«Сад Купеческий, сад Гефсиманский»

…там, где снежное пшено…

Дмитрий Кимельфельд

 

В сердце тесном в скорлупу

ты птенцом стучишься стойким.

Время собрано в крупу.

Доверяй приметам стольким.

 

Тает мокрый снег пшена,

блекнут рисовые зерна.

Тихо-тише-тишина

пробирается проворно.

 

Растеряй и проворонь

всех, кто спас тебя легко бы.

Приготовлена ладонь

доверительной учебы.

 

Каждый колос – дар снопу.

Всяк лоскут – зиме рубаха.

В сердце гулком скорлупу

ты раскалываешь, птаха.

2017

 

* * *

Не сад, а всего лишь две вишни юных в бабушкином дворе.

Кроме дождей, метелей, морозов ничто им не угрожает.

Но всякий художник заводит беседу и спор о зле и добре –

ему достаточно просто взглянуть на то, что его окружает.

 

Не сад – всего лишь порыв, предтеча, зародыш, зерно ли, намек ли

на тремоло листьев, на мысли о саде, где бисер горит вишневый.

Сорви эту боль, эту быль и небыль, вдохни, пока не намокли

эскиз тишины, набросок надежды и сумрак чернильно-новый.

 

Двум юным старинным деревьям-птицам плодами делиться не с кем.

Слегка приоткрытые губы заката наполнились соком кислым.

Из пламени лет, из вишневого дыма возник силуэт Раневской,

и взрослая комната стала детской, и жизнь озарилась смыслом.

2016

 

***

Александру Кушнеру

Если годы – не голуби, а вороны,

если были тщетны веков прививки,

отправляйся на озеро близ Вероны,

где Юпитер с гор собирает сливки.

 

Но пронзает город сильнее тика.

Чем сегодня пополнится твой глоссарий?

Выдох «Санта Мария…» и вдох «…Антика».

Вот Леони Порта, а вот – Борсари.

 

Может, встретишь на площади Алигьери,

расспроси его – если так совпало –

чем опасен лес, и откуда звери,

и какие замашки у делла Скала.

 

Страшен яд вражды… Ты совсем ребенок.

И с паломника спросится, и с вельможи.

Посмотри, как много вокруг веронок –

до чего же они на одну похожи!

2015

 

***

Лето и Яр тезками оказались…

Если поэзия все же возможна и после такого,

снова с плодами рифмуешь – как странно – осеннюю завязь

и понимаешь, что «больно» – прогорклое слово.

 

Нет, ты не циник. Но сказано многое слишком,

речь человечья сама по себе еретична.

Улицу знаешь на память – беги к старикам и к мальчишкам.

Впрочем, экзамен едва ли ты сдашь на «отлично».

 

Стой! Не пиши! Это что за кощунство, ей-богу?

Ты упражняешься, будто жонглер сумасшедший…

Грузный октябрь омывает и жадно глотает дорогу.

Вот и в тебе отзывается каждый ушедший.

2015

***

Ветер лунной играл тетивой,

не заметив, что ночь полыхает...

Спит тревожно орган духовой

и прогорклое время вдыхает.

 

Беспокойного жара его

не остудят ни фуги, ни строфы.

Не осталось уже ничего

от камней панорамы “Голгофы”.

 

Что лукавому Чистый Четверг?

Он исходит бессильною злобой.

Hauptwerk, Oberwerk... фейерверк –

Ты на вкус эту азбуку пробуй.

 

А потом до рассвета следи,

что небесный сулит бестиарий.

Дрогнет сердце осколком в груди.

Всякий город – немой планетарий.

 

Не удержится, выстрелит лук –

птица Время лишится ночлега.

Но опять то носок, то каблук

обозначат подобие бега.

 

“Ну же, голову музыке в пасть!” –

что за сладкий дурман поединка?

Так привержена целому часть,

так стихии послушна пылинка.

 

Ночь бледнеет. Ложатся у ног

Сад Купеческий, сад Гефсиманский.

Это дышит языческий бог,

это Бог говорит христианский.

2016

***

Ноты – гулкие зерна в шершавых колосьях клавира –

ловит мельница слуха, в муку превращает, давясь.

Это даже не музыка, это ненастье, лавина,

это самая прочная, самая тонкая связь.

 

Надвигается смерч, надрывается парус тумана,

разбиваются с грохотом звездный хрусталь и фарфор.

В позвоночнике спящей капеллы течет voxhumana

и крадется за ним voxangelica, спрыгнувший с гор.

 

Приглядись: это город, где небо стареет органно,

где арканом на шею бросается осень-лиса.

Там немецкую речь обожгло ремесло Иоганна,

там безмолвие тщится в капкан заманить голоса.

2016

 

*** 

Хлебни воды, нахлебник жизни, ты один.

Кто крошит дни? И кто с тобой проводит ночи?

Смешной божок твоих ошибок триедин:

оплошность – мать, предатель – сын и промах – отчим.

 

Хлебни вины, не подавись крупой зари.

Хлебни войны –  и ты утонешь в море мира.

Вторую заповедь во сне проговори,

и не гадай, откуда целится мортира.

 

Хлебни столетие, не мешкай, твой глоток

пусть будет с кровью, с желчью, с уксусом, с бедою.

Нахлебник вечности, ты сам себе исток.

Иди, безумный, одержимый, за водою.

2017

***

Не может быть, чтоб это было только тканью, –

какая пристальная нежность полевая!

Сродни дыханью, колыханью, затиханью.

А впрочем, слов не знает нитка долевая.

 

Не может быть, чтоб это было только тенью, –

какая вьюга разыгралась травяная!

Подобно букве, насекомому, растенью

ползет невидимо дремота дровяная.

 

Ах, может быть: всего лишь платьем, птичьим всплеском,

тесьмою, кружевом, судьбой, душою луга,

напоминанием о смутном, смертном, веском,

о том, чему еще учиться друг у друга.

2016

 

***

Ты любишь жару, а я прохладу.

Ну что в одной комнате делали мы бы?

И может быть, рай соразмерен аду,

как одноименны вода и рыбы.

 

Но, впрочем, каких ни ищи подобий,

всегда «ты» и «я» прозвучит прозрачно.

Смотри парный танец клаустрофобий.

По разнице переходи по злачной

 

к пространствам иным и к другим пределам,

ищи себе место, аннигилируй.

Душа – это свет, отраженный телом,

а свет – это дух, обожженный лирой.

2017