Любимый герой

1

Я люблю заполнять анкеты, если в них интересные вопросы. И люблю через многие годы сравнивать – поменялись ли ответы с годами, и как сильно… Лишь на один вопрос я около двадцати лет отвечал одинаково. Любимые исторические герои. Я обычно вписываю троих. К примеру: Борис Савинков, полковник Богун и генерал Слащёв. Или: Цезарь, Махно и генерал Слащёв. Первые два имени часто менялись. По разным причинам. Но Слащёв оставался всегда. С тех пор, как купил в букинистическом магазинчике тоненькую книжку с его воспоминаниями. И потом, когда узнавал о нем из других источников. Слащёв вызывал симпатию с юности. Потом я узнал, что именно генерал Слащёв послужил прототипом Хлудова из булгаковской пьесы. Мне, правда, в пьесе больше нравился генерал Чарнота… Но все писали и уверяли: Хлудов это Слащёв. Все – это много! И как же я был рад, когда понял, что все заблуждались! А ведь это было сразу ясно! Я стал доказывать свою точку зрения в статьях… Но что толку доказывать, что Слащёв послужил бо̀льшим прототипом не для образа Хлудова, а для другого героя, если мало кто знает, кто такой Хлудов, и почти совсем не помнит, «что такое этот генерал Слащёв»!

Ладно! Я расскажу вам сейчас о Слащёве подробно, и во-первых, познакомлю с ним тех, кто ничего о нем не слышал, а во-вторых, всякие умники перестанут, надеюсь, повторять за другими дураками то, что они повторили за умными людьми, но совершившими ошибку в своем поспешном первоначальном, недостаточно глубоком анализе! Всех их сбило заявление Л. Е. Белозерской-Булгаковой, которая в своих мемуарах отметила: «К сожалению, я сейчас не вспомню, какими военными источниками, кроме воспоминаний генерала Слащёва, пользовался М. А., работая над „Бегом“».

И с тех пор понеслось: абсолютно ясно, как день, что на Михаила Булгакова мемуары генерала, да и самая личность мемуариста, произвели настолько сильное впечатление, что он сделал Слащёва главным героем своей пьесы "Бег", изобразив его под именем генерала Хлудова. Один за другим, второй за третьим... бла-бла-бла – наша песня – стара, но она нас встречала, начинай-ка сначала...

2

Слащёв... Слащёв... Горше судьбы Слащёва только судьба Булгакова. Хотя Булгакова ждала посмертная слава, Слащёв же и её был лишен. И лишен до сих пор, по большому счёту. М-да, счастливчиком его не назовешь. Вся его жизнь была сплошной борьбой. А половину жизни он в прямом смысле слова провел на войне. Но с исторической точки зрения Слащёву всё-таки повезло. А ведь везло и при жизни. У себя в Белом стане, и тем более в Красном, он удостоился сразу нескольких разных званий: Слащёв Крымский, Слащёв Вешатель, Слащёв Душитель. Позже, в эмиграции, – Генерал Предатель Крымский. Но солдаты Белой гвардии, любя, его звали просто или даже несколько фамильярно – Генерал Яша. Званием этим Слащёв особенно гордился. О нём говорили с содроганием, но что интересно – он подписал не более сотни приговоров к повешению. Причем более половины из них были вовсе не его враги-противники, всякие там подпольщики, большевики и комсомольцы, а свои же белые, допустившие вандализм, мародерство, грабеж, воровство, дезертирство, трусость и прочее-прочее. Он был настоящим воином! Этакий слуга царю, отец солдатам.

Родился он 29 декабря (по другой версии – 12 декабря) в 1885 году в Санкт-Петербурге в семье потомственных дворян Слащёвых. Отец его, полковник Александр Яковлевич Слащёв – потомственный военный. Мать – Вера Александровна Слащёва. Надо сказать, что ещё с детства прямо грезил о воинской службе. Конечно, у него бывали периоды, когда он хотел стать путешественником, историком. Но основная мечта была связана всё-таки с армией. В 1905-м окончил Павловское военное училище. В 1914-м уже ушёл на фронт, и там пять раз был ранен и два раза контужен. Во время Первой мировой войны был награжден Георгиевским оружием, а также награжден орденом Святого Георгия IV степени.

В начале Гражданской войны он вступил в отряд Добровольческой армии, сформированной для борьбы с Советской властью. Знаете, это движение изначально было обречено на провал. Сейчас есть десятки разных мнений по поводу того, почему большевики одержали победу над белыми. А что тут, собственно, думать и гадать? В белом движении не было единства. Кто-то воевал за восстановление монархического строя, кто-то – за конституционную демократию, кто-то – за единую неделимую Россию, а кто-то просто за свободу. Народ был против, потому что белое движение не давало пустых обещаний. А большевики обещали народу золотые горы: рабочим – заводы, крестьянам – землю, и всем-всем-всем – свободу, равенство и братство. Только Каледин в своё время справедливо заявил: население не только нас не поддерживает, но и настроено к нам враждебно. Каледин, как известно, застрелился, потому что не мог воевать против собственного народа. Идеалист. Идеалисты всегда проигрывают. Их поражение предрешено с самого начала, и они это знают. И всё-таки воюют, борются, не сдаются, гибнут...

В начале Гражданской войны белогвардейцев было совсем мало. Катастрофически не хватало вооружения, боеприпасов, теплых вещей, сапог. Красные называли их буржуями, а они были нищей и голодной армией. Отчего они проиграли? Да я удивляюсь, как они вообще продержались так долго! Вот, скажем, оборона Крыма. Если бы не военный гений генерала Слащёва, то все закончилось бы на год раньше.

3

Кто читал булгаковский «Бег»? Согласитесь, между Хлудовым и Слащёвым пропасть, а вот Чарнота... Тут тебе и спряталась главная нота чар! Правда? Генерал Хлудов здорово вышел. Но на самом деле Слащёв был не таким. Прототип был ярче и глубже. Слащёв был очаровательным человеком! А вот генерал Чарнота – тот был куда больше похож на Слащёва, чем Хлудов. Слащёв никогда не был маниакальным садистом с неуравновешенной психикой, каким его пытались выставить многочисленные недруги. Последних было предостаточно. Его не любили за чрезмерное прямодушие, крутой нрав и внутреннюю независимость. Он был человеком импульсивным, авантюрным и амбициозным. Война для таких людей – родная стихия. Храбрый боевой офицер, настоящий мужчина – одним словом, воин. И он скоро проявил себя как великолепный стратег и тактик. Все операции по обороне Крыма он создавал и прорабатывал сам лично, ни с кем не советуясь, ни перед кем особо не отчитываясь. Начальство, естественно, таких не любит. Начальство любит исполнительных. Это качество в подчиненных ценится более всего и часто – на свою беду. Хотя давайте всё по порядку.

В декабре 1919 года белые в спешном порядке откатились на юг. Генералу Слащёву поручили трудновыполнимую задачу: из остатков воинских частей общим числом в 15 тысяч человек организовать оборону Тавриды и Крыма. Думаю, верховный главнокомандующий мало верил в то, что удастся остановить победное шествие Красной Орды. Он лишь надеялся, что Слащёв в лучшем случае хотя бы на короткий срок задержит в десятки раз превосходящего по численности противника. Верховный, кстати, тоже не жаловал Слащёва, будем откровенны. Не жаловал и за строптивый нрав, и за диктаторские замашки, но отдавал должное его воинскому профессионализму. Он высоко оценивал службу Слащёва начальником штаба у Шкуро и помнил, что Слащёв – единственный из белых генералов – сумел нанести батьке Махно сокрушительное поражение. Ох и рубилово там было! Настоящее месиво. Народу полегло, сечь прямо! Махновцы там прямо захлебнулись собственной кровью. Ужас! Но таков истинный лик войны.

Мне кажется, в Якове Александровиче, помимо острого ума и твердого характера, была ещё одна яркая черта характера – аполитичность, у него явно отсутствовали политические взгляды. Складывалось впечатление, что ему глубоко всё равно – за кого воевать. Судьба распорядилась так, что он начал воевать за белых. Распорядись бы иначе, воевал бы за красных. Его дело было воевать, а политика его особо не занимала. Хотя большевиков он презирал. Он часто говорил: «Кучка авантюристов захватила власть и будет удерживать её любой ценой, вплоть до миллионных жертв среди своего народа. Для них все люди – это стадо баранов, которыми они хотят и любят управлять. А Россия для них – ничто. Что-то вроде экспериментальной сцены». И знаете, многие это понимали. Действительно, что большевикам Россия? Изнасилуют – и отбросят. И забудут, как старую ненужную потаскуху.

Деникин приказал ему под командой генерала Шеллинга защищать Северную Тавриду. Слащёв ответил, что это глупо, потому как для этого у него нет никаких возможностей. А бесцельно губить солдат среди степей он не намерен. И поэтому он отступает к Крыму. И дает слово офицера удерживать его, сколько потребуется. Это казалось невозможным. Деникин пожурил Слащёва за такое необоснованное бахвальство, а Слащёв его… послал.  Да-да, причем открытым текстом. И Деникин тогда стерпел. Никто не верил, что генерал сумеет сдержать оборону. Тем не менее, Слащёв в своём приказе сказал: «Вступил в командование войсками, защищающими Крым. Объявляю всем, что пока я командую войсками, Крым будет наш. Ставлю защиту Крыма вопросом не только долга, но и чести».

Как известно, посуху в Крым можно попасть лишь двумя путями: по узкой дамбе, протянувшейся с Чонгарского полуострова, и по древней дороге через знаменитый Перекопский перешеек. Деникин предлагал логичный план: создать линию обороны возле дамбы на Крымском валу. Так поступил бы каждый. Но только не Яков Александрович Слащёв. Он заявил, что категорически против сидения в окопах. Во-первых, это скучно. Во-вторых, принять пассивную роль сидения в окопах способны только очень хорошо выученные войска с огромным запасом продовольствия и боеприпасов. «Увы, нас мало, мы слабы, – говорил он. – И потому мы можем действовать только наступлением, а для этого необходимо создать благоприятную обстановку». И он приказал всем своим войскам расположиться в деревнях, находившихся в 20 км за Крымским валом. Там им было тепло, сытно и безопасно. А впереди на дамбе и Перекопском валу приказал оставить лишь немногочисленные отряды, по бегству которых будет понятно, что приближаются красные. «Они, – говорил Слащёв, – будут брести по перешейку целый день, а мы будем палить по ним из пушек. К ночи они выдохнутся, ночевать будут в открытом поле, перемерзнут к чертям собачьим, и будут вынуждены "дебушировать" (словечко Слащёва. – А. К.) в Крым уставшими и в скверном расположении духа – и тут мы их начнем атаковать по флангам и в тыл». И всё случилось именно так. Крепостные пушки, охранявшие Турецкий вал, палили по наступавшим красным. Им вторили полдюжины пулеметов. Затем белогвардейцы начали отступать, почти без боя отдали Армянск. Красные уже ликовали, без промедления и отдыха бросились дальше. Их опьянил азарт и запах скорой победы. Что они понимали? Они пёрли всю ночь при 20-градусном морозе, а к утру – бой. И они, не выспавшиеся, голодные, злые и небоеспособные, а тут ещё на них мчится стремительная конница, их бьют то слева, то справа. Кошмар! Короче, к середине дня всё было кончено. Красные дрогнули и побежали. Белая Гвардия преследовала бегущих до Крымского вала и без жалости рубила в капусту.  Беспощадно. Это была безоговорочная победа. Кто мог предугадать, что небольшая армия разобьёт врагов, которых было больше в 10 раз минимум? А в тылу в это время шла паническая подготовка к незамедлительной эвакуации. Узнав об этом, Яков Александрович велел послать в тыл короткое и злое сообщение: «Докладываю. Большевистское быдло остановлено и отброшено назад. Поэтому вся тыловая сволочь может слезать с чемоданов». Коротко и ясно. Без реверансов. Как истинный солдат.

Но в чём же его очарование? Так спросит меня допытливый, как работник ОГПУ, читатель. Ну что ж, слушай, мой юный или, в крайнем случае, вечно юный дружок.

 4

У солдата обычно нет времени на любовь. Но Слащёв… ему посчастливилось. Он влюбился. У генерала был ординарец Нечволодов. На самом деле это была девушка Нина Нечволодова. Легендарная женщина. Едва достигнув совершеннолетия, Нина пошла добровольцем на фронт Первой мировой войны. Девушкой она была смелой и сообразительной. Воевала не хуже мужчины. В Брусиловском прорыве участвовала уже унтер-офицером, имея в наградах два Георгиевских креста. В начале Гражданской войны Нина вступила в казачий отряд Андрея Шкуро. Затем она знакомится с полковником Слащёвым и влюбляется в него – бравого офицера, четырежды раненного в Первую мировую, в героя, награжденного Георгиевским оружием. Они были созданы друг для друга. Они были друг на друга похожи. Высокие, стройные, подтянутые. Темно-русые оба, зеленоглазые. Только Слащёв смотрел на всех сквозь хитроватый прищур, а Нина глядела на мир широко открытыми глазами. А так – как брат и сестра. Красивая пара была.

В апреле 1919 года Слащёв был ранен тремя пулеметными пулями в легкие и живот. Тяжело раненный, в беспамятстве он попал в плен. Презрев опасность, Нина с двумя отчаянными бойцами выкрала его из плена. И за три недели выходила, практически с того света вернула своего любимого. А тот, лишь только встал на ноги, снова с головой бросается в пучину Гражданской войны. С тех пор, страдающий вечной фистулой (с незаживающим отверстием в животе), Слащёв из-за постоянных болей пристрастился не только к выпивке, но сначала к морфию, а потом и к кокаину. Будем откровенны, четыре страсти у него было в жизни: Нина, война, кокаин и песни Вертинского. (Последний даже упоминал в своих мемуарах, как его неоднократно привозили выступать в штаб генерала Слащёва.)

Спустя год, перед самой эмиграцией, Нина и Яков Александрович обвенчались. Может, по жизни им это было и ни к чему, но Нина сообщила Слащёву, что беременна. В 1921 году, уже в Константинополе, у них родилась дочь. После поражения в Крыму вместе с остатками Белой армии генерал-лейтенант Яков Слащёв с верной ему женой, 20-летней Ниной Нечволодовой, оказывается на окраине Константинополя, в хибаре, сколоченной из досок, фанеры и жести. Генерал стал жить собственным трудом – он выращивает овощи и торгует ими на рынках города. Конечно, солдату, генералу торговать овощами стыдно, но что делать? Что делать? Надо как-то выживать. В редкие часы отдыха он читает прессу. Его помнят, о нем пишут, его проклинают и красные, и белые. Верными ему остаются лишь несколько офицеров. А тут ещё его сторонники приносят генералу текст тайного соглашения Врангеля с Антантой. Оказывается, тот столько пообещал Парижу и Лондону, что от великой неделимой России в случае победы белых остались бы только рожки да ножки. И вот Слащёв открыто высказывает своё мнение. «Красные, – говорит он, – мои враги, но они сделали главное – сделали моё дело. Они возродили великую Россию и сделали то, за что я воевал. А как они её назвали – мне на это плевать». (Это Сталин запомнил!) Высказывание Слащёва тут же становится известно в Москве. Дзержинский делает шокирующий ход. На заседании Политбюро он ставит на повестку дня вопрос о приглашении бывшего генерала Слащёва, правда, уже разжалованного Врангелем в рядовые, на службу в Красную Армию. Мнения в Политбюро разделились. Против были Зиновьев, Бухарин, Рыков и некоторые другие. За – Сталин, Ворошилов, Каменев. Воздержался Владимир Ильич Ленин. И всё же Дзержинский настаивает на своём предложении. Сталин горячо поддерживает. Ну, а потом Советское правительство предлагает разжалованному и практически нищему генералу вернуться на родину. И Нина, и все приближенные к опальному генералу уговаривали Якова Александровича не возвращаться. Они были уверены, что его повесят на первом же столбе. В лучшем случае, расстреляют. Ведь его же не зря прозвали в своё время диктатором Крыма и Крымским вешателем. У него ведь с дезертирами, саботажниками и мародерами разговор всегда был короткий. Виноват – петлю на шею, и на фонарный столб.

«Мне обещают, – говорил Яков Александрович, – полное прощение и работу по специальности». Нина допускала по этому поводу горькую и даже обидную иронию: «Какую же именно из твоих специальностей большевики собираются использовать: диктатор или вешатель? Ты, без сомнения, справишься, но опасаюсь я, что у них на эти должности и так полно желающих». – «Милая, мне здесь делать нечего». – «Есть! – ответила Нечволодова. – Жить!» – «Я всё уже решил. Я возвращаюсь. Я уже дал своё согласие, а ты, как верная подруга, должна следовать за мной, но я тебя ни к чему не принуждаю». – «Я люблю тебя, Яша. Я хочу жить с тобой. А если нельзя – то поеду с тобой даже на смерть».

Вообще-то спорить с ним было бесполезно. У него же было военное, да пожалуй, и жизненное кредо: «В бою, – повторял он, – держитесь твёрдо принятого решения. Пусть оно будет хуже другого, но настойчиво проведенное в жизнь, оно даст победу. Колебания же приведут к поражению». Уж таким человеком он был.

Вернуться в Россию добровольно – это был поступок. Нечволодова в Гражданскую всегда находилась при Слащёве, сопровождала его и в походах, и в бою. Поэтому неудивительно, что она решила вернуться в советскую Россию вместе со своим мужем.

Слащёва, кстати, не повесили, как многие предполагали. И даже не расстреляли. Но и служить ему, по большому счету, не дали. Единственное, что ему позволили, – написать книгу воспоминаний и преподавать военное дело курсантам. Преподавал Слащёв блестяще. На лекциях народу было полно, и напряжение в аудитории было порой, как в бою. Многие слушатели и сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму. А бывший белогвардейский генерал не жалел ни язвительности, ни насмешки, разбирая ту или иную операцию.

Говорят, что он начал спиваться. От такой медленной добровольной гибели его верная подруга спасти уже не могла. На этом отрезке жизни его существование ещё больше напоминало эпизоды из семейной жизни в эмиграции генерала Чарноты и Люськи из пьесы «Бег». Вероятно, здесь просматривается некая скрытая ирония Михаила Булгакова. У него всегда это здорово получалось. На то он и гениальный писатель.

А Слащёв все-таки не спился, как многие ожидали. В январе 1929 года его застрелил троцкист Лазарь Колленберг. Отомстил за расстрелянного в Крыму брата. Но сами понимаете: чекисты любили использовать в своих целях личные мотивы убийц. Тут тебе и история с Котовским, и с Кировым, и с прочими.

5 

И всё-таки многие уверяют, что Хлудов из пьесы Булгакова «Бег» и Яков Александрович Слащёв – это один и тот же человек. Но Хлудов-то в пьесе кончил свои дни совершенно иначе. Мне кажется, Булгаков просто многое знал о Слащёве, и если бы его не убил Колленберг, то, наверное, он бы кончил, как Хлудов в последней версии пьесы, он застрелился бы... Булгаков давно заявил, что он – мистический писатель. Слащёвым он был настолько очарован, что дал его в пьесе в двух ипостасях. Для цензуры он был подан Хлудовым. Мрачным, страшным, безумным, измученным обвинениями из уст духов, преследующих его упреками и провожающих немым укором... Таким Хлудовым должен был предстать перед судом истории Слащёв. Но Слащёв Хлудовым не был, повторюсь. И потому Булгаков его дополнял, а тайно, для себя, видел его обаятельным и лихим, как Чарнота. Вот так выглядит истина, друзья мои, поверьте, проверьте, я не один месяц изучал этот вопрос.

Так что, как ни крути, Слащев послужил прототипом не для Хлудова, а и для Хлудова, и для Чарноты. Таким, раздвоенным, Слащёв был вместим и для актерского исполнения. Так проще.  А в жизни всё намного сложней.

А сам Слащёв был оболган задолго до написания Булгаковым пьесы «Бег». Вот одна из занимательных деталей. Фурманов в предисловии к книге «Крым в 1920 г.» привел слова Слащёва, отражающие мучительный для генерала перелом: «Много пролито крови… Много тяжких ошибок совершено. Неизмеримо велика моя историческая вина перед рабоче-крестьянской Россией. Это знаю, очень знаю. Понимаю и вижу ясно. Но если в годину тяжких испытаний снова придется рабочему государству вынуть меч, – я клянусь, что пойду в первых рядах и кровью своей докажу, что мои новые мысли и взгляды и вера в победу рабочего класса – не игрушка, а твердое, глубокое убеждение». Хлудов такое написать бы не мог. Его мучила совесть, но лгать он не умел, и не умел приспосабливаться к обстоятельствам. Это вам не Корзухин. Но ведь и реальный Слащёв потому и вернулся, что не желал быть попрошайкой, быть тараканом, сперва изгнанным, вернее, загнанным под самый плинтус, а затем затравленным теми, кто его вынуждал бежать вместо того, чтобы сражаться... Слащёв это Чарнота! А вот Чарнота любил воевать, играть, кутить, рисковать, пить, соревноваться, но проигрывать – "Янычар засбоил!" – он не любил и никогда бы не проиграл, но с ним не считались, его споили, ибо неожиданный проигрыш фаворита, если знать о нём заранее, приносит много денег всяким Артур Артуровичам, всяким Корзухиным... Его выставили тараканом свои же... Как до того выставляли тираном, вешателем, садистом – то зверем лютым, то шакалом...

В текстах мемуаров до возвращения на Родину ничего из того, в чем его обвиняют, цитируя его самого, Слащёв не писал. Напротив, он всячески отрицал свою причастность к расстрелам, «возлагая вину на контрразведку» (будто не было популярной в годы Гражданской войны частушки: «От расстрелов идет дым, то Слащёв спасает Крым»). Свой же переход к большевикам бывший генерал обосновывал исключительно патриотическими мотивами: «В моем сознании иногда мелькали мысли о том, что не большинство ли русского народа на стороне большевиков, ведь невозможно, что они и теперь торжествуют благодаря лишь немцам, китайцам и т. п., и не предали ли мы родину союзникам». Это было. Он видел, что не только генералы, банкиры, политики, интеллигенты и дворяне не особенно хотят драться с ним за последний оплот и надежду Белого движения, но и простой народ не просто не с ними, а активно против них. Это он видел. Понимал. Хлудов за это первых презирал, а последних вешал. Но не Слащёв, не стоит их путать...

Я много чего прочитал и в книгах о Слащёве, и в книге самого Слащёва... Он был солдатом, воином, мужчиной, он любил Отечество, готов был служить на благо его и процветание, но со временем священное служение превратилось в профессию... Он знал военное дело. В теории, на практике... За его плечами шесть лет, включая участие в Первой мировой, шесть лет войны... За границу он любил путешествовать только тогда, когда приходилось участвовать в наступлении на территорию противника... А когда он понял, что его навыки, умения, знания, опыт никому более не нужны... Он затосковал... И он вернулся домой, а красные командиры учились у него воевать, когда он им рассказывал, как и почему и каким образом он разбивал их в боях, не имея боеприпасов, не имея веры в победу, а имея в противниках собственный народ, у которого вера в светлое будущее, поддержка местного населения, три четверти России за спиной, время и численное превосходство... А у него за спиной толпы беженцев да буржуи, что при каждом наступлении Красной Армии пакуют чемоданы и бронируют места на пароходы, уходящие в Константинополь... Его слушали… Уважали… У него учились… его использовали… а потом убили за ненадобностью… Ведь даже если б завтра была война, он бы  не смог быть полезным, поскольку дисциплина его уступала сильно его индивидуальности… Он сам себе был – верховный главнокомандующий…. Он – идеальный герой для романа или пьесы, и он реально живший человек из далекого прошлого, когда таких, как он, было много… Но потом пришли другие времена, и другие герои… Которые практически под корень истребили тех… А ныне таких героев более нет… Утерян секрет их производства… Хотя, возможно, я ошибаюсь… И они еще проявят себя в полную силу… Но – знаете – не хотелось бы… Ведь они лучше всего проявляются на войне. А уж если и суждено такому случиться, то даст Бог, он будет на нашей стороне. Чего тоже не хотелось бы… Поскольку генерал Слащёв доблестно служил заведомо проигранному делу, но не бежал, как таракан с тонущего корабля, а спокойно глядел в глаза бездне. А если долго смотреть в бездну, – это сказал еще Ницше – философ для героев, – то бездна начинает глядеть в тебя…

Май 2009 – март 2017