«В краю, где свет - лишь мера черноты...»

СТАНСЫ

 

1

 

 

Пустынный слух, сиротствующий взгляд,

Бессильных губ глухое шевеленье,

Все не о том, некстати, невпопад,

Все об одном, но где оно – смиренье?

Пустоты в сердце, тесном, что твой ад,

И тьмы во тьме безмерной удвоенье,

Мучнистый снег, витая чернь оград,

Двух карих солнц посмертное цветенье.

 

 

2

 

В какой отчизне, в стороне какой,

На тризне чьей за чашей поминальной

Настигнут будешь, плача по другой,

Той дальнобойной горечью прощальной?

И отшатнувшись, вспомнишь, как изгой,

Полозьев скрип и черный плат печальный,

Те дни, ту жизнь со всей ее лузгой,–

 И жар ее, и холод погребальный.

 

 

3

 

Какую бездну потревожишь ты,

Какого ты еще разбудишь зверя

В краю, где свет – лишь мера черноты

И обретенье горше, чем потеря,

Где звуки полы, помыслы пусты,

Где рвутся в дверь – и плачут у преддверья,

Где даже смерти жирные черты

Не отвратят постыдного неверья.

 

4

 

Здесь нет теней, здесь эхо не живет,

Здесь жизнь и смерть – два горьких наважденья,

Здесь в нищете – спасенье от щедрот,

В пожатье рук – предвестье отчужденья,

И кто-то вновь, кривя в ухмылке рот

От жалкой ласки дряхлого мгновенья,

У гибельного зеркала встает

И смотрит – и не видит отраженья.

 

5

 

И кто это, приподымая бровь,

Как шут, смеется над своим увечьем,

Живущего изображая вновь

В заиндевелом сумраке овечьем,

И кто это чужую терпит кровь

И в облике томится человечьем?..

Я стал беднее на твою любовь,

И нечем жить, и оправдаться нечем.

 

 

СНЕГА

 

 

Так путано, невнятно, свысока,

Той поступью сонливости и неги

Пустившегося шагом рысака:

Пошел, пошел – и распластался в беге,

И замер, горделив и величав,

Над мостовой, несущейся стремглав,

Так буднично, как будто неземной

Он легкости и в сане снегопада,

И в сбивчивости той не разнобой,

А произвол Божественного лада,

 

 

Явился снег, еще не снегопад,

Но медленно в него переходящий,

И белым пухом с маковок до пят

Покрыл поля, холмы, проселки, чащи,

Запорошил, лишив примет и вех,

Дома, деревья, город, месяц, век,

И поднимаясь, им упоено,

За здравье всех – на всех лебяжьих купах

Тянуло солнце сумерек вино,

И день светлел, что убывавший кубок,

 

 

И кто-то просыпался, изумлен,

И кисть его, касаясь одеяла,

Весь ход былых и будущих времен

В подробностях внезапно повторяла;

И думал он, что явью дышат сны,

Что всякий звук – есть эхо Тишины,

Что жизнь и смерть – не песнь и немота,

А лишь уста, послушные гортани,

Две стороны единого листа

И одного прихода прихожане.

ПУТЕШЕСТВИЕ

 

1

 

Нас уносило в глухую, несметную осень,

В горечь русалочьих плачей на тысячу верст.

Воздух темнел, но над хорами горестных сосен

Лилии плыли, лучистые лилии звезд.

 

Ты встрепенулась и вдаль посмотрела с тоскою,

И, оглянувшись, промолвила: это, поверь,

Вовсе не сказка, но жизнь не бывает такою.

Что с нами было, мой милый, и что мы теперь?

 

Губ не разнимешь, и в жилах убийственный холод,

Карие, с солью, туманы окутали путь.

Души любимых на дальние звезды уходят – 

Всех незабудок не хватит, чтоб их помянуть.

 

Что же, такой наготы не прикроешь ни платьем,

Ни сумасбродством, и в этом печальном краю

Чем еще мы за глубокое счастье заплатим? –

Я уже в осени, вздрогнув, себя узнаю.

 

Я уже вижу зарю одиночества, милый,

Мы из последних,– и зыбким плечом повела

Над беспросветными водами, где за кормилом

Лилии плыли, лучась, и любая – бела,

 

Где, цепенея, под гибельной жалкой листвою

Наши ладони сплетались прочнее, чем сеть, –

Будто бы есть еще гордость, и рядом с тобою

Есть еще руки, которые могут согреть.

 

2

 

Ты встанешь чуть свет – и замрешь со свечой у порога:

Овечьей отарой сугробы толкутся впотьмах,

Следы замело, и в парче голодает дорога,

И вороны мерзнут на грузных нескладных скамьях.

 

Уже не ликует флажок над заброшенной башней,

Никто не спешит на веселое пламя, и вот –

Не звезд семигласье, но утлый огарок вчерашний,

И сизый туман в синеглазье, как призрак, плывет.

 

Все сковано льдами, а помнишь, верста за верстою

Мелькала, и юные весны смотрели нам вслед

Под синей звездою, мой ангел, под синей звездою

Над синей водою, над синей волною, мой свет.

 

Все минуло, милая, лотосом белым покрыты

Холмы и равнины, и память заносят снега.

В саду одичалом безумные бродят Хариты,

Над черной рекой, как чужие, стоят берега.

 

Как быть нам, печалочка, с этим недвижным покоем,

Каким содроганьем воскреснуть и песнью какой?

Последней отвагой сердца, как соломой, укроем

И пламя раздуем, и сладим с безносой каргой.

 

И вновь из тщеты, из подземной печали вседневной

Восстанет надежда на каждой из душных широт,

И новый избранник, склонившись над мертвой царевной,

Прервет послушанье и новую повесть начнет.

3

 

Оглянись на мгновенье, помедли, помешкай:

Все, как прежде, когда над юдолью земной

Зарядили дожди и казалась кромешной

Неизбывная осень с несметной казной.

 

Как и прежде, слова не имеют значенья:

Все возможно, что мыслимо, прочего – нет.

Если быть хоть немного быстрее теченья,

Можно дважды ступить в те же воды, мой свет.

 

Отчего же, скажи, узнаванье не мило –

На ресницах застыла постылая соль,

Что случилось, какое смятенье затмило

Эту душу, какие надсада и боль?

 

Те же весла, что клавиши, ждут на причале,

Но уже не пройти и в четыре руки

Всех излучин разлук, всех изгибов печали,

Всех разливов твоей средиземной тоски.

 

Что для нас эти тридцать коротких столетий –

Даже глазом, и то не успеешь моргнуть,

Но поникшие руки безвольней, чем плети,

И не обручем – горечью стянута грудь.

 

По чьему же, скажи, потаенному знаку

Ты уходишь, и осень туманит окно,

И уже никогда не увидеть Итаку,

И пора навсегда распустить полотно…

 

СТИХИ О ТРОЕ

 

1

 

 

С терпким золотом важные чаши,

Черный хлеб на щербатом столе.

Вновь скрестились несладкие наши,

Вновь мы вместе, и вновь – на Земле.

 

Не узнать тебя в этом наряде

На какой-то из хмурых широт,

Только вспыхнувшая некстати

Непослушная прядь выдает.

 

Как спалось тебе ночью без края,

Где была ты так долго, ответь…

В черных чашах печаль золотая

И в кувшине вишневая ветвь.

 

Тих и трепетен дождь на рассвете,

Нищ и светел случайный наш кров.

В даль какую, в какое столетье

Занесло нас из чуждых миров?

 

Все уже отшумело как будто,

Что нас гонит, какая тоска,

В чьем-то сне повстречаться под утро,

Помолчать, разойтись на века.

 

Где гадать нам о жизни сладчайшей,

Где увидеть в полночном стекле

Два плаща, две тяжелые чаши,

Две свечи на дубовом столе…

 

2

 

Как по белым снегам и по синим,

Как по синим и белым снегам,

Словно ангел в сиянии зимнем,

Уносимый к земным рубежам…

 

Как по синим холмам и по сирым,

Как по сирым и синим холмам,

Поздний свет, разминувшийся с миром

И гонимый к иным берегам.

 

Слишком солон и груб этот воздух,

Слишком темен и слишком колюч,

Не вернется ни отклик, ни отзвук,

Ни стрела не пробьется, ни луч.

Хищным холодом с юга потянет,

Ветер локон померкший завьет,

Черный плащ растворится в тумане,

Белый плащ промелькнет у ворот.

 

Захрустит под подошвами щебень,

И забыть уже не суждено

На столе черепаховый гребень

И распущенное полотно.

 

Как по темным путям и по торным,

Как по торным и темным путям,

Как по белым снегам и по черным,

Как по черным и черным снегам…

 

3

 

 

Ночь идет, и пустынна дорога,

На окне ледяное шитье.

Где теперь, у какого порога

Честь, и слава, и имя твое?

 

Вьются хлопья, как добрые духи

Из какой-то нездешней страны,

И бровей удивленные дуги

Синим пламенем окаймлены.

 

В зимний бархат равнина одета,

У затона сверкает камыш.

Ты на скромное празднество это,

Как чужая, с портрета глядишь.

 

Льется, льется вино золотое,

Золотое суля забытье,

И со мною опять эти трое –

Честь, и слава, и имя твое.

 

Как же это случилось, Елена?

На земле я тебя не искал.

Все прошло, промелькнуло мгновенно,

Свет затмился, петух прокричал.

 

Выцвел шелк, потускнели знамена,

Спят герои, цари, корабли,

Спит нетленная соль Илиона

В каждой пяди безвестной земли.

 

Обдувает ветрами зимовье,

Над холмами кружит воронье,

И горят у меня в изголовье

Честь, и слава, и имя твое.

***

 

В невозбранном оперенье

Ты лети, душа, лети

В безоглядное паренье

Из томленья взаперти,

 

Вне докучного удела,

Вне земных и горних пут,

А покинутое тело –

Только временный приют,

 

Только плошечка с половой

Обретений и утрат,

Только жизни бестолковой

Неизбывный аромат…

 

ПУТЬ

 

Шли долгой, как скорбная песнь, чередой

Под солнцем полуденным, черным и жгучим.

И слезы не смел осушить этот зной,

Стекавшие в пыль немутимой росой

По впалым щекам, по каменьям и кручам.

 

Дымился песчаник, сыпучий, седой,

Скрывая порой четырех конвоиров,

Игральные кости несущих с собой,

Чтоб мог хоть немного счастливчик хмельной

Развлечься в одном из дешевых трактиров.

 

В толпе, но как будто поверх толкотни,

Две женщины шли отрешенно и кротко,

Шли вместе со всеми, и словно одни,

Так с будними рядом воскресные дни

Шагают, но их отличает походка.

 

Над скудной равниной кружили слепни,

И в смутной тревоге за милое тело

Земля целовала босые ступни,

И ластилась к ним, и сияли они,

И висла на них, и пустить не хотела.

 

От зноя и засухи плавился звон

В ушах у идущих, но чуткие руки

К ослабшему с разных тянулись сторон,

И немочь свою перебарывал он,

И стражники вновь изнывали от скуки.

И Симон, поднявшийся с поля на склон,

Стоял, и смотрел, и не смел заглядеться,

И поняли сразу, что он просветлен,

И крест возложили глумливо, но стон

Не хлынул и с кровью из уст земледельца.

 

И дальше пошли, задыхаясь в пыли,

А рядом, в одном из соседних столетий,

Пасхальные звоны заслышав вдали,

Готовились к чуду, сияли, цвели,

На час ли, на миг хорошея, как дети.

 

Рубились в другом, обагрив ковыли,

И ждали ребенка, и мучились в третьем,

И в каждом, где жили и жить не могли,

До самой глухой из окраин земли

Шаги доносились – неслышные, эти.

 

Они приближались подобно поре

Рассвета, когда, недоступное оку,

Свершается таинство в каждом дворе,

И ночь неприметной до срока заре

Угодья свои отдает понемногу,

 

И вот уже свет на любом пустыре,

И блик, позлативший ветлу-недотрогу,

Растекся лимонным пятном по коре…

Бурля, улюлюкала чернь на горе,

Но кто-то цветок обронил на дорогу.

 

Осталось лишь несколько горьких шагов.

Все смолкло на миг, потеряв очертанья,

И не было больше ни пут, ни оков,

У суши – границ, у воды – берегов,

У времени – дней, у начал – окончанья,

 

И только, как тайна, как всех маяков

Ласкающий свет в черноте ожиданья,

Сквозь толщу былых и грядущих веков

Сиял этот лик, да в одном из углов

Теснились эпохи, миры и преданья.