Рассказы

Групповое фото

В одном из альбомов, в которые я заглядываю крайне редко, хранится фото с жутким, как оказалось, подтекстом. На нём изображены двенадцать человек: шестеро друзей детства, соседей по посёлку, и их жёны. Дело было лет сорок назад. Во время очередного застолья я предложил сфотографироваться. В ту пору мы ещё не разбежались по своим норам,  и  выпить в тесном кругу друзей не считалось зазорным. Это потом жизнь разнесет нас в разные стороны, приведя меня, в частности, в когорту совсем не пьющих, ценящих больше всего прочего тишину, когда на лист бумаги слова ложатся сами собой, когда понимаешь, что орать дурными голосами песни в пьяной компании  – непростительная трата времени… 
Мы вышли во двор.  Установив на штатив фотоаппарат, я навел камеру на друзей, завёл самосъём и встал, как обычно, с краю группы. Снимок вышел живой, каждый на нём – таким, каким и был в ту пору. Один напялил для смеха женскую шапку, другие чинно застыли, хотя количество выпитого чинности никак не способствовало. Фотографии я распечатал, роздал и благополучно забыл о них на долгие годы. Но никто не вечен, и со временем я начал получать весточки о смерти бывших друзей. Вначале ушёл от разрыва аорты стоящий крайним справа весельчак, дурашливо надевший женскую шапку. Затем второй с правого краю – от воспаления лёгких и от отсутствия денег на лечение. Третьим ушёл стоявший рядом крепко пьющий товарищ. Если это действительно закономерность – умирать справа налево, – между мной и Смертью ещё два человека. Прослойка тончает…
Впрочем, поживём – увидим, так ли это. А если не доведётся увидеть, то и говорить не о чем.

Я – идиот

Оговоримся сразу: речь не об известном романе и не об олигофрении как таковой. Речь о жесте отчаянья. Но обо всём по порядку.
В жизни моего отца было всё: детство в многодетной семье, где знали, что такое труд, становление рабочего, война, демобилизация по инвалидности и борьба с недугом, в буквальном смысле свалившем его с ног.
Когда матери сказали, что болезнь позвоночника, сгибающая отца в так называемую «позу просителя», – не туберкулёз, а гораздо более страшное системное заболевание с замысловатым названием «анкилозирующий спондилоартрит» или болезнь Мэри–Штрюмпель–Бехтерева, она и сама не поняла, как оказалась около железной дороги. И только там очнулась: на кого оставит его, если покончит с собой?
Уже на исходе дней отец признался: если бы знал, что его ожидает, нашёл бы способ свести счёты с жизнью…
Факт остаётся фактом: отца под общим наркозом  врачи «вытянули». Через три года он поднялся, опираясь на костыли, с полностью анкилозированными суставами позвоночника, таза и одного колена. Но организм был системно поражён и постепенно погибал, и только благодаря героическим усилиям матери отец прожил отведённые ему 70 лет.
Поднявшись на ноги, если можно так сказать, отец пытался – быть чем-то полезным обществу. Все его профессии – столяра, сапожника, шофёра – остались невостребованными, хотя кое-что из столярки он мастерил, латал обувь, даже сапоги тачал, ездил на мотоколяске и ремонтировал её. Но хотелось иметь образование, ведь другой его «собрат по несчастью» преподавал математику. Отец поступил в библиотечный техникум заочно, но поняв бесплодность своих усилий, бросил занятия, горько заявив, что может выполнять лишь одну «работу» – стоять на почте с высунутым языком и смачивать марки и конверты перед заклейкой.
Чтобы установить окончательный диагноз, надо было везти отца в Днепропетровск, в ЦИЭТИН (институт экспертизы). Лежачего, на носилках, на поезде. И моя мать его отвезла.
В этом самом институте и произошла история, давшая название этому рассказу.
Представьте:  парень, измождённый болезнью, лежит среди таких же, как он сам, солдат, перемолотых  жерновами войны. И тут важно входит «светило» экспертизы. Подойдя к отцу, спрашивает: 
– На что жалуетесь?
– У меня спина, – прозвучало в ответ.
– И у меня спина, – донеслось рефреном.
– У меня миокардит после тифа.
– И у меня тоже, – рассеянно  бросило «светило», задумавшееся о чем-то гораздо более важном, чем болезни лежащего перед ним человека.
Видимо, от отчаяния отец произнёс: 
– Я – идиот.
Ученый муж автоматически повторил: 
– И я тоже.
Потом, очнувшись, проорал: 
– Что?!
Но после этого начал настоящее обследование.
А еще был курьёз, когда хирург предложил отцу встать для осмотра в колено-локтевую позу. На реплику, что это невозможно, врач вылетел из кабинета, а возвратившись, долго извинялся. 
В последние годы жизни отца мне часто доводилось привозить к нему врачей. Один из них, ныне авторитетный хирург, признался, что впервые видит «бехтерятника». Зато я их отличаю с первого взгляда. Хорошо, что таких больных мало.

Шоколадка

По своей сути я – учитель, возможно, проповедник. Живи в другое время, наверное, стал бы священником, как дед по отцовской линии. В 1929 году, во времена гонений на церковь, по навету он был арестован и осуждён. Родственники этот факт скрывали, дабы не подвергать опасности детей.
Но речь о другом – о моей врожденной склонности к дидактике. Случай, произошедший со старшей дочерью, идеально это доказывает. В былые времена считалось незазорным приехать в гости к родственникам, живущим в другом городе, и остановиться у них на какое-то время. В тот год нас с супругой и шестилетней дочерью занесло в Калининград, бывший Кёнигсберг. Город этот по-своему легендарный, там есть что посмотреть – развалины королевского замка, памятник Канту, мрачные дома довоенной постройки. Балтийское небо – низкое, ярко-синих тонов, и я как фотограф упивался съёмкой. У нас, в центральной Украине, небо другое – белёсое, выжженное, высокое. Ярким бывает лишь в начале весны и осени, да и то если похолодает.
Перед отъездом домой мы купили по шоколадке в подарок моим родителям и младшей дочери, которая осталась с ними. Не забыли и про старшую, но она свою шоколадку съела сразу. 
Столь скудные подарки были неудивительны для того времени: на отпускные учителя не разгуляешься.
Перед отъездом, перекладывая вещи, мы обнаружили, что одна из трёх подарочных шоколадок надкушена. На вопрос, не дочь ли это сделала, последовал ответ: «Не я!» Пришлось сказать ей, что эта шоколадка была предназначена дедушке, и теперь он получит свой подарок надъеденным. Разумеется, на самом деле обижать дедушку никто не собирался, и мы втихомолку купили ещё одну шоколадку.
Надо сказать, что старшая дочь очень любила деда. Обратное путешествие  прошло без приключений, но когда мы уже подъезжали домой, я заметил беспокойство дочери. На вопрос – в чём дело? – последовала исповедь со слезами, мол, это я надъела шоколадку! Так хотелось сладенького!  Думала, что эта шоколадка – сестричке, а она, мол, со мной поделится. Оказалось – дедушке. Что он теперь обо мне подумает?
 И невдомёк ей было: шоколадки-то немеченные! Сколько душевных мук испытал ребёнок!..
Мои слова, что мы купили взамен другую плитку, были восприняты с таким воодушевлением, что, казалось, мир вокруг посветлел. Всё встало на свои места: каждый получил по положенному подарку, в том числе и старшая дочь, а надъеденная плитка  была разделена между сестрами.
И вот, спустя много лет, я могу с уверенностью сказать: более откровенного и доброго ребёнка, чем старшая дочь, встретить трудно.