«Итальяна вера», рассказ

Евгений Черняховский

В нашей жизни несть числа всяческим мрачным прогнозам: и дефолт нас ждёт неминуемый, и соборная держава неизбежно расколется по Днепру, и ещё прежде распада может окончательно погрязнуть в коррупции и бесплодном противоборстве политических элит. Почесавши репу, приходится признать,  что предсказатели локального апокалипсиса имеют некоторые основания для своей грустной футурологии. И всё-таки разум не торопится погрузиться в уныние, пытается что-то противопоставить… да вот только что?

В самом начале 90-х апокалипсис был куда ближе: распад Советского Союза, пустые магазинные полки, весёленькие последствия Чернобыля, безумная инфляция… список можно длить долго. Людям, в чьих хромосомах было зашифровано «право на репатриацию», стало понятно, что отсюда нужно валить с третьей космической скоростью. Укрупнив фокус, память моя пытается различить в толпах, штурмующих киевский ОВИР, мою одноклассницу Веру. Она была названа в честь умершей ещё до её рождения бабушки Двойры, но до поры до времени предпочитала еврейскую составляющую своего происхождения не сильно афишировать. Когда пришла пора посмотреть на время, светлая память о покойной Двойре Бенционовне очень даже пригодилась. Вера получила в синагоге справку о том, что является чистокровной еврейкой – и таким образом путь в Израиль был открыт. Вера, муж Серёга и восьмилетний Сашка, фигурально выражаясь, уселись на белого коня, гикнули и поскакали. Роль белого коня в данном случае выполнил белый самолёт, взлетевший в Борисполе и приземлившийся в венском аэропорту Швехат. Семейство за счёт мирового сионизма неделю прокантовалось в Вене, покаталось по центру в старинном чёрном фиакре –  и подписало бумагу насчёт того, что Израиль им триста лет не нужен. Сионисты, брезгливо отряхнув руки, сняли Веру, Серёгу и Сашку со всех видов довольствия, и путешественники, взмахнув крылами, перелетели в римский аэропорт Фьюмичино. В те годы именно в Италии предстояло дожидаться виз всем желавшим дополнить собою штатное расписание Соединённых Штатов Америки.

На ласковой итальянской земле первое слово в словосочетании «бедные эмигранты» начало стремительно набухать, пульсировать и наполняться подлинным своим смыслом. Денежек, присылаемых американскими друзьями через американское же посольство, с трудом наскрёбывалось ежедневно только на три больших пиццы и поллитровку «Оранжины» –  а вокруг имелось столько соблазнов… и каково было раз за разом объяснять сыну их абсолютную недоступность! Итальянский язык Вера и Серёга знали в следующем объёме: песня «Uno momento» в исполнении актёров Абдулова и Фарады, а также строчка из канцоны подлинного итальянца Тото Кутуньо «Sono italiano — italiano vero». С такими фундаментальными лингвистическими познаниями супруги могли претендовать лишь на мытьё посуды в тратториях и остериях, а также на почасовые уборки лестничных клеток («впустить этих советских евреев в квартиру?! ну что вы, синьора!»). И эту-то высокопрестижную работу надо было ещё выгрызать зубами у соотечественников — в общем, вот такая была у них итальянская феличита.

Снимать квартиру в самом Вечном Городе было немыслимо дорого, — но и от американского посольства, чёрт побери, нельзя же было далеко удаляться. Выручали предместья, провинциальные городки — маленькие дырочки на брючном поясе Большого Рима. Трастевере, Остия, Ладисполи, Фреджене… с какой нежностью и с каким псевдоаристократическим презреньем до сих пор произносят эти названия эмигранты третьей волны! Да, и в них-то денег хватало разве что на съём курятника; да, в них запахи лазаньи и красного вина «Кьянти» соседствовали с гнильём мусорных куч, не убиравшихся с восстания Спартака, — и всё-таки это был приют, приют. Вере и Серёге крупно повезло: на пляже они познакомились с некоей Джулией Фальконе, девушкой интеллигентной. Синьорина Джулия окончила консерваторию по классу рояля, но, к несчастью, переиграла левую руку — и с тех пор подрабатывала журналистикой в глянцевом издании, посвящённом интерьерам и керамике. Английский Джулия знала на уровне Веры и Серёги, — но друг друга они понимали вполне. Так семейство почти задаром обрело уютную комнату в квартире сердобольной синьорины — и там даже стоял настоящий рояль, на котором Сашка одним пальцем выстукивал «Собачий вальс», а Серёга честно пытался подобрать «Yesterday». Терпеливо слушая эти чарующие звуки, синьорина Джулия Фальконе рассеянно улыбалась Вере — она была очень доброй девушкой.

Вера устремилась на местный блошиный рынок — распродавать заботливо приготовленный ещё в Киеве «большой джентльменский набор». Американские друзья в письмах рекомендовали закупать фотоаппараты «Зенит», радиоприёмники «ВЭФ-Спидола», палехские шкатулки и расписанные розами жостовские подносы. По их уверению, всё вышеназванное на итальянских барахолках раскупалось, как мороженое в летний зной. Пройдя вдоль рядов «блошки», Вера остолбенела. На торговых местах штабелями и шеренгами выстроились… ну, в общем, вы уже поняли. Палехских шкатулок и жостовских подносов там было раза в четыре больше, чем народные промыслы теоретически могли расписать со  времён династии Романовых. Имело место, выражаясь современным языком, предельное затоваривание рынка модными брендами. (Первыми десантниками с Востока на европейских барахолках были советские евреи –  до грядущей экспансии китайского ширпотреба оставалось ещё лет пять…) Шансов продать хоть что-то у Веры имелось — ноль целых, хрен десятых.

Пригорюнившаяся Вера и неунывающий Сашка восседали на разных концах длиннющего   пляжного лежака. (Серёга отсыпался дома после бурной ночи в ресторане — перемытых им тарелок хватило бы на батальон карабинёров.) Вера тихо тосковала, а Сашка пытался «печь блины», запуская плоские камешки по мутноватой водичке Тирренского моря. Внезапно один «блинчик» вырвался из шкодливых детских ручонок и по самой немыслимой траектории влепился в Верину скулу.

…Когда она своё отревела и вытащила зеркальце, то выяснилось, что глаз хоть и заплыл красным, но совершенно цел. Под глазом наливался здоровенный багрово-фиолетовый бланш. На подходе к квартире Джулии Сашка уже даже рыдать не мог, а только тихонько подвывал от ужаса: до него дошло, что только что он чуть не оставил мамулю одноглазой, как Моше Даян. Вера постучалась в спальню хозяйки и попросила выдать ей монету в сто лир для холодной примочки. Джулия, внимательно обозрев пурпурный синячище на квартиранткиной скуле, монету не дала, но зато дала некий совет… Вера несколько раз вслух повторила сказанное хозяйкой, благодарно кивнула и занялась упаковкой «большого джентльменского набора». Муж Серёга дрых по-прежнему.

Вера волокла к блошиному рынку приёмники и фотоаппараты, сзади пыхтел несчастный Сашка с подносами и шкатулками. Первая же проходившая мимо тётка, глянув Вере в лицо, показала пальцем на бланш, отливавший уже четырьмя цветами радуги, и что-то спросила. Продавщица в ответ чётко проартикулировала волшебную фразу, продиктованную Джулией Фальконе:

— IL MARITO BRUTO E GELOZO! MI BATTE! («Муж — злой и ревнивый! Бьёт меня!»)

И отчаянно зарыдала в голос.

Синьора осторожно погладила Веру по скуле, тут же что-то у неё купила… но не отошла с покупкой, а приговаривала ласково, одновременно гладя по волосам и Веру, и вовремя подключившегося к плачу Сашку. По неким, действующим на рынках всего мира, законам кристаллизации туда, где собираются и громко разговаривают две женщины, начинают подтягиваться всё новые, ещё и ещё… Оказавшиеся в этот час на «блошке» обитательницы приморского городка спешили к Вере со всех сторон.

Ей даже не надо было заставлять себя рыдать. Заплывший глаз слезился сам собою, другой старался не отставать. Вера ритмичными пульсациями слёзных мешков выплакивала наружу всю жизнь в «совке». Брошенное в спину: «Жидовка!» в пионерском лагере, отчаяннейшую свою невезуху, шесть попыток штурмовать институт, очереди за сосисками, вечную Серёгину непрактичность, холодное хамство свекрови, три аборта, Сашкину астму и его же двойки по поведению, страх перед будущим… да мало ли что? Видит Бог, ей было о чём поплакать тогда на блошином рынке в городке Остия.

«Mi batte! Mi batte! Mi batte!» – рыдала Вера. И не могла уже остановиться. Слёзы Кабирии отдыхали рядом с этим бурлящим водопадом.

«O-о! Povera bambina!» («Бедная девочка!») — голосили матроны, словно сошедшие на грязную барахолку прямо из фильмов итальянского неореализма. А помните великий феллиниевский «Амаркорд»? Необъятные толстухи в колышущемся чёрном и фиолетовом; у каждой из них был свой «il marito bruto e gelozo», раздававший им оплеухи и зуботычины, — и ведь было, было за что… Они заламывали руки, обнимали Веру, совали Сашке леденцы — и покупали не торгуясь, покупали, покупали… Джулия Фальконе очень неплохо знала психологию своих соотечественниц.

Я думаю, что если бы Верин бенефис в Остии увидели тогда одновременно великая Алла Демидова, несравненная Марина Неёлова и богоравная Алиса Бруновна Фрейндлих, — они сей же час и почернели бы от лютой зависти.

Весь Верин ассортимент был распродан до последней шкатулки минут за двадцать. История мировой рыночной экономики просто не знает подобных торговых операций. Соотечественники за соседними лотками смотрели на Веру с нескрываемой ненавистью. Второй глаз почуял опасность… Сашке, столь удачно бросившему камешек, было куплено трёхслойное мороженое в ближайшей же латерии. Вернувшись в квартиру, Вера молча поцеловала хозяйке руку. Синьорина Джулия довольно громко охнула, но Серёга даже и тогда не проснулся.

Я не стану рассказывать о том, как Вера, Серёга и Сашка на эти деньги съездили в Милан, Венецию, Флоренцию и Неаполь. Как дождались американской визы и перелетели через океан в «Боинге». Как живут сейчас в Калифорнии. Это не входит в мою задачу.

В мою задачу входит ответить самому себе на вопрос: почему я так убеждён, что мы всё-таки выживем — что бы там ни случилось?

Вот, я полагаю, что в самый хреновый момент мы что-нибудь эдакое придумаем.

У меня, если угодно, есть вера. Итальяна вера.