«Синай»

Светает. Конвой у ворот, и рабы, и собаки.

Вот-вот над горою покажется первая просинь.

Здесь черные козы пасутся у мусорных баков

и гонит ораву туристов курчавый Иосиф.

 

Здесь камни в корзинах, а манну еще не собрали,

и козы пасутся, не зная, что скоро — на бойню,

что совесть и зависть родней, чем Иосиф и братья,

а в каждом из нас умещаются раб и конвойный.

 

Здесь катится по небу солнце верблюжьей колючкой,

гонимое ветром, ранимое встречным утесом.

Рабы сердобольней конвойных, а значит живучей,

и рабскую участь до времени терпит Иосиф.

 

У стен монастырских чумазые дети играют

в менял и торговцев и камни сбывают приезжим.

Конвой отпирает ворота ключами от рая,

и солнце цветет, как терновник, растет, как надежда.

 

Здесь путников помнит щебенка дороги, за нею

гора каменеет от страха в присутствии Бога.

В начале — слова о любви. Толкованья позднее —

серебряный шелест оливы в долине пологой.

 

Туристов уводят в автобус. Иосиф сминает

коробку от «Camel», искрит маячок сигареты,

и красное солнце на красном подворье Синая

ночует, и холодно ветру, а камни согреты.

 

 

***

 

Воришка, душа, побирушка,

над самой твоей головой

кормушка, она же ловушка

для падких на хлеб дармовой.

 

Цикуту глотай за цикутой,

богачка, церковная мышь,

воруя у счастья минуты,

не ведая, что натворишь.

 

Не месяц — ухмылка слащавая

блестит, освещая дома.

Глядишь, как темнеет, сгущается,

и вдруг замечаешь: зима.

 

Деревья, по Брейгелю черные,

стоят по колено в снегу.

Смотри, как поземку проворную

сугроб стопорит на бегу,

как в чашке, прихваченной инеем,

к утру цепенеет вода…

Все минет, как сумерки длинные

в голодных, бесплодных годах.

 

За то, что вполсилы горела,

едва ль оправдаешься ты,

раз не было слов для согрева,

участия и доброты.

Ни корма не нужно, ни зрелища,

но стой, как стоишь, на своем,

за всех в эту зиму болеющих

и всех, переживших ее.

 

Затем ли глядящие в оба

из горних, блистательных сфер

спускают на землю хворобы,

чтоб ты посмотрела наверх.

Ни корма не нужно, ни зрелища,

но будь милосерден сейчас

ко всем, ни о чем не жалеющим,

и к прочим, жалеющим нас.