии, словно ворон черным крылом. Когда над ним склонился высокий темноволосый мужчина, его дыхание все еще оставалось прерывистым – то ли от недавнего боя, то ли от страшного гнева, который он всеми силами пытался не выпустить на волю.