«Нарочь»

***

 

Бог добр, Земля юна, змея – стара,

Нас мир застал на месте преступленья:

Из яблока, из белого ребра

Растут грехи, стихи и сожаленья.

Стоглавая любовь цветет в ночи,

И рвется птица из грудного плена,

И сладко рот заполнен – помолчи! –

Пастушьей сумкой, молоком ячменным…

 

 

***

 

На рубашке моей – самолеты,

Под ногою моей – облака,

Потому что поэты – пилоты,

И чуть что, в небеса – и пока!

 

И привет, и фьюить! Воспаряет –

Не догонишь, назад не возьмешь.

(Кто там мерзлую глину швыряет,

Ты ли это с погоста бредешь?)

 

Много ль толку от нас? Были – сплыли

На бумажном своем корабле.

Самолетик – в линеечку крылья –

Растворился в пространстве и мгле...

 

Лишь бы только немного любили

Нас, ходящих еще по земле!

 

 

***

 

Между древонасаждений и домов,

Между кукольных театров и аптек

Тихо бродит одиночество с сумой,

Водит под руку бездомных и калек.

 

Ищет, где б ему приткнуться, пережить:

Отовсюду его гонят, не хотят,

Утопают в благоденствии и лжи,

Топят маленькие мысли, как котят.

 

Так и тащит оно тяжкую суму

По прекрасной, по безжалостной земле…

Вот опять в моем поселится дому –

Будем жить вдвоем, друг дружечку жалеть.

 

 

***

 

Сердце болит – или бабочка бьется в стекло?..

Ночь измотала, неверное утро – не проще.

«Было – прошло», – повторяй себе. – Было – прошло.

Было – болело – прошло, и на это не ропщут.

 

Мир – не застенчив, беды ему не занимать,

Только бы схлынула, только бы враз отступила…

Я ничего, ничего не хочу понимать.

Было – и было.

 

НАРОЧЬ

 

Никаких объяснений – ни правды, ни лжи,

Никаких поцелуев прощальных.

Я сдаю все форпосты и все рубежи,

Возвращаюсь к себе изначальной.

 

Здесь, над Нарочью, стелется белая мгла,

Ветер с озера, чаячьи стоны...

Я любила, я жить без тебя не могла,

Я сдаю все свои бастионы.

 

Отгуляли, как вышло, курортный сезон,

А сегодня иные погоды.

Видишь, лебедь плывет, и в глазах – горизонт,

И пустынны небесные своды.

 

 

***

 

…И ладно, и что с того,

Что больно нам одинаково?

С дыхания твоего,

С уголков моих глаз заплаканных,

С потекшей моей косметики,

Свинцовой тоски на темени?

С весны в голубом беретике,

Явившейся не ко времени…

 

 

***

 

Рты-цветы у женщин Россетти

И такие тяжелые челюсти.

Рты – малиновые пуансеттии…

Что тебе мои прелести?

 

Единство душ – величина

Переменная, не постоянная.

Слышишь, друг, отошел бы ты на

Безопасное расстояние…

 

***

 

Сердце не камень, а жизнь вот такая штука:

Как на качелях, шарахайся в рай и в ад.

Бывшая ангелом стала уставшей сукой.

Сердце – стакан переполненный, мрак и яд.

 

Жили в грехе, не скрываясь и не халтуря,

Даже и плакать – так с поднятой головой.

Что там осталось этой несчастной дуре,

Верящей в то, что «не было ничего»?

 

 

***

 

Судьба – бульварщина, pulpfiction.

И Смерть-красотка кажет фиксы,

И Жизнь-уродка молча ждет,

Сидит, как Золушка за печкой,

Рисует со стрелой сердечко,

Кастрюли-сковородки трет.

 

То фартук красными руками

Поправит, то, как в мелодраме,

Заезжий принц стучится к ней,

Слегка подвыпивший и старый,

Седой подросток, он с гитарой,

В полуслезах и в полусне.

 

Он обнимает, он бормочет,

Он навсегда остаться хочет;

Она с надеждою глядит

На свежую побелку в спальне,

И грезит о дороге дальней,

И тихо плачет, и молчит.

 

 

***

 

Вместо «Господи, помоги» шепчешь «Господи, обезболь»,

Сердце тянешься запереть на замочек из хрусталя,

В мире дольнем – как в кандалах, даже если сто раз король,

И змея на твоей груди, и тюрьма тебе вся Земля.

 

В глубине у тебя болит эта пошлость и этот быт,

Эта чертова ворожба над нелепой твоей судьбой –

Все коварство ее, судьбы, эти если-бы-да-кабы,

Все ушедшие далеко, не оставшиеся с тобой.

 

Одинокие вечера, нынче-завтра-твое-вчера:

Даже если сто раз король – было б горько и королю…

И не молишься ни о ком, и терзаешься до утра,

В пустоту, никому, во тьму говоришь: «Я тебя – люблю».

 

 

***

 

Богоравны и неблагонравны,

Распрощальны во веки веков,

Удалимся походкою плавной

Под негромкую дробь каблуков.

 

Однозвучно гремит что-то где-то –

Колокольчик? Да вряд ли, скорей

Стаканы в привокзальных буфетах

Под присмотром ночных фонарей.

 

Поездной ли мой сон бестревожен,

Или – сбыться усталой любви,

Полотном ли железнодорожным

Забинтованы раны мои?..

 

 

***

 

Ни на кого, в общем, не обижаюсь,

Поскольку сама виновата кругом перед всеми.

Не предлагаю дружить, не давлю на жалость,

Не изъявляю согласия жить в гареме,

 

Не читаю лекций на тему «СПИД не дремлет»,

Изъясняясь лексикой дикторов и газет.

Воспаряю к небу в дыму сигарет,

Чтобы в слезах долго падать на грешную землю.

 

Что ж, Минздрав нас честно предупреждал:

Жить – вредно и, по большей части, смертельно.

Можно бегать с утра, пренебрегая постелью,

Можно есть сырьем мухоморы, как камчадал,

 

Исход-то один. Умрут и Тристан, и Морольд.

Тогда в чем смысл? – Чудак, в любви, ты же знаешь сам.

И все, что осталось, – отдать тебе хлеб свой и город,

Высматривая вдали не то черные, не то алые паруса.

 

 

***

 

Все, что так или эдак отплачется,

Перемелется, переболит,

Все, что тайно, и в списках не значится,

Что в груди потихоньку болит,

Не врачебные наши истории,

Несчастливые наши деньки,

Винный дым из чужой Фанагории,

Располоски на сгибе руки –

Где прошлось обнаженное, лунное

И беспамятное лезвиё, –

Все беспечное, вечное, юное

Горе-горе и счастье мое,

Береженное и незабытое,

Все, что в землю и в небо уйдет, –

Жизнь моя, через край перелитая,

Зелье мира, крутой приворот…