«Круиз по Стиксу», роман

Все началось с банальной простуды.

Или нет – с лакированных туфелек-лодочек.

Конец марта выдался теплым, солнечным, и Марина надела в тот день новые туфельки. Взяла и надела, махнув рукой на ворчание свекрови, на собственные опасения, вопреки здравому смыслу. Как легко шли ноги в этой легкой обуви, какой молодой и быстрой она ощутила себя! Холодный ветерок развевал ее тщательно уложенные локоны, но солнце светило ярко, грело, и было радостно на душе. В тот день Ира отмечала день рождения, и после работы они собирались посидеть всем коллективом. И новый баянист тоже, наверное, останется… Подумав об этом, Марина отставила надоевшие сапожки и надела новые туфли.

 

- Так и пойдешь? Холодно еще, – сказала свекровь. – Лучше возьми их с собой, на работе переоденешь.

Марина повертела в руках сумочку. Не маленькая, книги и ноты поместятся, а вот туфли – нет. Солнце предательски подмигивало, обещая тепло, и Марина решилась.

 

Они хорошо посидели, посмеялись, потанцевали. Поиграли, спели – музыкальная школа, в конце концов! Марина чувствовала себя на десять лет моложе в туфельках на высоком каблучке.

 Новый баянист оказался обыкновенным парнем, с банальным набором анекдотов. А когда вышли на темную улицу, Марине подумалось, что она сглупила, поддавшись обманчивому дыханию весны: было холодно, сыро, и ожидаемая радость от праздника на деле оказалась миражом.

Маршрутки долго не было, и Марина быстро начала замерзать. Остальные весело смеялись, а у нее зуб на зуб не попадал. Ирка пожалела ее:

- А ты, бедненькая, в туфельках!

Вот и вся цена ее геройству.

- Да мне не холодно, – пробовала отмахнуться она, но в сердце уже заползала горечь разочарования.

Домой она прибежала поздно, Вовка уже собирался спать. Влезла под горячий душ, надеясь, что все обойдется, потом нырнула под одеяло. Но согреться не смогла – то ли потому, что муж в эту ночь был на дежурстве и не к кому было прижаться, то ли потому, что было действительно холодно в доме. Вовка тихо сопел за шкафом, а она пролежала без сна до утра, не находя себе места на холодной постели.

Максим пришел утром и завалился спать, Вовка ушел в школу, а она с трудом встала, прибрала, приготовила обед на вечер: если у нее была вторая смена – готовила она. Когда же на работу нужно было с утра, дежурной по кухне оставалась свекровь. На работу идти не хотелось, подозрительно саднило горло и болела голова. Свекровь оглядела ее бледное лицо и покрасневшие веки, но ничего не сказала. Марина отвернулась с досадой: только пожалуйся, как вспомнит злополучные туфельки и попрекнет!

 

А на следующее утро она поняла, что здорово простудилась. Были последние дни четверти, и она решила, что в школе обойдутся и без нее. Позвонила, предупредила, что нездорова, что уроки перенесет, и снова легла в постель. Вовка убежал в школу, Максим пошел по своим делам, так что можно было поболеть.

Наверное, она заснула. Разбудил ее грохот на кухне. Она встрепенулась, поглядела на часы: был уже полдень. Вот уж эта манера свекрови греметь посудой, если они с Максимом долго не встают! Не позовет, не постучит, но начинает такой тарарам на кухне, что сил нет, вскочишь и побежишь что-то делать! Она попробовала встать, но голова казалась налитой свинцом, и такая слабость навалилась!

 А грохот на кухне продолжался. Марина по звуку определила, что сковородка кинута на плиту, жалобно зазвеневшую всеми конфорками,  стопка тарелок рассыпалась в раковине под струей воды. Потом что-то упало, похоже, сорвался с крючка дуршлаг. Потом хлопнула дверь, и все стихло: начался сериал, который свекровь никогда не пропускала, и Марина вздохнула с облегчением, зная, что полчаса будет тихо.

 Хотелось пить, губы пересохли, подушка под щекой была влажной. Сил встать не было, и она лежала и мучалась, зная, что  необходимо встать и сказать, что она больна, а не ленится, и сделать это нужно  сейчас, после призывного грохота, иначе свекровь будет ходить по квартире с видом оскорбленной невинности. Но только услышав, что сериал кончился, и поняв, что сейчас начнется вторая серия демонстрации недовольства, Марина принудила себя выйти на кухню.

- Мама, я заболела, – сказала она.

Свекровь смерила ее взглядом:

- Туфельки боком выходят?

Марина налила в кружку воды и вернулась в постель.

Ее душила обида. Вот так сразу – ехидство! Не пожалела, не спросила, не надо ли ей чего, а сразу упреки. За что, о Господи?!

За то, что один раз почувствовала себя молодой? За короткую радость выглядеть нарядной? Радость, ожидание которой было радостней самой радости? Она и так наказана, так зачем  еще ее казнить?

Грохот на кухне стал тише, в пределах обычной работы. Марина поняла, что свекровь, не надеясь на нее, взяла хозяйство в свои руки. Запахло борщом, значит, можно спокойно лежать. Вовку накормят, Максим тоже голодным не останется.

Вовка прибежал веселый, румяный, куртка нараспашку.

- Мам, ты чего лежишь? Заболела?

- Вов, попросись к бабушке спать, вдруг у меня грипп, – улыбнулась сыну Марина.

Но он уже забрался к ней в постель и терся носом-пуговкой о ее щеку.

- Я не заболею, вот увидишь! А к бабке не пойду: она ругается. Сто замечаний в минуту. Да она меня вечером замучает! А ты знаешь, ты горячая! Может, у тебя температура?

Он вскочил и принес градусник. Марина  подумала, что больше никому не пришло в голову померить у нее температуру…

К вечеру она почувствовала себя лучше, встала, поужинали все вместе. Все было как обычно, разве что слабость и надоедливый кашель. Вовка рассказывал про школьные дела, Максим затеял с ним веселую возню.

Она смотрела на них и поражалась, как они похожи.

От нее Вовка взял только цвет волос – соломенно-желтый, яркий. Черты лица были Максимовы. Даже обидно! Ведь так хотелось заглянуть в лицо сынишки и увидеть в нем свое собственное!

А ночью ей стало плохо. Словно камень положили на грудь, и он не давал дышать.

Она села в постели. Оказалось, что сидя дышать легче. Максим не проснулся, когда она выбралась из-под одеяла и ушла в кресло. Кот Филька сонно потянулся: кресло было его кроватью, и Марина помешала ему досмотреть сон, взяв на руки. Он хотел было соскользнуть на пол, но Марина прижала к себе лохматый комок, словно ей легче было, когда она держала его на руках. Кот смирился и замурчал.

Камень, придавивший грудь, постепенно становился легче, и Марина успокоилась. Простуда, обычная простуда! Пройдет. Скоро будет совсем тепло, солнце снова вылечит ее. Хотелось разбудить Максима, услышать слова утешения и сочувствия… Но от Максима их не дождешься. Он не любит, когда его будят среди ночи, чтобы поговорить.

Сочувствовать можно только ему. Жизнь у него не сложилась. А начиналась так хорошо! Какой он красивый был тогда, в летной форме, когда Марина как впервые увидела его! И сколько надежд! Как гордо шел он по земле, зная, что скоро будет летать!

 Они поженились  и уехали вместе в Среднюю Азию, куда его послали работать. Потом должен был появиться Вовка, и Марина, не вынесшая тамошнего климата, решила вернуться  на время к родителям. А потом огромная страна распалась, аэропорты заросли травой, и как-то быстро Максим вернулся домой...

Рожденный ползать – летать не может. А вот рожденному летать пришлось учиться ползать. Работы по специальности он так и не нашел. Потом махнул рукой: разочаровался в этой авиации! Но Марине показалось, что это авиация разочаровалась в нем, и не она ему, а он ей был не нужен. Но эту свою догадку она никогда не обнаруживала: Максим не простил бы ей такой прозорливости. Он перепробовал много специальностей, но  не задержался нигде. Последние полгода работал охранником, читай – сторожем. Это его унижало, но выхода не было. На его лице застыла маска разочарованного в жизни человека, которого общество не ценит и не использует огромный потенциал, заложенный в нем. И пусть пеняет на себя! Лично он, Максим, умывает руки. Пожалеете потом, что не оценили!

 Поселились они у свекрови: Маринины родные жили в маленьком городишке с младшей дочерью, так что там места Марине не было.

Но и здесь тоже не было места! Двухкомнатная квартира, теснота, комната, перегороженная шкафом, за которым сопит восьмилетний Вовка! У свекрови отдельная комната, она здесь хозяйка. А у нее, у Марины, – угол. И никакой надежды на собственное жилье. И даже на приличную зарплату – ее и мужа. Много ли платят охранникам? Много ли платят учительнице музыки?

Кот недовольно заворочался у нее на руках, пытаясь вырваться. Коту нужна свобода. Он и так разрешил себя потискать среди ночи – редкий случай! Хорошего помаленьку! Многого хотят эти люди – кормят кое-как, и за это хватают, когда хотят! А он – кот, существо свободное!

А Марина – нет. Прикована к семье. Упаси Боже  опоздать с работы! Все четверо, включая кота, сразу выразят ей свое недовольство: свекровь – ехидным молчанием, Максим – недовольным видом и грубыми вопросами: где была? Сынишка – обиженным хныканьем и жалобами, кот – призывным мявом, ведь ест он только у Марины из рук. Словом, когда ее нет – плохо всем. Эгоисты. А когда она дома – ее не замечают. Каждый занят своим делом: свекровь смотрит телевизор у себя в комнате или болтает по телефону с подругами, такими же старыми перечницами, Максим читает детективы, Вовка давит кота. Кот орет дурным голосом  и вырывается, не соглашаясь лезть в коробку из-под утюга, куда Вовка пытается его запихнуть. И тогда все обвиняют Марину: Максим за то, что кот орет и мешает ему читать, кот за то, что Марина не заступается за него, Вовка – за то, что кот при Марине совершенно никого не слушается, а свекровь – просто так, что Марина не может дать ладу в семье и ей приходится вмешиваться и наводить порядок. А что Марине тоскливо и одиноко – никому нет дела. Что Марине тоже хочется почитать. Подумать. Поговорить по телефону с Иркой – на работе некогда: ученики один за другим идут у обеих, и расписание не совпадает. Перекинутся парой слов перед работой – и все.

Новый приступ удушья прервал течение ее мыслей. Что-то новое – такого раньше не было! Обычно дело кончалось бронхитом без осложнений, и даже приятно было побыть дома, не драть горло со своими лоботрясами и лентяями.

Ох, и лентяи! Она такой не была в детстве! Стоило Розалии Рафаиловне поставить ей жалкую тройку, как дома был разгром! Ее садили за фортепиано на несколько часов, строго наказывая не вставать, пока не выучит! Она размазывала по щекам слезы и учила прелюдии Баха, казавшиеся ей тогда такими скучными! И только потом поняла, что они совершенны. Что они лаконичны, глубоки, философичны – если так можно сказать о музыке! И как здорово, что она это знает! А не заставила бы  бабушка в детстве учиться – так бы и прошла мимо них, никогда не открыв их для себя…

Но ее лодырей некому посадить за фортепиано, кроме нее. Многие родители даже не заглядывают в дневники. Так что не то что на тройку – на огромную единицу не реагируют. Или реагируют, но своеобразно: не получается – бросай эту музыку. Мороки меньше и платить не надо будет. Какой с нее толк? Кому она теперь нужна?

Культура рождается последней и погибает первой. В тяжелую годину – не до культуры. Только тяжелая година затягивается. Просвета не видно. Когда-то ее профессия была престижной, туда стремились, конкурсы были – не поступить. А теперь редкий гость постучит в дверь с надписью «музыкальное училище»… Горько и обидно. Словно зачеркиваются ее, Маринины, достижения. Ну, подумаешь, столько лет училась! А зачем? 

Зачем? Черт его знает! Может, затем, чтобы сыграть Лунную сонату замурзанному Сережке и услышать, как он в восхищении воскликнет: «Класс! И я хочу играть эту песню!» И долго объяснять ему, что прежде нужно сыграть много «песен» полегче, чтобы смог сыграть эту… учиться, значит. Но после – он сможет, ему будет легко ее играть. И Сережка мужественно соглашается на гаммы и этюды, на непонятные прелюдии, чтобы потом, позже, и из-под его пальцев полилась эта завораживающая музыка… 

Кстати, Сережка завтра придет на урок, а ее не будет. И он убежит гонять мяч с другими лоботрясами и не сядет за пианино, аж пока она не придет. Как некстати она заболела! Четверть кончается, а оценки не выставила, квитанции об оплате не собрала…

Ох уж эти квитанции! Не хотят родители вовремя платить! Тянут, клянутся, что заплатят позже… и бросают, не заплатив. И не стыдно! Ей, Марине, стыдно каждый раз напоминать, как сборщику налогов! Вечно она возглавляет список педагогов, у которых долги по оплате! Вот и сейчас – заболела, и с концами, оплаты не будет: некому требовать. Значит, влетит от завуча. Возможно, и аванс не получит… А она не хочет никого принуждать! Они же сами пришли в школу, и знали, что платить придется! Ее дело – чтобы Сережка наконец-то смог сыграть эту самую сонату, а не выбивать деньги из его мамы!

 

…Наверно, ей  стало легче, раз она улетела мыслями в школу. Приступы удушья незаметно сошли на нет. В комнате тихо, Вовка дышит глубоко и спокойно. Она давно научилась по его дыханию определять глубину сна: если не слышно, как дышит, – значит, не спит. Значит, притворяется. Значит, надо ждать, лежать тихо, не шептаться, чтобы он покрепче уснул…

О Господи! Ну, разве это жизнь!? Пусть самая маленькая и темная комнатка, но отдельная! Свекровь вечером уходит в свою, включает телевизор и смотрит его до полуночи. Вовке там места нет. Но ему и тут нет места. Вернее, это им с Максимом нет места. Он никогда не осмелится попросить свою маму забрать ребенка. Ущемить ее хоть в чем-то. И Марина не может просить. Ее мать, наверное, помогла бы. Но то – ее мать. Теща. Максим никогда не согласится жить с тещей. Разве ему здесь плохо? Он дома, с мамой. А за все в ответе она, Марина. Что бы ни случилось в доме – ее вина. А Максим – всегда прав. Его нужно беречь. Он и так обижен судьбой: его профессия не востребована. Ему нет места нигде. Да и с женой не повезло: вон дружок его женился на дочери какого-то шишки, так он на плаву – тесть нашел теплое местечко. А что может Максимов тесть? Даже деньгами помочь не может… И не захочет…

Марина перебралась в постель. Рыжий Филька тотчас же прыгнул в кресло, точно ждал, когда же она его освободит. И тут она заняла чужое место!

 

Наутро пришлось вызвать врача.

 Сердитая взъерошенная женщина пришла только к вечеру. Услышав, что Марина ночью задыхалась, вынесла приговор: астма.

- У вас аллергия на котов! – сердито сказала она, покосившись на  Фильку. Тот, будто издеваясь, потянулся, нагло смерил гостью взглядом, потерся об угол старенького дивана, оставив там клок шерсти (линяет к весне, подлец!), и гордо прошествовал мимо нее на кухню, задрав хвост. Марина поняла, что докторша котов не любит, но попыталась объяснить, что  Филька у них два года, а удушье началось только вчера ночью.

- Вам повезло, что только вчера! Это могло случиться и раньше! – и выписала направление в больницу.

Марина приуныла: туда ей не хотелось. Да и кому в здравом уме хотелось бы?! Но ей ничего не назначили – в надежде, что в стационаре разберутся. Марина решила подождать.

Но ночью ей опять стало до того мерзко, что она просидела в кресле до рассвета, и наутро решилась.

Максим ушел на сутки дежурить, Вовка побежал гулять, свекровь уселась перед телевизором.

Марина собрала вещи, которые необходимо было взять с собой, но узел получился огромный. Она поняла, что не дотащит его сама. Черт знает что, и постель нужна, и тапочки, и чашка! Она устала, пока собиралась. Мерзкий приступ опять пережал горло, воздуха не хватало.

- Идешь? – спросила свекровь. – И ничего с собой не берешь?

- Может, меня отпустят домой на ночь, – соврала Марина. – Зачем таскать вещи? Но если не отпустят – пусть Макс привезет, ладно? Я позвоню оттуда.

- Максим усталый придет с ночи. Ему только по больницам бегать! Бери сразу, оставишь там в случае чего.

Марина, едва сдерживая слезы, выбросила половину вещей. Обойдется и без одеяла. И халат теплый слишком тяжел. Тонкий шелковый не в пример легче.

Сумка уменьшилась втрое. Если надо рассчитывать только на себя – так и сделаем. Значит, у нее никого нет. Так и запишем.

 

Что может быть тоскливее приемных покоев?

    – Меня по ошибке направили, – сказала Марина важной крашеной блондинке неопределенных лет, изучавшей ее направление. – У меня обычная простуда, я всегда выздоравливала дома. Я сейчас уже хорошо себя чувствую.

Дама в белом халате оторвалась от бумаг и сердито посмотрела на Марину.

- Как это – по ошибке? У вас астма, астма! Вам лечиться надо! Вы что, думаете, врачи ничего не понимают?

Марина вздрогнула от этого пронзительного голоса.

«Ерунда, – подумала она.  – Она меня даже не послушала. Откуда она знает? Это на участке не захотели оставлять непонятную больную и спровадили в больницу. Это все пройдет. Главное – не паниковать».

- Сдавайте одежду и идите в отделение.

- Может, на дневной стационар? Зачем мне тут ночевать? Я бы утром приехала… Вы назначьте лечение и отпустите.

- Женщина! Что вы спорите? Мы, наверное, лучше знаем! С этими астматиками хлопот не оберешься! А если ночью вам станет плохо?

«Я не астматик!» – хотелось крикнуть Марине, но она покорно  пошла за сестрой.

Оформляли документы долго. Потом ее попросили подождать в коридоре, и вот тут-то на нее навалился самый настоящий астматический приступ! Ей показалось, что кто-то схватил ее за горло и сжимает сильными руками. Странный какой-то приступ, никакого свиста и хрипа, как у астматиков, она просто тихо сидела и не могла дышать. А вокруг никого не было, только в конце коридора слышались веселые голоса.

Неужели докторша права? Она вспомнила ее взгляд и убежденный голос: «У вас астма, астма!», и дыхание остановилось совсем.

Марина сжала пальцами влажные виски. Спокойно, спокойно. Это внушение. Дама, наверное, обладает какими-то гипнотическими талантами, умеет навязывать свою волю. Если бы она сказала иначе: не волнуйтесь, возможно, у вас все в порядке, но это нужно проверить, такое бывает, и т. д. Но она, как удар бича, произнесла это слово, и вот теперь Марина пыталась преодолеть странное тихое удушье, смутно догадываясь о его истинной причине.

Ну подумаешь, астма. С астмой тоже живут. У соседки Ларисы астма, и ничего. Шубу недавно купила. Ходит, смеется. Ну, иногда в больнице лежит – так не все же время!

Боже, где они ходят! Почему мне так плохо? В глазах темнеет, еще не хватало тут свалиться! Тогда точно не отпустят!

Смех в конце коридора стал глуше, перешел на обычный разговор. Марине стало чуть-чуть легче, еще минута, и она свободно вдохнула, как ни в чем не бывало. Что это было? Может, все-таки уйти, пока они не оформили ее?

Но ее «оформили». Она сдала одежду, надела тот самый шелковый халатик, который так мало весил. Сестра с сомнением поглядела на нее: замерзнет ведь! Посоветовала не снимать свитер. Марина шла за ней и чувствовала себя нелепо в мохере под шелком.

Отделение было на четвертом этаже, и уже на втором Марина начала задыхаться. Сестра бодро шла впереди, и Марина едва поспевала за ней. К концу подъема она уже не могла перевести дух.

- Вот тут посидите, пока врач придет, – сказали ей и снова оставили одну.

Удушье накатывало волнами, и каждая новая волна была выше предыдущей. Марина застыла, не зная, как с ними бороться.

Это всего лишь нервы. Я очень подвержена внушению. Я ей поверила. Это мой бронхит и внушение шалят. Я это выдержу. Уже лучше!.. Как это называется – ятрогенное заболевание? От слов. От внушения. Нужно внушить здоровье – и все. В эту игру можно играть наоборот. Я здорова! Я здорова… здорова…

- Женщина, что с вами? Вам плохо?

Марина открыла глаза. Волна удушья тихо откатила.

- Идемте в палату. Вот эта кровать свободна. Только застелите ее своим бельем. Все ушли на обед, сейчас начнут сходиться.

Марина присела на край застеленной кровати. На белоснежной наволочке лежал плюшевый заяц. Она, недоумевая, взяла его в руки. 

- Вы зря сели на эту кровать!

Марина подняла голову. Высокая черноволосая женщина входила в комнату.

- Эта кровать занята, хотя дама не ночует в больнице. Нужно все снять, а утром застелить, как было. Тетя Женя завтра выписывается, перейдете на койку у окна.

Марина положила зайца на место.

- Ее отпускают домой? – с надеждой спросила она.

- Она никого не спрашивает. У нее мобилка, свой шофер, едва примет процедуры – звонит, к дверям подъезжают. Жаль только, на четвертый этаж «мерс» заехать не может. Вы запомнили, как заяц лежал? Она утром крик поднимет, что на ее постели лежали и смяли ее. Тетя Женя как-то присела с краю и не поправила, так тут и главврач был, разбирался!

Марина поднялась, расправила койку.

- Может, я уйду совсем?

В палату вошла целая толпа. Они весело переговаривались, было видно, что все знают друг друга и давно уже тут.

- Сидите, сидите! Где это видано! Место есть, а вас – домой? Ничего ей не будет. Поспите прекрасно на ее месте. Жаль, одеяла нет, как бы не замерзли!

Марина перестелила постель и прилегла, отвернувшись к стене, не принимая участия в общем разговоре.

Вскоре пришел врач, послушал ее, написал целый список лекарств.

- Проверим, – сказал он Марине. – Пока ничего сказать не могу.

В аптеке ей выдали кучу лекарств на один день – на дольше денег у нее не хватило. Набрав горсть таблеток, она задумалась, заменяет ли это ужин или же целый обед. Мужественно проглотив все, свернулась калачиком в холодной постели.

Свет потушили, разговоры постепенно стихли. Марина не могла заснуть от холода. От окна тянуло холодным воздухом. И нужны были ей те злополучные туфельки! Лежала бы сейчас дома. Через пару дней – каникулы. Вовку не нужно поднимать в школу…

…Он всегда приползал к ней, стоило Максиму уйти на дежурство в выходной. Забирался под одеяло, терся носом о ее щеку. Рыжий Филька не выдерживал одиночества в кресле и тоже прыгал к ним. Вовка хватал кота и пытался уложить на подушку рядом с Мариной. Иногда кот снисходил до этого…

- Мам, Филька вчера за молью гонялся! Съел ее. Он не отравится?

- Не должен.

- А коты долго живут?

- Не знаю. Лет десять, наверное…

Вовка задумался. Он считал.

- Значит, если ему сейчас два года, то когда мне будет шестнадцать, он сдохнет? Ой, мама, а что делать?! Правда, я буду совсем взрослый, но все равно его жалко!

Марина прижала сынишку к себе. Он подозрительно хлюпал носом.

- Никто не знает, сколько кому жить. Да это и не надо. А коты живучие.

- А люди?

- И люди тоже. Кто как.

- Мам, а как же бабушка живет и знает, что она скоро умрет?! Она же старая! Ей не страшно?

Коту надоело лежать под одеялом, и он жалобно заскулил. Вовка поцеловал его прямо в рыжий нос.

- Филечка, не умирай никогда, ладно? Я тебя буду хорошо кормить, чтобы ты был здоровый… Мама, а ты не боишься?

- Нет, не боюсь. Даже любопытно – что там такое. Может, там правда черная река и перевозчик на лодке?

- Река? Расскажи!

Марина поудобнее уложила его рядом. Он не в первый раз задавал ей такие вопросы – с тех пор, как увидел похороны соседки. До этого смерть его не волновала, но тут умер знакомый человек, и проблема встала во весь рост. Как бы отвлечь его? Разуму тяжело постигнуть небытие, нужно заселить его тем, что можно представить…

- Люди не умирают. Они просто переходят в другой мир и живут там. Помнишь рассказ про певца Орфея? Вот он видел, как живут люди потом.

- А, это когда его на тот берег не хотели перевозить?

- Во, точно. Через ту реку раньше времени нельзя. И переплыть назад – тоже. Так что живи себе и радуйся. А когда надоест – можно сесть в лодку и переплыть на другой берег. Там тоже много людей – все, кто жили до нас с тобой. Там они все встречаются и узнают друг друга.

- А Орфей? Он живой там был, да?

- Ну, это в порядке исключения. Он так просил подземного царя, так хорошо пел, что упросил, и ему разрешили забрать свою жену на землю.

Вовка радостно перевел дух. Значит, не все так плохо! Есть надежда!

- Мама, если тебя тот перевозчик перевезет, то я тоже буду очень просить! Ты не бойся, я их упрошу! Ты знаешь, как я умею просить! Сережа разбил стекло, и Мария Федоровна хотела его отвести к директору, но я ее упросил! Серега ведь мой друг! Я сказал, что он нечаянно, что его толкнули, она не хотела слушать, но я ее уговорил! Сережку только чуть-чуть поругали! А она знаешь, какая она строгая! Уж если я ее уговорил, так того подземного – и подавно!

Марина расхохоталась.

- Только не бойся, я не обернусь назад, как Орфей! Не, я до самого конца буду не оглядываться! Только ты, мам, мне знаки подавай, ладно? Ну, что идешь за мной, не отстаешь, чтобы мне не захотелось оборачиваться! Прямо сейчас давай договоримся. Ну, мяукни мне, что ли? Я пойму, а те подземные не догадаются.

Марина села и отогнала Фильку от ковра, когда он попытался точить об него когти.

- Вовка, я же буду – тень. Как же я смогу тебе мяукнуть? У меня же голоса не будет. Давай лучше ты будешь учиться читать мои мысли. Я подумаю, а ты услышишь и не обернешься. Ну, вот о чем я сейчас думаю?

Вовка тоже сел и уставился своими круглыми глазенками в ее глаза.

- Не знаю! Сильнее думай.

Марина повела взглядом на дверь и точно так же уставилась в его глаза, почти соприкоснувшись носами.

- А, знаю! – обрадовался Вовка. – Ты думаешь, что пора вставать!

- Молодец, Вовка! Прочитал! А сейчас?

Вовка помрачнел:

- Сейчас ты думаешь, что надо умываться…

 

Палата тихо сопела. Это у них астма – догадалась Марина. То у одной, то у другой что-то засвистит в бронхах, такой тонкий присвист. Марина прислушалась к своему дыханию: тихо. Даже когда задыхалась – тихо. Обозналась рыжая. Зря орала на нее – нет никакой астмы.

Очень хотелось есть. Она не догадалась ничего взять с собой. До утра было далеко. Первая ночь в больнице – кошмарная. Заснуть невозможно, одолевают мысли, да и самочувствие так себе: зря не положат. И холодно. До чего же холодно под тонкой простыней! И постель твердая – там доска лежит. Для кого-то с изломанной поясницей положили. Наверное, можно вытащить, но как это сделать в темноте, не разбудив никого?

И опять этот камень на груди! Она уже думала, что все обошлось, что оно больше не повторится! Как мерзко начинает стучать сердце в такт поднимающейся волне удушья!

Марина встала и вышла в коридор. Там было темно, только из открытой двери полоса света освещала немного. Марина заглянула туда, это была пустая манипуляционная. Дежурная сестра отправилась спать. Пусть спит. Если уж совсем плохо будет – тогда, конечно, нужно будить. А так – подумаешь, сердце колотится, дышать противно, что она может сделать, когда и врач ничего сказать не смог?

Марина стала шагать по коридору, слегка постукивая себя по груди. От вибрации становилось легче, и она повеселела. Волна ломалась, не дойдя до вершины, и отпускала. И так было теплее.

Что там Вовка делает? Спит, наверное, с котом на их широкой постели. Комната в его полном распоряжении. Ему тоже хочется простора. И коту. Когда Максима нет ночью, кот приходит к ней и ложится в ногах. Там просторнее, чем в кресле! Здоровенный уже котище, как та лиса из сказки, что развалилась среди дороги и обманула старика, прикинувшись мертвой. Вовка хохотал до упаду, когда Филька развалился посреди комнаты, а Марина вспомнила сказку и рассказала ему ее.

- А старик ее за хвост – и в сани!? – заливался смехом Вовка, – Старухе на воротник? А она рыбку выбросила на дорогу?

Он вскочил с дивана, схватил ничего не подозревавшего Фильку и забросил его «в сани» (к Марине на колени). Кот, не ожидавший такого поворота событий, задрал хвост и дал деру, чем еще больше развеселил Вовку.

 

Марина присела в кресло, устав ходить. Максим придет завтра домой – а ее нет. Догадается ли навестить? Или мама спать уложит уставшее дитятко?

Ничего он не хочет! Отдежурил – и на диван. Марина надеялась, что это все временно, что он встрепенется, будет пытаться найти что-то лучшее, но ему, видно, и так хорошо. Растолстел, обрюзг, выглядит старше Марины, а ведь они ровесники! Неужели так и будет? А Вовка вырастет – учить его нужно. На какое образование может рассчитывать их сын? Или папа думает, что дети растут сами по себе, окончил школу – иди работай, заботься о себе сам?

Промахнулась она. Не за того вышла. Кто  тогда мог подозревать в блестящем летчике, подтянутом, красивом,  вот это небритое ленивое существо, часами пролеживающее на диване перед телевизором?

А Вадим сейчас – важный джентльмен. Окончил консерваторию, где-то в управлении культуры начальничком. И ведь складывалось у нее с ним еще в студенческие годы, но тут налетел Максим, напористый, яркий, в блестящих погонах, и Вадик сдался без боя. А может, ей только казалось, что у них все складывается? Просто встречались каждый день на лекциях, ходили а кино, гуляли вечерами… И это была не судьба, а так, легкий студенческий флирт? Ведь она его даже не узнала, встретив через несколько лет в бороде и хорошем костюме, заменившем вечные джинсы!

Он сам остановил ее. И только когда заговорил, Марина узнала его по тембру голоса и присущей ему одному язвительности.

- Как поживает жена летчика?

- Как видишь, жива и здорова.

- Все так же красива. И все так же недоступна?

- Все так же.

- Ну, тогда до свидания. Мужу привет.

Он картинно сел в блестящую машину – марки Марина так и не научилась различать, – но не «Мерседес», это точно. Похож он был на партийного работника застойных времен, а не на «крутого», и это порадовало Марину. Клерк, чиновник, решила она – и не ошиблась. И чем он лучше Максима?

Ох, лучше! Он лезет упорно вверх, он всегда был такой. И жене его не приходится, наверное, бегать по частным урокам, чтобы заработать достаточно для этой жизни! Что лучше – чиновник-карьерист или пилот-сторож?

А ведь Вадим любил ее! Как мог – любил. Женщины в таких вещах не ошибаются. Но самолюбие – дороже. Но спокойствие – дороже. Чего он ждал, в самом деле? Что она сама предложит ему быть вместе? В смысле – брак. Быть вместе без брака он не отказывался! Отказалась – она. Он стал в позу оскорбленной любви: не доверяешь мне?

Ему проще было демонстративно уйти от нее, чем стараться удержать.

Значит, никакой любви не было…

 

Она совсем закоченела. Нужно что-то придумать.

В палате на вешалке висел бушлат, в нем больные выходили в соседний корпус. Марина осторожно сняла его, недоумевая, как раньше не догадалась это сделать, завернулась в него и уснула тяжелым тревожным сном…   

Ей казалось, что спала она пару минут. Разбудил ее визгливый голосок, выкрикнувший ее фамилию. Она испуганно вскочила, не помня, где она. Оказалось, уже раннее утро, и ей как новенькой нужно сдать кровь из вены. Было шесть часов, значит, несколько часов ей все-таки удалось поспать. Палата мирно спала, не обращая внимания на шум: привыкли.

– Возьмите шприцы и ампулу, я вам заодно и внутривенное сделаю, – сказала сестра.

Марина, вздрагивая от холода и ужаса (всегда боялась сдавать кровь!), вошла в холодную манипуляционную. Сестра бодро звенела инструментами. Марину передернуло: представила, как игла входит в тело. Она отвернулась, чтобы не видеть этого, и не почувствовала укола. Сестра развязала жгут на ее руке, и Марина осмелилась одним глазом взглянуть, как шприц наполняется темной кровью, и вздохнуть с облегчением: все уже позади.

- Подержите пробирочку! – весело протянула ей сестра пробирку с кровью. – Сейчас шприц поменяю и укольчик сделаю, чтобы дважды не колоть!

Марина почувствовала, как огненная волна поплыла по всему телу от места укола – хлористый кальций. Она хотела что-то сказать, но темнота нахлынула на нее, как лавина.

 

Холодно и мокро. Темно. Странный шум в ушах. Река, что ли? Холодные брызги отвратительно летят в лицо. А ветра нет! Где она? Ничего не видно. Марина не чувствовала своего тела. А может, правда про паром на черной реке? Может, так это и бывает?

 Опять брызги в лицо. Марина хочет вздохнуть, но боится захлебнуться: брызги, словно пощечины, летят как раз в момент вздоха. Паром покачивает? Вовка… Кто такой – Вовка?!

Значит, точно черная река, если она не может вспомнить, кто такой Вовка! Далекий голос – уж не Харон ли? Брызги все реже, значит, берег близок. Значит, стоит ей причалить к берегу, вопрос о том, кто такой Вовка, перестанет ее занимать…

Вовка… Вова…

Вовка!!

Марина открыла глаза. В лицо ей полетела горсть воды.

- Слава Богу, очнулась! Ну, напугала!

Марина огляделась. Санитарка поддерживала ее на стуле, а сестричка держала в дрожащих руках лоток с водой и из него черпала и брызгала ей в лицо. Волосы, одежда – все было мокрым насквозь.

- Где это я была? – прошептала Марина.

- В Америке! – засмеялись обе, от схлынувшего напряжения. – Ну ты и слабачка! Свалилась в обморок! Кто бы мог подумать!

На полу растеклась лужица крови: Марина, видимо, уронила пробирку…

Когда комната перестала описывать круги, Марина поднялась и пошла в палату. Проходя мимо зеркала над раковиной, заглянула в него и не узнала себя в этой белой маске вместо лица. Еле дошла до кровати и повалилась на нее, дрожа в мокрой одежде.

- Что случилось? – спросила проснувшаяся соседка.

- В обморок брякнулась от хлористого, – тихо ответила Марина.

- Кто ж это в шесть утра хлористый колет! – возмутилась женщина. – Нас зовут не раньше десяти, после завтрака! Ты и ночь, наверное, не спала? Тогда ничего удивительного, что отрубилась.

- Холодно, – прошептала Марина, кутаясь в бушлат.

- Что ж ты не сказала! У меня тут два одеяла, дала бы, – пожала плечами соседка.

Марине удалось подремать еще часок, пока не объявили подъем.

- Ты вставай и заправь постель, как было, – сказали ей. – Эта стерва к восьми придет, и не дай Бог, заяц лежать по-другому будет! Ты запомнила, где он был?

Марина, превозмогая слабость, перестелила постель и уложила игрушку на прежнее место.

- Посиди на стуле пока, после обхода освободится кровать.

Хозяйка Марининой кровати появилась только через два часа: она себя не утруждала больничным режимом. Стройная, маленькая, как вьетнамка, темные глаза слегка раскосы, выглядела гораздо моложе своих лет. Она придирчиво осмотрела постель под настороженными взглядами всей палаты, но подлога не заметила. Развалившись, достала мобильник и затеяла долгий, явно напоказ,  ненужный разговор. Кого-то грубо отчитывала, что-то наказывала сделать…

 Марина опустила голову. Ей было противно. Зачем строить из себя бизнес-леди перед этими больными женщинами? Хотелось собраться с мыслями, прийти в себя после кошмарной ночи, но визгливый голосок нахально лез в уши.

Позвали на завтрак, и Марина пошла похлебать больничного супу. Никто не пошел – у всех была еда получше. Съев несколько ложек, она отодвинула тарелку: даже несмотря на сильный голод, есть не смогла.

В палате шел оживленный разговор. Леди жаловалась на нерасторопность своей домработницы:

- Я этой дуре плачу двести баксов в месяц, работы особой нет, а она в квартире порядок навести не может! Нас всего двое, целый день на работе, пропылесосить, погулять с собакой, сварить обед – и все! Как ни приду – в доме все вверх дном! Чем она целый день занимается?

Марина хмуро попыталась перевести в доллары свою зарплату… потом зарплату мужа…

- Так собака, наверное, все и переворачивает? – засмеялась одна из женщин.

- Зачем же собаку пускать по всей квартире! – продолжала возмущаться «леди». – Убери в комнате и закрой ее, не пускай собаку. И так – все четыре.

- О, так у вас – четыре комнаты! Тогда понятно, почему бедная женщина не успевает их каждый день убирать! Да вы возьмите меня, – рассмеялась соседка Марины, – я вам за эти деньги такой порядок наведу!

«Ни за какие деньги», – подумала Марина…

- Не уверена, что у вас получится, – отрезала «леди», не поняв или не захотев понять насмешки. – Эта баба у меня уже третья за полгода. Не везет мне! Господи, плачу такие деньги и не могу добиться, чтобы дома был уют!

- А может, вам никто и не нужен? Раз вас только двое и собака, неужели вы сами не сможете? – посоветовал кто-то.

- Вот еще! – возмутилась дама. – Чтобы я со своей астмой убирала? Слава богу, мы зарабатываем достаточно, чтобы позволить себе комфорт!

Марина почувствовала, как удушливая волна снова поднимается в ней. Хотелось лечь, но старуха, которую должны выписать, все еще лежала на своей койке. Хотелось спать. Хотелось есть. Но больше всего хотелось тишины.

Сколько же зарабатывает эта дама, что не хочет утруждать себя домашней работой? Она, Марина, успевает сделать все: весь дом на ней. О, конечно, кроме комнаты свекрови – она туда никого не допускает. Убирает сама, чтобы Марина не заметила припрятанные лакомства, которые свекровь себе покупает и тайно от всех, перед телевизором, лопает. Да Бог ей судья! Вовке изредка что-то перепадает, да и то не всегда, уж Марина знает! На старости лет жадность какая-то просыпается к еде. Все прячется, все уносится к себе в комнату, только потом яркие обертки от шоколада в мусорном ведре. А Марина делит на всех. Если коробку конфет подарят – сразу на стол.  Максим лапу запустит, мамочка угостится. А надо бы – только Вовке. Пока он сообразит, и конфет-то уже нет. Это у них семейное: Максим норовит лучший кусочек себе взять, не думая ни о ней, ни о ребенке. Поэтому Марина Вовку старается накормить раньше. А уж ей самой – что останется.

О чем это она! Мысли опять улетели далеко. Дышать становится все труднее. Как раздражает ее этот визгливый голосок! Дама уже обратила на нее, новенькую, внимание и рассказывает, как они осенью были с мужем на Канарах, уже только ради нее.

Ну зачем говорить это здесь, в этой палате, среди нищих старух и таких же малоимущих, как она, Марина, этих молодых женщин?! Зачем травить? Пусть даже это все сплошное хвастовство, но действует на нервы!

Да на это и рассчитано. Дама упивается их интересом и завистью.

Марина встала и на самом захватывающем месте вышла из палаты.

Медсестра уже шла к ней с назначениями, и они столкнулись в дверях.

- Сейчас займите очередь, сделаете ингаляцию, потом пойдете в другой корпус на процедуры. На уколы позову.

Ингаляция! Может, она перебьет это мерзкое состояние постоянной нехватки воздуха?

Марина увидела толпу у крайней двери, и поняла, что аппарат находится там. Однако как тяжело идти! Малейшее физическое напряжение только усиливает удушье. Она медленно добрела и заняла очередь, прислонившись к стене. 

Очередь подошла, но откуда-то появилась толстая хромая старуха и громовым голосом заявила, что идет без очереди, поскольку очень больна. Марина не стала спорить. За ней потянулась еще вереница таких же, и каждая Марину отпихивала, норовя пройти к аппарату.

- Молодая еще, подождешь!

Когда старик с палкой заявил, что ему необходимо пройти «подышать» сейчас же, Марина махнула рукой и ушла, едва сдерживая слезы. В глазах темнело, она едва отдышалась, упав на стул.

Дамы в палате уже не было: пошла принимать процедуры. В ее отсутствие начались бурные дебаты. Обсуждались ее рассказы. Марина подумала, что достаточно было бы показать скуку и прервать поток ее краснобайства, чтобы заткнуть ей рот.

Ее вызвали: кто-то пришел. Марина вышла на лестницу и увидела Максима.

Она кинулась к нему и расплакалась: напряжение последних суток дало себя знать. Он неуклюже гладил ее по голове:

- Машка, перестань, люди смотрят! Ну что ты, как маленькая! Подумаешь, больница! Пройдет. Я тебе тут поесть принес.

Марина вытерла слезы и за эти несколько слов простила ему и долгие лежания перед телевизором, и многие мелкие обиды, накопленные годами.

- Вот возьми пакет, там разберешься.

- Что там Вовка? – спросила Марина, вытирая слезы.

- А что Вовка? Скулит – где мама? Просился со мной, но я не взял в больницу.

Марину затопила внезапная тоска по ребенку. Целые сутки не видела! Захотелось вот так взять и уйти домой.

- Не балуйся, лечись. Долго держать не будут, не бойся: у них план. Денег принес, если что – позвони.

Марина поглядела на его красные, опухшие от бессонной ночи глаза и отпустила – спать.

К вечеру все утряслось. Бабку выписали, и Марина расположилась на ее, более удобной, постели. Дама вызвала по мобильнику машину, и ее сразу же после капельницы увезли в роскошную четырехкомнатную квартиру, где хозяйничала глупая и ленивая домработница, умевшая, однако, скачать с хозяйки двести долларов в месяц за нехитрую работу по выгуливанию нахального дога. А может, это все враки? Может, дама таким образом самоутверждается среди этих незнакомых женщин? Может, среди знакомых это невозможно, а так хочется почувствовать себя богатой и независимой? А она, Марина, сравнивает с собой и напрасно расстраивается? И болезнь – пройдет? И снова будет дома, с Вовкой, Филькой и немногословным Максимом? Даже свекрови она сейчас бы обрадовалась!

А ночью ее разбудило колотившееся где-то в горле сердце и камень, придавивший ее и не дающий вздохнуть.

 

Врач был молодой и немногословный. Внимательно выслушал ее и задумался.

- И у вас раньше так никогда не было?

Марина покачала головой.

- Вы, наверное, нервничаете, поэтому такие приступы. Это не астма – я не слышу хрипов, да и бронхита, честно говоря, у вас не нахожу. Так, слегка простужены, но даже и кашля нет. Сердцебиение – это реакция на лекарства. Есть у них такое побочное действие.

- Значит, можно домой? – схватилась Марина.

- Ну, не так сразу. Ведь вы же не слишком хорошо себя чувствуете? Давайте доведем до конца обследование. Может, и докопаемся до причины.

Марина хотела сказать, что у нее больше нет денег ни на какие обследования, но промолчала. Это не его проблемы, зачем ему это знать… Зачем еще что-то обследовать? У нее не астма – ура! Значит, одной проблемой меньше. А остальное – пройдет.

 

Сестра принесла кучу бумажек, Марина едва рассортировала их. Направления к разным врачам – тоска! На это уйдет целый день. Потом еще день ждать ответ, что ничего не нашли. А домой когда же?

Она методично обошла все кабинеты, не думая ни о чем. Мысленно она была уже дома. Странно, с тех пор, как врач отмел предположение об астме, приступы стали реже и легче. Значит, точно, внушение. Значит, нервная. Значит, рыжая докторша виновата. Разве можно больному говорить, что он больной?! Да он же от страха умрет на месте!

Обидно, что она, Марина, такая же трусиха, как и прочие. Боится болезни. Боится смерти. Вот если бы этого не бояться, можно было бы жить весело и спокойно! А так – чем она лучше Вовки? Просто до поры до времени не думает об этом – некогда. А в детстве думала. Лежа ночью в темноте и представляла, как ее положат в тесный ящик и закопают, и душа уходила в пятки от ужаса. Будет темно, тесно, сыро, холодно… Комья земли гулко стучат о крышку… И шум уходящей толпы. А она – одна, в темноте, в одиночестве…

Марина тряхнула головой, отгоняя жуткие мысли. О чем это она?! Да она почти здорова! Обследование – формальность. Не могут же ее отпустить просто так, раз попалась?

Подошла ее очередь к кардиологу. Молодая улыбчивая женщина внимательно прочитала ее бумажки, осмотрела, послушала сердце.

– Что вы сегодня принимали?

Марина вытащила длинный список, с которым ее погнали в аптеку. Врач просмотрела его и улыбнулась:

- Вы здоровы. Сердцебиение и повышенное давление, следовательно, и плохое самочувствие – от лекарств. Они имеют это побочное действие.

- И их не надо принимать? – обрадовалась Марина.

- Надо, ведь вам назначили лечение. Но чтобы нейтрализовать побочные действия… – она склонилась над столом, выписывая новые.

Марина про себя решила, что больше ничего принимать не будет – так вернее. Она совсем повеселела, узнав, что это мерзкое ощущение сердца в горле – не болезнь.

К эндокринологу она попала быстро. Толстая дама пожала плечами:

- Щитовидная железа не увеличена… разве что чуть-чуть. Но сделайте ультразвуковое обследование, на всякий случай.

Марина пожала плечами. Все это напоминало игру. Жаль, что пока не выполнишь все ее правила, из больницы не отпустят.

К невропатологу стояла длинная череда страждущих. Марина села в сторонке и отдалась своим мыслям.

Пролежать все каникулы в больнице – как обидно! Столько свободного времени! В школе работы мало, можно было бы с Вовкой побродить по городу, сменить книжки в библиотеке. Читать он сам не любит, но Марина придумала игру: читалось вместе до самого интересного места, потом у Марины резко находились дела по дому, а книга оставалась открытой… Вовка ходил за Мариной по пятам, канючил, просил дочитать или хотя бы намекнуть, чем кончится, но она упорно отнекивалась. Где-то на пятый раз он на нее обиделся, ушел в комнату и дочитал сам. Сколько гордости было! Марина скорчила обиженную физиономию, что он ее не дождался, все самое интересное узнал сам, и он поверил. С тех пор так и повелось: ходили в библиотеку вместе, советовались, что читать, начинали… и Вовка все чаще доканчивал сам и рассказывал «вечно занятой» Марине, чем кончилось. Она слушала, раскрыв рот, и Вовка лопался от  гордости, рассказывая ей и наслаждаясь переменой ролей: раньше Марина рассказывала ему все, что знала… Сказки народов мира они прошли еще до школы, в греческих мифах были почти на равных. Теперь читалось все, что находили на книжных полках: повести, рассказы о путешествиях. Марина просматривала сама все, что он читал, и вечерами, когда отец не ночевал дома, они вели долгие беседы о прочитанном, как два закадычных друга-подростка.

Марина чуть не пропустила свою очередь, задумавшись. Ожидание под кабинетами – тоскливая вещь, если спешить. А если знаешь, что день все равно потерян, деваться некуда и есть о чем подумать – как все быстро и спокойно проходит!

Невропатолог была красива и неприветлива. Бегло просмотрев Маринины бумаги, спросила:

- Давно щитовидная железа увеличена?

Марина покосилась на часы:

- Минут тридцать, наверное.

Врачиха не поняла юмора. Она была раздражена непрерывным потоком больных или чем-то еще, ей одной ведомом. Постучала Марину по коленкам, полюбовавшись, как бодро они дергаются, предложила найти кончик носа с закрытыми глазами. Давясь от смеха, Марина его нашла, чем была сама удивлена. Надо будет Вовке предложить эту игру…

Словом, и тут ничего определенного не было найдено, только исписано несколько листков и добавлено лекарств, названия которых Марина даже не потрудилась прочесть.

А психотерапевт скучала, к ней очереди не было. Марина обидчиво подумала, что ее посчитали психопаткой, если послали сюда. В самом деле: сердцебиение (от лекарств), странные приступы удушья, вызванные неизвестно чем (неосторожным словом? болезнью?).

Врач оживилась, едва Марина переступила порог: еще бы, будет с кем поговорить! Выспросила у Марины все: и как живет, и чем болеет. Марина не собиралась откровенничать, но вышло как-то само собой.

- И ребенок спит с вами в одной комнате? И вы еще удивляетесь, откуда ваши болезни? Странно, что это у вас только сейчас проявилось! Это же постоянный стресс. Вы должны немедленно изменить условия жизни, иначе все лечение будет напрасно.

Легко сказать, изменить условия жизни! Как? Найти другого мужа? Или другую работу? Или другую свекровь?

А, она понимает, нужна другая жизнь…

Список лекарств пополнился успокоительными.

Прочь отсюда! На воле все пройдет!

На воле сейчас весна. Потеплело. Туфельки нервно постукивают каблучками в коробке, дожидаясь хозяйку… Филька вечерами тоскливо смотрит в окно и заводит весеннюю песню, и стоит большого труда успокоить его доступными способами. Филька домашний кот и жутко боится улицы, но когда-нибудь зов крови пересилит страх, и он уйдет… Весна… Хочется тепла, веселья, счастья…

- Завтра сделаете УЗИ, и, скорее всего, мы вас выпишем.

- Может, я уже сегодня могу уйти?

- Не спешите. Побудьте еще немного с нами. Я должен быть уверен, что у вас все в порядке.

Марина с утра собрала вещи. Странно, обрастаешь вещами, хотя стараешься ничего лишнего не брать! Всего неделю она здесь, а узел получился внушительным! Максиму уже надоело бегать каждый день к ней – не ближний свет! Денег уже нет, последняя сумма, переданная им, до странности похожа на пенсию свекрови. Похоже, это последние деньги в доме. Хорошо, что ей лучше, все те лекарства, которыми ее напичкали, вылечили и кашель, и боль в горле. Мощный удар по простуде! Стоила ли игра свеч? Может, и дома прошло бы? Нужно было перетерпеть, не паниковать, когда эти мерзкие волны удушья накатывали. Теперь они почти исчезли…

Хорошо, что очередь так быстро продвигается. Еще полчасика – и она на свободе!

Врач молча указал ей на стул напротив него. Несколько мгновений изучал экран компьютера. Марина отрешенно смотрела в окно. Ей до смерти надоели обследования и анализы.

Пока он печатал на машинке заключение, она успела обдумать фасон нового платья из материи, которая давно ждала своего часа, чтобы стать нарядом. Похоже, час настал. Первое, что Марина сделает, придя домой, достанет ее и покроит, благо шить она умеет. Нужно вознаградить себя за недельное заточение! Темно-зеленый переливающийся трикотин! Она будет в нем, как ящерица – гибкая и тонкая. И копна янтарных волос…

- Вам нужно провести более тщательное обследование, – сказал врач, глядя ей в глаза. – У вас небольшая опухоль.

Марина непонимающе посмотрела на него. Какая досадная задержка! Что еще там такое? До сих пор никто ничего не находил!

- Нужно сделать пункцию, проверить, какого рода это образование.

- И что это может быть? – спросила она, начиная понимать.

Врач пожал плечами.

- Все, что угодно.

- А если понаблюдать? Повторить через несколько месяцев? – Марине не хотелось возвращаться в болезнь – ни за что!

- Боюсь, у вас не будет столько времени...

- Хорошо, я подумаю, – Марине хотелось уйти отсюда.

- Думать надо быстро.

- Ну хоть несколько недель у меня есть?

- Я смогу вам ответить только после обследования. Берутся клетки на анализ, – снизошел врач до объяснения, – и если опухоль доброкачественная, назначается лечение.

- А если нет?

Врач снова пожал плечами.

- Не затягивайте обследование. Иначе мы вам не сможем помочь.

Марина спокойно встала, попрощалась. Взяла свои бумаги. Он смотрел ей в глаза. Отчего  так настороженно? Боится истерики? Марина слегка улыбнулась, поражаясь своему спокойствию.

- Но ведь я же ничего не чувствую?

- Когда вы начнете чувствовать, будет  уже поздно.

Она вышла на улицу. Солнце светило вовсю, стараясь наверстать упущенное зимой время. Ветер был прохладен и наполнен запахами. Откуда запахи?! Ведь деревья стоят голые, почки набухли, но еще не распустились?

Но пахнет, клянусь, весной!

Пахнет жизнью…

 

Марина свернула в запущенный парк сзади больницы – даже не парк, а так, полоса деревьев. Никого вокруг не было – самое то, что она искала. Увидев черный пенек, пошла по грязи к нему и села.

Вот так, значит, это бывает. Живешь, живешь себе, расточительно тратишь время на всякие пустяки, словно его навалом. И все «мементо мори», которыми полна литература, отскакивают от тебя, как мячики. Нет, ты, конечно, знаешь, что когда-то и тебя достанет, но это «когда-то» кажется таким нереальным! Разум понимает. А душа – не принимает. Душа не может представить, что у нее в один ужасный день отберут все это: солнце, небо, свет. Способность жить.

Она до смешного ничего не чувствовала. Поверила, поняла. Но не чувствовала. А как можно чувствовать, если ничего не болит? Смерть кажется абсурдом.

Но она – за плечами. Марина подумала, что у нее еще будет время почувствовать ее…

Значит, на новое платье у нее, скорее всего, не будет времени. Ну и черт с ним. Значит, она не услышит, как через несколько лет Сережка сыграет «Лунную сонату»… 

Ну и что она теряет? Что она хорошего в жизни видела? Жизнь в маленьком городишке дома, где все внимание – младшей сестре. А Марина – Золушка, нянька, на десять лет старше. Несколько счастливых лет – студенткой. Весело! Из старого платья и куска кружев сооружалось новое – роскошное! И – на танцы. Подружки. Ребята. Мечты. Она красивая была… Да кто не красив в семнадцать лет?! У нее не было этого потухшего взгляда и робких движений.

А потом – вместо консерватории – замужество. Не слишком счастливое, но и не несчастное. Жизнь со свекровью… и Вовка.

Вовка! Марину словно ударило. Что же будет с Вовкой?! Папа найдет другую, это быстро. Свекровь сынишку, конечно, не оставит, но это не то.

 Вовка, юркий, подвижный, любопытный! Марина ему больше подружка, чем мать. Какая пустота образуется в его маленькой жизни!

Вот когда достало! Ничего не жаль потерять. Страха (пока!) нет. Но Вовка!..

   Седой – не увидишь.

   Большим – не увижу.

   Из глаз неподвижных

   Слезинки не выжмешь.

 

   В бесстрастии

   Каменноокой камеи

   В дверях не помедлю,

   Как матери медлят…

 

Марина уткнула голову в колени и заплакала. Себя не жаль. Жаль – ребенка. Рыжего, с веснушками на носу, спрашивающего:

«А ты не боишься? Не бойся, я их упрошу…»

Случайный редкий прохожий помедлил на тропинке.

- Вам плохо?

Марина проглотила комок в горле:

- Ничего, спасибо.

Шаги удалились. Никто не поможет. Она должна сама.

 

Лечащий врач внимательно читал заключение. Марина сидела перед ним в его кабинете.

- С выпиской придется подождать. Вернее, мы вас выписываем, но переводим в другое отделение.

- Что, вот так, сразу?! Дайте мне хоть домой сходить!

- Идите. Несколько дней роли не играют. Больничный мы закроем, а вы с этим заключением идите в эндокринологию.

Марина подняла на него глаза.

- И что будет дальше?

Он встал и заходил по кабинету.

- Не знаю. И никто не знает. Успокаивать вас не хочу, но и пугать не собираюсь. Сказать, что это не опасно, – так вы уйдете и забудете. Не могу. Должны понимать сами. Сказать, что безнадежно – не имею права: нужны результаты анализов. Словом, пятьдесят на пятьдесят. Все возможно.

Марина поглядела в окно: там было солнечно, празднично, и этот нелепый разговор не вязался с весной на улице.

- Значит, у меня есть  надежда? – спросила она.

- Конечно. Возможно, вы отделаетесь легким испугом.

- А когда обследуют, скажут точно?

- Да. Тогда вы либо успокоитесь, либо начнете нужное лечение. И в этом тоже есть доля надежды. А сейчас вы в панике.

- Я не в панике. Я все понимаю. Но я пока не готова выслушать приговор.

- Господи, какой приговор! Таких случаев – каждый день! Все не так сразу будет. Вы успеете успокоиться, если вы это имеете в виду. Но я вас успокаивать не буду! Наоборот. Идите и срочно решайте эту проблему. Может, вас и не придется успокаивать.

- Спасибо. Я так и сделаю.

Марина поднялась.

- Документы оформят через два часа.

Она вышла из ординаторской.

Через два часа она будет на свободе. Хоть денек! А там – будь что будет.

Ох, нет. Она должна смириться. Должна перестать бояться смерти. И тогда она будет готова выслушать все.

Но не сейчас!

Не приду. Пока не буду сильной – не приду. Нужно вырвать этот жалкий страх перед смертью. Ну подумаешь! Все равно придется умирать. Но – не так, в паническом ужасе, потеряв человеческое достоинство! Не хочу быть жалкой!

Должна свыкнуться с курносой за плечами. Подружиться с ней.

Захотеть ее! Господи, с такой жизнью – и бояться смерти?!

  

 

 

               Круиз–2

 

Марина шла по улице. Ей было жарко.

А ветер еще холодный! Обманчиво солнце весной. Но ее больше не обманешь! Туфельки подождут: из-за них случилось столько неприятностей!

Хотя – кто знает: может, благодаря им вовремя кинутся, вылечат, спасут… Или наоборот: жила себе спокойно… Ожидание смерти хуже, чем сама смерть. А мы сами себе устраиваем смерть, часто совершенно необоснованно… Зверям лучше: у них нет разума. Вот Филька совершенно не забивает себе свою круглую кошачью голову такими проблемами. Придет пора – сдохнет, и даже не поймет, что сдыхает. До последнего мгновения будет пользоваться благами жизни. А она, Марина, сейчас – уже мертва. Она идет и думает, как это будет. Готовится. Отравляет себе последние – недели? месяцы? – жизни. А может, врач ошибся? Да мало ли чего покажет компьютер? Еще читать уметь надо изображение. Может, там ничего и нет, а она умирает от сознания своей обреченности! Никакой астмы же не оказалось! И это пройдет.

Ох, нет! Не надо успокаивать себя! Наоборот, нужно поверить в плохое и перестать его бояться. Смириться с ним, бороться с ним. Не отравлять остаток жизни ни себе, ни близким.

Максиму нужно сказать. Неизвестно, как он отреагирует, какие слова найдет. Да он и не умеет искать слова – все выражается только междометиями. Да и не нужны ей слова утешения: как тут утешишь?

Ей хотелось побыть одной, собраться с мыслями. С силами. А дома не дадут. Обязанностей с нее никто не снимал.

Ну и хорошо! Меньше думать! От этих мыслей тяжесть больше, чем от узла с вещами. Она специально не сказала, когда ее выпишут: придет Максим, сгребет сумки, никаких сантиментов он не признает, поэтому разговор будет короткий. Скажет: иди обследуйся, тогда думать будем. И будет прав: это трезво и логично. Нелогично ее, Марины, нежелание обследоваться. Ее неготовность узнать точно. В этой неопределенности есть место надежде…

А на улице так тепло! И она, Марина, хорошо себя чувствует, как можно верить в плохое?

Нет, животные мудрее…

За стеклом витрины развешаны яркие тряпки. Марина зацепилась взглядом за серое платье на манекене. Обычное строгое трикотажное платье, ровное, закрытое. Без прибамбасов. Но в этой кажущейся простоте – вся элегантность. И главное – оно того же цвета, что и Маринин пиджак-кардиган. Словно вторая часть наряда, потерявшаяся и найденная.

Повинуясь извечному женскому инстинкту, Марина зашла в магазин. Это был один из «секонд-хендов», которые выросли по всей стране, как грибы. Марина долго ими не пользовалась, но видя, как многие ее более обеспеченные подруги пасутся в них, иногда стала позволять и себе. Обидно, что вещи, купленные за бесценок, выглядели и носились лучше, чем те, новые, которые стоили Марине баснословно дорого.

Хотя почему обидно? Хорошо!

И все-таки обидно, что их обноски лучше, чем наше новое…

Хотя почему наше? Нашего давно никто не производит. Для нас у них шьются одноразовые вещи для продажи, яркие, нарядные… и непрочные. Только стоят они необоснованно дорого.

Платье было новым, это Марина определила сразу. Какой-то англичанке почему-то разонравился фасон. Или она потолстела. Или еще почему-то от платья решили избавиться. А на Марину оно было в самый раз. И ткань та же, так что получится чудный комплект с уже имеющейся вещью! А цена – смешная! Пятнадцать гривен!

У Марины после больницы осталось всего десять, и она сникла. Но это платье будет сниться ей ночами, если она его не купит! А как хороши на нем будут агатовые бусы!…

Марина, опомнись! Какое платье? Ты же умирать собралась!

«Но ведь не сегодня же», – жалобно возразил голосок внутри.

- Что, не подходит платье? – участливо спросила продавщица, подойдя. Марина очнулась. Она уже минут пятнадцать стояла с платьем в руках, задумавшись, перебирая мягкую материю, прикладывая ее к плечам.

- Да нет, подходит, только денег не хватает… Только десятка осталась.

Женщина дружелюбно улыбнулась:

- Ну и берите за десять. Оно как на вас сшито.

Марина подняла на нее изумленный взгляд. Наверное,  такая голодная тоска была в ее глазах, что ей решили уступить.

Со свертком в руках она вышла на улицу. И со смятением в душе. Сколько радости доставила ей покупка!

Значит, она еще способна испытывать радость? Значит, хватило тряпки, чтобы ее возвышенные размышления о смерти отступили прочь? Значит, она такая легкомысленная и пустая?

О Господи! Мужчинам не понять. Они никогда не поверят, сколько счастья спрятано в новой ленточке, новой брошке, новой блузке, которая к лицу! В новых туфельках.  Они таскают одни брюки, пока они не свалятся с них, истершись, и тогда с удивлением и недовольством понимают, что нужно идти покупать новые. Экзекуция! Тоска! Проблема выбора! Расход! Проще было бы изобрести неизносимые штаны, одни на всю жизнь, расширяющиеся и сужающиеся вместе с хозяином! Это было бы решением всех проблем с одеждой! Скучных проблем. У мужчин есть дела поважнее.

Нет, конечно, встречаются и щеголи, меняющие шкурку часто, не отходящие от зеркала. Но в этом есть что-то мерзкое, немужественное. Женское. И противные они как люди. Во всяком случае, среди любителей покрасоваться добрых и умных Марина не встречала. Слава Богу, Максим хоть в этом не такой! Лишь бы чистая, лишь бы целая одежка. Лишь бы удобная.

Оставим женщинам искусство наряжаться!

Настрой мыслей сбился. Марина вновь хотела сосредоточиться на смерти, но в строй мрачных мыслей врывались фрагменты о платье, о новых туфельках, которые тоже серые. Об алом шарфике, который выгодно оттенит благородную серость.

Хотелось жить. Хотелось заниматься проблемами живых.

О смерти думать не хотелось.

 

Дверь открыла изумленная свекровь.

- Что, выписали? Слава Богу!

- Что тут творится без меня? – спросила Марина, стараясь казаться веселой. Но тут из комнаты выскочил Вовка с воплем «Мама!», и она забыла обо всем. О жизни и смерти, о платье, о свекрови. Она подхватила сынишку на руки и прижалась лицом к его круглому лбу.

- Ой, мама, ты меня задушишь! Мы тебя ждали! Папа не хотел меня брать в больницу!

- Очень надо тебе туда ходить, – проворчала свекровь. – Все перила оботрешь, все пальцы оближешь, заразы полно, потом еще с тобой возись…

Марину неприятно резануло ее замечание. Она отпустила Вовку на пол,  молча разделась._

- А Филька тебя забыл, – тараторил Вовка, – только ты позвонила, спрятался под кровать и не хочет вылезать. Филька, это же мама!

Вовка лег  на пол и вытащил за хвост из-под кровати упирающегося кота. – Поздоровайся с мамой!

Но кот дрожал и вырывался из рук, испуганно прижимая уши.

- Вот скотина! – Марина всплеснула руками. – Стоило на недельку отлучиться, как о тебе все забыли!

- Не все! Я тебя ждал, мам, – уточнил Вовка.

Марина развернула сверток с платьем.

- Сейчас мерить буду, – сказала она наблюдавшему за ней сыну.

Платье сидело идеально! И кардиган оказался точь-в-точь того же оттенка и фактуры ткани! Марина поздравила себя с удачей. И черные бусы, и алый шарфик были на нем великолепны.

- Здорово! – оценил Вовка. – Тебе идет.

- Правда? – улыбнулась Марина.

Но тут вошла свекровь.

- Уже опять новое купила? – проворчала она. – Мало тряпок у тебя? Тут все деньги на твою больницу вылетели, а ты и последние туда же?

- Я получу скоро, – тихо сказала Марина.

Свекровь пожала плечами и вышла.

Марина разделась, едва сдерживая слезы. Свернула платье и сунула его в глубь шкафа. В самом деле! Какое она имеет право радоваться!

Даже не спросила, как она, Марина, себя чувствует. Даже не спросила, сколько стоит платье. Да в конце концов! Разве Марина на шее у мужа? Разве она не зарабатывает – и больше, чем сторож! Да один частный урок – и цена платья окуплена. Только этих денег не видно. Они идут в семью и исчезают в ней без следа.  

- Мам, не плачь. Очень красивое платье.

Вскоре пришел Максим, обрадовался, что она дома. (Или что не надо сегодня идти к ней в больницу? – Марина теперь подозревала все.) Улегся на диван с новым детективом. Кот успокоился, дал себя погладить, но еще недоверчиво косился на нее.

Марине хотелось поговорить с мужем, но подходящей минуты найти не могла. О том важном, что угнетало ее, вскользь говорить не хотелось. 

Вовка от нее не отходил. Рассказывал все новости, тараторил без умолку. Марина заслушалась его и поймала себя на мысли, что ей хорошо. Что она уже несколько часов не думает о болезни.

Максим вечером стал собираться на дежурство. Пока Вовка пил какао на кухне, Марина улучила момент и сказала.

- Макс, у меня неприятности.

Он удивленно поднял голову.

- У меня опухоль нашли.

- У тебя? – он непонимающе смотрел на нее.

- Придется опять ложиться на обследование.

Он недовольно скривился:

- Опять в больницу? У нас сейчас денег нет. Когда нужно? В понедельник?

Марина проглотила комок в горле.

- Можно подождать.

- Вечно у тебя не все в порядке, – пожал он плечами и ушел на кухню за бутербродами на работу.

Марина опустилась без сил в кресло.

И чего она ждала от него? Разве она не предвидела такой ответ? Рассказать ему о своих мыслях? Да он не поймет, о чем она.

 

Вовка долго не засыпал, возбужденный ее приходом. Она с трудом выгнала его из их широкой постели в закут за шкафом, стараясь казаться беспечной. Наконец он засопел, и она осталась одна.

Как все просто! Ей так не хотелось говорить об этом, и разговор занял несколько минут! Сказать свекрови? Чтобы она стала вслух подсчитывать, во сколько им обойдутся Маринины похороны?

Еще бы десять лет!.. Когда Вовке будет восемнадцать, мать уже не так нужна. И он все перенес бы более спокойно. Но сейчас!..

Ее мать? Поплачет, конечно. Но она давно привыкла жить без Марины. Вот без Вали, младшей дочери, она бы жить не смогла. Той сейчас двадцать три, и она до сих пор не замужем. Там другие заботы. Да и Валя не пропадет без нее. Никогда она по Марине не скучала, из-за разницы в возрасте. Так сложилось.

Мягкие шаги по одеялу. Это Филька, наконец, вспомнил, как спал возле нее. Он растянулся возле Марининой руки и замурчал.

Максим!.. Ушел – и все. Может, у него давно кто-то есть, а жена, как всегда, узнает последней? А что? Удобно: он один в здании, там есть кухня, кровать, там тепло. Окна зарешечены. Не достучишься! Каждую третью ночь он там. Спать не полагается. Все условия. Это тут он спит, и Вовка за шкафом не так уж мешает ему. Нечасто мешает, скажем так. И поэтому он против того, чтобы беспокоить свою бесценную мамочку.

А свекрови все равно. Подумаешь, будет другая невестка. Не велика потеря. Правда, эта тихая, выдержанная, а новая неизвестно какая будет. А вдруг лучше? Не исключено.

И дорожить такой жизнью? Да кому она нужна?!

Никому ничего не говорить.

Нужно справиться самой.  Ждать от них поддержки? Плакать перед ними? Ну найдут пару ласковых слов, вернее, ее жалобы вырвут эти слова. Потом  это им надоест, и они со скукой будут ждать конца.

А конец, наверное, не так уж страшен. Разве она почувствовала, как отключилась после укола? Нет. И это так же будет. Гаснут все чувства. Пустота. И ничего страшного. Ну ведь когда-нибудь все равно придется! Это всегда случается раньше, чем рассчитываешь. Так что все в порядке. Не надо бояться.

Марина зарылась лицом в подушку. Кот встал, недовольно муркнул, ушел в другой конец постели: его потревожили ее рыдания.

 

Воскресенье прошло как обычно. Марина молчаливо делала привычную работу по дому. Свекровь отдыхала: с приходом невестки получила выходной. Максим полдня проспал, придя с дежурства, Марине с Вовкой пришлось пойти погулять, чтобы не будить его.

Они вышли в поле за гаражи. Жизнь на краю города имеет свои преимущества: прошел немного – и на природе.

Зеленая трава покрыла луга, но почки на деревьях еще не распустились. На кусте вдали кто-то привязал лоскуток красной тряпки, он издали казался цветком. Вовка со всех ног бросился к нему.

- Не беги, это не может быть цветком! – крикнула вслед Марина.

Вовка добежал, разочарованно остановился перед кустом. Потом перевязал бантиком лоскут, и сходство с цветком еще более усилилось. Марина подошла к нему.

- Я же говорила. Какие сейчас цветы!

- А в той сказке, помнишь, красный цветок расцвел среди зимы!

- Ах ты, бедненький! – рассмеялась Марина. – Думал, тоже нашел заколдованную девушку? Зачем она тебе? Тому барину от нее столько неприятностей было!

- Мам, расскажи еще раз! – попросил Вовка.

- Это нужно рассказывать ночью под одеялом, ведь сказка страшная! А здесь, на солнце, все теряется. Ты ж напугаться хотел?

- Ага. А как страшно, что вампир к ней приходил каждую ночь…

Недавно Марина читала ему цветаевского «Молодца», и поэма произвела на него огромное впечатление. Он то и дело возвращался к ней.

- Он ее превратил в красный цветок? А ведь мог запросто заесть: он же был вампир!.. – протянул в упоении Вовка. – А как она по дворцу ходила, вот так? – он прокрался на носочках мимо Марины.

- Это ты крадешься, а она спокойно шла. «Громки мраморные долы, а ее шаги – как в золы. Громки ржавленые скрепы, а ее шаги – как в пеплы». Она ж тень была. А тень ногами не шаркает.

- А как это: в пеплы?

- Золу видел от костра? Она как пыль. А по пыли всегда тихо ходить.

- Вот дурной барин был, гостей назвал! А ей нельзя еще было… И что, она вот так своего сыночка оставила барину и улетела с вампиром?

Марина помрачнела.

- Она не хотела оставлять. Но детей туда не берут.

- Куда – туда?

- В ад. Она ж мертвая была, одного денечка не хватило, чтобы ожила. А Молодца она сильно любила, но он бы ее не тронул, если бы не барин. Это же барин насильно ее в церковь потащил, хоть она его просила не делать этого.

Вовка даже покраснел от негодования.

- Вот дурак этот барин! Тот вампир даже добрее его, правда? Так ему и надо! А сыночка ее жалко.

- И мне жалко, – вздохнула Марина.

- Мама, а ты бы меня не оставила?

Марина обняла его, чтобы он не видел ее лица.

- Глупый ты, Вовка! Это же сказка! Красивая и страшная сказка. И потом, у нас же папа есть! Он никакого вампира ко мне не подпустит.

Вовка вздохнул:

- Да и не только папа, и я с тобой по ночам, и я не подпущу. Да я знаю, никаких вампиров нет. Это такие летучие мыши, кровь пьют у коров… А помнишь, к нам летом ночью одна залетела? Вы с папой поймали ее в банку, когда она в шторе запуталась, и разбудили меня – показать.

Марина вздрогнула: как она могла забыть! А ведь точно, залетала! И это дурная примета: к смерти. Вот и скажи, что тебя судьба не предупреждает! Да кто их понимает, предупреждения…

- А там в книге ошибка была, ты не заметила? – хитро улыбнулся Вовка.

- В какой книге? – не поняла Марина, очнувшись от своих мыслей.

- Да в этой, про Молодца! Ведь он же хотел Марусю забрать, и рад был, что барин ее в церковь повез. А там написано, что он ее просил – не езди. Это же неправильно?

Марина задумалась. Как там? «И резью – как будто бы ветер навстречу: – не езди, не езди! Младенцем ответишь!»

- Нет никакой ошибки, Вовка. Он ее сильно любил и поэтому жалел: не хотел, чтобы она из-за него сыночка оставляла. Знал, что их разлучать нельзя.

Вовка задумался. Хотел осилить своим восьмилетним умишком странные переплетения любви. Марина сказала:

- И что тут тебе непонятно? Вот ты не хотел, чтобы я уходила в больницу от тебя, но знал, что мне нужно, и отпустил? Ради меня, хотя тебе было плохо от этого. Разве лучше было бы, чтобы я осталась дома и болела, но была с тобой?

- Ну, ты сравнила! Я ж не этот, как его, е… игоест…

- Эгоист. Конечно, нет! И Молодец тоже не эгоист, который любит только себя. А когда другого человека любят, для него на все пойдут. Помнишь, ты оставил мне конфету, а я не съела, и ты сам случайно съел. А потом плакал, что обидел меня и съел мою конфету?

- Ой, помню! Я ж маленький был! Папа сказал: ешь, мама не хочет. Ну я и съел. Мне потом так жалко тебя было!

Они оба расхохотались, вспомнив тот случай. Марина рада была свернуть с прошлой темы… 

 

Наступил понедельник, и она дала себе еще неделю отсрочки. Еще не готова. Нужно выйти на работу, предупредить…

Зачем? Нужно идти в больницу и довести дело до конца! Просил же врач не тянуть! Ох она и трусиха! Живет в кошмаре и упивается им!

Но этот кошмар не сравнить с тем, который наступит при неблагоприятном ответе… Нет, на работу! Она соскучилась по своим лодырям!

Первой в школе ей навстречу попалась Ирка.

- О, Марьванна! А платье у тебя – обалдеть! Это же «двойка», да? А эти бусы прямо как сюда сделаны! А говоришь, денег нет! А вещи всегда дорогие, с изюминкой. Муж подарил?

Марина кивнула.

- Хорошо, что ты вышла на работу. А то я замучилась с твоими учениками: убегают! Не хотят ни к кому идти на замену! Все ждут свою Марину Ивановну!

- Кто там у тебя из моих был? – спросила Марина.

- Сережку твоего пыталась научить. Как ты его без инструмента четвертый год тянешь? Как можно научиться плавать в бассейне без воды?

- Вот так и учу. На уроке. До урока в классе закрываю. Придумываю ему интересные задания. А чаще – на спор играем: слабо или не слабо выучить эту строчку? Я говорю, что слабо, а он обижается и назло мне выучивает. А я потом дико удивляюсь и извиняюсь. А он себя чувствует героем.

Ирка засмеялась:

- Ну и методы у тебя, Марина Ивановна! А не проще ли поработать с родителями?

- Пробовала. Безрезультатно. Не хотят они ему пианино покупать: интерьер в квартире портится. Импортная «стенка» под орех не позволяет нарушать ансамбль…

- И ты тянешь этого лоботрясину столько лет?

- Ну конечно, он не успевает выучить по полной программе. Но что-то успевает! Способный ведь, музыкальный, память хорошая. Так что, из-за родителей выгнать его? Надави я на них - заберут ведь из школы! А так – ходит, играет, развивается человек. Музыкантом не будет, но играть научится. И по кустам не бегает, занят, – усмехнулась Марина.

- К тебе бегает. По-моему, он только из-за тебя и ходит в школу.

- Мы с ним друзья. Он меня жвачками угощает, дарит мне безделушки, календарики, рассказывает, как в школе, как дома, про друзей… Весной нарвет сирени на пустыре и приходит с цветами.

Ирка взорвалась:

- Сирень, говоришь, тебе таскает? А мама хоть раз с цветами пришла?

- Ты что, они ведь платят за обучение, какие еще цветы? – засмеялась Марина. –  Не положено.

- Эх, не умеешь ты работать с родителями! Вон Тамаре Анатольевне каждый праздник подарки дарят. А цветы – это так, для разминки.

Марина пожала плечами:

-  Мне Сережкина сирень дороже. Он сам – сам, понимаешь! – захотел принести мне цветы. От чистого сердца. От любви. Он и учит иногда для меня, чтобы я обрадовалась. А все остальное – неважно. Его мама никогда не придет, не спросит, чем ее сын здесь занимается. Не думаю, чтобы она когда-то слышала, чему он научился в школе. 

Ирка понимающе усмехнулась:

- А, ну да, дома же пианино нет…

Наталья Павловна открыла дверь своего класса:

- Что за шум? О, Марина вернулась! А мы уже соскучились по тебе!

- Я тоже – по вам, – улыбнулась Марина.

- Сейчас тебя обрадуют, – Наташа подошла к ним. – Куча концертов грядет, билетами нас уже наградили.

Марина помрачнела. Распространение билетов на концерты было стихийным бедствием.

- Будем нести культуру в массы, – засмеялась Ирина. – Я уже свои раздала. Осталась безделица: собрать деньги. Так, пустяки: три концерта, и на каждый по десять билетов. Предполагается, что большинство моих учеников пойдет на все три. Тогда на всех не хватит, и обделенные будут умолять оставить им билетик…

Все рассмеялись.

- Умолять-то будут, но о другом: «Я недавно была, можно, я не пойду! Пусть кто-то другой пойдет!» – вздохнула Наташа.

- И самое страшное, что билеты стоят до смешного дешево, а концерты прекрасные! Ну, мы с Вовкой на все пойдем, а остальные билеты куда? Я устала каждый раз платить свои деньги, – расстроилась Марина. - Тут и так получать нечего будет, а еще эти билеты…

- Как это – свои?! – возмутилась Наташа. – В приказном порядке раздать, пусть заплатят, а потом хоть выбросят билет!

- Не могу я так, – опустила голову Марина. – Как это унизительно: пианист приезжает, волнуется, готовит концерт, сколько лет труда за этим стоит, а нам стоит такого труда согнать наших бездельников послушать!.. Никому мы не нужны.

- Глупости говорите, девочки, – раздался с другого конца коридора веселый голос. Это Валентина Николаевна услышала громкий говор в коридоре и шла к ним. – Если не мы – то кто? Если за руку не отведем – то кто научит? Да, классическая музыка требует подготовки. Вот и готовьте! Объясняйте! Интригуйте! Пусть стыдятся, если не понравилось! Значит – глупые. Значит, малограмотные. Вот это внушайте. Здравствуй, Марина. Как ты себя чувствуешь?

- Спасибо, – улыбнулась Марина.

Хоть кто-то спросил! Но о здоровье говорить не хотелось.

- Спасибо – хорошо, или спасибо, что спросила? – заглянула в ее омрачившееся лицо Валентина. Марина только грустно улыбнулась в ответ.

 

Марина провела пальцем по лакированной крышке фортепиано: давно тут никого не было, легкий слой пыли. Как она любила свой класс! Это – как дом.

В дверь поскреблись.

- Входи, Аня! – крикнула Марина.

Беленькая девочка открыла дверь,  и ее лицо озарилось радостью:

- О! Вы пришли!

- Скучала? – улыбнулась ей Марина. Девочка кивнула. – А учила?

Аня опустила глаза, и Марина рассмеялась.

- Ладно, сейчас разберемся! Открывай ноты.

Аня расстроенно засопела. Очень медленно раскрыла нужную страницу.

- Я не понимаю, как это играть.

Марина устало вздохнула: опять все с начала! Ведь перед каникулами все разобрали! Но и у нее нет инструмента, что можно требовать от ребенка!? Сегодня тяжелый день: все «безлошадные» ученики – четверо! Обычно такие после первого года бросают учиться. Но Аня не бросила, второй год доучивается. А Сережка все рекорды побил! Так, глядишь, и школу кончит без пианино!

У Ани другой случай. Семья бедная, на инструмент рассчитывать нечего. Хорошо, что живет близко, приходит заниматься в школу. Способная! Музыкальная!

Как странно, что музыкальные способности без развитых умственных ничего не решают! Ну и толку с того, что Аня хорошо слышит, чувствует музыку! А умишко – с горошинку. А в музыке нужно элементарное соображение. Как и везде. Логика – хоть бы для того, чтобы запомнить ноты.

- Я не можу тут сыграть, – заканючила Аня.

Марина потянулась к клавиатуре.

- Смотри, в этой пьеске словно играют два инструмента: волынка и бубен. Барабан, чтоб понятнее. Ты будешь играть за барабан, а я за волынку. Тут на одной ноте, легко, – мягко и терпеливо улыбнулась девочке Марина.

Аня нашла нужные ноты в басу.

- Готова? Начали!

Чувство ритма у девочки прекрасное! Она быстро разобралась, и ни разу не ошиблась. После второго раза – ей понравилось, и она заулыбалась.

- Давайте ще раз!

- Давай, – Марина погладила русую головку. – Теперь давай поменяемся, ты будешь волынкой. Мелодию уже запомнила?

Аня кивнула. Еще несколько минут – и первое предложение сыграно внятно и ритмично.

- Ну вот и все! А теперь попробуй сама сразу и за барабан, и за волынку. Ты уже знаешь обе партии.

Улыбку словно кто-то стер с Аниного лица! Нужно ДУМАТЬ! Нужно совместить. Музыка исчезла, остались каверзные задачи.

Через двадцать минут у нее получилось, и она радостно улыбнулась: понравилось. Теперь она будет долго играть этот отрывок сама в классе, поражаясь, как это ей удалось…

- Анечка, вот вам с мамой два билета на концерт. Может, эту пьеску тоже сыграют, послушаешь, как она должна звучать, – пытается заинтересовать девочку Марина.

- Не! Не хочу. Вы же мне ее уже играли, я знаю!

- Артист будет играть лучше меня. Он только один раз приезжает, не пойдешь – больше никогда не услышишь, – настаивает Марина. 

- Я у мамки спрошу, – уклончиво отвечаем Аня.

Берет билеты и уходит. Через полчаса возвращается:

- Не! У нас денег нет.

Марина молча берет билеты назад, понимая, что это отговорка: ТАКИЕ деньги есть у каждого… Просто маме не хочется упускать сериал, который как раз идет в это время.

- А тебе разве самой не хочется пойти? – спрашивает Марина. – Пойдешь со мной? Тогда тебе нужен всего один билет. Представь: все нарядные, придут на концерт, свет погаснет в зале и зазвучит музыка. И ты нарядная, в новом платье… – пробует с другой стороны Марина.

Но Аня пожимает плечами: зачем ей это?

Следующий ученик – взрослая маленькая модная дама, выпускница. Ресницы накрашены. Дорогой свитер. Задержалась взглядом на Маринином новом платье: оценила, удовлетворенно опустив ресницы.

- Лена, сколько билетов на концерт тебе оставить? Пойдешь с подружкой или сама? – спрашивает Марина.

- А когда концерт? – томно осведомляется юная леди.

Марина называет день.

- Ой, какая жалость, у меня как раз этот вечер занят!

- Что, не можешь отменить? – спрашивает Марина, уже зная ответ.

Лена закусывает губку и умоляюще качает головой.

- Пойди на другой концерт, – не сдается Марина. – Их три в разные дни, и все отличные.

Лена снова качает головой и опускает глаза.

- Нет, Марина Ивановна, я не смогу. Я очень занята эти дни.

Марина убирает билеты и отворачивается к окну, едва сдерживая слезы. Унижаться перед ними? Объяснять, в какое положение ее ставят? Билет стоит – ерунда, но их у нее тридцать – по десять на все концерты! А учеников  – восемнадцать. Даже не на всех.

Нужно заставить. Нужно по-другому с ними: это входит в программу обучения, наконец! И дело не в них, а в самой Марине: дурацкая невозможность заставлять кого-то что-то делать насильно. Сама не терпит принуждения и не допускает принуждения других… а надо на веревках – в рай. Надо, иначе не дойдут до него никогда.

Впрочем, вкусы разные. И рай у каждого свой…

Лена вышла, и Марина смахнула злые слезы.

Все должно быть по любви. Они должны идти – ради любви к ней, к Марине, если не ради любви к музыке. Значит, не любят ее. Не уважают. Разве Марина смогла бы отказаться, если ее любимая учительница сказала – «Иди!»? Чуть дыша, взяла бы билет и была бы внимательна на концерте, чтобы понять, что же такого в этой самой музыке, если она нравится любимому человеку?

- Маринка, что с тобой?

Валентина Николаевна. Вошла неожиданно, и Марина не успела вытереть слезы.

- Из-за билетов, что ли?

- Как к ним можно с любовью относиться, если даже на такую малость они не способны? – закрыла лицо руками Марина, плача от обиды. – Тут свекровь заедает за эти деньги, а мне придется пол-аванса отдать, просто так, потому что  родители моих учеников не желают уделить время своим детям!

- Маринка, перестань! Да раздадим мы с тобой эти билеты! Первый раз, что ли! Еще и благодарить будут, что заставили пойти. Ты от них хочешь чуткости и понимания, как от взрослых, как от близких людей. А это же – заготовка! Бревнышко, из которого еще не выстрогали Буратино! А строгать – нам.

- Не нам. Их уже настрогали. Нам – шлифовать. Отделывать эти заготовки. А они не хотят. Так дубами и останутся!

  Валентина повернула ее к себе:

- Марин, да что с тобой? Это же форменная истерика! Что-то дома случилось? Ведь из-за этих дурачков ты не могла так расстроиться?

Марина судорожно вздохнула и вытерла глаза. Да что это с ней, в самом деле? Такого еще не было!

В дверь заглянули ученики.

- Погуляйте в коридоре, – сказала Валентина. – Вас позовут.

Через пять минут Марина успокоилась настолько, что Валентина открыла дверь и позвала двух веселых девиц-старшеклассниц.

- Марина Ивановна, если у вас остались билеты, уступите их мне! Мои ученики из рук вырвали, даже мне не осталось! Да и не удивительно, такие концерты, такой высокий уровень исполнителей  наш город давно не слышал, – весело и уверенно сказала Валентина.

- А что за концерты? – заинтересовались девчонки.

- Пианист приезжает, Бетховена играть будет. Кстати, ты ведь «Лунную сонату» играешь? – сказала Марина, почти успокоившись, одной из них. – Так вот она тоже в программе.

- Ой! Я хочу пойти послушать! Марина Ивановна, вы же нам билеты дадите? Сколько стоит?

- Две гривны билет, – нехотя сказала Марина.

- Настя, пойдем, да? И Ольгу возьмем, она всегда приходит, когда я сонату учу, и слушает. Оля – это наша школьная подружка, – объяснила девочка Марине. – У нас и деньги есть сейчас.

Они взяли билеты и весело убежали. Валентина улыбнулась:

- Мариночка, вот видишь, не все так плохо, как кажется. Надо в них верить. Да, большинство людей плохи. Нет, даже не так: в человеке все время идет борьба хорошего с плохим, с переменным успехом.

- Не такой уж он переменный, этот успех, – проворчала Марина, – все больше плохое побеждает…

Валентина засмеялась:

- Переменный! Все очень быстро меняется. Вся надежда – на перемены. Пока ты будешь расстраиваться, все станет хорошо, потом плохо, и потом – снова хорошо. Надо всегда об этом помнить.

- Хотите сказать, что жизнь все-таки прекрасна? – усмехнулась Марина, начиная приходить в себя.

- Прекрасна, девочка, а как же! На то она и жизнь.

 

К концу дня половина билетов рассосалась, найдя своих хозяев, и Марина повеселела. Дети приходили на урок, радовались ей, уже все знали, что она вышла на работу, что не пошлют к другому педагогу. Приходили не по расписанию, просто заглянуть к ней, поздороваться. Она поймала себя на мысли, что рада им, что тоже скучала, и ей не хватало этих милых мордочек все это время.

И за весь день она ни разу не вспомнила о своей проблеме…

 

После работы она пошла пешком: хотелось пройтись по весенней улице. Хорошо – и тоскливо. Ожидание, ощущение грядущего счастья – это весна. Только ей, Марине, ждать нечего.

Кто-то спешит за ней. Она оглянулась на зов: Вадим.

- Ты?! Давно тебя не видела, – удивилась она нежданной встрече.

Он довольно ухмыльнулся ее удивлению:

- Раз в пять лет я регулярно встречаю тебя. Выглядишь прекрасно!

- Ты тоже не постарел, – ответила Марина.

- Зайдем, кофе выпьем, – он взял ее за локоть и потащил в кафешку, подвернувшуюся на углу.

Марина заколебалась: дома ждут, но все-таки пошла.

Они вошли в полутемный зал, Вадим помог ей снять плащ, с удовольствием оглядел ее.

- Элегантна, как всегда, – промурлыкал он, – муженек деньги гребет лопатой?

- Экскаватором, – в тон ему ответила Марина. – Я же жена летчика, как ты помнишь.

- Так самолеты же не летают, – хмыкнул Вадим.

- Это у нас не летают. А в Африке – очень даже летают. Понимаешь, у них там везде непроходимые джунгли, и там только на самолетах… – усмехнулась Марина.

- Так он за границей? – с уважением протянул Вадим, поверив ее блефу. – И ты часто остаешься без мужа? – тут же с надеждой подхватил он.

- Ты, кажется, хотел заказать кофе? – рассмеялась Марина.

Вот это да! Спесь с него слетела! И к стойке пошел уже другой человек, не такой самоуверенный и нагловатый. Пошел почтительно, и тень иронии напрочь исчезла из его глаз, когда он оглянулся на нее. Марина небрежно, как и подобает богатой даме, откинулась на стуле, играя кисточкой шарфа. Сказать Вадиму, что Макс – сторож!? Да она что, с ума сошла? Значит, она – как рана у него на душе. Как щелчок самолюбию: бросила его ради другого. И этот другой должен быть на высоте, иначе Вадик воспрянет духом.

- Ну, расскажи, как живешь, – осторожно начал Вадим, усаживаясь рядом.

Она пожала плечами:

- Как всегда. Сын растет. Свекровь ворчит. Ученики ни черта учить не хотят.

- Так ты продолжаешь работать? – удивился он. – Зачем?

Дурачок! Зачем? Затем, что без работы можно с ума сойти. И деньги нужны, ох как нужны! Вот она сейчас прошлась пешком, значит, может купить шоколадку Вовке, а не платить за проезд…

- А муж где же?.. – вел свое Вадим.

- Зачем тебе? – высокомерно вскинула глаза Марина. – Встретились в кои-то веки, а ты все о муже! Есть он, не волнуйся. Не разошлась. И не собираюсь. У меня все нормально. А ты как?

- Ну, тогда я рад за тебя, – опустил глаза Вадим. – Всегда жалел, что ты не пошла учиться дальше. Из тебя прекрасная получилась бы пианистка! А так сидишь, учишь балбесов. Тратишь свои способности на обогревание космоса… Ты же собиралась поступать в консерваторию?  А поступила в семейно-строительный…

Марина улыбнулась:

- У меня сын растет. Это важнее. Да и балбесов учить надо. Если все талантливые пойдут в пианисты, кто же будет учить детей? Неталантливые – они научат…

Да, нужно было пойти учиться. Выступать. А на твои концерты силком будут загонять зрителей эти самые «неталантливые»… Кошмар!

Вадим накрыл ее руку своей.

- Я так рад, что мы встретились…

Марина опустила голову. Сейчас в его голосе нет высокомерия. Сейчас он ручной. Но не нужно обманываться: Вадим не изменится. Стоит ему узнать, как все плохо у нее, куда денется вкрадчивый тон!

Жить хорошо – отомстить врагам. Есть такая пословица. О, как она верна! У меня все хорошо. Все равно ты мне не поможешь…

- А у тебя как дела? – перевела разговор на него Марина.

Он пожал плечами:

- Да ничего особенного. Ты же знаешь, я чиновник от культуры. Большой человек! – он невесело рассмеялся.

- Ты писал неплохие песни, что теперь? Тебе тоже не пригодились твои «таланты»? А меня упрекаешь… Я-то хоть с детьми, хоть что-то делаю, хотя ты прав: это обогревание космоса…

- «Таланты»! – усмехнулся он. – Мы все – не реализованы, не востребованы…

Еще один разочаровавшийся! На этот раз – в культуре. Разочаровавшийся в авиации сидит дома…

- А может, у нас и не было этих самых «талантов»? – спросила Марина. – Настоящий талант настолько мощен, что пробьется, несмотря ни на что. А мы – обычные способные, но не раскрывшие себя?

- Угу. Если бы люди жили лет по пятьсот – о, тогда бы они успели раскрыться! Все дело в скорости. Побеждает скорейший.

Пофилософствовать с Вадимом можно. Этим они занимались много лет назад! С Максимом – нет. Он не признает пустого трепа… А как иногда хочется потрепаться!

- А как твоя жена? – спросила Марина. – Кто она?

- Которая? – невесело усмехнулся он.

Марина удивленно подняла брови.

- Разошелся я, – пояснил Вадим на ее немой вопрос. – Уже дважды разошелся. Двое детей. И никого рядом.

- Да что это с тобой? – удивилась Марина. – Ну так же не бывает! Когда ты успел?

- Не везет мне. Или попадаются не те. А может, это я такой…

- Не хуже других. Может, многого хочешь от них?

- Невозможного хочу. Чтобы они были похожи на одну женщину, которую я когда-то знал.

- А… – протянула Марина.

Вот откуда ветер дует! Что бы он запел, если бы жена была рядом!

- Я надеялся, что мы с ней вместе окончим консерваторию, потом поженимся, потом вместе работать будем… Может, тогда бы я продолжал писать песни. Она бы их пела… или аккомпанировала певцам. Но не судилось. Она выскочила скоропалительно замуж за летчика, и наши пути с ней разошлись…

Ага, значит, это она, Марина, виновата.

Дурачок ты, Вадик! Разве она могла еще на пять лет продлить свою учебу? Мать с отчимом и так еле дотерпели, пока Марина закончила училище! Была же маленькая Валечка, а тут много денег уходило на содержание старшей дочери-студентки… Что, еще после двадцати продолжать содержать падчерицу?! Пусть спасибо скажет, что хоть среднее образование ей дали! Пусть идет работать, а лучше – пусть выходит замуж и уезжает подальше.

Что она и сделала…

- А почему же ты не женился на этой своей женщине, что, женатым студентам нельзя учиться вместе? Обеспечил бы ее за собой… Знаешь, консерваторки часто опаздывают с замужеством. Может, она этого боялась? А уже имея мужа, можно было бы отдаться полностью учебе. Песни вдвоем писать. Подрабатывать вместе… Да мало ли? – усмехнулась Марина.

- Угу. В двадцать лет жениться. Учиться пять лет. Я пытался доказать родителям, что вдвоем легче учиться. Подрабатывать, как ты говоришь. Не смог доказать. У мамы была истерика. Папа сказал, что содержать двух бездельников не намерен. Если жениться – тогда никакой консерватории. Иди работай и женись.

- Боже мой, как мне это знакомо! Значит, бедняга, у тебя был выбор? Из двух женщин ты выбрал ее величество консерваторию? – засмеялась Марина. – Нужно было так и сказать той твоей женщине. Может, вдвоем вы бы что-то придумали.

- Я пытался ей предложить гражданский брак. Она не согласилась…

- Может, у нее были причины не верить тебе…

- Может, она не любила меня. Скорее всего. Иначе, встречаясь три года со мной, не променяла бы меня на парня, которого знала всего пару недель...

- Три недели. Это срок достаточный, если человек решился жениться, не спросясь своей матери, да еще на бесприданнице, – отрезала Марина.

Вадим пожал плечами:

- Да, каюсь, и «бесприданница» роль сыграла, к моему стыду. Не на такую невестку они рассчитывали.

- И нашли тебе «богатую»? – съязвила Марина.

- Да уж, не такую, как ты. И одна, и другая – обе были, что называется, с деньгами и связями. Но, к твоему торжеству, ни с одной у нас не получилось.

- Что с тобой? Неужели так плохо, что потянуло на откровение? Мой насмешливый Дик, откуда у вас этот серьезный грустный тон? – заглянула ему в лицо Марина.

- Увидел тебя – и накатило. Сколько можно паясничать? Пора бы и заглянуть правде в глаза.

- Родители живы?

- Отец жив. Мамы давно уже нет… Ты почему не пьешь кофе? – пододвинул он крохотную чашечку Марине.

Кофе… Марина заглянула в темную жидкость, пригубила. Горький, крепкий. Как тогда, в молодости. Сколько его было выпито! А сейчас эта крохотная чашечка обеспечит ей долгую бессонницу… И не только она…

Вадим накрыл ее руку своей, и они надолго замолчали.

Не должна она тут сидеть! Вовка ждет. Да и Макс дома. И как объяснить такую долгую задержку?

Но как хорошо тут сидеть, в тени прошлой любви, и чувствовать, что любима, что желанна! Его рука горяча, не может оторваться от ее руки, и Марина не отнимает свою.

- Мне пора, – сделала она над собой усилие и поднялась.

- Шоколадку возьми, – шепнул он. – Ты ее даже не распечатала, а раньше любила!

Раньше!.. Раньше у нее не было Вовки. Она специально не притронулась к плитке, чтобы забрать с собой. Сколько радости будет! Они съедят ее завтра, вдвоем. Вернее, она скормит ее Вовке, для вида пососав квадратик…

Господи, проклятая нищета!

Они вышли на темную улицу, и Марина заторопилась. Уже так поздно! Вадим продолжал что-то говорить ей, но Марина не слушала.

- Не беги так, – удержал он ее. – Еще нет и восьми.

Они шли напрямик, дворами. Возле темной беседки Вадим остановился и потянул ее туда.

- Вадик, не могу! Я должна быть дома, – упиралась Марина.

Он, уже молча и тяжело дыша, все-таки увлек ее в темноту.

Губы, знакомые губы! Когда-то любимые руки!

- Что мы сделали с нашей жизнью! – зашептал он, обнимая ее. – Я так надеялся, что ты его бросила! Что у меня есть шанс! Марина, идем сейчас ко мне! Я один, у меня недалеко квартира… ну прошу тебя! Хотя бы раз! Ведь мы не дети!

Марина поймала себя на мысли, что ей не хочется вырываться. Если бы можно было отдаться течению, утонуть, захлебнуться в водовороте его слов, его поцелуев! Как просто – отпустить тормоза! Не сопротивляться…

- Ведь ты тоже этого хочешь! Почему, ну почему?..

- Отпусти меня! – она резко вырвалась.

Да что это с ней! Вот так уступить?! Да она с ума сошла! Это же Вадим, льстивый, изворотливый Вадим, меняющий свои решения и привязанности! Разве на него можно положиться?! Разве она не знает его? О, он умеет говорить! Он знает, что ей хочется услышать. Возможно, он и сам верит в то, что шепчет сейчас. Но завтра наступит похмелье! Завтра он снова обретет свой вальяжный вид, уверенность, и от сегодняшней тоски и страсти не останется и следа! И как бы ни пьянили  его объятия, после них она всегда чувствовала себя униженной, проигравшей. Как ей будет ненавистен его победоносный вид завтра!

Какое «завтра»? Уже сегодня он обретет этот вид, сегодня, стоит ей сейчас пойти с ним. 

- Мне нужно идти. Провожать не надо. Тут близко, сама дойду.

Он обиженно опустил руки, словно роняя ее на землю. Марина пошатнулась.

- А позвонить тебе можно? – спросил он.

И в его тоне она почувствовала отчуждение.

Он такой же. Он всегда был эгоистом. Чтобы удержать его – одной страсти мало. Его нужно держать в страхе! Не давать ему одержать верх над собой. Гладить с хлыстом в руке, как тигра. Держать себя так, словно собираешься уйти.

Она не сможет всю жизнь сидеть на кончике стула. Не давать себе воли. Не сметь приласкать его лишний раз, не сметь расслабиться.

- Все. До свидания. Увидимся – когда-нибудь.

Он сунул ей в руку визитку.

- Захочешь увидеть меня – позвони.

Она машинально сунула ее в карман и почти побежала по улице.

- Захоти позвонить завтра! – донеслось до нее из темноты…

   

Дверь открыл насупленный Макс. Из-за его спины испуганно выглядывал Вовка.

- Чего так поздно? – надменно осведомился муж.

Марина молча повесила плащ и прошла в комнату. Он пошел за ней.

- Шла пешком. Давно не была на улице. Задержалась на работе: хотелось с девочками поболтать. Одичала после больницы.

Он потянул носом: тонко вырезанные ноздри вздрогнули.

- Ты вся обкуренная.

Марина досадливо отвернулась: в кафе, действительно, было накурено.

- В курилке сидела с девчонками. Ты же знаешь, в школе курят все, кроме меня.

- Откуда у тебя это платье? Где ты взяла на него деньги?

- Ты дал. Осталось от больницы.

- Неправда. На ту мелочь, что у тебя оставалась, такое не купишь.

Вовка заглянул в комнату, но свекровь увела его к себе.

Ага. Мамочка поработала. Платье, вишь, показалось ей дорогим!

Марина повернулась к нему и терпеливо объяснила:

- Платье куплено на вес. Стоило пятнадцать гривен. Мне удалось купить его за десять. Это большая удача, что все находят его дорогим.

- Неправда. Кто дал тебе деньги? – упрямо спросил он.

Марина сорвала с себя платье, вывернула его наизнанку. Возле ворота шариковой ручкой была написана цифра «15».

- Вот, смотри. Если мне не веришь, поведу тебя в магазин. Это та самая мерзкая стеклянная лавка, мимо которой ты проходишь каждый день. Понюхай платье: еще сохранился слабый запах вещей «на вес». У тебя же тонкий нюх? Запах табака, правда, перебивает, но унюхать можно.

Она, наверное, была хороша в эту минуту – с рассыпанными золотыми волосами, в черном белье, со злым румянцем на щеках, иначе он так быстро бы не остыл.

- Ладно, Машка, не злись, – примирительно сказал он, отстраняя ее протянутую руку с платьем от своего носа.

- Нет, ты понюхай. Покажи платье маме, уж она-то знает, где нищие жены летчиков вынуждены покупать себе обновки. А богатого любовника у меня нет, не волнуйся. И бедного тоже. А если я такого найду – будь спокоен, сразу скажу тебе, уходя.

Она нервно заходила по комнате, чуть не плача. Чувствует он, что ли? Но она не уступила! И ради чего – чтобы выдержать его ревность? Необоснованную. А может, обоснованную?

- Отнеси маме платье, я тебе говорю! Чтобы раз и навсегда решить этот вопрос. Чтобы не накручивала тебя в мое отсутствие. Мне еще твоей ревности не хватало!

- Марина, ну хватит, а? – сказал он. – Ведь я же извинился.

- А, это было извинение? – разозлилась Марина.

Вообще-то да. Это он так извинялся. Он остывал мгновенно, и не терпел продолжения ссоры, если вопрос для него был исчерпан. И никогда не дулся. Выяснили – и забыли.

В дверь испуганно заглянул Вовка. Видимо, они говорили на повышенных тонах. Максим обнял Марину, и глазенки сынишки радостно заблестели. Еще бы: мама с папой помирились!

Марина успокоилась. Чего она, собственно? Разве это первый раз? Мама боится, как бы сыночка не обидели, и бдит. Это ее бдение всегда выливается в ссоры между ними. Надо отдать справедливость Максу, он ссоры не затягивает, только выясняет, правда ли то, в чем обвиняет Марину свекровь. И всегда Марине удавалось отстоять себя.

Может, потому, что она не была виновата?

- Смотри, что у меня есть! – Марина протянула Вовке шоколадку.

Он радостно схватил ее.

- Я пешком шла, – сказала Марина на удивленный Максов взгляд.

Вот ему! Месть, чтобы не смел ее подозревать! Марина испытала даже удовольствие от этой лжи. Макс оценил. Виновато засопев, достал деньги из бумажника и протянул ей.

- На вот, я захалтурил недавно. Не ходи больше пешком, а то мы с Вовкой ждем, ждем, а тебя нет!

Марина почувствовала, как затопила ее теплая волна. Она обняла мужа. Он растроганно гладил ее по голове.

Какой  еще Вадим! Да пошел он!.. Как она была права! Здесь – ее дом, ее привязанность, ее судьба.

Вовка радостно скакал вокруг них. Максим подхватил его на руки и обнял их двоих. Свекровь заглянула в комнату, покачала головой и скрылась. Марина злорадно подумала, что вместо ожидаемой казни она увидела идиллию.

Любовь? Страсть? Какие глупости! Если есть ребенок, она не имеет на это права. Вадим? Кто-то другой? У всех других по сравнению с Максимом непреодолимый изъян. Он отец ребенка. Вовка любит его. И этого не отнять, не зачеркнуть никакими их достоинствами…

 

Нельзя пить на ночь такой крепкий кофе. Вообще кофе на ночь не рекомендуется лицам с повышенной возбудимостью нервной системы. Она, Марина, как раз и относится к этим самым лицам… достаточно случиться чему-то из ряда вон выходящему – и спать она не сможет. А тут еще кофе! Не надо было пить…

Марина ворочалась, не в силах уснуть. Дышать было тяжело – как тогда, в больнице. Значит, все-таки в щитовидке что-то есть, доктор прав, советуя не тянуть с обследованием. И ее теперешнее нервозное состояние – проявление болезни, а не от «разбитого сердца»…

Она пыталась считать слоников, но сон не шел. Представляла караван верблюдов, медленно тянущийся по пустыне, но среди видений мелькали лица, слова, звуки, стоило на минуту ослабить контроль. Она же хотела видеть верблюдов, и ничего другого! Это пытка – видеть людей. Устав сопротивляться наваждению, она отдалась лихорадочному течению мыслей. Они мелькали, как отрывочные кинокадры… Зимняя улица… Знакомая дверь с табличкой о том, что здесь учат на музыканта… Вадим – юный, слегка циничный, слегка ироничный… Да чего там! Сильно ироничный. До издевательства!

…Он появился перед зимней сессией – пришел из армии и попал на их курс. До него в их группе был всего один парень –   девчачье царство, да и только! Не хотят мальчики идти в пианисты! Все больше – в духовики да народники. Но если уж на фортепианный отдел попадает экземпляр – будьте уверены, что это что-то особенное!

Она тогда опоздала на пару, залюбовавшись первым снегом. Когда вошла – сразу увидела его, новое лицо в группе, и почувствовала изменившуюся атмосферу. Еще бы! Все «красавицы» были на взводе, полная мобилизация. А он сидел за первым столом, хрупкий, тонкий, аристократичный, надменный. Каштановые волосы длиннее обычного: отпускает подлинней, будущая рок-звезда – ехидно подумала Марина. Долго ему придется растить, после армии-то!

Она слышала, что должен появиться еще один студент, его ждали, поэтому не удивилась новому человеку. Он ей не понравился: в его развязности, небрежности, с которой он развалился на стуле и отвечал на расспросы, угадывался богатенький сынок высокопоставленных родителей, каких Марина терпеть не могла. И даже его «красивость», вьющиеся волосы насторожили ее. Подумаешь, лорд Байрон выискался!

Она молча скользнула на свое место сзади. Он не обратил на нее ни малейшего внимания.

Да и чего на нее внимание обращать?! Скромная деревенская девушка с длинной косой, без косметики, в перешитом из маминого пальто сером платье. Бледная. Молчаливая. Незаметная.

Все девчонки пребывали в состоянии крайнего возбуждения довольно долго. Он перезнакомился со всеми, с каждой хоть раз сходил в кино, и ни на одной не остановился. Каждая оспаривала его у другой, ревниво считая «знаки внимания», розданные соперницам…  Марина  их не считала. Она сразу и бесповоротно решила, что этот разбалованный мерзавчик не для нее.

Он легко влился в учебный процесс, выказав начитанность и быстрый ум. И вроде все с ним было благополучно, но Марина сторонилась его. И он тоже ни разу не обратился к ней ни единым словом.

Уже перед самым Новым годом, занимаясь допоздна в училище (у хозяйки, где она снимала квартиру, фортепиано не было, и она подолгу играла в классе, если удавалось вовремя взять ключ), она, уходя, услышала, как в зале кто-то играет до-диез минорный вальс Шопена. Она его тоже играла, поэтому остановилась, заинтересованная, у двери.    

Было уже около девяти часов вечера, народу было мало, только дежурный дремал возле доски с ключами. Нормальные студенты занимаются дома, в теплых квартирах, возле папы с мамой. Только бедные иногородние вынуждены перехватывать друг у друга ключи от классов, чтобы выучить программу… Марина подумала, что ей еще тащиться через весь город, что-то придумать на ужин… Она устала, хотелось есть, хотелось спать. Но звуки властно остановили ее, и она застыла за дверью.

Как хорошо, как умно кто-то играет! Она слышала десятки раз этот вальс, кто его только не играл! Но то был слоновий топот, конская дробь, скрип разбитой телеги… А здесь – мольба? Тоска? Рассказ? Печаль? Нисходящий хроматический пассаж, как вздохи, как жалобы, скатился с высот, замедляясь так естественно, так логично переходя в интонацию вопроса… Кто-то учит: неверный бас, спотыкание в быстрой части, но учит очень умно, ставя на первое место саму музыку, а не упражняясь в быстроте нажимания кнопок! О, получилось! Даже медленно, даже повторяя для запоминания… Она присутствует здесь, та самая, что громко именуют «душа».

Какой ровный звук в алмазных брызгах быстрой части! Как поток, как вихрь, улетает мелодия ввысь, растворяясь, исчезая! И раздолье, широкая ровная гладь озера? моря? неба? – в середине, самой нелюбимой юными дилетантами!

Да, это еще не выучено, а сессия скоро! Но в исполнении есть понимание, некоторые фразы показались ей откровением: она сама икала и не нашла того звука, какой удовлетворил бы ее…

Марина невесело усмехнулась: она одна из немногих, ищущих! Какой там звук! Большинство учит текст без ошибок, и счастливы, если удается бодро оттарабанить на экзамене. Это она, закрываясь в классе, экспериментирует, стараясь прочесть что-то между нотных строк…

Господи, кто же играет? Марина заглянула в дверь и увидела на полутемной сцене Вадима.

Значит, он тоже!.. Значит, он не просто воображающий себя суперменом нахал! Он тоже может. И за этой насмешливостью и невозмутимостью стоит что-то большее, чем кажется? Значит, и он раним, и где-то на большой глубине у него прослеживается сердце? Вот бы докопаться!..

Она тихо закрыла дверь. А что ей оставалось? Зайти сказать, что понравилась его игра? И посмотреть, как снова станут насмешливыми его глаза?

 

На Новый год решено было устроить маскарад. Красочное объявление (нарисованное студенткой четвертого курса Тамарой Мельник) кричало, что без маскарадного костюма в зал попросту не пустят. Ну, в крайнем случае, без маски… Все пришло в движение. Все готовили себе туалеты, наспех приспосабливая для этого все, что попадалось под руку. Марина насчитала пять «Мальвин», две «Золушки», четыре цыганки… Это по разговорам. На деле все будет проще. А кем ей быть? У нее и тряпок тут нет, да и дома тоже…

Но помощь пришла неожиданно, совсем как Золушке. Добрую фею сыграла квартирная хозяйка.

- Что пригорюнилась, Маринка? – спросила она за день до праздника, глядя, как понуро ест овсянку ее юная квартирантка.

- Костюм на карнавал хочу, а взять негде. И надеть нечего, все обычное. А хотелось бы, чтоб не узнали, как в настоящем маскараде… – уныло протянула Марина.

- А ты знаешь, кажется, я смогу помочь твоему горю! – засмеялась женщина. – Только ты мастью не вышла: беленькая, а у меня есть платье в испанском стиле. Дочка танцевала когда-то, костюм остался. Есть даже кастаньеты и гребень, если найдем на антресолях. А мантилью – вон кружевная накидка на подушках, можешь взять.

Марина подскочила:

- И вы мне дадите?

- Дам, даже помогу нарядиться! Только таких рыжих испанок не бывает!

Платье было черное, узкое в талии, с пышными алыми оборками понизу и такими же на рукавах. Самое настоящее карнавальное платье. Марина отгладила его, подогнала на себя.

- Хорошо! Теперь давай сделаем высокую прическу и воткнем в нее гребень.

Хозяйка и сама забавлялась, наряжая Марину. После долгих примерок мантилью устроили из черной кружевной шали. Марина прошлась по комнате, постукивая кастаньетами, постепенно привыкая к ним.

- Розу, розу приколи к волосам!

Под хохот Марина выдернула из вазы пыльную искусственную розу и воткнула в волосы.

- Кончита! Лусия! Долорес! – смеялась хозяйка, глядя, как Марина «испанским шагом» кружит вокруг нее.

- Не! Я буду – Кармен. «У любви нравы дикой птицы!»… – заголосила Марина хабанеру.

- А что? У тебя и голос есть!

- А как же! Я же, так сказать, слегка музыкант! – сказала Марина. – И у меня через десять дней экзамен по музыкальной литературе, так что все эти «карменские» песенки я уже выучила. Я и сплясать могу. 

И она понеслась вскачь по комнате, пощелкивая кастаньетами.

- Ах, почему ты не брюнетка!

- И этому горю помочь можно… – задумчиво протянула Марина. – Вот только глаза?

- Глаза – проще всего. Вон капли остались, внучка недавно обследование у окулиста проходила. Закапай, и зрачки на весь глаз будут.

Марина не ответила. У нее уже созрел план.

Вечером из красного плюша и обрезков кружев она соорудила бархатную полумаску. Черное кружево внизу делало смутным очертание губ. А что? Могут и не узнать! Если говорить шепотом или грудным контральто. Марина потренировалась, смеясь. Вот только тембр голоса… Ну, она будет молчаливой цыганкой. Кармен в сцене гадания. 

 

 

 

 

                 ***

В этот предпраздничный день лекции были сокращены. В полдень их отпустили, зал готовили к «капустнику» и маскараду.

- Ты придешь? – спросили Марину.

Она опустила глаза:

- Я уезжаю сегодня домой.

- Что, и на капустник не останешься? Там четвертый курс такое готовит, хохот стоял до первого этажа, когда они репетировали!

Эх, деревенщина! Что с нее взять! Девчонки не могли понять, как это можно не остаться на вечер! Будут же танцы!

Марина не спорила. Да, она такая. Ей нужно ехать в свою деревню, и все тут. Даже Вадим презрительно пожал плечами: оставьте в покое эту дуру…

Марина покрутилась возле дежурной, дождавшись, пока зазвонит телефон. Тетя Валя встала из-за стола и пошла звать к телефону кого-то из преподавателей. Марина, воровато оглянувшись, сняла ключ со щитка. Этот класс был в самом конце коридора, и фортепиано там было разбитое, так что вряд ли он сегодня кому-то понадобится…

Затем все нужно было делать быстро. Она поспешила домой. Закрывшись в ванной, распустила свои длинные, до пояса, волосы. Жаль? Нет, не жаль: такие длинные ни к чему. Да и немного она отрежет, только подравняет. Ну, не до пояса будут. Зато расчесывать удобнее…

Пожалуй, три пакетика краски хватит… Нужно было больше отрезать. Она пыталась нанести краску щеточкой. Куда там! Эти джунгли так не покрасишь! Хорошо, что к краске прилагаются резиновые перчатки!

Она натянула резину на руки и стала обеими горстями наносить краску на волосы. Дело пошло быстрее. Все равно что шампунем мыть! Перчатки сразу стали угольно-черными, брызги летели во все стороны. Так, пожалуй, и негритянкой стать недолго… Мать умрет, узрев превращение своей светло-русой дочери в жгучую брюнетку!

Хорошая краска! Это из брюнетки блондинку трудно делать. А наоборот – проще простого! Пока она расчесала волосы, размазав равномерно краску, голова почернела. Она смотрела на себя и не узнавала. Никак не могла понять, идет ли ей этот цвет.

Зато она кардинально изменилась! А это – самое главное.

Через сорок минут волосы стали такими же, как и перчатки. Она еле отмыла руки, по локоть испачканные. Все оказалось гораздо дольше и сложнее. На «капустник» она уже не успевает.

Ну и черт с ним! Зато придет к самим танцам!

Тщательно спрятав волосы под шапочку, она вышла на улицу. Холодно! Не простудиться бы с влажными волосами в мороз! Но досушивать некогда.

В училище стоял веселый тарарам. Сновали феи, коты в сапогах,  дамы в декольтированных платьях, извлеченных непонятно откуда. Все были в масках, наивно полагая, что неузнаваемы.

- Маска, ты кто? – доносилось отовсюду с хохотом.

- Да ты че, я уже снял противогаз! – отзывались в ответ.

- Ой, Марина! – окликнули ее. – Передумала?

- Нет, я на минутку, – отозвалась она. – В классе книгу забыла. Нужно еще на автобус успеть.

К ней сразу потеряли интерес. Она шмыгнула в дальний класс и заперлась изнутри.

Издали доносились взрывы хохота: это начался спектакль. 

Марина лихорадочно достала платье и переоделась. Глаза, закапанные атропином, действительно, казались черными. Она густо положила тени, подкрасила ресницы. Странная! Непохожая на себя! Темная пудра цвета загара быстро превратила ее в смуглянку. Теперь губы! Они должны быть пунцовыми, под цвет оборки и розы!

Черт! А здорово! Блестящие волосы ложились крупными завитками. Только бы не растерять шпильки! Долго удержать эту массу волос будет сложно! Гребень довершил высокую прическу. Даже жаль прикрывать это великолепие «мантильей»!

Шум в коридорах усилился: это выносили из зала стулья, подготовляя его к танцам. Кто-то подергал двери.

- Слышь, а кто от тридцать первого ключ утащил? – закричал голос за дверью.

Паша с духового – узнала Марина. Вдали ответили:

- А я знаю? Упер кто-то еще утром, баба Валя с ног сбилась, искала!

Марина не шевелилась, едва сдерживая смех. Шаги затихли, заиграла музыка. Итак, маскарад начался.

Она приладила полумаску, спрятав завязки под волосами. Оглядела себя. Длинные серьги и блестящие бусы. Под кружевом маски угадывается изгиб ярких губ. Слишком густое кружево, сюда подошла бы паутинка… Но зато лица не видно. Глаза с расширенными зрачками блестят, и угадать их цвет невозможно в полумраке.

Она тихо выскользнула в коридор. Ключ надо спрятать, не носить же его с собой. И так на поясе кастаньеты и веер. Черт знает, как ими пользоваться… Ага, ключ можно спрятать за стульями у стенки. Вряд ли кто-то найдет его сегодня вечером.

Она пошла полутемным коридором, прислушиваясь к цокоту своих каблуков. Раскрыла веер. Драный веер, конечно, хоть бы совсем не разорвать…

У входа в зал стояли два «стража» в джинсах и  картонных латах и шлемах. И в масках. Лиса и заяц. Стасик-скрипач с третьего и Сережа-баянист со второго курса. Совершенно неузнаваемые.

- Е-мое! – сказал Заяц. – Это что ж такое?

- Ты с какого курса? – спросил Лис.

Марина тряхнула блестящими волосами и гордо прошла между ними.

В зале был полумрак. Мушкетеры, рыцари, монахи танцевали медленный танец с пастушками, куклами, феями.

- Вот это да! – услышала она позади себя и обернулась.

Юрий Владимирович. Преподаватель. Дежурит сегодня, чтоб эти самые феи дом не сожгли. А что? Хорошая работа для веселого молодого человека, почти не отличающегося от студентов!

- Не изволит ли сеньорита протанцевать со мной сегидилью?

Марина улыбнулась непривычно накрашенными губами (ох, и мерзкая на вкус помада!):

- Почему бы и нет?

Она положила ему руки на плечи. Сегидилью она, пожалуй, не смогла бы. А вот такое топтание под музыку – да сколько угодно! Она усмехнулась, вспомнив, как этот самый Юрий Владимирович проходил мимо нее, как мимо пустого места, хотя хорошенькую Ленку Зарецкую всегда узнавал…

- Сеньориту, наверное, зовут Карменситой? – шепнул он ей на ухо.

Она рассмеялась:

- А разве на маскараде в музыкальном училище подойдет другое имя? Ведь вы, музыканты, других испанских имен не знаете!

Он обиделся за все племя:

- Ну уж будто!.. А вы не наша студентка? Я вас не узнаю.

- Конечно, не ваша. Я с подругой пришла.

- Я так и понял. Всех наших я знаю наперечет!

- Да, чужак в ваш улей залетел.

- И где же сеньорита учится?.. Или уже работает?

Марина на минуту задумалась. А действительно, кто она? Что бы такое похлеще придумать?

- Хореографическое училище. Первый курс.

- Я так и понял, – глубокомысленно заметил он. – У вас легкая походка. Сразу чувствуется танцовщица. И танцуете хорошо.

Ага, понял ты, козел безрогий. У меня походка такая от рождения. Просто ноги так растут. Надо было сказать, что медсестра. Ты бы сразу заметил рентген в проницательных глазах! 

- Сеньор не представился, – сказала Марина.

- Да, в самом деле! Юрий, – шепнул он.

Ладно, Юрий. Через неделю я тебе это вспомню. Когда музлитературу сдавать будем… Ты же придешь ассистентом к нашей стерве…

- Фи, как прозаично! – вместо этого сказала она. – Я думала, что вас звать, как минимум, – Эскамильо…

Он оживился:

- А может, Хосе?

Не надейся. Мой «Хосе» вон там, в костюме мушкетера, с «Мальвиной» танцует…

- Нет, лучше  все-таки – Эскамильо… Хосе я уже не люблю…

Он расхохотался:

- Слушайте, для хореографички вы хорошо знаете оперу!

Она легонько шлепнула его сложенным веером по руке, благо танец уже кончился:

- Но-но! Не задавайтесь: есть еще новелла Мериме и наша танцевальная «Кармен-сюита». Так что свет клином не сошелся на вашем меццо-сопрано…

Она пошла по залу, покачивая бедрами. Оборки на юбке колыхались в такт ходьбе. Ее уже заметили. Не узнали. Слишком быстрым было превращение, никто не ждал…

Она прошла мимо Вадима, раскрыла и закрыла веер, глядя на него в упор. Он остановился на полуслове, обернувшись к ней. «Мальвина» – а может, «Пьеретта»? – досадливо обернулась тоже: это ей он не ответил, рассматривая Марину.

И где он достал такие сапоги на каблуках? Пряжки из двух разных брошек. Мамашины, небось. А что, у него руки и ноги маленькие, как у женщины. Он хрупкий, тонкий, из-за тонкости кажется высоким, хотя сейчас, на каблуках, она сравнялась с ним ростом… «Плащ мушкетера» в лучшие времена был женской голубой юбкой, теперь распоротой по бокам и украшенной бумажными крестами. Белая рубашка с кружевным воротником, кружево на «ботфортах»… Черт подери, а он солидно готовился! Ни в какое сравнение со всеми этими псами, картонными рыцарями и монахами в мешковине!

Заиграли быстрый танец, и она пошла в круг танцевать.

- Маска, кто ты? – кричали ей на ухо.

Она смеялась и не отвечала. Старалась держаться подальше от девчонок с их курса. Эти догадаются быстро…

Ее просили погадать, она протягивала руку за монетой. И правда, монеты ей давали – пятаки, завалявшиеся в студенческих карманах. Она наворожила всем смерть от любви и прятала монеты в вырез платья, смеясь и вырываясь из хватавших ее  рук.

Снова заиграли медленный танец, и откуда ни возьмись вынырнул Юрий.

- Гитана, куда же вы пропали? Поверьте, из всех здешних матадоров я самый привлекательный…

Ох и надоел ты мне! Особенно эти расспросы о хореографии и глубокомысленные замечания о ней же. Если бы узнал в ней студентку, так бы не старался. А так – чужая, вот хвост и распускает. А «Хосе» теперь с Золушкой пляшет. Очередь у них, что ли?

- Внимание, хозяева и гости карнавала! Сейчас проведем конкурс на лучший костюм! Победителям нужно подготовить какой-нибудь номер!

Вот тебе и раз! Это Толик Горбатюк в роли ведущего. Марина попятилась к стенке. Номер им еще!

Толпа радостно загалдела, предвкушая продолжение капустника.

- Жюри обсудило и выбрало победителей! – продолжал разрываться Толик. – Прошу на сцену господина в плаще мушкетера! – повернулся он в сторону Вадима.

Зал завопил от восторга. Вадим пожал плечами и под рев зала поднялся на сцену.

- А вот и господин кардинал! – продолжал ведущий.

На сцену вытолкнули Сашу Бондаренко в красной хламиде и кружевном воротничке с крестом на шее.

- Но лучший женский костюм жюри затрудняется определить!

- Одну минутку! – раздался недалеко от Марины голос Юрия Владимировича.

Она вжалась в стену. Начинается потеха на ее голову!

Толпа расступилась, Юрий Владимирович подошел к Марине, подал ей руку. Зал затих, потом начались перешептывания. Не угадали. И как угадать в этой уверенной Карменсите ту тихую девочку с русой косой?

Марина раскрыла веер, одновременно прикрываясь им, подала руку и пошла с ним к ступенькам сцены.

Как легко идти под восхищенными взглядами! Какой царственной может стать осанка от уверенности в себе! Разве это не он, звездный час? Так удивить это никогда ничему не удивляющееся училище – разве не мечта каждой?

Ох, нет. Зачем ей все училище? Хватило бы и одного человека…

- Представьтесь, господа! – предложил Толик, передавая микрофон Вадиму.

- Атос, – сказал тот.

- А разве не д’Артаньян? – удивился тот.

- Д’Артаньянов  у нас пруд пруди, – засмеялся Вадим. – Многие дальше первой страницы не доходят и не знают других имен.

Марина вздрогнула. Странно, почти то же она сказала в начале вечера своему «Эскамильо»…

- А вы, ваше преосвященство? – обратился Толик к «кардиналу».

Тот важно откашлялся:

- Покайся, сын мой, пока не поздно!

Толпа покатилась со смеху.

- А вы, сеньора, наверное, Кармен? – обратился Толик к Марине.

Зал затих, ожидая услышать ее голос.

- Наверное, – обреченно кивнула она.

- Это наша гостья, студентка хореографического училища, – влез не к месту Юрий Владимирович.

Марина обомлела: ну, все. Плясать придется.

- Ваш костюм признан самым лучшим! Поздравляем вас!

Толпа бешено захлопала.

- Ваш номер, очевидно, танец? – вежливо осведомился Толик.

Какой ты вежливый! А утром в троллейбусе мне на ногу наступил и не оглянулся даже…

- Что вы будете танцевать? – продолжал он.

- А что вы можете сыграть? – в тон ему спросила Марина.

- Да что угодно, – пожал плечами тот. – Эй, кто сыграет? – крикнул он в толпу.

Марина лихорадочно огляделась. Что же ей, черт возьми, делать? Она сроду не танцевала, а испанка с нее еще та… Хорошо, что кимоно не нашлось у хозяйки, а то вообще был бы конец света. А тут нужно просто покружиться под музыку, потопать, пощелкать кастаньетами, и, может, обойдется…

- Я сыграю, – вылез снова Юрий Владимирович. – А Тамара споет, – кивнул он крупной девице.

Марина вспомнила, что она по вокалу пела Цыганскую песню из «Кармен». Хреновато пела, но громко, бодро…

Ишь, Юра! Сыграет он! Вспомнил молодость, как студентом был, темы по музлитре учил… Теперь студентов добивает. Сам-то весь клавир напамять знает, и угораздило ее этой Кармен одеться…

Ну, все. Палачи на сцене. Юрочка за роялем, Тамара в позиции. Вадим сошел вниз, в зал. Там расступились, ждут. Давай, цыганка!

Юрий заиграл вступление, и она пошла вниз со сцены...

- Цыган веселая семья

  Шумит в таверне Лилас Пастиа,

  Гремят мониста и запястья,

  И бубны весело звенят…

Марина вскинула руки над головой и пошла по кругу. Нужно делать то, о чем поет Тамара. И делать уверенно.

Она нащупала кастаньеты. Черт, как ими правильно стучать? Дома получалось…

     – За песней песнь летит вперед,

       Она волнует и зовет,

       За парой вихрем мчится пара,

       В движеньи люди и гитары,

-      Угар растет сильнее, все растет!

И случилось чудо. Музыка проникла в кровь. Она понеслась, кружась, не думая, не анализируя. Каблучки сами отбивали такт, кастаньеты стучали, и что за дело, что не так, как в Севилье? Оборка юбки пламенем взметнулась вокруг ног. Гребень вылетел из волос, как снаряд, вся хитрая прическа разлетелась, «мантилья» осталась где-то за кругом. А волосы, черные, как ночь, волосы рассыпались по плечам волной.

      – Лепечет нежные слова,

        И тонкий стан обняв рукою,

        С красоткой пляшет молодою

        Цыган, весь страстию горя…

Она остановилась перед Вадимом, развернув плечи и уперев кулачки в бедра. Ноги сами выделывали что-то в такт музыке, да и невозможно было устоять на месте под такую музыку. Она вскинула руки над головой, и впервые у нее получился этот мелкий перестук кастаньет, как трель. И он пошел к ней в круг.

Она не знала, что они такое танцевали. Но он оказался достойным партнером, если учесть, что они оба не знали, как там танцуют хабанеру или хоту. Они кружили друг перед другом, а тела сами выделывали па, виденные когда-либо в испанских танцах. И это все не имело никакого значения: ведь здесь, в центре славянских земель,  никто из зрителей точно так же не знал, как они должны были плясать. Чувство ритма у обоих было превосходное, а что еще нужно для танца?

    – Сдержать порыва нету сил,

      Развею шаль мою над вами.

      Эй, не тронь ее: это пламя!

Умница Тамара! Сделала длинную фермату на этих словах. Или это Юра так вошел в роль? Но мгновение тишины всем показалось вечностью.

Они застыли. В сантиметре от ее губ были его губы. Пауза. Непредусмотренная в партитуре. Если бы он не поддержал ее за талию, ее бы просто снесло вихрем. Она увидела впервые так близко его глаза, и в них не было обычного насмешливого блеска…

И медленно, значительно допела Тамара последнюю фразу:

         – Или хочешь ты в огонь – со мной?

И снова шальной припев раскидал их в разные стороны. Толпа подпевала и хлопала в такт, и они закружились, как в вихре. Марина едва успела почувствовать завершающую фразу и вовремя эффектно остановилась, вскинув голову. Вадим тоже не сплоховал: опустился перед ней на одно колено точно с последним звуком.

Толпа завизжала, захлопала, сама заведенная музыкой не меньше их. Марина подняла руки к волосам и нащупала розу, чудом уцелевшую. Хорошо приколола, тремя заколками! Еле отодрав ее, картинно кинула ее Вадиму: держи, Хосе! 

Он, стервец, подыграл ей: прижал ее к тому месту на голубой юбке, где по всем расчетам должно было быть сердце, и неожиданно пропел фальцетом:

- Видишь, как свято сохраняю

  Цветок, что ты мне подарила…

Ага. Выучил начало арии Хосе на экзамен. Последнее слово – за ним.

Толпа весело загалдела, затопала. Вторая серия капустника удалась.

- Браво, браво! – надрывался Толик. – Вот что значит профессиональная танцовщица!

Да что он, издевается? Марина возмущенно оглянулась. Но нет, все хлопали ей, не узнавая. Да она и сама себя не узнавала.

Заиграли быстрый танец, и застоявшаяся толпа яростно рванула в круг. Марина незаметно выскользнула из зала.

В темном коридоре было прохладно. После такого выступления нужно тихо слинять, другого не остается… Но еще рано, уходить не хотелось.

Марина завернула в темный тупичок коридора и облокотилась о подоконник, выглянув на заснеженную улицу. Шаги сзади. Она обернулась.

- Я принес вам вашу мантилью и гребень, – перед ней стоял Вадим.

А ведь  правда, гребень уж точно нужно вернуть! Кастаньеты еще в руках, веер на поясе. А про гребень забыла!

- Спасибо, – тихо сказала она.

- Вы прекрасно танцевали! Вы такая гибкая, так чутко слушаетесь музыки, – сказал он серьезно.

Издевается? Не похоже. А вообще-то это все похоже на сон.

- Как вам публика? – зачем-то спросил он.

Она пожала плечами. Что он хотел сказать?

Потом он начал говорить, что пишет музыку, что хотел бы ей сыграть… Ей показалось, что он словно извиняется, что все здесь такие недостойные ее, но все-таки, не совсем же плохие? Вот он, например…

Марине стало смешно. Значит, он и правда считает ее заезжей столичной танцовщицей? Но это невозможно! Ведь не поголовно же они все дураки?

Ей не пришло в голову, что она очень красива сейчас, и эти загадочные черные глаза в прорезях маски… Водевиль, да и только!

- Снимите, пожалуйста, маску, – попросил он.

- Маски снимаются в конце вечера. А до этого еще далеко, – шепнула она.

- Идем!

Он потащил ее в открытый класс. Открыл рояль, сел. Она оперлась о крышку, и он заиграл.

Вот так обольщают неопытных девиц. Эти томные глаза, приглушенный голос, прочувственные стихи…

- Эту песню еще никто не слышал. Вы первая.

Ах, так? Надо бы запомнить. Потом проверим, первая ли…

Она небрежно поигрывала веером, но была внимательна. Это словно диктант по сольфеджио… Ничего особенно трудного. Им покруче мелодии диктуют. Но только бы не забыть…

- Мне очень нравится, как вы играете…

Он удовлетворенно улыбнулся и заиграл тот самый вальс Шопена.

Ага, уже выучил! Больше не ошибается в басах. Слов нет, хорошо играет, но она тоже – не хуже. Это он думает, что она хореографичка, поэтому так старается. Пианистке он бы не стал играть. Ха-ха, дурачок, разве ты меня не узнал?

А он, что, знал меня? Замечал когда-то? Говорил со мной, чтобы запомнить тембр моего голоса? Я ведь сижу далеко, молчу, слушаю и запоминаю. Это ты говоришь, говоришь, говоришь… Сам слушаешь себя. Вот и сейчас тебе не надо отвечать. Мое молчание тебя устраивает. Ты принимаешь его за восхищение.

Хотя – почему бы и нет? Оно уже поселилось во мне, восхищение…

Сколько мы тут? Нужно уходить в зал, а то снимет маску, и вся эта такая забавная игра окончится…

Он не отходил от нее все остальное время. Они танцевали, тесно прижавшись друг к другу, в гуще такой же пьяной весельем, как и они, толпе. Она молчала. Запоминала. Внимательно слушала. Это был совсем другой Вадим, не тот, которого знала вся группа. Сегодня он принадлежал ей.

- Внимание! Последний танец! Потом зажигается свет, и все снимают маски!

Да почти все уже давно их сняли: жарко. Да и что те маски, разве они что-то скрывают? Но ритуал есть ритуал.

Последний танец был веселым, с гиканьем, свистом. Налетел большой круг, и Вадим оказался в нем. Марина тихонько попятилась, вышла из круга, скользнула в толпе к дверям. Самое время Золушке исчезнуть: бьет двенадцать.

- Наконец-то!

Кто-то схватил ее за руку. Она досадливо вырвалась. Юрий Владимирович! Черт его принес!

- О Кармен, я вас искал! Вы были божественны! Какой бешеный темперамент! Уже пора и маску снять, а?

Она засмеялась.

- Все в свое время. А может, я страшилище,  и вы пожалеете, что увидели?

Он глупо улыбался и покачал головой.

- Ну, закрывайте глаза, я снимаю маску! Раз, два, три!

Он послушно закрыл глаза руками, и она вылетела в коридор, надеясь, что его преподавательское достоинство не позволит ему гнаться за ней.

Он догнал ее почти у самого класса, куда она готова была юркнуть. Длинный коридор был пуст.

- Это даже смешно! – обиженно сказал он. – Словно вы от меня убегаете.

- Смешно было бы, если бы я гналась за вами. А так – нормально. Уже поздно, и мне пора уходить.

Он остановился перед ней, загородив дорогу.

- Сними маску! Ну, хватит уже! Маскарад кончился. Мне хочется заглянуть в твое лицо.

Марина усмехнулась как можно пренебрежительнее:

- Не хочу. Останусь для вас незнакомкой – разве плохо? Я завтра уезжаю, и, похоже, мы больше не встретимся.

- Ну и не снимай! – вдруг весело согласился он. – Знаешь, ты так даже сексуальнее, когда губы едва угадываются.

Он обнял ее за талию и почти втолкнул в соседний класс. Там  вчера перегорела лампа, и вездесущий завхоз еще не успел ее заменить. Отсюда брали стулья для "капустника", да так и не заперли.

Они оказались в темноте, только полоса света из коридора падала на пол. Он легко поднял ее и усадил на стол.

- Какая ты!.. – шептал он, зарывшись губами в ее волосы у виска, а одна рука уже полезла под оборку юбки, нахальная, уверенная, умелая рука.

Она опешила от неожиданности. Вот тебе раз! Не ожидала от него такой прыти! И что теперь делать? Банально скулить и вырываться, как неопытная девочка (коей она и являлась)? Как это не шло к этой "карменной" маске, платью и манерам! При первом же писке он ее отпустит, не идиот же он, в конце концов! Дверь открыта, и хотя в темноте их рассмотреть трудно, сейчас сюда хлынет толпа. Так что успокойся, Карменсита, ничего он тебе не успеет сделать. Вот только ты не успеешь шмыгнуть в свой класс, когда Вадим бросится искать тебя после карнавала!

А рука свое дело знает! И Марине приходится отстраняться и делать вид, что на нее это не действует! Стоит только ему заметить, что она небезразлична, – от него не отцепишься! Наша сила – в нашей холодности.

- Может, вы меня посадите поудобнее? – со смешком спросила она, и нахальная рука замерла. – Я как-то на столах не привыкла…

- А как ты привыкла? – спросил он, и по его голосу она с радостью поняла, что выбрала правильный тон.

 Вот так и надо! Что девочка отказывает – в этом ничего для него обидного нет. Так и должно быть. Но если отказывает опытная женщина, которая с другими с легкостью идет на сближение, – вот это больно! Это почти оскорбление. Унижение "мужского достоинства". Хочу – но не с тобой. Не тебя. Не тебе…

- Я привыкла сама выбирать, где, когда и с кем.

- О да, танцоры не чета нам, музыкантам… Правда, что вы спите со своими партнерами по танцу?

- Неправда. Хотя, если он нравится – почему бы и нет? – протянула Марина, совершенно входя в роль "роковой женщины".

Наглая рука уже не пыталась пробраться в неизведанные глубины, а только легонько поглаживала ее ногу. Марина не отстранялась, усмехаясь как можно презрительнее.

- Как хорошо у тебя развиты мышцы ног, сразу чувствуешь, что обнимаешь танцовщицу…

Ну надо же! Почти светский разговор на столе! А он не теряет надежды! И надо сказать, нелегко сохранять спокойствие. Многим, наверное, не удавалось. Тем больнее будет отказ.

- Так когда же ты захочешь?

Она стряхнула его руки и спрыгнула со стола. Теперь они стояли в полосе света и она прекрасно видела его лицо.

А он ее – нет.

И ответила она, как Кармен в первой сцене:

- Быть может – завтра. А может – никогда.

Он не успел ответить. Она даже не поняла, догадался ли он, что она пародирует оперу.

- Юрий Владимирович!

В дверях показалась баба Валя. Они ее видели, а она их – нет. Он поспешно вышел, загораживая Марину собой, и увел техничку от класса.

- Пора закрывать, а они все никак не могут угомониться! – донесся до Марины ее голос.

- Ничего страшного. Сейчас разгоним.

Они ушли. Марина тихонько выглянула в коридор и пошла  к своему классу.

Как хорошо, что он на отшибе, что свет в этой части коридора не горит! Вот он, ключ! Открыла класс, закрылась и затаилась, не зажигая света.

Ее искали. Она слышала голоса. Дверь подергали.

- Слышь, а ты ту девушку не видел, что танцевала?

Вадим. Не найдешь, не спрашивай. Другой голос ответил:

- Нет. Как сквозь землю провалилась. Но входные двери заперты, еще никто не выходил. Никуда не денется.

Шаги удалились. Марина перевела дух и начала в темноте переодеваться.

Уже все ушли, и заспанная баба Валя собиралась закрывать, когда к ней подошла девушка в скромном пальтишке с сумкой в руках.

- Тетя Валя, вот ключ. Он на полу в коридоре валялся.

- Ой, нашелся! Спасибо. А ты чего тут? Все уже ушли.

- И я иду. Переодевалась после маскарада.

- А… А я тебя не видела!

Марина тихо рассмеялась:

- Тетя Валя, так это же маскарад! Я хорошо замаскировалась!

 

 

Круиз-4

 

 

Первый экзамен на зимней сессии – фортепиано.

Марина пришла в училище пораньше – разыграться. Все сидели по классам, спешно доучивая, повторяя, настраиваясь. На Марину не обратили внимания. Вернее, обратили, но мало:

- О, ты перекрасилась? А тебе не очень… Твой цвет был лучше.

Марина стянула волосы в тугой узел, и их новый цвет не так уж бросался в глаза. Во всяком случае, Вадим ничего не заметил. Даже не посмотрел в ее сторону…

Потом был нервный тик под дверями зала, нетвердая подходка к роялю и двадцать минут стресса. А потом сразу становилось хорошо…

Потом они все сидели в большом классе и ждали, когда комиссия решит, что кому поставить. Все уже успокоились, весело трепались и смеялись. Марина тихо сидела в сторонке. Вадим был окружен первыми, вторыми и третьими красавицами. "Четвертые" и "пятые" не смели приблизиться к славному рыцарю и с завистью прислушивались к их болтовне.

Марина подошла к инструменту и одним пальцем стала наигрывать песню, которую он ей так прочувственно пел в новогодний вечер. Вадим не повернулся, продолжая разговаривать сразу с тремя.

Неужели она не так запомнила мелодию? Как там было?.. Марина попробовала еще раз, и он обернулся. Она заиграла увереннее, и он встал, удивленный. Похоже, он  правда еще не успел никому это сыграть! Марина усмехнулась: мелодия так себе. Средней банальности.

Вадим, не отвечая на зазывные реплики девиц, подошел к ней и словно только сейчас разглядел. Она глаз не подняла. Перешла на тот самый вальс, которым он пытался прельстить "танцовщицу"… с теми же замедлениями, которые делал он… Нужно быть дураком, чтобы не догадаться!

- В зал! Комиссия вышла, сейчас оценки объявлять будут! – крикнули из коридора, и толпа бросилась вон из класса. Марина осталась на месте, и он тоже. Когда они остались одни, она вытащила шпильки из волос, и они пышной черной волной упали на плечи. Как тогда.

Она не смотрела на него. Ее пальцы ловко бегали по клавишам.

…Когда Ленка Зарецкая, с которой он уже сговорился идти в кафе после экзамена, открыла дверь, они отчаянно целовались у окна.

- А чего вы не пошли в зал?.. Вам по пятерке, вы знаете?

Вадим с трудом оторвался от Марининых губ:

- Сделай одолжение, исчезни!

 

Экзамен по музыкальной литературе был через четыре дня. Марина его не боялась. Она вообще не боялась экзаменов, учеба давалась ей легко. Будь она понахальней – давно была бы первой ученицей. Но она молчала, отвечая только тогда, когда без этого нельзя было обойтись, и только ко второму курсу преподаватели начали догадываться, что эта девочка кое-что знает, и даже неплохо…

Юрий Владимирович, конечно же, явился на экзамен. Будет сидеть с ехидным видом, вставлять замечания, задавать каверзные вопросы… Многие помрачнели, увидев его.

Марина вытащила билет. Подумаешь, какие трудности! Бетховен! Сколько она переиграла его сонат – так, для интереса. Не по программе. Села, быстро написала короткий план ответа и огляделась по сторонам.

Сзади мучалась Нинка, делая Марине знаки. Марина написала ей ответ, передала незаметно, и она радостно начала переписывать.

Когда пришла ее очередь отвечать, она бодро начала читать со своего листка. Марина узнавала свои фразы и посмеивалась.

- Разрешите? – Юрий Владимирович потянулся за Нинкиным листком.

Та с готовностью отдала и замолчала. Он одобрительно кивнул, прочитав. Нинка расцвела.

- Вы продолжайте, пожалуйста, – сказал он ей, но листик не отдал.

Нинка промямлила пару фраз и остановилась. Она совершенно не запомнила то, что переписала.

- Не стесняйтесь! – ехидно  сказал он. – У вас ведь все тут написано совершенно верно.

 Нинка молчала, опустив голову. Она уже поняла, что за этим последует.

- Девушка от волнения все забыла, переписывая со шпаргалки, – нежно проворковал он. – Мария Александровна, вы не возражаете, если она придет на экзамен позже… эдак через пару недель?

Мария Александровна преподавала первый год. Она спорить не посмела и кивнула в знак согласия. Нинка угрюмо сгребла со стола свою зачетку и вышла.

Группа обомлела: переэкзаменовки были редки. Вот не повезло Нинке! А все этот зануда!.. "Маруся" поставила бы троечку. Хотя почему троечку! Нинка же так удачно списала!

Марина смяла в кармане свою маскарадную маску, которую взяла "на счастье". Ее жест не ускользнул от Юрия Владимировича.

- А у вас что в кармане? Не будете ли так любезны показать мне?

Проклятые столы! Руки под ними видны. Шпаргалку положить негде.

Марина покачала головой:

- У меня в кармане ничего нет интересного.

- Да неужели? Когда вы вошли, я сразу обратил внимание. У вас рука из кармана не вылезает, мне отсюда прекрасно видно. Дайте мне сами этот предмет.

- Марина все хорошо знает, у нее не может быть… – робко вступилась Мария Александровна за свою ученицу.

Но он уже вошел в роль.

- Дайте!

- Юрий Владимирович, я не пользуюсь "запрещенной литературой". Могу взять другой билет, – с усмешкой сказала Марина.

Он вскочил и подошел к ней. Марина тоже встала. Он властно протянул руку.

Пожав плечами, она  медленно протянула ему скомканную ткань. Он жадно развернул ее и застыл.

Тоненький бархат с прорезями для глаз, кусочек кружева снизу…  

Ей доставило удовольствие его оцепенение. Как тупо он уставился на злосчастную маску! Пауза затянулась, никто ничего понять не может.

Эй, очнись! Долго же ты соображаешь!

- Извините, – бросил он и вышел из класса.

Марина была уверена, что он больше не появится, и многих спасла ее выходка.

- А что там было? – спросили ее.

Марина сверкнула смеющимися глазами в сторону юной преподавательницы, изумленной не меньше ее студенток, и не ответила...

Не объяснять же группе, что он увидел призрак?

 

Потом была бешеная любовь. Они с Вадимом виделись каждый день на занятиях, но не подходили друг к другу, не афишируя свои отношения. Девчонки, конечно, знали, что он заинтересовался Мариной, но, не видя продолжения, решили, что это был минутный интерес. Все так же вокруг Вадима собирался кружок смеющихся красавиц, все так же Марина сидела в стороне, но проницательный наблюдатель заметил бы, каким бесшабашным становился Вадим, стоило появиться этой тихой девочке. И какими насмешливыми взглядами обменивались они. И как он проверял каждую ее реакцию, каждый взгляд, брошенный не на него.

А вечерами он приходил к ней. Хозяйка улыбалась, открывая ему дверь. Значит, это и есть виновник ее превращения в жгучую брюнетку? Марина улыбалась, не отрицая.

Кстати, краска оказалась паршивой, и волосы у Марины вскоре слиняли, приобретя тускло-каштановый оттенок. Весной, рассматривая себя в зеркале, она приняла решение от них избавиться. Короткая стрижка на удивление оказалась ей к лицу, и больше никогда она не вернулась к длинным волосам. Вот с тех самых пор, с той волшебной весны первой любви.

А потом она чуть не вышла за него замуж…

Нет, не так. Это он едва не женился на ней. Об этом стоит рассказать особо.

Их отношения развивались так стремительно, что женитьба на ней естественно вытекала из этого. Они строили планы, словно все было решено, хотя он ни разу не сказал прямо об этом. Да и зачем? Все было и так понятно. Но когда он потащил ее к себе домой "познакомиться с родителями", Марина почувствовала смутную тревогу.

Она отказывалась, как могла, но однажды ему удалось ее уговорить.

Когда он открыл ключом дверь – никого еще не было дома.

- Заходи! Мама придет через час. Рассмотри пока наши хоромы.

"Хоромы" оказались двумя жалкими смежными комнатами, разделенными фанерной дверью. Все было как у всех – мебель, музыкальный центр, фортепиано, – только тесно. Как здесь можно жить втроем – удивилась Марина. Они посидели в креслах, потом немного полежали на диване. Потом Вадим пошел на кухню "сварить кофе". Марина кофе варить не умела и преисполнилась уважением к своему аристократическому другу.

Он нервничал – Марина видела это совершенно отчетливо. А зачем звал? Она пошла к нему на кухню, чтобы постигнуть "тайны кофейного искусства". Он мрачно стоял и ждал, пока закипит вода в блестящей посудине для варки кофе с мудреным названием. Рядом на столе стояли две крохотные кофейные чашечки.

- Что с тобой? – спросила она.

Он не ответил.

Вода закипела, он потушил газ. Марина с простодушным удивлением следила за ним. А где же кофе?

А кофе был в шкафчике, растворимый, в жестянке с красочной наклейкой. Он насыпал по ложечке в чашки, залил кипятком из этой самой кофейной посудины и с важным видом протянул одну Марине.

Она едва сдержала смех.

Наверное, это было первое предупреждение. Первое презрение к нему. Первое разочарование. Эта "чашечка кофе" приоткрыла ей другого, настоящего Вадима, каким она его никогда не видела.

Впрочем, и другие открытия не заставили себя ждать. Когда в двери повернулся ключ, его словно подменили. Он вскочил с кресла, на котором они сидели вдвоем, и бросился в прихожую. Оттуда донесся приглушенный шепоток. Это пришла мать.

Марина выпрямилась в кресле. Ей стало не по себе. Как себя держать, когда она войдет?

Но "она" не вошла. Она сняла пальто и пошла на кухню. Вадим пошел за ней и закрыл за собою дверь.

Переговоры продолжались минут десять, не меньше. Марина за это время успела пройти все стадии смятения. Потом смятение сменилось иронией. Потом в этих затянувшихся переговорах она почувствовала оскорбление. И когда она встала, чтобы уйти,  в комнату вошел донельзя смущенный Вадим.

- Понимаешь, мама очень устала. Был тяжелый день, – промямлил он.

Марина почувствовала, что в ней умерло то, что она считала "любовью".

- Я понимаю. Мне пора идти.

Он облегченно вздохнул, и они пошли к дверям. Он торопливо подал ей пальто, и она с гадливостью поняла, что он благодарен ей за столь быстрый уход. А чего он ждал, в конце концов!? Что она будет терпеливо ожидать, пока мамаша соизволит выйти из кухни?! А что, это идея! Нахально сидеть в комнате  и заставить ее сидеть на крохотной кухоньке, только что вернувшуюся с работы и очень усталую! Кто кого пересидит. Она бы пересидела. Заставила бы маман выйти из своего убежища. Повеселилась бы вовсю, наблюдая  эту сцену!

 Но для этого она еще слишком любила Вадима. В тот вечер – еще любила. И почувствовала боль, а не потеху…

Дверь кухоньки, пока он одевал ее, незаметно приоткрылась, и Марина поняла, что ее исподтишка разглядывают со жгучим любопытством. Она сделала шаг по направлению к кухне и поймала ее взгляд.

- Добрый вечер! – сказала Марина, и той пришлось выйти к ним.

- Добрый вечер! Вы уже уходите?

Приятный у нее голос. Странно. А должен бы быть противный и скрипучий. Как взгляд. Какая наглость – "вы уже уходите"! Как будто не было этих  переговоров с сыном! Наверняка сказала ему: "Убери ее отсюда!" Недаром у него такой побитый вид – и это у такого уверенного в себе Вадима!

- Да, мне уже пора, – улыбнулась Марина, и с радостью убедилась, что голос у нее не дрожит.

Маман лучезарно улыбнулась в ответ, потом перевела глаза на сына и взгляд ее окаменел:

- А ты куда?

Сказано жестко, без улыбки.

- Проводить Мариночку, – заблеял он.

Она свирепо сдвинула брови.

- Не надо, я дойду сама!

Марина молилась в душе, чтобы он не пошел. Чтобы уже насовсем, сполна. Навсегда – и без сожалений. Но какие-то остатки гордости у него еще были.

- Я провожу тебя, – сказал он почти твердо, и маман не нашлась что ответить.

Они вышли на улицу.

- Мариша, подожди, я забыл ключ, – сказал он и бросился назад в квартиру.

Марина даже не расстроилась – ей стало смешно. Она пошла по темной улице к остановке автобуса.

На полпути он ее догнал.

- Знаешь, я сегодня тебя не поеду провожать. Посажу на автобус, а ты сама доедешь, ладно?

- Конечно! – лучезарно улыбнулась она.

- Ты не сердишься? – заглянул он ей в глаза.

 Она хотела теперь одного: чтобы он поскорее ушел к своей мамочке. Показать обиду – еще начнет выяснять отношения. Только не сейчас!

- Что ты! Конечно, нет! – как можно дружелюбнее сказала она. – А вот и мой автобус!

Она помахала ему рукой. Автобус отъехал, и ей понадобилось все ее мужество, чтобы не расплакаться от унижения.

 

Она стояла на задней площадке, вглядываясь в свое отражение в темном стекле. Автобус был полупустой, и рядом с ней никто не стоял. Она видела свои глаза, огромные и блестящие, и они казались ей удивительно красивыми. Она хотела любоваться ими, но не получалось, прошедший вечер не давал. Она хотела думать только о том, что с такими глазами еще не все потеряно, что на свете много других людей, которые заметят их, что на Вадиме свет клином не сошелся. Но не могла. Чувствовала себя растоптанной. Уничтоженной. Болела гордость – не любовь. Любовь молчала скромно: в самом деле, как можно его любить после этого?! Стыдно вспомнить. А гордость кричала: и ты еще смеешь думать о нем?!

Надо выходить. Марина повернулась к выходу, и парень, сидящий на заднем сидении лицом к Марине, поспешно встал и тоже пошел к двери. Он вышел  первым и подал ей руку, и только теперь Марина заметила, что это человек, а не просто темный силуэт.

- Спасибо, – машинально сказала она, сходя.

- Я тебя провожу, – он зашагал с ней рядом. – Расстроенным девушкам лучше не ходить одним по темным улицам.

Марина от изумления приостановилась: какой нахал!

- Идем, не стесняйся, – ухмыльнулся он. – Далеко живешь?

- Я сама дойду.

- Да не бойся! Я не собираюсь к тебе приставать. Просто мне в ту же сторону, да и поздно уже.

- А… Ну, тогда иди. Улица – не моя собственность.

Они зашагали рядом. И правда, было уже темно и неуютно, хотя час не такой уж поздний. Навстречу  шла шумная компания подвыпивших парней, веселый говор, пересыпанный матами, оглашал тихую улочку. Парень взял Марину под руку и отвел к обочине, заслонив собой. Марина была почти благодарна ему. Компания прошла мимо, оставив за собой шлейф перегара.

- Видишь, сколько уродов шатается! Кто знает, что им взбредет в голову при виде одинокой девушки: сделать ничего не сделают, но напугают или гадостей наговорят… Ты идешь с работы?

- Нет. Я учусь еще.

- Где?

- В музыкальном.

- Молодец! А на чем играешь?

Марина улыбнулась: какой настырный! Уже и разговорил ее!

- Такое большое, черное, с белыми полосками.

- А, знаю. Как стол?

- Не всегда. Иногда как небольшой шкафчик…

- А курс какой?

- Последний.

- Хорошо тебе! Скоро окончишь. А потом?

Марина пожала плечами:

- Уеду отсюда.

- А вот это уже плохо… Ну, ничего. Еще ведь не завтра уедешь, правда?

Они подошли к ее дому.

- Ну, я пришла. Спасибо за компанию.

- Ну, до свидания.

Она поднялась по ступенькам. Он не сделал ни малейшей попытки удержать ее. Стоял и смотрел вслед. Странный какой-то!

- А чего провожал? – крикнула она, открывая дверь подъезда.

- Понравилась, – сказал он так просто и естественно, что она не нашлась что ответить. Пока думала, он повернулся и пошел прочь.

 

А на следующий день было воскресенье. Она ждала, что Вадим придет или позвонит. Наутро происшедшее показалось дурным сном, неспособным зачеркнуть их отношения. Глупость какая! Ну, растерялась женщина! Он ее уговорит. Не может же он порвать с Мариной! А как они будут жить без их свиданий, разговоров, объятий и игры в четыре руки?

Но часы бежали, а он не приходил.

Тогда она позвонила ему, хотя раньше никогда этого не делала из гордости: как это, первой звонить парню?

Он сразу снял трубку, и по тону его голоса она поняла, что вчерашнее ей не приснилось. Голос был настолько чужой, что Марина бросила трубку. Она заметалась по комнате.

Телефон зазвонил снова, и Марина бросилась к нему.

- Да? – крикнула она, и в этом "да?" было все: любовь, нетерпение, мука и радость.

- Марина, не надо бросать трубку, – ответил его надменный голос, и она едва совладала с собой.

- Я тебе не звонила, – солгала она так уверенно, что он поверил и сбавил тон.

- Тогда прости.

- Как дела?

- Все так же. До свидания.

- Пока.

Она застыла. Трубка в руке рыдала короткими гудками.

Боль поднялась в ней волной, достигла апогея и вдруг пропала. Словно что-то лопнуло и схлынуло. Покой и опустошение. Усталость. Она доплелась до дивана и упала ничком.

Когда она подняла голову – в комнате было темно. Может, она спала? Может, уснула посреди слез и мыслей?

Рука затекла, и она едва смогла выпрямить ее. Но в голове было пусто и светло. И отчетливо прозвучал голос: никогда.

Никогда он не сможет переступить через ту женщину. А Марину он любит! Но ту – еще и боится. Его поставили перед выбором, и он выбрал  не Марину. И в этом – ее счастье. Ибо всегда между ними стояла бы она – его мать. И кого бы он ни выбрал, она все так же незыблемо будет стоять между сыном и его женщиной. Потому что ее воля сильнее, чем его. И как бы ни сильна оказалась его женщина – ей всю жизнь придется бороться за него.

 А Марину сия чаша минула.

И спокойно, отрешенно она увидела его, лишенного ореола, который давала ему любовь: слабого, хвастливого, избалованного маменькина сынка, тщившегося казаться сильным и умным. Что нетрудно среди их девчачьего царства. И она, Марина, тоже попалась на эту удочку. Стыд и позор ей. А ведь она сразу разгадала его! А потом этот вальс Шопена… Это Шопен сбил ее с толку!

Она лежала в темноте и прислушивалась к тихим шорохам. Это уходила ее любовь.

 

А наутро он подошел к ней в училище, виноватый и несчастный. И она подумала, как же были они предусмотрительны, что держали в тайне свои отношения все эти  годы! Она ответила что-то банальное, как и должна ответить обычная знакомая. Отвела глаза, с радостью ощущая, что шаги уходящей любви ей вчера не привиделись. Она таки ушла!

 А у него – нет. У него вернулась. И ему плохо. И он не хочет отказываться от нее. Но боится. И говорит, что придет к ней днем, потому что вечером занят.

Ясно. Домашний арест. Полная конспирация. Уход в подполье. Значит, выходные и вечера дома, чтобы мама успокоилась…

Что он там бормочет? Найти квартиру для встреч? «Дневных?» – уточнила, смеясь, Марина. Он кивнул.

Ага. Значит, брать он не отказывается. Он отказывается давать. На что он надеялся, приводя ее к себе? Что мама, увидев ее, влюбится в нее так же, как и он, и разрешит жениться? А он еще хуже, чем она вчера о нем думала!

Марина смерила его гадливым взглядом и отошла. Поистине, о чем жалеть? Она легко отделалась! Трус, подлец, предатель. Гражданский брак – втайне от мамы? Да за кого он ее принимает? Ведь если мама застанет их в постели, у него обморок будет от испуга!

А у нее – никакой гарантии, что он не отступится от нее в трудную минуту. Даже уверенность, что отступится. Продаст, убежит, как бы высокопарно и убедительно ни уговаривал сейчас.

Она отшатнулась от него. Он вспыхнул и надулся. И тут же, на глазах у Марины, начал шутить с кем-то из первокурсниц. Но Марину это даже утешило: укрепило в принятом решении.

Так и пошло. Он перестал замечать Марину. Но когда она входила, из кожи лез, чтобы казаться уверенным и великолепным. Марина молча посмеивалась, иногда позволяя себе  едкое замечание, после которого ему хотелось придушить ее. А может, и нет. Но руки у него дрожали, когда его попросили передать ей книгу…

А через неделю, когда они все толпой спускались с лестницы после последней лекции, навстречу Марине поднялся блестящий летчик, сидевший на стуле возле дежурной и приятельски болтавший с ней:

- Алло! Что ж ты не сказала, что у тебя сегодня четыре пары? Я жду тебя уже целый час!  

Марина с трудом узнала в нем того вечернего попутчика.

Сзади стояла с открытыми ртами вся группа с Вадимом во главе.

- Извини, я забыла! – рассмеялась Марина, поддержав его тон. – Бедненький, ты не умер от скуки?

- Что ты! – он взял ее под руку. – Валентина Николаевна меня здорово развлекала все это время.

Баба Валя растроганно закивала в ответ. Он повел ее к выходу, а застывшая толпа так и осталась стоять с открытыми ртами.

И самый раскрытый был – подумала Марина – у Вадима…

 

Они вышли на весеннюю улицу.

- Как хоть тебя зовут? – спросил он.

- Марина. А тебя?

- Меня – Максим. Я боялся, что не застану тебя.

Марина пожала плечами.

- Мог бы и не застать! И как ты рассчитывал отыскать меня в нашем курятнике?

Он рассмеялся:

- Логика и терпение. Я прихожу не в первый раз. Но сегодня я тебя выследил. Понимаешь, я скоро уезжаю, и хочу, чтобы ты поехала со мной.

Марина остановилась. Сумасшедший какой-то!

- Я приезжал в отпуск к матери. Я сейчас работаю в Ашхабаде – попал по распределению, после летной академии. Через две недели мне пора уезжать. Если мы подойдем друг другу, то поженимся, и ты потом приедешь ко мне.

- А если не "подойдем"? – ехидно спросила Марина.

Он проигнорировал насмешку:

- Если не подойдем – не приедешь. Все так просто. Это и надо выяснить. И времени мало: две недели.

- А твоя мама? – спросила Марина, наученная горьким опытом.

- А что мама? Если ты мне подходишь – при чем тут мама? Она будет рада. Мне двадцать пять, что же, мне у мамы спрашивать, на ком жениться? Ты что, девочка?

 

Наверное, это были ключевые слова. Он сказал их.

Две недели они не расставались. Он был полною противоположностью Вадиму. Немногословен. Не слишком начитан. С ним не получались те интеллектуально-демагогические разговоры ни о чем, какими блистал Вадим. Был логичен, трезв, уверен в себе. Марина с ним держала себя свободно и естественно. Ничего подобного раньше не было. Не стремилась выглядеть лучше, чем была. Позволяла себе не красить глаза и прочие части физиономии. Он ничего, выдержал. А перед отъездом привел ее к своей матери.

- Мама, это Марина. Мы решили пожениться. Она оканчивает музыкальное училище, живет на квартире. Может, лучше пусть поживет у нас? Зачем моей будущей жене жить у чужих людей?

Марина опешила. Они это не оговаривали! Они еще не совсем договорились, нужно ли им быть вместе, а он рубит с плеча!

- Конечно, так будет лучше, если вы все решили, – ответила женщина, ласково поглядев на Марину.

 

Потом он уехал, оставив Марину в великом смятении. Она еще ничего не поняла, ни на что не согласилась, но он вел себя так, словно она дала согласие. Вопреки уговорам, она осталась на старой квартире, но навещала его мать, когда приходило письмо от него. Письма были короткие, без ошибок, но и без пространных уверений в любви и описаний местности.

И получилось так, что Марине просто было некуда деваться: направление на работу она получила в свою родную школу в райцентре, и жить предстояло с матерью,  сестрой и отчимом в крохотном домишке. И замужество старшей дочери было всем на руку. Она сама устраивала свою жизнь, освобождая всех от ответственности за нее. Поэтому ее никто не отговаривал выходить в такой спешке замуж.

Впрочем, почему в спешке? У нее было несколько месяцев на размышления.

А размышления были мучительны: оказалось, она плохо помнит лицо своего жениха, почти не знает его и не может разобраться в своих чувствах: от симпатии еще слишком далеко до любви. Она до самого конца не была уверена, чего же ей хочется сильнее: замуж за него или никогда больше его не видеть.

Вадим затаился, не делал попыток сблизиться, но неотступно наблюдал за ней. Вся группа знала, что она выходит замуж за летчика, ей завидовали, и никому не приходило в голову, какие сомнения разрывают ее на части.

А после выпускных экзаменов прилетел Максим, расписался с ней и увез ее в Ашхабад…

 

                      *   *   *

 

Когда не можешь уснуть – ночи нет конца.

Марина осторожно отодвинулась на край, чтобы не разбудить мужа. Ночь воспоминаний! Ворошить давно забытое мучительно.

Вот и все, что у нее было в жизни! Вот эти двое – вкрадчивый мерзавчик Вадим и эта глыба молчания – ее муж. Еще кто? По мелочам: то одному, то другому нравилась ее улыбка, ее соломенная грива густых волос…

Многим нравилась. Но ни с кем не сошлась: не было вкуса к таким вещам. Не позволяла себе. А может, просто не нашлось такого, с кем захотелось «запутаться в паутине»? О, кто бы смог сплести такие путы, куда бы ей хотелось угодить?

Никто не смог.

Может, она просто глупая верная жена? Не пользовалась молодостью и возможностями?

Марина уткнулась  лицом в подушку. А сегодня что ее удержало? Подумаешь, унижение! Подумаешь, гордость! Ведь ей жить осталось всего ничего, при чем тут гордость? Почему бы не позволить себе приключение?

Ох, Марина, признайся! Ведь на дне что-то осталось! Всякий раз, когда ты его встречала, – как удар тока! Любви, или того, что зовут любовью и нежностью, не было. Но не было и безразличия. Хотелось унизить его, растоптать, подчинить. И подчиниться ему. Прикоснуться снова к нему. И что в нем такого? Скорее всего – ничего. Просто давняя память тела. Первая страсть. Первое пробуждение. Или первая рана, незаживающая, когда боль или страсть – не разберешь?

Позвонить ему… Согласиться увлечь себя в ту квартиру. Чтобы, наконец, исполнилось давно ожидаемое, несбывшееся, и оттого остро желаемое, с гнилым привкусом запретного плода…

Его руки… слабые, ненадежные…  его губы… подлые, лживые…

Не смог он ее забыть. И не сможет. Ибо такого совпадения больше не бывает. С ней у него был шанс. Для других он – до первого разоблачения. До первого предательства. А ведь есть в нем и тонкость, и ум, и понимание. Только что это значит в сравнении с его непрочностью, слабостью, эгоизмом?

Для мужа – не годится. А для любовника – в самый раз.

 

Марина перевернулась на другой бок. Когда же эта ночь кончится?!

Для любовника – годится. Только она, Марина, для любовницы непригодна. Что-то ее всегда останавливало. Гадливость какая-то… стыд?.. ущемление гордости? Какая глупость! Человек – такое же животное, когда дело касается инстинктов. Так почему же нет?!

Потому, что был Вовка.

Потому, что у Вовки был отец.

Потому, что когда мать изменяет отцу – ребенок несчастен. И не говорите, что это не чувствуется!

 

Разве это мало – семья? У нее есть семья: кот, сын и муж. А если сюда еще затешется Вадим – кому-то места не хватит. И пострадают все, даже если это будет место кота…

Марина встала и вышла на кухню. Кот увязался за ней: авось покормит? Марина взяла его на руки и села у темного окна. Знакомое мерзкое ощущение. Все-таки она больна. Что-то не так, врач прав. А не совершить ли напоследок глупость? А не унести ли с собой в небытие воспоминание о его руках и губах?

По полу зашлепали босые ноги: Вовка.

- Мам, ты тут?

Она прижала к себе сонного сына. Он обнял ручонкой и ее, и кота у нее на руках.

Ох, нет. Вадиму не протиснуться в это объятие. Мало времени осталось? Тем более жаль тратить его на чужих мерзавцев. Целовать оскверненными губами этот чистый лобик? Придумывать ложь, оправдывая украденные у ребенка часы для мужчины – часы, которым нет цены, которых осталось так мало?  

Впрочем, это кому как.

Если важнее мужчина – тогда вперед!..

- Мам, идем спать!

- Иду, мой родной…

 

 

                  *   *   *

 

Женщина была гораздо старше Марины. А мальчишка – такой же, как Вовка. Значит, поздний. Поздние дети, говорят, самые любимые… Марина знала, что есть еще старшая, замужняя дочь. А мальчик был хороший. Спокойный, послушный. Музыкальный. Рвения особого в нем не было, но не было и отвращения: музыка давалась ему легко. Впрочем, эта легкость была кажущейся: если ему укажут самый короткий путь – тогда легко. А если искать этот путь самому, продираясь сквозь дебри нот, тогда сонаты и менуэты – это джунгли, нехоженые леса, где до последнего такта и добраться невозможно. Марина указывала ему чуть заметную тропку, и чаща расступалась, и оказывалось, что эта фраза только чуть-чуть отличается от соседней, а вместе они – это уже полдороги пройдено. И все оказывалось не таким уж страшным и непонятным.

- А для чего же тогда я? – спрашивала Марина. – Если бы ты мог сам научиться – учительница была бы тебе не нужна. А сегодня мы остановимся здесь. Ты повторишь дома, и не заметишь, как выучил.

Он кивал в ответ. Чаще – не выучивал. Но через несколько уроков все-таки запоминал, и тогда дома дела шли лучше: играть выученное доставляло удовольствие. Обманом, лаской, похвалой, реже – строгим выговором, чаще – превращая урок в игру "на спор" (Спорим, за четыре раза не запомнишь этот отрывок? – Да я уже запомнил! – Не верю, докажи!), она добивалась от него многого. И это преодоление было ценно. Она раздувала огонек интереса к звукам, как могла. Задуть – просто. Достаточно накричать, поставить двойку, задать слишком много непосильного и потребовать выполнения – и он сломается. Уйдет. Потом будет жалеть, что научился так мало. Они все потом жалеют, это желание играть приходит позже, когда время упущено.

А сейчас, когда ему восемь, ему больше хочется играть в футбол. И так много надо, чтобы он с удовольствием сел и выучил…

- Мы пришли сказать вам, что Олег больше ходить не будет, – начала женщина. – Сам он интереса не проявляет, а заставлять насильно я не хочу. Я сильно нервничаю.

Марина вздохнула: вот оно и пришло. Мальчик сидел с затравленным видом.

- Интерес приходит тогда, когда выучено и появляется умение. Тогда  становится легко, и поэтому нравится.

- Он плохо играет.

Какой категоричный тон! Мальчишка понуро опустил голову.

- Он играет неуверенно, потому что мало учит. Потому что он не думает наперед, не собран, он вообще рассеянный. Но это постепенно пройдет. Он выучивает в срок то, что ему положено выучить.

Если бы ты знала, как трудно заставить полюбить преодолевать трудности! С этим не рождаются – этому нужно учить. Но преодолевать – во имя чего?

Во имя той красивой музыки, которая зазвучит, когда все выучено. У мальчика хороший слух, он не может не полюбить ее.

- Если он ходит в школу и я плачу за обучение – он должен играть хорошо. А он хорошо не играет. К нам пришла знакомая с девочкой, она тоже ходит на музыку, так та девочка ни разу не сбилась, а Олег все время ошибался. Опозорил меня только.

- Та девочка, возможно, больше него сидит за инструментом.

- Вот и я это говорю! Я с ним села, чтобы он при мне позанимался, так он на каждом шагу останавливается! Сколько нервов это мне стоило! Валидол пила! А он расплакался и отказался ходить в школу. Что я могу сделать? Убить его, что ли?

Марина чуть не застонала от огорчения. Все хрупкое здание, возводимое ею за эти два года, рухнуло в один момент! Она представила, как проходил этот «урок», и ужаснулась. С ним нельзя так! Только уговором, только добротой – ведь он послушный и ласковый! – можно заставить его пройти самый трудный период, разбор и запоминание Когда маленький умишко занят разбором нотных знаков и соответствующих кнопок, и не до звуков, какие они издают! Как ни обращай на них внимание – он их не услышит. Он думает, куда поставить палец!

А потом приходят звуки. Когда пальцы, ноты и клавиши сложились в единое целое. И эти звуки начинают нравиться. И эту хрупкую радость надо культивировать, как редкое растение.

- Не надо нервничать. И убивать никого не надо. Надо сказать сыну, что вам очень нравится та музыка, которую он играет, и попросить его поиграть вам. И он из кожи вон будет лезть, чтобы доставить вам удовольствие. Он будет ошибаться и стараться исправить ошибки, чтобы не испортить впечатление. И ругать его за них не надо. Надо сказать, что все получится… если сыграет пять раз. Или восемь. А когда у него получится через три раза, выразить удивление и восхищение его быстротой. И он захочет доказать, что может еще лучше. Надо огорчаться и убеждать, что играть плохо – стыдно. Все равно как если бы ходить с грязными руками.

Но женщина не слушает Марину. Говорит, что у нее мало времени на все это, проще выпороть его, а еще проще, чтобы он сам садился и играл до тех пор, пока не выучит. И у нее есть  с кем сравнить. Может, у Марины сравнить не с кем, поэтому она считает его хорошим учеником?

Марина пожимает плечами, делая вид, что не поняла оскорбления. Это у нее-то "не с кем сравнить"! Как раз есть с кем! По сравнению со многими Олежка не безнадежен. Его можно научить любить музыку. Он полюбит ее – потом, позже. Он будет слушать ее и узнавать. Вот эта – органная. Старинная. Похожа на инвенции Баха, которые Марина Ивановна когда-то ему задавала, а он, лентяй, не хотел учить. Какая мощная, величественная музыка! Прямо дух захватывает! А эта – легкая, изящная, капризная, с внезапными сменами настроения от веселья до жгучей тоски – это, без сомнения, Моцарт. А эта, скрипичная, певучая, логично завершающаяся в каждом построении, – эта какая-то итальянская, вроде той сонаты Вивальди, отрывок из которой он играл вдвоем с Леной Рыбченко, что училась на скрипке…   

- Музыканта из него не получится, я вижу, – заявляет женщина.

Марина очнулась от мыслей о взрослом Олежке.

- Музыканты получаются редко. Но это нормально: они и рождаются редко. Хуже всего то, что и культурные люди получаются редко, хотя рождаются в достаточном количестве. Что-то им мешает стать по-настоящему культурными людьми. Хотя не такой ух большой грех – не отличить Бетховена от, например, Раймонда Паулса… Или не знать, что "Брамс" не междометие, а имя композитора…

- Это все общие понятия. А нервы портить на него я не намерена.

- Олежка, неужели ты не будешь скучать по нам? – спрашивает Марина. – А помнишь, как ты хорошо играл на концерте ансамбль с Сашей? И как вам все хлопали?

Олежка опускает голову и мычит что-то нечленораздельное.

- А чем ты будешь заниматься? – допытывается Марина.

- Не знаю… Может, на бокс пойду…

Марина смотрит на склонившуюся беленькую головку на худой шейке. Бокс!.. Для бокса нужны другие глаза – жесткие, волевые. Не сомневающиеся. А не эти – мягкие, правдивые и послушные. Мечтательные и отрешенные. И не этот чистый  голосок, выделяющийся в хоре, как серебряная ниточка в мешковине…

Тратить на него нервы…

А на что их тогда тратить?! Дети – это сплошные нервы. Потому что их любишь. Как можно любить – и не нервничать? Равнодушно любить? Как можно надеяться, что они вырастут сами, научатся всему сами, словно желание учиться – врожденное? Разве картошка может вырасти крупной, если за ней не ухаживать? Не лениться раз за разом уничтожать бурьян вокруг нее? Как можно надеяться, что сорняки не вырастут? На то они и сорняки. А ребенок, значит, не картошка. Его не надо окучивать, пропалывать чужое, сорное влияние. Его рождаешь – и все. И он получается сам. Умный. Грамотный. Культурный. Умеющий играть. И нервы на него тратить вы не намерены…

 

Марина раскрыла журнал. Оксанки нет уже давно! Она исчезла еще до каникул, когда Марина попала в больницу. Нельзя болеть! Стоит пропустить несколько уроков, и налаженный механизм начинает разваливаться. Дети – тонкий материал. Изменчивый. Как пламя: нужно постоянно поддерживать огонь, подкладывать щепки. Иначе погаснет.

Марина посмотрела на часы. Оксанка уже сегодня не придет. Значит, нужно идти за ней… Телефона нет. Живет далеко. Но если сегодня не пойти – она потеряется.

Вечер был по-весеннему теплым. Марина долго бродила по улочкам, пока нашла нужный дом. Место какое красивое – у реки! И как долго бедной девочке добираться до школы…

Дверь открыл мужчина и удивленно уставился на Марину. Он сразу не понял, кто она и чего хочет.

- А, из музыкальной школы! Так ведь Оксана вчера ходила к вам!

Марина покачала головой, и он, наконец, пропустил ее в маленькую прихожую.

- Сейчас разберемся. Жаль, жена с ребенком уехала в село к своей матери. Оксана! Иди сюда!

Марина вспомнила, что здесь недавно родился ребенок, что этот мужчина – отчим Оксаны, и старуха, ковыляющая из кухни, его мать, чужая женщина для девочки…

Оксана показалась на пороге и застыла, увидев Марину.

- Здравствуй, Оксаночка! – улыбнулась ей Марина. – Тебя давно не было в школе, и я подумала, что ты заболела. Хорошо, что это не так!

- Проходите в комнату, – сказал мужчина. – Разговор предстоит серьезный!

Марина присела на низенький диванчик. Комната была проходная, с маленькими окошками, как во многих частных домиках, пианино стояло в углу, рядом с ним – детская кроватка. Не часто девочке выпадает возможность поиграть!

- Ну, и куда ты вчера ходила?

Оксанка опустила голову. Марина поняла, что от нее не добьешься ни слова.

- Как же тебе не стыдно! – включилась бабушка. – Ты была такая послушная девочка, когда к нам переехала, а теперь обманываешь! Вот мама приедет, пусть разбирается!

- Вы понимаете, я же не отец, наказать не могу: обид будет столько! Пошла на музыку – ну и пошла! А матери некогда: ребенку полтора года, постоянно с ним, – оправдывался мужчина.

Марине показалось, что он спокойный и добрый. Бабка, конечно, язва, и тесно здесь им всем вместе… Словом, жизнь у девочки непростая…

- Да ничего страшного еще не произошло! – улыбнулась Марина. – Пару уроков до каникул пропустила, и на этой неделе еще не была. Но в целом, мы давно не виделись. Плохо только то, что обманула. Где же ты ходила, Оксаночка?

Девочка опустила голову. И опять – ни слова. Марина поняла, что при всех она говорить не будет.

- Разрешите, мы поговорим наедине? – Марина встала и поманила девочку в соседнюю комнату, закрыв за собою двери.

- Ну, рассказывай! – совсем другим тоном обратилась она. – Что еще случилось?

Оксанка вдруг закрыла лицо руками и заплакала – горько и отчаянно, как взрослая. Марина усадила ее на край кровати, обняла. Несколько минут дала ей поплакать.

- Ну, все? А теперь говори, – оторвала ее руки от лица Марина и заглянула в глаза.

- Я приходила, вас не было, – наконец, разжала губы девочка.

- Ну и что? Мне заболеть нельзя?

- А другая учительница сильно ругала, а мне некогда играть, Антошка всегда днем спит, а вечером телевизор…

Марина достала платочек и вытерла ей глаза.

- Вот дурочка! И из-за этого ты не приходила? Ты что, меня боишься?

Оксанка улыбнулась сквозь слезы и покачала головой.

- Почему не зашла узнать, есть ли я? Что, сказать не могла, почему не выучила? Съедят тебя, что ли?

- Она сказала, что я школу не закончу, уже мало времени осталось до экзамена, а я ничего не знаю!

- И ты решила вообще не приходить? Ну, молодец. Все равно ведь узнали бы дома! И как бы ты маме объясняла, почему не сдаешь экзамены? Ты же взрослая, выпускной класс! Два месяца осталось.

Оксанка опустила голову. Дома не интересовались – некогда. Ну и отложила неприятное объяснение…

- Даже не надейся. Экзамен ты сдашь. Как же так? Учиться семь лет, и в последний момент бросить? Из-за того, что недоучила пару строчек в конце пьесы? Ты с ума сошла. Да мы с тобой на уроке все выучим!

- Я никак не могу запомнить…

- А уж это – моя забота. Научу. Покажу, как это быстро сделать. Только нужно приходить ко мне! Завтра приди на час раньше, сядешь в соседнем классе и выучишь. Я буду с тобой. А обманывать нельзя: потом еще хуже будет. Вот пришла бы вчера, как собиралась, и этого скандала бы не было. Кстати, где ты бродила два часа?

Оксанка насупилась:

- Возле речки. Замерзла.

Марина рассмеялась и обняла ее.

- Самое обидное, что ты мне не доверяешь.

- Доверяю! – горячо запротестовала девочка. – Мы все вас любим! Только ведь вас не было…

Марина вышла из спальни, держа Оксанку за руку.

- Мы все решили, обо всем договорились. Она исправится и больше не будет. Не надо ее ругать, но последите, чтобы она занималась дома хоть немного. Когда братишка гуляет, например.

- Конечно, конечно! – замахала руками бабка. – Мы ей говорили, чтоб играла!

«Наверное, вы не слишком настаивали, – подумала Марина. –Слишком горячо сейчас соглашаетесь…»

Оксана провела ее за ворота. Она уже улыбалась. Марина потрепала ее по щеке:

- Нельзя убегать от неприятностей! Наоборот, нужно идти им навстречу, тогда они испугаются и убегут со всех ног.

Девочка доверчиво улыбнулась.

 

А ведь ты ее обманула, Марина! Никуда неприятности не убегают! Даже если их игнорировать. А сама-то ты? Прошло две недели, а ты собираешься идти навстречу своим? Откладываешь… И чем ты лучше этой девочки? Ждешь, когда неприятности станут необратимыми? Какая ты сейчас была мудрая, сильная, спокойная! А ведь доучить программу для этой девочки представляется невыполнимым, поэтому она и сбежала. Это для тебя ее проблемы – ерунда, ты знаешь, как с ними справиться…

А может,  и твоя проблема – не проблема вовсе! Это тебе она заслонила весь свет, а стоит поспешить ей навстречу, и все разрешится. И этот кошмар,  в котором ты живешь, развеется, как дым?

Марина остановилась среди берез. Никого вокруг! Речушка тихо журчит. Почки на деревьях вот-вот раскроются. Как хороша жизнь! И вот это все – потерять? Уйти от этого всего в темноту? И спешить узнать свой приговор? Да это хуже смерти!

Нет. Не время еще. Нужно возненавидеть эту жизнь. Понять, что ничего хорошего в ней Марину не ждет. А смерть – это покой. Это разрешение всех проблем. Нужно перестать бояться смерти. Когда это придет – можно выслушать все, что угодно, и не дрогнуть. А если она, Марина, к этому не готова, кто знает, как она себя поведет? Будет плакать, кричать, просить помощи? Какой позор! Уходить нужно достойно. Незачем устраивать цирк для окружающих, щекотать им нервы своим отчаянием. На дне каждой жалости подленькая мысль: это не со мной! Как было бы мне на ее месте страшно, но я-то пока живу! А ей – умирать!.. Ж-жуть!

А достигнуть этого просто. Достаточно вспомнить, что хорошего было в ее жизни. Ведь ничего не было! О чем же тогда жалеть?!

Нежеланный ребенок. Ребенок, которого не уничтожили ни горячие ванны, ни поднятие тяжестей, ни Бог весть какие таблетки, которые приняла мать. Вот мать откачивали – отравилась. А ей,  Марине, хоть бы что!

Всем нормальным людям жизнь дают матери. Ей, Марине, жизнь дала бабушка. Когда ее шестнадцатилетнюю мать привели в чувство, бабушка сказала: будешь рожать. Ребенок не виноват, что твой кавалер не собирается на тебе жениться. Твоя ошибка – твоя расплата. Раньше думать надо было. Да, одной будет трудно растить ребенка. Не надо было заводить. Выход – там, где вход. А раз вошла – изволь расплачиваться.

И родилась Марина. Об отце не проговорились никогда ни мать, ни бабка. Отчество дали дедово. Бабка сказала: «С таким отчеством язык сломаешь. Коситься все будут: откуда такая? Будет Ивановной». Если мужчина сбегает на край света от своего ребенка – не стоит его догонять. Он не сможет быть отцом.

Бабка была сильная. Мать – слабая. Бабка тянула их обеих. Заставила мать закончить техникум, приобрести профессию. Мать плакала и проклинала свою жизнь: тяжело учиться с ребенком. Бабка не слушала ее. Работала за двоих. Пианино Марине купила тоже бабка, увидев, как играет на краешке стола внучка, как слушает музыку из маленького радио… А матери в восемнадцать лет хотелось любви, а не пеленок, а не конспектов, а не зачетов… Нельзя сказать, что она не любила Марину, но когда через десять лет родилась Валя, она была для нее совсем другой матерью…

Это был желанный ребенок! У него был отец! Двадцатисемилетняя мать, наконец, нашла мужа. Правда, он был намного старше, лыс, характер имел мерзкий, но слабая натура матери приняла его тиранство как необходимость. Бабка уехала от них к своей престарелой сестре, и это было правильно: никогда бы они не ужились с Семен Семенычем.

А вот мать уживалась с ним прекрасно! Она, как вода, принимала форму того сосуда, в который ее нальют. Бабка махнула рукой и уехала. Прощаясь с Мариной, плакала:

- Оставляю тебя одну!

Справедливость ее слов Марина поняла не сразу.

Самая счастливая жизнь была, когда они жили втроем с бабкой. Вечно недовольная мать не смела срывать раздражение на Марине: матери боялась. И Марине жилось привольно. Ее любили. О ней заботились.

А потом все это сразу кончилось.

Родилась Валя. Жили в двух комнатках. Марина – в проходной, ее местом был маленький диванчик. Это значит, не было своего уголка. 

И с каждым днем Марина все больше раздражала отчима. Тем, что росла красавицей, унаследовав от своего шалопутного отца чеканные черты и волосы цвета липового меда.(А Валя – смуглая, с маленькими темными глазками и носиком-пуговкой… С редкими серыми волосиками. Вся в отца. Вредная и капризная с самого детства.) Тем, что молчала, не поднимая глаз, и никогда – ни побои, ни ругань – не могли довести ее до слез.

Тем, что никогда ничего не просила – и прощения в том числе.

А может, просто было тесно в двух комнатках со взрослой чужой девицей… Хотелось тишины, а тут пианино каждый день. Хотелось, чтобы робкая жена принадлежала только ему и ребенку, и не разрывалась между ними и старшей дочерью…

…В тот день Марине нужно было доучить пару этюдов на зачет, а маленькой Вальке нездоровилось. Ее еле укачали,  и мать побежала в аптеку за каким-то лекарством, а отчим прилег в спальне подремать.

Марина плотно закрыла двери, открыла пианино и на левой, заглушающей педали попробовала тихонько поиграть. Минут двадцать было все спокойно. Она была уверена, что тихие звуки никому не мешают. Но вот заплакал ребенок – скорее всего из-за болезни, и из комнаты вылетел взбешенный отчим. Он подскочил к Марине и изо всех сил захлопнул крышку пианино – Марина едва успела убрать руки.

- Еще раз сядешь играть – убью тебя! – прорычал он. – Ребенок болен, а ты со своей музыкой!

Марина едва могла перевести дыхание от испуга: только что он ей едва не переломал пальцы крышкой. И как же тогда играть?

Она забилась в уголок дивана.

Пришла мать, удивленно посмотрела на нее и прошла в спальню. Оттуда послышалась бурная речь отчима. Через минуту он вышел, хлопнув дверью.

Мать с Валькой на руках, с перекошенным лицом, вышла к ней.

- Если он из-за тебя от нас уйдет – я тебя задушу собственными руками! – прошипела она в лицо Марине. – Сколько раз говорили – не играй, когда ребенок спит!

- Я совсем тихо! Они не слышали! Это Валька из-за насморка проснулась, а не из-за меня! А у меня экзамен скоро!

Мать замахнулась и ударила ее по лицу. Марина словно задохнулась. Ей и раньше попадало, но такого оскорбления еще не было.

Ей было тогда одиннадцать лет.

На следующий день она собрала в ранец немного одежды и ушла из дома. Она знала, как называется село, где жила бабка, и решила уехать к ней. Но ее сняли с поезда на следующей станции, ночь она провела в милиции, а на рассвете испуганная мать и взбешенный отчим забрали ее домой.

Это был страшный год. Она перестала разговаривать дома. Все делала послушно, как автомат. И молчала. Сначала били, потом уговаривали. Потом отстали. Привыкли. Ей можно было поручить вымыть посуду и полы, послать в магазин. Все исполнялось – но молча. Кто знает, может, отчима это устраивало.

Потом все сгладилось. Валька подросла, стало легче. Пианино не открывалось: Марина тайком ходила заниматься в школу. А когда через пять лет она собралась поступать в музыкальное училище, даже отчим признал, что музыка пригодилась. Она поступила и уехала в город. Потом вышла замуж за Максима. Потом уехала на несколько лет с ним в Среднюю Азию. В это время умерла бабушка – Марина так и не простилась с ней…   

 

 

 

                        ***

Марина нажала кнопку звонка. За дверью послышался шорох: это Вовка взбирался на скамейку, чтобы посмотреть в глазок.

- Мам, это ты?

- Открывай! – сказала Марина. Неужели он один дома?

- А где все? – спросила она сынишку, когда дверь открылась.

- Папу вызвали на работу, а бабушка пошла к бабе Вале на день рождения. Мы тебя ждали, ждали, а тебя все не было!

Конечно, ее не было! В такую даль ходила! Бедный Вовка, боится один оставаться: кто только не стучится в последнее время! Недавно цыганке открыл, хорошо еще, что отец был дома.

- Чего ты такая грустная? – заглянул ей в глаза сынишка.

- Да вот, объясняю, что музыка – это красиво, и научиться легко, а они мне не верят, – сказала Марина.

- Вот глупые! – возмутился Вовка. – Конечно, легко!

- А сам-то сегодня занимался? – коварно спросила Марина.

- Не, не очень, – честно признался Вовка. – Играл только ту песенку, что ты мне вчера показала. Но зато я ее уже всю запомнил! Вот послушай! – он сорвался с места и побежал к фортепиано.

Марина пошла за ним. Пока она переодевалась в домашнее платье, он играл.

Странно! Слух и память у него идеальные. Если бы у ее учеников были такие способности – она бы горы свернула. Но научить его играть  трудно: едва запомнив, он теряет интерес к пьесе, и довести с ним работу до конца невозможно. Вчера она несколько раз проиграла ему Французскую песенку Чайковского – и он весь вечер ее мурлыкал. Сегодня открыл ноты и сыграл почти правильно, но на этом дело и закончится. Нужно что-то новое, яркое, чтобы он кинулся к этой музыке, позабыл о той. Или это просто потому, что нельзя самой учить своего ребенка… Нужна чужая строгая учительница. А мама – это мама…  

- Вот, видишь! Я правильно сыграл? – гордо повернулся он к ней.

- Правильно, но громко и быстро. А эта песня – грустная. Ее не так нужно играть.

- А, не хочу больше! Давай что-то поедим, ладно? А то бабушка меня борщом кормила, а я его не люблю.

Марина пошла на кухню. Вот что делать? В холодильнике пусто, свекровь сварила гречневую кашу, а Вовка ее терпеть не может. Чем его накормить?

Проклятая жизнь!.. И стоит ли держаться за нее?! Работаешь, работаешь, а из нищеты никак вырваться не можешь! Доступно только самое необходимое. Вот как объяснить ребенку, что до зарплаты осталась неделя, а денег хватит только на хлеб и проезд на работу?

- Мам, а что мы будем есть? – спросил Вовка, заходя на кухню следом за ней.

- Сейчас придумаем, – Марина обнаружила одно яйцо и остатки молока в кувшине. – Знаешь сказку про бедную и богатую сестер?

- Не-а, – протянул Вовку, устраиваясь на стуле.

- Богатая сестра была такая скупая, что ничего не давала бедной, кроме куска хлеба за работу. Бедная сестра месила  тесто у нее и пекла хлеб. Так богатая даже не давала ей воды, чтобы вымыть от муки руки, – начала Марина, протянув Вовке ломоть хлеба. Он машинально откусил от него. – Тогда бедная сестра придумала, чем кормить своих детей. К ее приходу они ставили на огонь кастрюлю с водой, и она стряхивала муку со своих рук в кипящую воду. Получалась похлебка, которую они и ели с хлебом.

Марина налила Вовке тарелку нелюбимого борща.

- Представляешь, похлебка из муки! Вот если бы у них был бабушкин борщ!

Вовка задумчиво хлебал из тарелки. Теперь главное – не замолкать, пока он все не съест.

- И дети у бедной сестры росли румяные и здоровые, а у богатой дочка была бледная, хромая и злая. И тогда пошла богатая тетка к племянникам, когда сестры не было дома.

- Чем вас мама кормит? – спросила она. Они и рассказали. Тогда злая тетка заставила сестру вымыть руки от муки и дала вместо хлеба камень.

- Вот злюка! – возмутился Вовка, доедая борщ.

- Сидели они голодные и плакали, а тут к ним постучался старичок и попросил хлеба. Они показали, что дала им богатая сестра. Но едва он прикоснулся к камню, как тот превратился в душистый горячий хлеб.

- Он был волшебник, да? – восхитился Вовка.

- Конечно. Когда совсем плохо – всегда случается чудо, – сказала Марина, пододвигая к нему тарелку с кашей.

- Ой, гречневая! – заскулил Вовка.

- А ты знаешь, как люди научились варить кашу? – спросила Марина, не обращая внимания на его скривленную мордашку.

- Кашу? – переспросил озадаченный Вовка.

- Древние люди собирали колоски и грызли зернышки. Когда убивали мамонта, тогда еды было много, и колоски не ели. Но случалось, многие недели мамонта убить не получалось, и тогда наступал голод.

При слове "голод" Вовка зачерпнул ложку каши и нехотя отправил в рот.

- Однажды все мужчины ушли на охоту и не возвращались несколько дней. В пещере остались только беззубые старики и маленькие дети. Они были очень голодны, а еды никакой не было, кроме твердых зерен, которые они не могли разгрызть. И тогда женщина, которая с ними осталась, спасла их от смерти.

- Как? – спросил Вовка с полным ртом.

- Она решила размочить зерна в воде, а чтобы это было быстрее, поставила воду на очаг. Когда вода закипела, бросила в нее пригоршню зерен. Они скоро разбухли и заполнили весь сосуд.

- Вот здорово! – подумала женщина. – Они стали не только мягкими, но их получилось больше, чем я положила! Хватит всем! А мы грызли твердые зерна и не знали, что вареными они вкуснее!

- Что, они твердую гречку ели? – спросил Вовка. – Вот глупые!

- Откуда же они знали! – заступилась Марина за предков. – У них и кастрюль не было долго. Это потом они научились из глины лепить чашки для воды. А когда одна чашка свалилась в огонь и стала твердой – они догадались обжигать глину, и тогда стало возможным сварить кашу.

- Да, вареная каша лучше, чем сырая, – задумчиво протянул Вовка, набирая последнюю ложку.

- Накормила женщина и маленьких, и старых беззубых. Они спокойно уснули, потому что были сытые. А утром вернулись с охоты мужчины и принесли несколько диких коз и кабана.

- Мы боялись, что вы все умерли от голода! – сказали они, и женщина, которая придумала сварить кашу, радостно засмеялась:

– Теперь мы не боимся голода. Мы умеем варить вкусную кашу из гречки!

- И правда, вкусная каша, – заметил Вовка.

Марина убрала пустые тарелки, пряча улыбку. А свекровь всегда жалуется, что его невозможно накормить!

- А сейчас мы с тобой пожарим гренки. Ты будешь взбивать яйцо с молоком, а я сделаю из этого черствого хлеба пирожные.

- Вкусно! – смеялся потом Вовка. – Как я люблю, когда мы с тобой одни дома! 

 

               *   *   *

В школе суматоха: пожаловало начальство. Марина пожала плечами, заходя в класс. Кому проверки, а ей – урок с Сережкой, у которого не было пианино. Он приходил раньше минут на двадцать и учил в соседнем классе. Что-то оттуда давно музыки не слышно!

Они только успели раскрыть ноты, как в дверь вошла директриса, а с ней – Вадим. Марина обомлела. Откуда он тут взялся? Он несколько раз звонил ей на работу, но разве поговоришь в учительской? Потом исчез, и Марина подумала, что он понял ее правильно.

- Вадим Васильевич, наш новый заведующий отделом культуры, – представила его директриса. – А это Марина Ивановна, преподаватель фортепиано…

- И ее ученик, – весело подхватил Вадим. – Вот и прекрасно,  с них и начнем. Не возражаете, если мы поприсутствуем на занятии,  в качестве проверки? – вкрадчиво улыбнулся он Марине.

- Пожалуйста, – усмехнулась Марина.

Значит, новоиспеченный начальник кинулся проверять свое хозяйство? А куда старого дели, спровадили на пенсию? А новый – красавец, говорить умеет!

Директриса сидела как на иголках. Она волновалась больше Марины: неизвестно, что этому новому взбредет в голову.

Марина пожала плечами и повернулась к перепуганному Сережке.

- Начинай играть  и не бойся.

Вадим выдержал долго – целых пятнадцать минут. Сережка играл медленно и коряво, но, учитывая, что он видел этот текст третий раз в жизни, Марина была готова поставить ему высший балл. Надо же, побренчал в классе и запомнил! Хорошие данные, еще бы внимательных родителей и инструмент!

- Одну минуточку, – не выдержал Вадим. – Можно посмотреть индивидуальный план этого ученика?

Директриса затравленно посмотрела на Марину. Та спокойно протянула ему бумаги.

- Так… – он углубился в чтение. – А какую сонату он играет?

- Пока никакую, – ответила Марина. – Те, что ему нравятся, он сыграть не сможет, а те, которые сможет – не нравятся.

Сережка при слове "соната" встрепенулся:

- А "Лунную"? – спросил он в надеждой.

Марина смерила его насмешливым взглядом:

- "Лунная" не для лентяев.

- А как же вы планируете? – важно спросил Вадим. – Вы что, с учениками советуетесь?

- Безусловно, – отрезала Марина. – Никогда не задам того, что им не нравится. Вы любите делать нелюбимую работу?

- Но есть же учебный план! – авторитетно заявил Вадим.

- И индивидуальный подход, – подхватила Марина. – Он сыграет больше других произведений, которые ему по душе, и план будет выполнен. И сонату найдем. А писать просто так, чтобы заполнить все клеточки плана, я не буду. Я планировала много – но он не справляется.

Директриса хотела вмешаться, но ее вдруг вызвали к телефону. Марина отпустила в коридор и Сережку.

- Что это еще за цирк? Зачем ты пришел сюда? – спросила она Вадима, едва они остались одни.

Он развалился на стуле.

- А что делать, ты не звонишь, к телефону тебя не зовут, абонент недоступен. Пришлось прыгнуть через несколько ступенек служебной лестницы, чтобы иметь право прийти самому.

- Поздравляю с повышением.

- Ты не рада? – ухмыльнулся он. – Теперь я твой начальник. Кстати, почему ты солгала, что твой муж работает за границей? Ведь он просто сторож…

Ага, знает и это. А он серьезно готовился! Справки наводил…

- Какая разница? К тебе это не имеет никакого отношения.

- Почему же? Имеет. Это повышает мои шансы.

Марина рассмеялась.

- У тебя нет никаких шансов.

Он нахмурился:

- Шансы есть всегда. А ты не боишься потерять работу?

Она вскочила.

- Ах, вот как? Это что, шантаж? Почему бы тебе не подыграть мне, не похвалить, не привязать благодарностью?

- Зачем? Угрозой – вернее, –  он сделал вид, что пошутил.

- Ах, да, я и забыла. Это только настоящие мужчины не мстят ни женщинам, ни побежденным.

- Напрасно ты так, – он нагло улыбнулся.

- А, ты хочешь сказать, что жене сторожа не к лицу хамить начальству? Что она должна метнуться к влиятельному любовнику, если не дура?

- Именно…

- Вадик, ты мне не нужен – ни богатый, ни бедный. А насчет работы… если б ты знал, какая это мелочь в сравнении с вечностью…

Марина успокоилась. Ведь это же Вадим! Его ни на что не хватит – ни на любовь, ни на ненависть. Ей ли не знать!

И мысль пришла. Угроза? Ладно, посмотрим, кто кого!

Она метнулась к двери и столкнулась с входившей директрисой.

- Светлана Антоновна! Вадим Васильевич предложил прямо сейчас дать урок с моим Сережей, чтобы показать мне, как исправить недочеты в своей работе! Вадим Васильевич – прекрасный пианист и педагог, вы подумайте,  такой случай! Я сейчас позову всех, это будет полезно!

Вадим подскочил, но директриса расплылась в подобострастной улыбке и протянула руки:

- О, это прекрасно!

Марина быстро обошла классы, и толпа молодых учительниц заполнила ее кабинет. Вадим, кажется, пришел в себя и важно поглядывал на всех.

«Посмотрим, как ты будешь работать с учеником, – подумала Марина, – ведь ты этого терпеть не можешь, мне ли не знать? А Сережа – ученик особый».

Сережка сидел красный и перепуганный. Вадим важно кивнул ему: начинай!

Две строчки Сережка сыграл, почти попадая на нужные клавиши. Вадим царственным жестом остановил его.

- Скажи, какая это музыка?

- Веселая, – буркнул Сережка.

И тут Вадима понесло. Он, кажется, нащупал верный путь.

- Это не то слово. А еще какая? Ликующая, торжествующая, победная?

Сережка неопределенно кивнул, соглашаясь. Он играл марш, уже целых два урока играл, и его не слишком интересовал пока ряд синонимов.

- Сыграй это место с настроением, – сказал Вадим.

"С настроением" – такие абстрактные понятия для Сережки были недоступны, и он сыграл, как мог. Точно так, как и раньше.

Вадим залился соловьем. Он рассказал, как важна военная музыка для поднятия духа солдат. Он начал с античных времен, когда древние греки пели песнопения перед боем. Правда, лексика его больше подходила для студентов вуза, а не для этого растрепанного озорника.

Сережка сначала заинтересовался этим чудным дядькой, но вскоре отключился. Сначала он внимательно рассматривал лиловый галстук и такой же лиловый платочек, кокетливо выглядывавший из кармашка пиджака. Потом его заинтересовала золотая булавка в галстуке, он даже наклонил голову и прикрыл один глаз, чтобы поймать блеск крошечного бриллиантика.

- Ты понял? – спросил его Вадим. – Теперь сыграй с настроением!

Сережка кивнул и сыграл еще хуже, чем раньше.

Марина не выдержала:

- Начни громко и уверенно, и, главное, держи аккорд в левой руке, чтобы он звучал до конца такта, а то мелодии одной скучно.

Сережка встрепенулся, и строчка марша прозвучала почти "торжествующе".

Девушки-педагоги насмешливо переглянулись, начиная понимать, в чем тут дело.

Сережка начал играть дальше и сломался на ноте с точкой.

Вадим попросил его рассказать, как нужно это играть. Сережка ответил правильно, но все равно сыграть не смог. Марина видела, что мальчик уже отключился, его нервирует присутствие стольких людей и раздраженный голос Вадима. Тот вырвал несколько листочков из блокнота с золотым обрезом, достал блестящую авторучку и принялся объяснять Сережке деление длительностей. Тот внимательно рассматривал ручку и кивал.

- Обычно длительность делится пополам, но бывает, и на три, и на пять, и на семь – соответственно триоль, квинтоль, септоль, – зачем-то сообщил ему Вадим.

Сережка открыл рот – ему понравились названия. Но в его легких пьесках такое не встречалось, и Марина не отягощала его мертвыми знаниями.

Вадим исписал третий листок, попросил сыграть теперь уже правильно. Сережка, совершенно отключившись, оглянулся на Марину. Та молчала, видя, что Вадим еще не дошел до кондиции, но уже на подходе к ней: покраснел, покрылся бисеринками пота, голос стал резким и раздраженным. И чем больше злился Вадим, – тем непонятливей становился Сережка.

Многие с трудом подавляли смешки и прятали улыбки. Марина подождала еще немного, потом подошла к мальчику, чувствуя страстное желание Вадима заехать тому в ухо, а заодно и Марине.  

- Сережка, ну что тут трудного?! Шли два приятеля рядом по лесу, шаг в шаг. Один зацепился за ветку и остановился, а второй на шаг его обогнал, и ему пришлось рвануться вперед, чтоб догнать. Начинай! Правая рука пропускает на шаг левую, потом – опять вместе. Эта точка – ветка, которая задержала.

Она положила ему руки на плечи, и Сережка, судорожно вздохнув, сыграл – на этот раз правильно.

Сзади зааплодировали и засмеялись –  с откровенной издевкой. Марина сказала, и слова ее тоже прозвучали издевкой:

- Огромное спасибо вам, Вадим Васильевич! Вы дали хороший урок, и не только мне. Уж я его не забуду!

Директриса быстро пригласила его к себе в кабинет и, уходя, обернулась к Марине:

- А вы сегодня же принесете всю документацию на проверку!

- Есть! – звонко ответила Марина, откозыряв. 

Девушки рассмеялись.

- Сейчас, как только они кофе попьют, тебе, Маринка, взбучка будет! Чего он к тебе прицепился?

- Сонату Сережке не записала, ему же так трудно подобрать программу! Но зато Серега его вымотал! Видали, как злился? Чуть не побил бедного Сережку!

- Ты сказала ему, что у мальчика нет инструмента, и это подвиг с твоей стороны, что он вообще играет? – спросила Зоя.

- Нет. Все равно не поймет, бумажная душа! Главное, чтобы бумаги были в порядке, а до живых детей и дела нет, – рассмеялась Марина.

 

Директриса подняла на нее строгие глаза:

- Разве нельзя было не вступать с ним в пререкания? А если он зачастит сюда?

Марина улыбнулась:

- Не зачастит – я сделала все для этого…

     

Она пошла пешком домой: была возбуждена происшествием и хотела успокоиться. Каков подлец – кто знает, что он еще предпримет?

 Месть или любовь?

 О, не стоит обольщаться – конечно, месть!

Апрель подходил к концу, все вокруг цвело. Марина сорвала веточку ивы и изумилась нежным крошечным листикам. Кто знает, сколько весен ей еще осталось?

А тут еще Вадим! Какая это чепуха! О себе думать надо, решиться, в конце концов, на обследование!

Но как хорошо жить! И как страшно знать, что жизнь кончается!

Она позвонила в дверь и услышала приближающийся топот: это Вовка бежал открывать.

- Сейчас, мама!

Что-то долго он возится с замком! А, ну конечно: в одной руке апельсин, в другой – банан, как тут быстро дверь открыть?

- Откуда овощи? – засмеялась Марина. Такие роскошные фрукты ей были давно не по карману, и как Вовка ни клянчил, покупала их редко.

- Папа банк ограбил, – весело сказал подошедший Максим и обнял ее.

- Что, зарплату дали? – изумилась Марина.

- Да так, захалтурил немного, – улыбнулся он. – Вот теперь можешь ложиться в больницу на свое обследование.

У Марины испортилось настроение. Значит, он не забыл. Значит, искал возможность найти деньги? И теперь ей уже не открутиться – если Макс что-то решил, он не отступит…

А что, ведь хорошо! Значит, все-таки любит…

- Мама, а там еще сыр есть! – скакал вокруг них Вовка. – А еще папа рыбу купил, когда жарить будешь?

- Боже, какие голодные дети! – рассмеялась Марина.

А в самом деле, ведь давно не было ничего подобного. Значит, точно голодные.

Она уже убирала тарелки, когда зазвонил телефон. Максим подошел, как-то односложно ответил.

- Меня вызывают срочно на работу. Вернусь завтра вечером.

- Так долго? – удивилась Марина. – Ведь ты же только пришел?

- Сменщик заболел, понимаешь…

Он отвел глаза и стал собираться.

Когда он ушел, Вовка с тремя бананами забрался на кровать и заставил сесть рядом Марину. Он что-то ей рассказывал, но она ни слова не слышала, погруженная в свои думы.

Стемнело. Пора было укладывать Вовку спать.

Он долго не засыпал, уговаривал Марину откусить кусочек от каждого банана, и она поняла, что пока фрукты не будут съедены, он не уснет.

Она прилегла рядом, слушая его щебет и думая о своем.

Откуда деньги? Она прекрасно знала размер зарплаты Максима. Слишком много гостинцев! И слишком часто стал ходить на работу. Не зайти ли в гости?

Она оглянулась на часы. В темноте стрелки слабо светились – десять. А что? Еще не так поздно для ночных прогулок!

Вовка, наконец, сладко засопел. Марина встала, оделась, крадучись  выскользнула за дверь. У свекрови горел свет и  разрывался телевизор. Она не услышит, как Марина уйдет…

Она шла по темным улицам. Навстречу ей попалась пьяная компания, и она ускорила шаг. Ничего не случилось. Они не обратили внимания на спешащую женщину. А вот если бы она шла медленно и задумчиво!..

Как-то в молодости, в Крыму, она проводила эксперимент: шла быстро по набережной, и никто не обратил на нее внимания. Потом, вторым кругом, пошла медленно, стреляя глазами во все стороны. И отбою от желающих познакомиться не было! Пятеро на протяжении двух улиц возжелали провести с ней вечер – еле отцепились…

Походка несет много информации… А сейчас ее походка выражает сомнение, тревогу, подозрение. Раздраженная походка. К такой даме лучше не подходить.

Она свернула в темный переулок, через квартал находилось здание, которое сторожил Максим. Впереди, цокая каблуками, торопливо шла женщина. Марина замедлила шаги.

Куда спешит незнакомка? Улица безлюдна. Фонари остались позади, и только полная луна освещает маленькие домики частного сектора.

Вот и двухэтажное здание, свет горит в одном окне – там комната для сторожей, стол, диванчик и телефон. Там должен быть Максим…

Незнакомка уверенно взбежала по ступенькам и позвонила в железную дверь.

Марина притаилась в тени домов.

Дверь нескоро распахнулась – нужно долго идти из «дежурки». В проеме стоял человек, его Марина рассмотреть не могла – он не зажег света.

- Почему не открывал? – раздался резкий голосок женщины. – Я же позвонила, что иду!

Что ответил мужчина – Марина не разобрала. Женщина вошла, и тяжелая дверь захлопнулась с лязгом. Прошло не больше десяти минут, прежде чем свет в единственном освещенном окне потух. 

Вот так. Значит, он ждал. Не Марину. Кто знает, сколько это продолжается? Видимо, уже давно – Марина, занятая своими переживаниями, ничего не замечала.

Впрочем, жены никогда ничего не замечают. А должны бы!.. Есть множество мелочей, которые только сейчас обрели свой настоящий смысл… а раньше почему-то ускользали…

Значит, ее предали. А что? Чем она заслужила преданность и любовь? Она что, безумно любила Максима? Она что, с любовью всматривалась в его глаза? О, тогда бы она давно заметила, что он – сам по себе. И она, Марина, давно сама по себе. Жертва обстоятельств…

Но Вовка! У них есть сын! И как этот сын переживет, когда мама с папой разойдутся?

Впрочем, зачем так сразу! На развод, возможно, у нее не будет времени… он и так его получит, еще вернее, еще надежнее, и без скандалов…

Она сползла вниз по стволу дерева, за которым пряталась. Луна ярко светила, все ставенки были закрыты, нигде не пробивалось ни лучика.

Одна на темной улице. Никто не кинется искать: Вовка спит, свекровь уверена, что Марина спит рядом с ним… хоть до рассвета сиди здесь и жди, когда выйдет незнакомка…

Одна – во всей ночи!

А вот не нужно было выходить замуж без любви! Ведь любила она Вадима, подлого, мелкого, слабого… А этот показался ей таким надежным, таким мужественным и самостоятельным… Привыкла к нему и считала это любовью?

Кто знает?! Да и нужна ли она, эта самая любовь?

И вдруг ей захотелось услышать голос Вадима.

Он подлец. Он наглец. Но ведь была же, черт возьми, любовь?! Не могла же она тогда ошибиться! Ведь столько лет они небезразличны друг другу! Ну не смог он тогда на ней жениться, и она ведь не смогла не выйти за Максима! Жизнь так сложилась. Обстоятельства так распорядились. А вдруг это и было ее счастье, которое она упустила, ее роковая ошибка, и не стояла бы она  сейчас  на коленях здесь в темноте, в тоске, в отчаянии, если бы сделала правильный выбор?

Услышать голос. Услышать чей-то голос, голос человека, которому она небезразлична!

Она поднялась и зашагала по темной улице. Где-то здесь был телефон-автомат.

Она только наберет номер. Ей нужна точка опоры. Пусть это будет он.

Пусть это будет он!

Длинные гудки. Неужели его нет?!

Есть! Трубку сняли.

- Алло! – хрипло сказала Марина.

- Я вас слушаю? – ответил певучий женский голос.

Марина застыла.

- Вадик, это, наверное, тебя! Какая-то женщина, – смешок, – со мной говорить не хочет!

Шорох в трубке, и его глубокий баритон:

- Да? Кто это?

Марина молчала. Вот он, его голос! Слушай, упивайся им, дурочка!

- Вы куда звоните? – продолжал допытываться голос.

Прогрохотал грузовик, ослепив Марину фарами. На том конце провода его тоже услышали.

- Кто? Кто это? – заволновался он. И крикнул: – Марина, ты?!

Марина с размаху опустила трубку на рычаг.

Улица в последний раз качнулась и обрела небывалую устойчивость.

Что-то лопнуло внутри, и Марина ощутила странное спокойствие.

Все предатели. Подумаешь, какое открытие! У него есть женщина, и в ее обществе он дожидается, когда Марина дозреет. А не дозреет – тоже не беда. Но попробовать стоит. Взять реванш. Любовь – так, ерунда. А оскорбленное самолюбие должно быть удовлетворено. Сломать ее, заставить прийти, а потом отшвырнуть. Жена сторожа! Пока непокоренная… или уже?

И вот это – жизнь?! И она, Марина, боится услышать приговор? Уже столько времени живет в аду, прощаясь с жизнью, и малодушно боится услышать правду?!

Да пропади она пропадом! Да стоит ли она вообще того, чтобы так переживать?

Ну подумаешь, оба предали ее. Они нормальные люди. И нельзя от них требовать каких-то особенных чувств. Их просто нет. И у Марины их тоже нет.

И вся эта жизнь ей безразлична. И теперь она не дрогнет, если ей скажут, что осталось немного. Даже обрадуется.

Сегодня – среда.

В понедельник она пойдет в эту самую больницу. Что они ей могут нового сказать? Что все плохо?

Она и так знает, что все – хуже некуда…

 

Марина открыла дверь. Тихо. В комнате свекрови свет уже не горел – еще бы, почти полночь! Она едва успела снять плащ и повесить его, как услышала шаги. Юркнула в ванную и тут же услышала:

- Марина? Это ты там?

- Угу, – отозвалась она. Этого еще не хватало! Если догадается, что Марина только что вошла, как ей объяснить, где она была в такое время?

- Ты еще не спишь? – продолжала допытываться через дверь свекровь.

- Спала. Зуб заболел, – отозвалась Марина.

Шаркающие шаги удалились.

Марина присела на край ванны. Она презирала себя – чего бы не сказать правду?

«Сына твоего проверяла. К любовнице пошел…»

Нет! Она ничего не будет выяснять. Пусть живут, как хотят. Недолго уже осталось это терпеть.

А почему бы не хлопнуть дверью и не закатить скандал? А вместо этого она, как виноватая, отсиживается в ванной.

Когда она в последний раз так пряталась?

Давно… Но тогда она была сама виновата. Хотя… как сказать? Заложница обстоятельств?

…Тогда ей было восемь лет. Она вернулась вечером домой и заперлась в туалете, с минуты на минуту ожидая стука в дверь. Ей хотелось забиться в норку, исчезнуть, чтобы ее никогда не нашли – так ей самой было страшно того, что она сделала.

И стук в дверь не заставил себя долго ждать.

- Тамара, стучат! – крикнула бабка, – открой, не слышишь разве?

Мать открыла дверь, влетела соседка, грубо оттолкнув ее.

- Ты только посмотри, что сделала твоя хулиганка! – закричала она матери в лицо и втащила за собой плачущую Аньку, свою шестилетнюю дочку. У той заплыл глаз и вся шея была в красных пятнах.

Бабка с матерью ахнули.

- А ну, выходи! – грозно сказала бабка.

Марина отодвинула щеколду и медленно вышла.

- Вы только посмотрите, что она с ребенком сделала! – заголосила соседка.

- Марина, что это такое?! – с трясущимися губами подскочила к ней мать.

- А зачем она меня крысой обзывала! – крикнула Марина.

- А вот и неправда! Крысой никто тебя не обзывал! – закричала Анька и заплакала демонстративно жалостливо, ощущая всеобщее сочувствие.

- Вы меня по-украински крысой называли! Что, думаете, я не понимаю! «Байстрюк, байстрючка» – это ж ведь «крыса»!

Тишина упала, словно глыба. Анька еще немного похныкала, но вдруг почувствовала, что в настроении окружающих что-то изменилось, и ее уже не жалеют, даже собственная мать. Она испуганно замолчала.

Вдруг Маринина мать закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.

- Тамара! – крикнула соседка. Потом дала хорошую затрещину Аньке. - Чтоб тебя!..

Та заорала обиженно:

- Ты же сама так говоришь!

Бабка подошла к ней вплотную:

- Лена, ведь вы же с Томкой за одной партой сидели! Какая же ты дрянь! Так знай, если услышу еще раз такое – своими руками вырву поганый язык – не Ане, а тебе! Поделом твоя Аня получила. Убирайся отсюда, слышишь!

- Тетя Мария, вы что? Да причем тут я? Да мало ли болтают? – залопотала соседка, отступая к двери.

Бабка почти вытолкала ее.

Из кухни доносились рыдания матери. Марина вжалась в стену, не понимая, что случилось, но  смутно догадываясь, что  бить ее сегодня не будут…

Бабка открыла дверь на кухню.

- Перестань реветь! – крикнула она матери. – Лучше ребенка успокой – ни жива, ни мертва стоит!

Рыдания стали еще громче. Бабка, махнув рукой, хлопнула дверью. Потом подошла к Марине и взяла ее за руку.

- Бабушка, ведь байстрюк – это крыса? – спросила Марина.

- Крыса – это пацюк. Что ты ей сделала?

- Она бегала вокруг меня, показывала язык и кричала: байстрюк, байстрючка! И все дети тоже стали дразнить. А я взяла палку и ударила ее – не очень сильно. А потом мы стали драться… Я сильнее, я ее повалила на землю…

Бабка погладила Марину по голове.

- Это хорошо, что ты умеешь себя защитить. Но лучше – словами, лучше – без драки.   

- Что такое байстрюк? – спросила Марина. – Я должна знать. Значит, это не крыса?

- Не крыса. – Бабка долго смотрела Марине в глаза, прежде чем ответить. – Байстрюками называют детей, у которых нет отцов.

- Так мой же папа умер! – возмущенно воскликнула Марина. – Разве мы виноваты?!

Бабка медленно покачала головой.

- Мы не знаем, где твой папа. Ты уже большая, тебе нужно сказать. Он откуда-то приехал в наш Дом отдыха в Лесное. Познакомился с мамой, назвал только свое имя. Потом уехал, ничего не сказав. Мы даже фамилии его не знаем.

- Он что, не захотел с нами остаться?

- Не захотел. Убежал. Ночью уехал.

Марина опустила голову. Тогда это открытие ее нисколько не тронуло.

- А это что, стыдно? – спросила она, подумав.

- Не для тебя. Ты ни в чем не виновата. Если кто-то еще так скажет, я разрешаю тебе драться.

- Мама! Ну что ты говоришь ребенку! – в комнату вбежала заплаканная мать.

Бабка выпрямилась.

- Тамара, ты должна была к этому быть готова! Твои же подруги тебя же и продали! Когда ты научишься в людях разбираться?

Марина вышла из комнаты и снова заперлась в туалете – единственном месте в доме, где можно было спрятаться…

 

…Свекровь опять подошла к двери.

- Марина, что случилось? Чего ты сидишь там?

Марина открыла дверь. Все равно не отстанет!

- Зуб болел, полоскала. Уже прошло.

Свекровь проводила ее встревоженным взглядом и ничего не сказала.

А, пусть думает, что хочет! Вечно Марине приходится оправдываться, словно она виновата!

И тогда, и сейчас…   

 

*   *   *

У Зои был день рождения. После уроков планировалось застолье.

Марина решила остаться – не представляла, как встретится с Максимом. Лучше прийти поздно, когда он уже заснет, – после дежурства он рано ложился.

А утром – видно будет…

После уроков по школе поползли запахи… Пахло копченым, пряным, душистым. Делают бутерброды – догадалась Марина. Она заканчивала последний урок. Не спешила – хотела, чтобы день тянулся и тянулся…

Потом все ученики ушли, входные двери закрыли, включили музыку…

Потом сели за стол. Когда утолили первый голод – все с утра на работе, усталые и голодные – стало весело. Новый баянист, двадцатидвухлетний Денис, взял баян и заиграл венгерский танец Брамса.

Марина встала. Она со вчерашнего дня была на взводе, нервное напряжение перешло в лихорадочную веселость.

Плясать? Подумаешь, что она, чардаш не спляшет? Когда-то хоту танцевала с Вадимом, или то была сегидилья?..

На полочке лежали бубны, небольшой ксилофон, разные бубенцы и колотушки – для шумового оркестра. Она взяла бубен.

- Марина, здорово!

Юбка развевалась, каблучки стучали, бубен звенел. Все хлопали и топали в такт. Она ощутила себя в своей семье, где все ее любят, где ей все прощают…

Было весело. Самые молодые пошли к ней в круг, прыгали, кто как может, и представляли, что танцуют чардаш. Дениса заставили играть все, что он умел. А что? Танцевать можно под любую музыку… Потом он запротестовал, сказал, что тоже хочет танцором, а не тапером, отложил баян и включил магнитофон.

Под баян плясать было веселее… Все разбрелись, кто куда: кто за стол, кто в курилку. Несколько пар танцевали, а так как мужчин было совсем мало и на всех не хватало, танцы завяли.

Марина подошла к окну и приподняла занавеску.

На улице уже было темно… Максим, наверное, уже дома. А Марины нет. А ему что? Это даже лучше, что ее нет: придет поздно, можно будет отчитать, как девчонку. Опять она будет, как виноватая, оправдываться и прятать глаза…

- Потанцуем?

Марина обернулась. Денис! Надо же, ее еще танцевать приглашают!

Она положила ему руки на плечи.

В комнате было всего несколько человек, и те сидели за столом, что-то горячо обсуждая, остальные разбрелись по пустынной школе…

- А ты хорошо танцевала! Наверное, училась в детстве?

Марина усмехнулась: положительно, нужно было идти в хореографическое училище! На мужчин ее пляска действует неотразимо! Надо же, и этот запал на нее! Хочет казаться старше. У них принято обращаться на «ты», и только уж совсем маститые педагоги терпят более официальный тон…

Он что-то еще ей говорил. Марина не слушала, только понимающе улыбалась: такая улыбка заменяет все в разговоре с мужчиной, которому ты нравишься. Музыка кончилась, он перемотал ленту и снова включил. Танец обещал быть бесконечным. На них стали оглядываться, и Марина поняла, что пора прекратить.

- Потанцуй с именинницей, – посоветовала она ему.

Он с неохотой оторвался от нее, и Марина вышла в коридор – в прохладу после душной комнаты. Поднялась на второй этаж – там было пустынно. Открыла свой темный класс, подошла к окну и, не зажигая света, прижалась лбом к стеклу.

Тихие шаги за спиной. Теплые руки легли ей на плечи.

- Ты самая красивая женщина здесь, – прошептал Денис, обнимая ее.

А мальчик не промах! Прошел хорошую школу. Дверь, входя, прикрыл – так тихонько замок щелкнул!

Она не отстранилась, когда он поцеловал ее. Вспоминала забытое. Когда-то в таком же темном классе, прислонившись к фортепиано, они, как шальные, целовались с Вадимом.

Такие же горячие губы, такие же жаркие руки!..

Он все больше смелел. Ну, наверное, хватит! Она стала мягко вырываться, но он не отпускал. Не драться же с ним!

- Почему? – спросил он. – Ведь никто же не узнает!

В самом деле. Ведь она – взрослая женщина, чего ломаться? Ушла в темный класс, словно приглашая его за собой… А что, разве нет?

- Нет.

- Ну почему?! Я тебе не нравлюсь?

- Нравишься. Только я еще недостаточно стара для мальчиков…

Он возмущенно засопел и отпустил ее.

- Ну, подумаешь, насколько я младше? С виду мы – ровесники. Разве в этом дело?

- Знаешь, я привыкла быть моложе мужчины. А так – все нормально. Не переживай. Просто ты – не для меня.

- Хочешь сказать, что ты сама – не для меня? – обиженно сказал он.

Нет, положительно, он привык к взрослым дамам! Кто-то его хорошо воспитал! Ах, какой юный, но опытный мужчина!

Марина тихо засмеялась.

- Дениска, если бы ты только знал!.. Я бы и не против, но нас разделяет глубокая черная река. Я стою на другом берегу и ничего не могу поделать!

- Ой-ой-ой! Какая опытная женщина!

- Глупый. Мне просто не до этого…

- Ну, извини.

Он вышел, не закрыв за собой дверь. Обиделся! А, пусть. Полезно будет узнать, что не все женщины за тридцать мечтают о нем…

Опять это мерзкое удушье! Сердце начинает колотиться, словно кто-то сжимает горло. Она думала, что это не повторится. А оно есть, болезнь напоминает о себе в самый неподходящий момент…

- Марина, это ты? Что ты делаешь в темноте?

Валентина Николаевна. Марина глубоко вздохнула. Приступ проходил.

- Ты такая сегодня веселая! У тебя что-то случилось.

- Я скоро умру.

Тишина. Марина не заметила, как вырвались эти слова.

- Рассказывай, – сказала Валентина. – То-то я смотрю, ты не в себе.

Марина сбивчиво рассказала все. Выплеснула. Хотела остановиться – и не смогла.

- Ну, во-первых, пока еще ничего страшного не случилось. – Валентина прикрыла дверь, чтобы к ним никто не забрел. – Все это – только предположения, нужно обследоваться, и чем скорее – тем лучше. Во-вторых – даже если и самое худшее, завтра еще ты не умрешь. Будешь долго лечиться, месяцы, годы. А ты ведешь себя так, словно счет идет на недели. Чего ты больше боишься?

- Потерять мужество, – прошептала Марина.

Они сидели рядом на стульях, почти не видя друг друга в темноте.

- Ага. Значит, ты готовишься к смерти, ждешь, когда перестанешь ее бояться – и тогда тебе трын-трава! Так?

- Так, – обреченно сказала Марина.

- Готовься лучше к жизни – и беги скорее лечиться: скорее всего, тебя вылечат. А ты теряешь драгоценное время! Глупая! Человек никогда не готов к смерти, как ни старается. Потому что он ее не может представить: знает, что когда-то умрет, но – разумом, но – не верит, значит – надеется.

- Так что ж делать?! А вдруг я там испугаюсь, плакать начну, просить, чтоб спасли? Ведь это позор! Я себе потом не прощу! – воскликнула Марина.

Валентина Николаевна тихо рассмеялась:

- Не может быть. Умирают так, как живут. Если человек жил вздорно – он и умирать так будет: так достанет всех, что рады будут от него избавиться. А гордый человек умирает достойно. Ты – гордая. Ты – сильная.

- Ох, нет! – прошептала Марина. – Я всем уступаю. Я всегда молчу – от робости. От – слабости…

- И целый месяц живешь под дамокловым мечом, и ни разу не пожаловалась? Сама – в себе? Это большая сила, Марина. Я наблюдала за тобой: работаешь, как всегда, только стала еще молчаливее, еще сосредоточенней… Только сегодня неестественно весела, поэтому я и подумала, что у тебя беда…

Марина сжала пальцами виски.

- Откуда вы это знаете?

- Да ведь я старше тебя на пару суббот! – Валентина откровенно расхохоталась, встала и зажгла свет. – Ничего, ты когда-нибудь тоже будешь смеяться, вспоминая сегодняшний вечер. Я уверена, что все будет хорошо. Дурак доктор ляпнул, не подумав, не проверив, а ты – натура впечатлительная. Знаешь, есть такие болезни – от неосторожного слова.

- Тогда все просто, – сказала Марина, – вылечить можно другим словом…

- Да в том-то и дело, что нельзя, – усмехнулась Валентина. – Плохое легко находит дорогу, а за хорошее нужно бороться.

- Ну, это известное дело. Добра на земле меньше.

- Добра – столько же, сколько и зла. Только добро – золото, а зло – вроде дерьма. Вес один, а объем разный. Вот и кажется, что добра меньше…

Марина доверчиво улыбнулась:

- Значит, идти лечиться?

- Несомненно. Ну, подумаешь, вырежут лишнее, и все. От рака не умирают, если успели вовремя обратиться… А насчет мужества не переживай: в нужный момент оно появляется неизвестно откуда… Когда я рожала первого сына, со мной девочка лежала  на сохранении. Тяжело переносила беременность, до самых родов не отпускали из больницы. Тосковала, частенько плакала… мы думали – вот кто струсит! Ведь роды – это почти что бой: идешь и не знаешь, живой вернешься или убьют…

- Это точно, – засмеялась Марина. – Мужчинам не понять!

- А потом положили в нашу палату рослую девицу. Она пробегала всю беременность, не заметив ее, уже и срок минул, а все никто не хочет рождаться! Она с утра делала макияж, прическу, потом полдня ругалась с санитарками. Потом поучала нас всех… Храбрая! А когда схватки начались – скисла. Скулила, не хотела уходить, до двух часов ночи спать нам не давала, пока силой ее не увели. Зато девочка, как схватки начались, танцевать стала. «Скоро все кончится, это лучше, чем ожидание!»

- Лучше, чем ожидание… – задумчиво повторила Марина.

- Именно. Для этого и рассказываю. Ты поняла меня?

Марина не успела ответить: в коридоре послышались шаги и веселые голоса.

- Эй, кто тут?! –  ворвалась в класс Зоя, именинница. – О чем разговор?

- О жизни и смерти, – спокойно сказала Марина.

Зоя расхохоталась:

- Ну и шутницы! О смерти, говоришь? Пошли лучше торт есть! «Киевский»!

Со стола уже убрали грязную посуду, стояли чашечки с кофе, два торта были нарезаны.

Марина, занятая своими мыслями, не заметила, как украдкой смотрел на нее Денис.

Она успокоилась. Глыба, лежащая у нее на плечах, как-то стаяла, все показалось простым и обыденным. Подумаешь, болезнь, неприятности… У кого их нет?

О, великая сила общения! Больные не зря говорят о своей болезни – им так легче. Со словами она выходит. Сказанное перестает быть пугающим. Марине подумалось, что давно пора было поговорить с кем-то. Ее молчание – мужество или гордость? Самолюбование, упоение своим горем и нежелание делиться этой «страшной тайной» ни с кем, или действительно сила?

Кто знает?..

Торт! Марина давно отвыкла от таких лакомств!

Ей положили два кусочка – один для Вовки…

Расходились весело. Весенний вечер был теплым и благоуханным. В такой вечер мысли о смерти кажутся нелепостью. Марина деловито подумала, что перед майскими праздниками, до которых остались считанные дни, не стоит связываться с больницей. А там – выпускные экзамены… Раньше июня не выбраться. Жизнь не оставляла места мыслям о смерти.

А может, бросить все и пойти завтра же?!

 

Вовка радостно бросился к ней, едва она вошла.

- Тише! – закричал он, – папа уже спит!

- Тогда чего орешь? – усмехнулась Марина.

- Я? – Вовка удивленно распахнул круглые глаза. Ему-то казалось, что он говорит тихо!

- Я тебе кусочек торта принесла, – сказала Марина.

- Ой, мама, а папа тоже торт принес! «Киевский»!

- В честь чего это? – проворчала Марина. – Вину искупает?

В кухне действительно стоял разрезанный торт, у которого не хватало доброй половины: Вовка приложился. Марина отломила кусочек.

А этот торт лучше! Ни в какое сравнение с Зойкиным! Настоящий, как в добрые старые времена. Тут таких не пекут. Интересно, где он его купил? В Киеве?

Они с Вовкой тихонько вошли в темную комнату – спать. Марина осторожно прилегла с краю, чтобы не разбудить мужа. Но он проснулся, сонно потянулся к ней.

- Пришла, Маришка? Гуляли на работе?

- Ты спи, спи, – шепнула она.

- Угу, – отозвался он, поцеловал ее и снова провалился в сон…

 

Утром она ушла рано – он еще спал. Не то чтобы ей нужно было раньше на работу – она боялась его пробуждения. Как смотреть ему в глаза, когда она теперь все знает?

Черт знает что такое! Как будто это она виновата! Пусть он думает, как смотреть ей в глаза!

А разве он не смотрел? Ведь это же не вчера началось, дама наверняка прибегает к нему давно, а Марина ничего не заметила! Ну и кто лучше притворяется – мужчины или женщины?

Она, Марина, только взглянет ему в глаза, и он сразу поймет: что-то случилось. Она не сможет весело  и спокойно вести себя. Замкнется. Будет молчать – выяснять ничего не будет. И это молчание ее выдаст.

И как теперь жить? Невозможно же вечно избегать друг друга?

Она шла, занятая своими мыслями, и не заметила Вадима.

- Марина!

Она вздрогнула, как от удара. Только его не хватало!

- Марина, это ты вчера мне звонила?

Он пытливо вглядывался в ее глаза.

- Я? Тебе? – очень естественно солгала она.

- Больше некому. Ты вышла вечером на улицу и позвонила мне. Я слышал уличный шум. Среди всех моих знакомых только у тебя нет телефона.

Марина усмехнулась: и тут он верен себе! Это только женщины норовят так мелко укусить, а мужчинам не пристало такое ехидство.

- Я замужем, живу со свекровью. Ты представляешь, как бы это выглядело: я вышла поздно вечером на улицу! Да меня вопросами замучают – куда, зачем. Ты представляешь, что говоришь?

Он быстро взял Марину под руку и повел к парку. Аллеи были пустынны в это время. Несколько пацанов, вероятно, прогуливающих уроки, беспечно бегали между деревьев.

- Если это ты звонила – тогда идем ко мне! Вот как стоишь, я тебя забираю. Согласна? Я даже жениться готов, если ты потребуешь!

Марина застыла – да что это с ним?! Наверное, ему сильно плохо, если он даже на такое решился.

-  Мне сейчас идти или можно сходить забрать Вовку? – спросила она.

Он оторопел:

- Какого Вовку?

- Сына моего. Ты знаешь, у меня есть сын. Ты нас обоих берешь, или только меня одну?

Вадим молчал. Кажется, он только сейчас вспомнил, что она давно уже не девочка-студентка, свободная от всего.

- Тогда все ясно. Но это не я тебе звонила, так что у тебя есть возможность забрать свое предложение назад.

- Это ты звонила, – упрямо сказал Вадим. – Ты меня любишь, я знаю.

- Кто тебе сказал? Тебя обманули.

- Нет, любишь, – покачал головой Вадим, словно не слыша ее.

В его глазах появился странный блеск. Злой блеск. «Сейчас скажет новую гадость», – подумала Марина.

Он рывком обнял ее и наклонился к ее лицу. Марина едва увернулась.

- Нет, лобызаться не будем, – насмешливо сказала она.

Он резко отпустил ее.

- А ты все такая же! Даже сережки – те же, что в училище носила. Не балует тебя твой сторож!

Она рассмеялась с облегчением. Раз старается унизить – значит, бессилен и злится. Пусть хамит, язвит – тогда ей легче будет оттолкнуть его.

- А золото не нуждается в позолоте.

Господи! А ведь вчера, не помня себя от отчаяния, она чуть не бросилась к нему! О, как бы он  торжествовал! Сколько унижений ее ожидало  потом, на которые она не смогла бы ответить таким задорным смехом!

- Признайся, это ты звонила? – с непонятной настойчивостью повторил он.

Марина с улыбкой подняла к нему глаза и соврала с громадным удовольствием:

- Не я, Вадик. Ты мне безразличен. К тому же я скоро уеду.

- Куда это? – удивленно поднял брови Вадим. – В круиз по Средиземному морю?

Марина задумалась.

- Среди-земли… Средиземное… Под-земное… Никогда не задумывалась, почему оно так называется! – радостно сообщила она ему. – А ведь точно! Да, пожалуй, именно туда. И надолго.

- Ну-ну. Счастливого пути.  

Он пошел прочь, не оглядываясь. А ведь замуж звал!

Ну почему так? Почему ей попадаются одни подлецы? Да и вообще, какая разница? Скоро это все кончится, и не умнее ли воспользоваться тем, что плывет в руки? Ее давняя училищная подружка не замедлила бы попользоваться – и Вадимом, и тем мальчиком-баянистом. Почему нет? Муж гуляет себе, зачем «хранить верность»?

Что мешает?

Мешает. Чувство собственного достоинства. Глупое, в общем-то чувство. И воспитание.

…Воспитание было жестоким.

Когда она уезжала учиться в училище, мать решила с ней поговорить.

Марина стояла, облокотившись о фортепиано, а мать уселась на круглый  стульчик перед инструментом, словно собралась играть концерт.

- Не вздумай загулять. Принесешь в подоле – убью.

- Мама, разве я гуляю? – изумилась Марина скорее ненависти, прозвучавшей в материнском голосе, чем ее словам.

- Сейчас не гуляешь. Но ты не представляешь, как быстро это может случиться! Один вечер – и все! – отрезала мать.

Марина смутно догадывалась, что ненависть матери относится не к ней.

- Это только кажется, что в этом что-то есть, – продолжала мать. – Для мужчины – да, наверное. А для женщины – ничего! Только боль, стыд и мука. С мужем в постели – еще можно терпеть, а где-то под забором – упаси тебя Боже!

- Мама, ты напрасно это мне говоришь, – попробовала отбиться Марина.

- Не напрасно! – прикрикнула мать. – Заведет тебя кобель куда-то, обнимать начнет, а ты и растаешь. И не успеешь оглянуться, как он на тебя наедет, как танк. А это больно, знаешь? – со злорадной улыбкой заглянула она Марине в глаза. – И крови много. И рожать страшно.

Марина смотрела на нее широко открытыми глазами и не понимала слов. Мать раскраснелась, что-то зло говорила. Марина представила все, что она говорила, и сознание стало уплывать – так мерзка показалась ей картина. Столько силы, столько внушения – и отвращения было в словах, что они вонзились ей в сознание, как игла. Противная тошнота подкатила к горлу, в глазах потемнело.

- Что, побледнела? Тошнит? С чего бы это?

Еще несколько недель до ее отъезда мать пристально наблюдала за ней, в чем-то подозревая…

 

…Марина присела на лавочку, почувствовав легкую дурноту при воспоминании о том разговоре. Сейчас она понимала, что мать рассказала ей собственную историю.

 Все просто. Городской хлыщ приезжает в Дом отдыха на озере. Обхаживает молоденькую местную девочку. Долго – дней десять. Потом как-то лунным вечером уводит ее за село. Стелет свою курточку на траву. Девочка наивная, не понимает, что они одни «на много верст кругом» и что от нее уже ничего не зависит… Поцелуи и объятия кружат голову. Вот она – любовь! А потом вдруг рывок, и уже не нежный возлюбленный тебя обнимает, а давит танк. Одно мгновение – и многое в твоей жизни изменяется… А строгая мать встречает подзатыльниками вернувшуюся поздно пятнадцатилетнюю дочку… А у той – кровь на белом платьице…

…Марина подавила тошноту. Всегда такая реакция после этих воспоминаний. Что такое мать вложила в нее, что сделало невозможным раз и навсегда этот пресловутый «поворот налево»?

Свою собственную боль.

…Бабушка сразу поняла, что случилось. Наутро она бросилась в Дом отдыха искать кавалера дочери, но тот, поняв, что натворил, уехал накануне ночью… А дочка долго обманывала, что никаких последствий нет, пока «скорая помощь» не забрала ее, наглотавшуюся какой-то отравы…

…Ветка куста стегнула ее по ноге, и новые колготки брызнули стрелкой. Марина с досадой остановилась. Что теперь делать? Как идти с такой дырой? А колготки – последние, а стоят достаточно дорого…

 Будь проклята вечная нищета, возводящая такую мелочь на недосягаемую высоту! Господи, ведь это одноразовая вещь, таких нужно иметь миллион, но разве это возможно?!

Надо же, сколько гадости глотнула за последние дни, и ничего, а тут из-за дрянных колготок слезы брызнули! Добивает всегда мелочь.

Она присела на лавочку на безлюдной аллее и закрыла лицо руками, душа рыдания. Какая подлость! Вадим и тут кольнул ее напоследок – сережки у нее, видите ли, те же! А кто же ей подарит новые – ведь Марина, считай, сирота. Отца никогда не было, и имени его не знает – мать сказала: язык сломаешь. А матери она тоже помеха. А муж… А что, у нее, «бесприданницы», выбор был?  Максим такой же, как она, только и всего, что немного поработал воздушным извозчиком… У него  тоже – одна мать, отца давно нет.

О, да, есть много примеров, как женщины, рожденные у подножия трона, взбирались на этот самый трон! В этом мире быстрее всего происходит возвышение женщины!

Только где же женщина, подобная Марине, может познакомиться с принцем, чтобы «возвыситься»? На улице? В трамвае? Или он приедет на белом коне спасти красавицу в маленький домишко в поселке Лесном?

Один приехал, да только ночью сбежал без оглядки…

Если бы был отец – он не допустил бы, чтобы Марина осталась с училищным образованием, имея способности достигнуть большего. Отец бы нашел деньги, чтобы дочь продолжала обучение. Отец – но не отчим. А что мать? Что может мать, у которой наконец-то сложилась семья, в которой для Марины нет места? 

А в консерватории, возможно, водятся принцы… или где-то возле консерватории – ведь город большой! И родители Вадима вряд  ли сильно протестовали, если бы у девушки была полная и, следовательно, более обеспеченная семья… И не пришлось бы рвать сейчас сердце – ведь любовь у них была. И сейчас есть – несмотря на «старые сережки».

Кто брал – за того и пошла. А куда ей было деваться?

А теперь Максим завел себе пассию. Вон как бойко стучала каблучками!

Марина вытерла глаза. Подумаешь, колготки порвались! Тут вся жизнь порвалась – и ничего. Вовку жаль – маленький еще. Большие мальчики это легче переносят… а может, она дотянет до того времени, когда он будет большим мальчиком?..

Аллея спускалась к реке. Старый мост, которым редко пользовались, был полуразрушен, настил кое-где оторвался, и видна была темная вода. Марина остановилась у шатких перил и заглянула в глубину.

Сколько здесь? Метра два, не больше. Хватит захлебнуться. Только  вот незадача – Марина хорошо плавает, не пойдет ко дну. А может, как герой Джека Лондона? Усилием воли захлебнуться и не всплывать до смерти?

Марина наклонилась над перилами, всматриваясь в свое отражение. Вот так – раз, и никаких проблем и обид… вода грязная, холодная, до первого глотка манящая… Потом придет удушье, и забудутся в один миг и Вадим, и Макс, и порванные колготки, и все человеческие мысли… Останется один безумный животный страх, инстинкт, жажда жизни. Но будет уже поздно. Так стоит ли?! Все постигается в сравнении, а что измена Макса, колкости Вадима и даже ее собственная болезнь, не причиняющая ей пока сильных физических страданий, в сравнении с чернотой, теснотой и холодом могилы, куда ее, утопленницу, швырнут?

Марина поежилась под теплым солнцем. Почаще представлять такое, и жизнь раем покажется!

- Марина! – тяжелая рука легла ей на плечо.

Она вздрогнула и обернулась.

Это был Сергей – напарник Максима по сторожевому бизнесу.

- Что ты здесь делаешь? Топиться решила? – смеясь, спросил он ее.

- А что, видно?

- Да нет, конечно! Просто стоишь одна на мосту, наклонилась над водой. Ты в порядке?

- А что мне сделается! – отозвалась Марина. – Сегодня дежуришь?

- Да нет, только иду с дежурства. Два дня подряд дежурил! Витя сменил, а Макс – завтра.

- Как – два дня?!  Подряд? – воскликнула Марина.

- Да. А что тут такого? Некому было.

- А к тебе никто не приходил?

- Ленка приходила. Она часто со мной ночует. Дома теща, тесть, а тут мы одни на все здание! – засмеялся он. – А ты откуда знаешь?

- Да так, что-то Максим говорил, что ты не скучаешь, – рассмеялась Марина.

Сергей помахал ей рукой и пошел дальше.

Новое дело! Где же тогда был Максим?

Чтобы это выяснить, стоило задержаться на этом свете.

 

Валентина Николаевна всплеснула руками, увидев Марину.

- Глаза красные, косметики нет – плакала? Колготки порваны. Ты где была?

Марина досадливо поморщилась. Они были одни в длинном школьном коридоре.

- Шла через парк, зацепилась. Такая досада!

- Ничего, идем ко мне в класс. Есть иголка с ниткой, пока стянем, чтоб дыра не светила.

Вскоре Марина приобрела благопристойный вид.

- Как себя чувствуешь? – спросила Валентина.

- Да так, ничего. Может, все это выдумки доктора?

- Все может быть. Все люди, все могут ошибиться. Ничего нельзя брать на веру… А Сережкины документы  ты исправила?

Марина вздохнула.

- Но это же неправда будет! Я могу написать что угодно, а он…

- Вот и напиши, – подхватила Валентина. – Это называется – компромисс. Слыхала такое слово?

- Вся жизнь – сплошные компромиссы…

- И это хорошо. Только твердолобые пытаются идти напрямик. А окольный путь всегда ближе… Чего ты сопротивляешься? Ведь это всего лишь упрямство.

- Это принцип.

- Ах, Марина, не обманывай себя. Не записала, не знала, что ему дать – все понятно. А тут подвернулся этот крючкотвор! Не упорствуй, напиши любую сонатку, и все будут довольны… На что ты переводишь свои нервы!

Марина устало махнула рукой.

- Да ладно, не уговаривайте. Знаю, что неправа. Ненавижу писать бумажки. Мне легче с живыми детьми…

Валентина потрепала ее склоненную макушку.

- Знаю. Но тогда я не смогу защитить тебя. Буду кричать о твоих успехах, но мне заткнут рот твоими же планами и еще обвинят – заведующая отделом должна была проверить вовремя. Заруби себе на носу: бумаги должны быть в порядке! Не пожимай презрительно плечами –  это только для того, чтобы дураки не цеплялись, только ради этого! А ты дала им такой козырь.

Марина виновато улыбнулась:

- Я исправлюсь… если успею.

Дверь распахнулась, и влетела взъерошенная директриса с красными пятнами на лице.

- Хорошо, что вы здесь обе! Только что позвонили, чтобы мы готовились к глобальной проверке. Все бумаги за пять лет им подавай!

Валентина усмехнулась:

- С чего это вдруг? С сентября же обещали?

- Новая метла. Затребовал еще неделю назад все ваши личные дела.

Марина встрепенулась. Ага, значит, он изучал ее «личное дело»… адрес… А она думает, откуда ему все известно!

Валентина подала плечами:

- Пусть проверяет. У нас все в порядке. Хочет глотать пыль – пусть глотает…

- Все никогда не бывает в порядке. Обязательно к чему-то прицепятся, – вздохнула директриса.

Валентина кивнула Марине – видишь, мол, как подтверждается моя правота…

- Да, всегда найдется погрешность, – насмешливо протянула она, – но мы все проверим и, главное, положим с понедельника Марину в больницу…

Марина широко раскрыла глаза.

- При чем тут Марина! – отмахнулась директриса.

- Да ни при чем, собственно… но когда ее не будет под рукой, все проверки потихоньку завянут. Только тебе, Мариша, нужно лежать там тихо и до самого отпуска. А мы раструбим, что ты сильно больна и будем просить выделить тебе материальную помощь… у заведующего отделом культуры… И пусть он только откажет!

Марина засмеялась – вот это компромисс!

- Так вы с ним знакомы? – начала понимать директриса.

- Может, согласишься выйти за него замуж, и школе польза будет, – рассмеялась Валентина.

Марина вздрогнула: шутка, но почему в самую точку?

Валентина Николаевна продолжала:

- Двух зайцев сразу убьем, а, Марина! А то ты  нескоро решишься в больницу податься.

- А экзамены? – попробовала отбиться Марина.

Но ее перебили:

- Что, не научим твоих лоботрясов? Да они уже давно шпарят у тебя все наизусть! А больница… считай, что легла на амбразуру ради друзей.

- Ради друзей… – протянула Марина. – Да, пожалуй, с такой формулировкой мне будет легче туда пойти…

- А мы будем к тебе приходить, – рассмеялась Валентина. – Рассказывать, какая разочарованная рожа будет у его сиятельства Вадима Васильевича, когда он не застанет тебя на месте.

 

Итак, жребий брошен. Не отвертеться.

Марина шла по улице, а вокруг буйствовала великолепная весна. И это все бросить ради больничных коридоров?..

Максим открыл дверь ей и обнял. Марина отвернула лицо, избегая его взгляда.

- Что-то случилось, Маринка?

Так всегда. Ничего не скрыть. А он – он может. Обидно?

Марина подняла лицо.

- Я встретила Сергея. Он сказал, что это он дежурил эти два дня. А где же был тогда ты?

Макс пожал плечами и пошел в комнату.

А хорошо, что сказала. Легче теперь будет, что бы он ни ответил. Как это там сказала Валентина – нет ничего хуже неизвестности?

- Марина, нам придется расстаться на некоторое время.

У Марины перехватило дыхание. Значит, все-таки правда!

- Маш, я нашел работу в Киеве. Пилотом. Это большая удача. Встретил однокурсника, он работает в Борисполе.

Марина смотрела на него широко открытыми глазами, ничего не понимая. Он обнял ее, зарылся лицом в ее волосы.

- Я уже не могу так жить. Нам нужно выкарабкиваться, иначе совсем засосет. Я гонял машины в Киев через день, тебе не хотел говорить, чтоб не волновалась…

- Зачем?

- Платили неплохо. Ночью едешь, днем назад. Вечером – дома. Я хотел выбраться в Киев. Там самолеты летают! Там есть для меня работа. Я искал – и нашел… Только жить пока негде. Так что вы останетесь с мамой, а я постараюсь вас поскорее забрать, как только обживусь.

Марина прижалась к его плечу, чувствуя, как намокает рубашка от ее слез.

- Маришка, ты чего? – повернул он к себе ее заплаканные глаза.  – Радоваться надо. Может, это начало новой жизни. 

-  Я думала, что ты меня уже не любишь! – она уткнулась ему в грудь, не сдерживаясь больше.

- Вот глупая девочка! – ласково рассмеялся он. – Да кроме вас с Вовкой у меня нет никого в целом свете.

Марину словно прорвало. Захлебываясь от слез, она рассказала ему все – и о своих подозрениях, и о своей вечерней прогулке, и своих страхах.

И о Вадиме.

Он задумчиво трепал ее светлые волосы, прижимая к себе.

- Бедная девочка! Почему мне не сказала?

- Да ведь ты все время молчишь!

- А что говорить? Ведь мы знаем все друг о друге.

- Теперь…

- Всегда знали. Теперь – это всего лишь детали… Не бойся, проверки у вас в школе не будет. Где там его визитка?

- Что ты собираешься делать? – всполошилась Марина.

- Поговорю с человеком. Ведь он не верит, что у тебя есть муж.

- Я сама! Если не понял – значит, плохо сказала, оставила лазейку к себе. Моя вина.

Максим пожал плечами.

- Нет твоей вины. Некоторые не понимают даже прямо сказанное. А у него права долгого знакомства. Это тот твой училищный хлыщ?

- Ты не сердишься? Не ревнуешь? – изумилась Марина.

- Это пусть он ревнует…

- А я могу послушать? – спросила Марина.

- Можешь. Идем, – поднялся Максим.

У соседей телефон стоял в коридоре, и никто не мешал говорить. Марине казалось, что стук ее сердца слышен в трубку.

- Алло, Вадим?.. да ты знаешь меня, брось… Просьба одна есть, так, по-мужски. Отстань от Марины, а?.. Ничем не можешь помочь мне? А мне помогать не надо. Себе помоги… Мы, сторожа, такие уж, нам «рушницю» выдают… а я нервный, безработный летчик, могу нечаянно нажать на курок… Просто предупреждаю, чтоб не говорил потом, чего так сразу… Я всегда знал, что ты умный мужик… да, ты все правильно понял… одно ее слово, одна ее слеза – и не говори, что не знал… Я-то спокоен, это тебе волноваться нужно… Ага… Точно. Ну, будь здоров.

Марина не сводила глаз с его лица.

- Вот и все, Машка. Сначала он поерепенился, но все понял. Будет обходить тебя десятой дорогой. Зачем ему эти скандалы, такому блестящему денди!.. Ничего, мы еще поднимемся, не плачь…

 

Врач равнодушно скользнул глазами по ее лицу. Не узнал – догадалась Марина. У него сотни людей проходят перед глазами, разве всех упомнишь…

На экран компьютера он смотрел куда внимательней!

- Вы у нас уже были?

Надо же! Лицо не узнал, а опухоль на экране показалась знакомой!

Марина молча протянула ему его прошлое заключение. Он быстро пробежал его глазами.

- Увеличилась… Почему вы не легли на обследование? Шутите с огнем! Два месяца тянули…

- Я пришла, – прошелестела Марина.

Он наконец заглянул в ее лицо.

- Послезавтра приезжает Вольский из Киева, это время его очередных консультаций. Я хочу, чтобы он вас посмотрел. Завтра  же ложитесь в отделение.

- Кто такой Вольский? – спросила Марина.

- Вольский – это бог. У него чутье. Я его попрошу принять вас.

- Спасибо… – прошептала Марина.

 

Странно, но она успокоилась. Значит, все гораздо серьезней, чем она думала. Значит, все ее худшие опасения подтвердились. Но она не боится. Уже не боится. Жребий брошен. Послезавтра… Послезавтра…

Вишневые деревья стояли в белых облаках. Марина притянула ветку к себе.

Соцветия – как семья. Вот  юные бутоны. А эти – в разгаре цветения. А вот те – те уже осыпались. Умерли.

Все – чередой. Во всем. Смерть нужна – иначе где поместить всех живых? И никто не протестует. Цветы вянут и безропотно осыпаются. Листья опадают смиренно и величественно. И только человек упирается, хочет продлить свою жалкую жизнь!

Максим и Вовка!.. Как их оставить?!

Максим смеется: все окажется ерундой. И так уверен в этом, что даже она поверила. Не отсюда ли это теперешнее спокойствие?

Два дня прошли деловито и спокойно. Значит, человек все-таки может собираться перед опасностью? Откуда силы берутся? Значит, и тогда она бы так  вела себя, еще не истомленная двухмесячными терзаниями?

 

Она пришла с самого утра. Равнодушно протянула руку и смотрела, как капает ее кровь, а девушка-лаборант собирает ее в стеклянную трубку…

В палате тучная женщина сморкалась и плакала: опять высокий сахар! Она уже много дней лежала на этой кровати у окна, а улучшение все не наступало. Женщина надеялась, верила, но сетовала, что выздоровление наступает медленно.

Марина оглядела ее расплывшуюся фигуру, подумав, что ей не выкарабкаться. Одного взгляда в зеркало достаточно было бы. Но женщина не верила зеркалу. Она верила в жизнь и плакала сейчас, что эта жизнь медленно ее оставляет…

«А я готова»,  – подумалось Марине.

И что бы завтра ни сказали – она готова. Плакать здесь, в палате, не будет. Выпрашивать утешение и обман, что одно и то же, не будет. То, чего она боялась, – не случилось.

Но никто не заметил ее решимости. Все жалели тучную женщину и не находили ее поведение постыдным. Скорее непонятными и постыдными были Маринина сдержанность и гордость. И оскорбительным – ее молчание.

Больна – и не жалуется?!

Все повернулись к тучной женщине и утешали ее. Все слова казались Марине глупыми, лживыми и ненужными, но женщина ловила их, верила им. Даже улыбнулась.

Марину не замечали. А что ее замечать, если она даже не сказала, что смертельно больна, что страдает и боится? Гордячка! Ну и пусть остается наедине со своей гордостью…

Вошла сестра и вызвала Марину. Палата даже не обернулась, когда она выходила.

А может, я не вернусь?!

А надо было сказать об этом…

 

Алексей Павлович, врач, который осматривал Марину, завел ее в кабинет.

Там возле экрана аппарата УЗИ сидел, откинувшись на стуле, пожилой красавец с роскошной бородой, чуть подбитой проседью. Картинно поправив еще густые вьющиеся волосы, он окинул Марину веселым взглядом и задержался на ее лице.

- Аскольд Станиславович, я прошу осмотреть эту больную. Там узелок слева, и он стремительно увеличивается.

Вольский небрежно пробежал глазами историю болезни.

- Марина Ивановна… – прочитал он. – И почему это у всех красивых женщин такие нелепые отчества?

Марина вздрогнула. Но момент был упущен, не успела обрезать… да и другие мысли занимали ее сейчас…

Что-то скользкое прикоснулось к ее горлу, и на экране возникли тени. Часть ее, Марины. Она краем глаза взглянула туда. Но что можно понять на этой картинке?

- Н-да… Контуры подозрительные… Почему вы не сделали гистологию? – обратился он к Алексею Павловичу.

- Пациентка, простите, сбежала, – улыбнулся тот, разряжая обстановку.

- В самом деле? – Вольский повернулся к Марине, рассматривая  ее лицо. – С вашей здешней экологией только сбегать! Вы, наверное, часто болели в детстве?

- Да. С рождения. У матери была тяжелая беременность, и меня еле выходили.

- Похоже на то. Как долго вы живете в этом городе?

- Полжизни.

- А первую половину?

- Не здесь. В Лесном. Там экология получше.

- Да, действительно, там хорошо! – неожиданно согласился Вольский. – А знаете, Алексей Павлович, я ведь был в этом Лесном! Отличное место! У меня там был бурный роман!

- У вас везде романы, – поддакнул Алексей.

Марина достала платок и вытерла горло. Вольский продолжал разглядывать экран.

- Нехороший узел!.. Знаете, как ее звали? Тамара!.. Среди Ксюх, Галек, Надь и прочих – одна Тамара на весь поселок! Красавица! Пшеничная коса до пояса и очи долу!.. Только ее мамаша!.. Не поверишь, Леша, ночью удирать пришлось!

Марина окаменела.

Они еще что-то говорили, смеясь, потом Вольский повернулся к ней.

Глаза его мгновенно изменились – стали внимательные, серьезные. Марина заглянула в них, и ей показалось, что она смотрится в зеркало.

- Душенька, я не хочу вас ни пугать, ни слишком обнадеживать. Завтра возьмем пункцию из этого образования, и ответ решит все. Если опухоль доброкачественная, я уверен, мы вас вылечим без хирургического вмешательства. Лечение длительное, но такие узлы иногда исчезают. А если ответ будет неблагоприятный – тогда нужна срочная операция. Думаю, и в этом случае все обойдется… Вы не должны бояться.

Марина молчала.

- Вы меня слышите? – насторожился Вольский.

Марина разлепила спекшиеся губы:

- Алексей Павлович, вы не могли бы на минуту оставить нас?

- Конечно, конечно! – заторопился тот и быстро вышел.

У Марины мелькнула мысль, что он ушел, чтобы не быть свидетелем, как Марина передаст заезжему медицинскому светилу деньги за консультацию. А с чего бы еще, в самом деле, ей надо было остаться с ним наедине?

Вольский с интересом рассматривал ее, игриво развалившись в кресле. Он ждал. Марина молчала.

- Что вы хотели? – наконец не выдержал он.

Марина глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду.

- Я так счастлива, – медленно начала она, с трудом подбирая слова, – я так счастлива, что это, наконец, случилось… А ведь я могла бы прожить всю жизнь и так и не встретить вас…

- Хм… – улыбнулся польщенно Вольский, и взгляд его стал насмешливым.

- Мне хотелось хоть раз заглянуть вам в глаза и спросить, что вы чувствовали, когда среди ночи сорвались, бросив шестнадцатилетнюю девочку… Вы поняли, что натворили?

- Вы о чем это? – подобрался Вольский.

- Я всю жизнь вас ненавидела. А теперь я ненавижу себя. Вы хоть понимаете, на какую жизнь вы обрекли и ту девочку, и ее дочь?!

- Какая дочь, истеричка? – подскочил Вольский.

- Мне противно думать, что в моих жилах течет ваша кровь. Я готова вскрыть себе вены, чтобы слить эту гадость. Боже мой! – схватилась за голову Марина, – я и не знала, что я – Аскольдовна! Мать ни разу не помянула ваше имя. Язык сломаешь – вот и все, что я знала о вас.

- Ты… Ты?

- Да, я. Я – дочь Тамары, той самой, от которой вы бежали сломя голову. Которую злые дети  в селеньице, где все про всех знают, дразнили байстрючкой. Вы знаете, что пережила моя юная мать, какого позора она натерпелась? Вы сломали нам обеим жизнь – и ей, и мне. Какое счастье, что я могу вам это сказать!

- Не может быть… Ты…

- Можете проверить. Она до сих пор живет там. Вы должны помнить это место. Если бы вы знали, как мне хотелось иметь отца! Но вас – не хочу. Ненавижу. Ненавижу вас. Ненавижу себя, что произошла от такого наглого породистого кобеля. Мать травилась. Еле выжила. Лучше бы – не выжили мы обе, чем такая жизнь, какая была  у нас.

- Подожди… – он схватил ее за руку, но она вырвалась и почти выбежала из кабинета.

 

Палата продолжала утешать тучную женщину. Марина вошла и стала собирать вещи. Все оглянулись с завистью на нее.

- Выписали?

- Да, – ответила Марина.

- Мы так и поняли, что у вас не может быть ничего серьезного. Зря вы так волновались.

- Я не волновалась, – ответила Марина, складывая больничную постель.

- Ну да! Всем жить хочется! – оскалила беззубый рот худая старуха на соседней койке.

- Ошибаетесь, – ослепительно улыбнулась Марина. – Не всем.

Она вышла под возмущенный ропот. Навстречу по коридору бежал Алексей Павлович.

- Что вы такое сказали Вольскому? – крикнул он ей.

- Правду, – пожала плечами Марина и пошла к выходу. 

 

 

День был солнечный. Марина доехала до конечной остановки и вышла в поле. Сумка с вещами оттягивала ей руки – а ведь собирала в больницу самое необходимое! Как много вещей надо человеку! Он обрастает ими мгновенно. Зачем? Туда, куда она скоро попадет, можно идти налегке. Марина покрутила сумку в руках и зашвырнула ее в кусты.

Небо было высокое и синее, луга цвели одуванчиками, и вокруг никого не было. По пути часто попадались места стоянок человека – шашлыки жарили, догадалась Марина. А что, недалеко от города. На уикэнды тут собирается много людей.

Счастливчики! Могут беззаботно жарить мясо… радоваться жизни…

А отчего бы и не радоваться?

Марина легла в травы, заложив руки за голову.

Небо бездонное. Интересно, что там в вышине? Или наоборот, не ввысь. Вглубь, туда, где медленно течет черная река и Харон катает на плоту туристов… Правда, билеты выдает в одну сторону…

Даже интересно узнать. А что тут такого. Всем придется пересечь эту реку. Цветы ведь не плачут, осыпаясь?

Какой жалкой была эта толстая баба!..

А она, Марина, не дрогнула… Дрожала, правда два месяца до этого…

Она даже почувствовала странную гордость.

А как гордо умирали осужденные на смерть! На расстреле, на плахе. Под танками. Она сможет. Одно маленькое усилие – и она тоже не подкачает.

Слить поганую кровь. Она чувствовала гадливость к себе. И эта сволочь со смешком рассказывает первому встречному, что у него был роман в Лесном тридцать два года назад!.. 

Марина вскочила на ноги.

Живет же такая мразь!.. А она казнит себя за малодушие! Ищет взглядом на дороге жестянку или осколок стекла! Ох, умница! Там Вовка плачет, Максим  ждет, а она… Кому будет лучше, если ее найдут завтра здесь дохлую? Кровь ей, видите ли, не нравится! А он ничего, утерся и живет.

Марина потерла ладонями лицо, словно стирая с него что-то. Зашагала по тропинке назад.

Сумка лежала там, где она ее бросила.

Он обещал, что она сразу не умрет. Будут оперировать и продлевать жизнь. А чего туда спешить, пусть продлевают! Ей что, не о ком заботиться?

А Вольский завтра уедет. И не у него ей лечиться. Вряд ли он рассказал кому-то об их задушевной беседе.

Пусть катится в свой Киев!..

И Максим – тоже уедет туда…

Она пошла по дороге в город. Машины пролетали мимо нее, некоторые сигналили, один автомобиль даже остановился и предложил подвезти. Марина покачала головой, и он уехал.

Как хорошо идти солнечным днем! Чувствовать свои руки, ноги, молодость. Ничего не болело. Ни-че-го. Мало ли что там компьютер показывает?

Тучной женщине трудно было сохранять спокойствие. Она не могла так бодро идти по полям, как Марина. Она давно болела, была достаточно стара. И Марина еще гордилась, что с достоинством переносит свое несчастье?! Глупая, пустая девчонка! У Марины были муки – какие? – моральные. А у той – физические. В больших количествах – непереносимые… И не надо рассказывать о «боли души». Нет ничего хуже страданий тела.

Извинись, Маринка! Попроси прощения за свои мысли!

Марина остановилась.

«Добрый Боже, что со мной происходит?! Я великая грешница. Меня, как на качелях, кидает из одной крайности в другую. А все просто. Солнце еще не завершило свой дневной путь, а я уже трижды оббежала всю землю, побывала в преисподней и вернулась в исходную точку… А окружающим кажется, что я и не трогалась с места…»

Нет, солнце-таки завершало свой «дневной путь». Оно садилось.

Марина махнула рукой, останавливая маршрутку. Пора домой. Хватит заниматься мазохизмом. Ну подумаешь, папочку встретила. Ужаснулась. Но это же не повод прощаться с жизнью.

Вольская Марина Аскольдовна!..

Тфу!..

 

Она устало поднялась по ступенькам. Конечно, устало – встала на рассвете, ничего не ела, говорила с призраком и моталась по полям.

Полно, а был ли он на самом деле? Не привиделось ли? Может, это у нее нервное расстройство? Сбежала из больницы…

Дверь открыл Максим и обнял ее.

- Отпустили домой, – соврала Марина.

Он ничего не ответил и отстранился. Марина шагнула в комнату  и оторопела.

За столом, перед чашкой чая и бокалами с коньяком, сидел Вольский с Вовкой на руках.

- Пришла? Зачем из больницы сбежала?

Марина оперлась о стену. Какая идиллия! Вся семья в сборе, не было только ее, Марины. Свекровь напротив него, с интересом рассматривает. Вовка завороженно заглядывает ему в рот. Да что здесь такое?

- Я был у Тамары, – ответил он на ее немой вопрос. – Ты действительно моя дочь.

У Тамары… Да что тут ехать – два-три часа на его иномарке! Это автобусом гораздо дольше. Вполне мог успеть. Значит, он сразу же махнул в Лесное? Н-да, быстро реагирует… Вот мать-то удивилась, наверное!

- Значит, я не ошиблась? Вот досада! А я-то надеялась! – усмехнулась Марина.

- Давай все отложим, – неожиданно ласково сказал Вольский. – До точного установления диагноза. Завтра ты пойдешь и сдашь этот анализ, а потом будем думать, что делать дальше…

- А маме будет больно? – поинтересовался Вовка.

- Больно? – Вольский на минуту задумался. – Нет, не должно быть очень больно. Но неприятно – будет. Уколы ведь неприятно делать?

- Ой! – испугался Вовка и сочувственно покосился на Марину.

- Значит, решили. Максим, я вас прошу, проследите, чтобы она это сделала. А мне сегодня нужно ехать. Так что меня не будет, можешь смело идти в больницу.

- Хорошо, Аскольд Станиславович, она у меня все сделает, – улыбнулся Максим.

- А потом сделаем вот что: каков бы ни был диагноз – ты едешь в Киев ко мне в клинику. Даже если благоприятный – все равно лечение нужно назначить, а это лучше сделать у нас… Да не дуйся ты! – рассмеялся он. – Приедешь ко мне, с сестрами познакомлю!

- С сестрами? – переспросила Марина.

Он, ободренный, что она ответила, весело сказал:

- У меня две дочери – Лина, ей двадцать четыре, и Реджина, шестнадцать лет. А внук у меня пока только один! Правда, Вовка?

Он поднялся с ребенком на руках. Вовка счастливо улыбался: у него никогда до этого не было деда. Маринин отчим не шел ни в какое сравнение с этим высоким и могучим человеком с такой красивой русой седеющей бородой!

- А ваша жена? – уронила Марина. – Не думаю, чтобы она очень обрадовалась новым родственникам!

- У меня в доме женщины не командуют! – рассмеялся Вольский.

- Не могу поверить! – развела руками свекровь. – Чудеса!

- Потом переедете в столицу, ведь Максим собирается? – улыбнулся Вольский. – Я помогу с квартирой. Мои дочери должны быть рядом со мной.

- Давно ли? – проворчала Марина.

Он поставил Вовку на пол и подошел к ней. Она затравленно подняла на него глаза, еще не сдаваясь.

- Мне было тогда семнадцать лет, – сказал он, глядя Марине в глаза. – А твоей матери – шестнадцать… Это тебе о чем-то говорит? Не суди так категорично. В жизни случаются разные вещи… Но я не жалею – вон какую красавицу смастерили!

Марина брезгливо поморщилась.

Он отошел, сел за стол.

- Вот моя визитка, здесь адрес и телефоны. Адрес клиники я напишу с другой стороны.

Свекровь подала ему ручку, и он начал писать. Потом достал мобильный телефон и протянул Марине.

- Вот это – наша связь. Я тебе буду звонить. Как только все бумаги будут готовы – садись на поезд и езжай ко мне. Что бы ни случилось! Ты поняла?

- Я и здесь смогу лечиться…

- Сможешь. Но у меня – будет лучше. Ты теперь профессорская дочка, не забывай. Вот тебе деньги на дорогу. Приедешь – еще дам.

Марина, как во сне, смотрела, как он кладет на край стола телефон и несколько бумажек.

- До встречи, – он подошел к ней и внимательно посмотрел в ее лицо.

Ей показалось, что он хочет нагнуться поцеловать ее, но он не сделал этого.

- Не провожай. Моя машина за углом. Я позвоню через три дня.

Он вышел.

В комнате повисла тишина. Свекровь взяла Вовку за руку и вывела из комнаты, понимая, что они хотят остаться одни.

Максим подошел к Марине и обнял ее.

- Не переживай. Если не хочешь ехать к нему – не надо. Я на него не рассчитываю.

Марина уткнулась мужу в плечо.

- Где ты была? Мы так перепугались!

- В поле ходила. Я была потрясена еще больше, чем он.

- Я думаю! – отозвался Максим. – А отчего домой не пришла?

Марина пожала плечами. Как объяснить ему то отвращение к жизни, к себе, к этому уверенному незнакомому человеку?..

- Ты свободна. Конечно, хорошо, если он нам поможет снять квартиру в Киеве, но если не хочешь быть зависимой от него – не надо. Сами справимся. Я через две недели снова еду, займусь и поиском жилья, и оформлением. Мне определенно обещали. Неплохо, если и ты там будешь…

 

Вольский оказался прав – это было не слишком больно. И не так уж долго мучили Марину. Сказали прийти за ответом через несколько дней.

Она пришла в назначенное время. Максим небрежно сказал, что все, разумеется, будет хорошо, и пошел на работу. Он вообще не высказывал признаков озабоченности, и это передалось Марине. Да в самом деле! Дрожать, что ли?!

Но она дрожала, презирая себя, когда подходила к клинике.

Очередь перед кабинетом выглядела так буднично, что она вдруг успокоилась. Ей так не хотелось переступать этот порог! Вполне устраивало, что нужно подождать…

Но вот женщина, что была перед ней, вышла, и Марине пришлось войти.

- Не волнуйтесь, – улыбнулся Алексей Павлович.

«Я и не волнуюсь», – хотелось ответить Марине, но она промолчала.

- Анализ для вас благоприятный, – сказал он, протягивая Марине бумаги. – Тут много написано, но вы не пугайтесь: главное в том, что пока никакая операция не нужна, будете принимать лекарства и наблюдаться. Лечение длительное, это правда, но вы к этому привыкнете. Возможно, узел исчезнет. Нам главное, чтобы он больше не увеличивался.

Марина вышла на улицу. Странно, она ничего не чувствовала! Вот и хорошо, – подумалось ей, все закончено.

Она думала, что будет прыгать и петь, но ничего этого не было. Как будто так и надо. Как будто не было этих сумасшедших месяцев, этой чехарды мыслей!.. Она теперь даже не понимала, как могла вообразить такое!

Как странно устроен человек! Как быстро он адаптируется к счастью!

Цвели каштаны. Марина сорвала гроздь и прижала к лицу.

Значит, Харон покатал-покатал ее и привез назад! А противоположный берег, мрачный и пугающий, остался там, вдалеке. А ведь почти причаливали!..

В сумочке зазвонил телефон. Она только сейчас вспомнила о нем.

- Я уже все знаю, – раздался голос Вольского, едва она поднесла телефон к уху. – Алеша мне только что звонил. Ты готова ехать?

- А зачем? Глотать пилюли я и здесь могу, – отозвалась Марина.

- Ты не понимаешь! Лечение должно быть комплексным. Если образовалась эта гадость в тебе, значит, страдает иммунитет. Лечить нужно весь организм! Обследуем тебя, подлечим и отправим назад… если твой муж еще не устроится тут на работу.

 

Максим поставил на скамейку ее сумку-баул.

- Прибывает твой поезд. Утром будешь на месте.

- Мне что-то не хочется ехать, Макс, – пожаловалась Марина.

- Мне твое здоровье дороже всех твоих вывертов, – ответил он. – Хочет папочка помочь – пусть помогает, ты этим не была избалованна. А надоест – сядешь на поезд и приедешь. Вот и все дела.

- Надо ли?

- Давай-давай! Киев посмотришь. Мы тут с Вовкой сами побудем, как двое взрослых мужчин. Нужна ты нам! На рыбалку поедем…

Она помахала ему из окна.

Поезд!.. Путешествие! Как давно этого не было!

Она взяла у проводницы постель, застелила свою полку, предвкушая сон под стук колес.

В сумочке пискнул мобильник.

- Маринка, планы меняются! – послышался  смущенный голос. – Я тебя встретить не смогу. Езжай с вокзала прямо в клинику, на приемном покое тебя ждут. Оформляй документы, а я приеду позже.

 

Толстая девочка напротив ела банан. Марина отвернулась: это самозабвенное съедение было неприятно, словно она присутствовала при чем-то постыдном. В пакете была целая связка, и девочка доставала их один за другим.

Марина легла и закрыла глаза, отгородившись веками от всего мира… Бананы – это так, лакомство. Баловство, а не еда. Она никогда не могла себе позволить такого упоенного поедания…

Опять менталитет голос подал! Недоступное – неприемлемо. Нежелаемо. Ах, нет, может, и желаемо, но это желание всегда подавляется. Из самосохранения. Чтобы не страдать. Не можешь получить луну с неба – не смей о ней мечтать! Иначе жизнь превратится в череду неисполненных желаний… Хотя что такого неисполненного в паре бананов? Просто Марине никогда не приходило в голову покупать их, когда рядом – яблоки. А бананы и ананасы – так, от лукавого… Одно слово – менталитет!

А вот у Лины и Реджины – так, кажется, зовут ее сестер? – менталитет другой! Выросли в других условиях, и это отгораживало их от Марины больше разницы в возрасте… какие они?

Она вдруг поняла, почему поехала. Из любопытства. А может, это несбывшаяся мечта маленькой девочки о шумной большой семье?

А иначе что она делает в этом поезде?

Как все быстро случилось! Ведь она ненавидела его всю жизнь, а сейчас почти простила? Во всяком случае, постоянно ищет ему оправдание! Эта встреча затмила все ее настроения, и то, что болезнь окончилась далеко не так, как она боялась, даже не произвело на нее особенного впечатления. Все смешалось. Акценты сместились. Все ее страхи представлялись такими глупыми и ничтожными, что ей стало стыдно за себя. И как быстро она уступила! Сломалась!

Но очень хотелось посмотреть на сестер! Ей была обещана семья, и как можно было устоять!

Она ненадолго задремала, но вскоре проснулась. Вагон спал. Толстая девочка сопела, отвернувшись к стене, а на столике одуряюще сладко пахла банановая кожура, которую родители девочки не вынесли.

Марина села и выглянула в окно. Полная луна бежала рядом с вагоном, подпрыгивая на холмах вместе с ним. Уснуть больше не удалось.

Кое-как умывшись в вагонном туалете и чувствуя себя отвратительно несвежей после бессонной ночи, Марина подхватила свою сумку и вышла на перрон.

Таким одиноким человек может быть только в толпе! Только сейчас она поняла, как ей хотелось, чтобы он ее встретил! Ощутить, что ей не приснилось, что ее ждали!

Ей объяснили, как проехать в клинику. Она заняла очередь в толпе на маршрутку.

Суета большого города! Как уверены эти люди! Она, наверное, выглядит провинциалкой среди них!..

Ничего. Д’Артаньян тоже приехал в Париж, имея всего три экю, и не пропал!

Марина тряхнула непослушными волосами, разметавшимися после сна в вагоне, и села в микроавтобус.

Она вошла в здание больницы, не ведая, куда ей идти. Спрашивать ни у кого не хотелось. Она пошла по коридорам и вскоре нашла то, что искала, – приемный покой.

Медсестричка в высоком кокетливом колпаке перебирала бумаги.

- Не подскажете, к кому мне обратиться? – спросила Марина.

- А что вы хотели? – подняла та на нее накрашенные глазки.

Марина протянула ей свои бумаги. Она бегло просмотрела их.

- Ну и что? А где направление?

- Аскольд Станиславович сказал, чтобы я обратилась сюда, все бумаги готовы.

Медсестра пожала плечами и вышла. Откуда-то из недр отделения Марина услышала ее голос:

- Лена! Вольский ничего не говорил? Тут какая-то женщина из села, говорит, что ее должны положить к нам.

- Ни слова не сказал! Утром был и уехал! – пропел веселый молодой голос.

Марина оглядела себя в зеркале над умывальником. Джинсы – как джинсы, или здесь носят другие? Или говор у нее «сельский»? Откуда такая презрительная интонация у здешних обитателей?

Медсестра вышла снова.

- Никто ничего не говорил. Нужно направление из вашей больницы, но мест у нас сейчас все равно  нет. А как вы ехали? Разве вы не знали?

- Аскольд Станиславович консультировал меня, когда был в нашем городе, и мы договорились, что я приеду.

- Договорились! – Медсестричка презрительно закатила глазки. – Позвоните ему домой, если договорились!.. Если его жена позовет его к телефону…

- А когда он придет? – осторожно спросила Марина.

- Кто его знает! Он сегодня может и не появиться.

- Что же мне делать?

Медсестра равнодушно пожала плечами:

- Ждите… Вдруг придет.

- Вы ему скажете, что я приехала?

Ее смерили таким презрительным взглядом, что она залилась краской.

- Скажу, конечно, но…

Марина вышла из комнаты и успела расслышать:

- Вольский опять какую-то дуру подцепил…

Марина села в скверике, не представляя, что делать. Телефон молчал, его номер, указанный в визитке, тоже не отвечал.

Хотелось есть, но она боялась покинуть свой наблюдательный пункт, надеясь перехватить его, как только он появится, и не желая снова наводить справки.

Все время подъезжали какие-то машины, держа Марину в постоянной надежде и напряжении. Она проклинала себя, что согласилась на эту поездку. Как бы она сейчас уверенно себя чувствовала, если бы отказалась брать от него хоть что-либо! Ну почему она дала себя уговорить! А ведь не хотела сближаться с ним! Первая реакция – самая верная, почему она забыла об этом?!

Ах, нет. Может, все это не так. Он профессор, у него много дел. Он очень занят, ведь предупредил же Марину, чтобы не ждала его! А бумаги где-то лежат, и эти дурочки ничего о них не знают. Вот он приедет, и все встанет на свои места. Она – ведь дочь ему, а не просто понравившаяся женщина!

Она дождется. Она должна увидеть его.

Солнце поднялось высоко, и лавочка, где сидела Марина, оказалась на самом солнцепеке. Она встала, подняла сумку и перешла ближе к зданию. Хорошо, что она взяла так мало вещей, и сумка совсем не тяжелая!

Хотелось пить. Где-то тут должен быть киоск, где можно купить бутылку воды.

Она растерянно огляделась по сторонам.

Из дверей вышла та самая медсестра, направляясь в другой корпус, и окинула Марину смеющимся взглядом.

- Его еще не было. Он в это время всегда ездит домой обедать. Это недалеко. Вы его там точно застанете.

Марина зашагала к выходу. Дойдя до решетки, окружающей скверик больницы, она достала мобильный телефон и набрала номер.

- Да? – ответил веселый молодой голос.

- Аскольд Станиславович дома? – спросила Марина, задыхаясь от волнения.

- Он обедает. Позвоните позже!

На том конце положили трубку.

Значит, он там. Если его упустить, она может прождать его здесь до вечера. Ведь он уверен, что Марина давно в палате, отдыхает после дороги…

Она остановила такси и показала адрес.

Ехать было, и правда, недалеко, но плата за проезд съела почти все ее наличные деньги.

Дом был высотный, подъезд – на кодовом замке. Марина остановилась перед новым препятствием, но полная решимости не отступать. Ей повезло: какая-то молодая пара вышла из двери, и Марина проскользнула в подъезд.

Он жил на втором этаже.

Марина остановилась перед дверью.

Таких дверей она еще не видела! Все говорило о большом достатке. Презирая себя за колотящееся сердце, она нажала кнопку звонка.

Веселый топот  за дверью – и она распахнулась. На пороге стояла юная девушка в розово-лиловом кимоно, затканном цветами и драконами.

- Вы к кому? – удивленно поинтересовалась она.

- Аскольд Станиславович дома?

- Папа! – крикнула она куда-то в глубь дома. – Тут какая-то женщина к тебе!

- Кто там, Джина? – спросил женский голос, и из-за плеча девушки выглянула женщина средних лет с темными вьющимися волосами и носом с горбинкой. «Грузинка», – подумалось Марине.

- Можно мне войти? – спросила Марина.

Обеих, казалось, поразила такая наглость с ее стороны, но они расступились, и Марина вошла в роскошную прихожую. Дверь в комнату была открыта настежь, и Марина увидела накрытый обеденный стол, и за столом – своего отца.

Никогда она еще не видела, чтобы человек так испугался. Он не мог справиться с собой в первые мгновенья.

Марине вдруг стало весело. И на что она, дурочка, рассчитывала? Вот сейчас стоит ей только воскликнуть – папа! – и она размажет его по стенке. Убьет наповал. Ведь эта горбоносая женщина с глазами стервятника заклюет его насмерть!

Откуда-то из глубины коридора вышла еще одна девушка, постарше. Все трое уставились на нее, поражаясь ее присутствию.

Три гарпии.

- Аскольд Станиславович! – крикнула Марина через их головы ему, – в больнице не могут найти мое направление. Позвоните им, пожалуйста, чтобы меня приняли, я только с поезда и мне совершенно некуда идти.

- Могли бы до завтра пойти в гостиницу, – бросила презрительно старшая девушка. «Лиина», – догадалась Марина.

- Да-да, конечно, – пробормотал он и вышел к ним, схватив трубку телефона.

Три женщины вопросительно смотрели на него, а Марина рассматривала их.

Холеные. В дорогих тряпках. Пикантные – но не красивые. На любителя. Лина долговязая и плоская, с большими ступнями, вылезающими из расшитых бисером шлепанцев, с кроваво-красным педикюром. Реджина – горбоносая, как мать, но без ее роскошного каштанового цвета волос – смесь светлого отца и смуглой матери дала какой-то мышиный цвет. «Не беда: выкрасит», – весело подумала Марина. Она оглянулась через плечо – все четверо они отражались в большом зеркале. Она придирчиво осмотрела себя и не нашла изъяна ни в сияющих пышных волосах, ни в тонком лице, ни в стройной, обтянутой джинсами фигурке.

Они тоже рассматривали ее. Но они видели другое: потертую сумку,  бледное лицо без косметики, буйную гриву волос, нуждающуюся в парикмахерских ножницах…  А впрочем, это спорно: такие волосы жаль резать. Натуральная блондинка – мечта многих дам!

- Приемное! – раздался его голос, и они все четверо отвернулись от зеркала. – Лена, ты? Чем вы там занимаетесь?.. Я прислал больную,  почему не положили?! Да, срочно. Как ваша фамилия? – обратился он вполголоса к Марине.

- Кострова.

- Кострова Марина Ивановна… И чтоб через час она была в палате!

Ивановна!.. Марину царапнуло по сердцу.

- Все улажено, – он положил трубку.

Его голос вновь обрел уверенность и тембр.

– Спасибо, – ответила Марина.

На столе лежала связка бананов в вазе. Марина усмехнулась им, как старым знакомым… Вспомнила, что не ела со вчерашнего вечера.

- Идите на приемный покой и оформляйтесь. Завтра на обходе я назначу вам лечение.

- Спасибо, – еще раз сказала Марина.

Все четверо ждали, когда она уйдет.

– Я принесла вам мобильный телефон, это ваш, кажется? – она протянула  ему игрушечный аппаратик.

Все женщины заглянули ей в руку.

- Ой, нашелся! – воскликнула Реджина. – Ты сказал, что его потерял!

Вольский в замешательстве взял телефон из ее рук. Все ждали.

- О, это не мой, – небрежно сказал он, возвращая Марине аппаратик. – Вы ошиблись.

- Это не я ошиблась, а Алексей Павлович. Он сказал, что вы его забыли в нашей клинике, и просил отвезти, раз я еду.

- А, Федоренко! – облегченно рассмеялся Вольский. – Алеша Федоренко, – кивнул он жене, – ты должна его помнить, он был у нас в прошлом году…

- До свидания, – сказала Марина и вышла.

Дверь за ней быстро захлопнулась.

Она без сил прислонилась к стенке и расслышала из-за двери его голос:

- Нахальство! Уже домой приходят!

- Ты им много позволяешь! – ответил ему женский голос.

Марина вышла на улицу. Было два часа дня.

Она вспомнила, что недалеко река, на такси они ехали по набережной. Она свернула на соседнюю улицу, и действительно, вышла к Днепру.

Как красиво! Какая ширина и какая мощь!

Она оперлась о парапет и залюбовалась рекой.

Шут с ним, с Вольским! Бедняга чуть не умер, увидев ее! И это у него «женщины не командуют»?!

Зазвонил телефон. Она достала его из кармана. На экранчике высветился номер – его номер. Значит, дал деру из дому и звонит. Может, едет за ней, чтобы отвезти в клинику.

Телефон звонил и звонил. Она, улыбаясь, смотрела на него.

«Не его, значит?»

Марина засмеялась и, размахнувшись, бросила его далеко в воду. Может, русалка ответит за нее?

И словно освободилась от всего.

Небо стало синим, солнце – ярким.

Все ерунда.

Главное – то, что ОНА БУДЕТ ЖИТЬ.

За хлопотами и переживаниями последних дней она как-то забыла об этом. Старина Харон пусть подождет. И что перед этим Вольский с его женщинами?!

Чудес не бывает. А она надеялась на чудо. Надеялась, лежа ночами на топчанчике в проходной комнате, слушая, как храпит за дверью отчим, что когда-то откроется дверь и войдет ее настоящий отец. Он возьмет ее на руки и унесет из этого горького дома. Так, как брал на руки маленькую сестренку ее отец…

Никто не придет.

Чудес не бывает…

А вот и неправда! Бывают. Разве это не чудо – солнечный майский день, и она, немного не совсем здоровая, но живая! Красивая и еще очень молодая. И прохожие оглядываются ей вслед, хотя у нее нет черного «Мерседеса», розового кимоно и богатого отца-профессора. И куда им до нее, обеим законным дочкам, и той надутой медсестре из клиники в ее смешном колпаке!

И у нее есть Вовка и Максим!..

Она оглянулась и увидела вывеску ломбарда.

Ее сережки взвесили. Это были старинные бабушкины сережки, которые она подарила Марине, уезжая от них. Единственная память о семье…

Ничего. Максим будет тут через две недели, выкупит.

Она записала адрес и забрала деньги. На билет должно хватить.

Вокзальная суета ошеломила ее. Но она быстро нашла кассы и даже не  долго стояла в очереди за билетом. Все казалось нипочем.

Она поняла, почему. Все имело радостную окраску. ОНА БУДЕТ ЖИТЬ. И что перед этим все проблемы и обиды?

Ничего не потеряно, пока человек жив. Все слишком быстро меняется, и черная полоса проскочит, как под колесами автомобиля.

И начнется полоса  белая. Обязательно начнется.

На оставшиеся деньги она купила бутылку воды и длинную булку. Села на скамейке среди таких же отъезжающих и съела ее всю, запивая из бутылки, оглядывая веселыми глазами проходящих мимо людей. Какая-то расфуфыренная женщина брезгливо оглядела ее. Марина рассмеялась и показала ей язык. Дама скорчила мину и поспешила пройти.

Вскоре объявили, что приходит ее поезд. Марина заторопилась на перрон.

В вагоне было душно. Марина закинула свою сумку на верхнюю полку и вышла в тамбур, чтобы не мешать устраиваться человеческому муравейнику с торбами, баулами, огромными сумками и чемоданами.

Наконец все погрузились, и Марина устроилась у открытого окна напротив купе проводника. Она высунулась, подставив лицо весеннему ветру.

Вовка!..

Завтра она увидит Вовку! Жаль, что у нее совсем не осталось денег, чтобы купить ему какой-то подарок. Но он ими не избалован и просто будет рад ее приезду.

Поезд дернулся, собираясь тронуться, и тут она увидела Вольского. Он шел по перрону и оглядывался. Марина замерла у открытого окна.

Поезд тронулся и медленно покатился. Окно, возле которого стояла Марина, поравнялось с ним, и он увидел ее.

- Марина, дочка! – крикнул он.

Поезд медленно набирал ход, и он шел рядом с ним.

- Я тебе все объясню! Выходи на следующей станции, я сейчас туда подъеду на машине!

Марина улыбнулась, уперлась обеими руками в раму и с усилием потянула ее вверх.

- Марина!

Рама, наконец, поддалась, и Марина захлопнула окно. Он еще пытался догнать поезд, размахивая руками и что-то пытаясь ей показать. Марина прижалась лицом к стеклу и видела, как он отстал и исчез из виду.

Она почувствовала странное успокоение и усталость.

В купе семья собиралась закусить. На столе разложили разную снедь в жирных пакетах. Марина равнодушно окинула взглядом это изобилие, сняла кроссовки и забралась на верхнюю полку, подложив сумку под голову.

Проводница прошлась по вагону, предлагая постель. Марина покачала головой – денег у нее уже не оставалось.

В окне показалась река – поезд шел через мост. Марина проводила ее сияющим взглядом, потом свернулась калачиком и под говор и стук колес крепко уснула.