Человек сложен и противоречив… Это только кажется, что можно узнать до конца кого-то! Тут себя до конца не узнаешь, не то, что другого…

Или – напротив – все просто: человек похож на граненый стакан. Каждая грань – целый мир. И соприкоснуться с вами он может только одной гранью. Изменились обстоятельства – стакан чуть повернулся – и открылась другая грань. А их – бесконечное множество!.. А что там, на другой стороне Луны, кто знает?.. Грани Добра и Зла – они есть у всех. Просто у одних их стакан не слишком-то движется, а у других обстоятельства кружат его вокруг оси, и не всегда их вина, если открываются иные грани… Они могли и не подозревать об их существовании…

После «Скифской одиссеи» меня потянуло переводить «Снег во Флоренции» Лины Костенко. Я заболела этой поэмой. Десятки блокнотов были исписаны вариантами перевода. Одни строфы легко переводились, а иные загоняли в тупик. Было несколько таких, которые я так и не смогла перевести – разумеется, так, как мне виделось… Найденный вариант меня не удовлетворял.

Потом я долго мучилась, набирая переведенное: это же пьеса, нужно сдвигать строки, слева – действующее лицо обозначить, справа напротив – его текст… Строчки сползали, стирались, выходило косо и криво… Наборщик с меня еще тот…

Так и осталась недоделанная рукопись, криво набранная, с несколькими непереведенными строчками… Искать редактора? Издательство? Работа чуть-чуть не завершена, разрешения автора на издание перевода невозможно получить – Лина Костенко не отвечала на наши письма, звонки, и вступить с ней контакт не представлялось возможным. Я пыталась найти людей, которые могли привести меня к ней, но – увы… Голова областной организации НСПУ В. Бондарь только пожимал плечами, когда я пыталась найти у него поддержку. Наш спилчанский журнал «Вежа», в котором он был главный редактор, не проявил интереса к моей работе…

Неожиданно ею заинтересовалась Светлана Орел, жена Васыля Бондаря. «Снег во Флоренции» – ее любимая вещь, и у нас даже были попытки озвучить ее: она хотела читать текст на языке оригинала, а я – в переводе. Светлана даже пару раз приезжала ко мне в школу, где мы пытались репетировать. Читала она превосходно, но такое двуязычие убивало рифму. У меня даже были попытки чуть подогнать свой перевод под реплики оригинала – для сиюминутного использования… Читали мы второй акт, диалог старого Рустичи (Старика) и молодого… Мечтали, что соорудим себе лиловые плащи… Кто прочтет за Мариелу, еще не решили, как  и то, где мы это действо покажем.

Не сложилось…

Так и пролежала у меня почти законченная работа больше пяти лет. Интереса к ней не встретила на студии: попробовала читать куски – скривились: опять перевод! Только что получила премию им. Евгена Маланюка за переводы, «травила» всех ими три года на каждой студии, и вот – снова та же песня…

Может, именно это и отбило желание завершить работу…

Областное литературное объединение «Степ» нашло возможность основать конкурс рукописей «Сокол степей» в трех номинациях: проза, поэзия, публицистика. Виктор Погребной даже нашел спонсора для денежной части премии. Новое не сразу набирало обороты: мало кто знал, поэтому рукописей пришло немного. Проза вообще редка, в отличии от поэзии, которой занимаются все кому не лень.

У меня не было малой прозы, пришлось срочно написать рассказик «Доброе дело». Кроме меня в номинацию «Проза» подал рассказ В. Журба.

Володя Могилюк дал подборку стихов в «Поэзию». Когда пришло время сортировать рукописи, оказалось, что стихи подали молодые авторы, и Володя не захотел участвовать в «избиении младенцев», снял свою рукопись… И зря: было решено продлить срок подачи рукописей, и поэтов навалило, так что компания оказалась вполне подходящая. Узнав о новом конкурсе, дал свои стихи и Саша Косенко. И, конечно же, получил первое место…

С моим рассказиком получилась смешная история. Я была членом жюри. Когда обсуждали номинантов, мнения разделились. В. Бондарь настаивал, что В. Журба достоин первого места, В. Погребной – что я.  Я сразу же согласилась на второе место – а как бы вы поступили? Но каждый остался при своем мнении, и решено было провести тайное голосование.

Нас было пятеро. Мы бросили свои записочки в шапку. Я – не таясь, поскольку не собиралась настаивать. Да какая разница, в конце концов!..

Вышло – три за меня, два – из которых один мой голос – против. Посмеялись.

– Она против себя голосовала! – сказал В. Погрибной.

Чествовали победителей в театре. Мы с А. Косенко сели в первом ряду, ожидая, когда до нас дойдет очередь. Через проход, в том же первом ряду, рядом с молодой красивой женщиной сидела маленькая девочка – его дочка.

Мы разговорились о музыке.

– Ты собираешься ее учить? – спросила я его.

– Хотелось бы. Возьмешься?

– Конечно!

– Ясенька, иди сюда! – позвал он.

Девочка молча подошла к нам и села рядом.

– Это твоя учительница музыки, – сказал он, указав на меня.

Яна диковато оглядела меня и ничего не сказала. Видимо, папины приказы не обсуждались.

…И семь лет молчаливая, закрытая девочка приходила ко мне на уроки… Я наблюдала, как она взрослела, как менялась… Долго не могла понять, как она ко мне относится. Послушно выполняла все, односложно отвечала. У нее оказался очень хороший слух. Привозили мне ее поздно вечером, и, уезжая, она засыпала в машине… Школа с английским уклоном занимала много времени, не всегда его в достатке оставалось для музыки. Но играть она научилась. Позже у нас сложились теплые отношения. Надеюсь, наши занятия не прошли даром, и музыка стала ей добрым другом…

…Но все это будет потом. А сейчас мы сидели и ждали, когда нас позовут на сцену.

Это так странно – стоять перед полным залом. Читать стихи в микрофон, слушая свой голос… Если бы той пятилетней девочке, о которой был «победивший» рассказец (которой была я сама – ничего даже выдумывать не пришлось!) сказали, что через много-много лет она сможет это рассказать всему миру…

В. Журба стоял рядом. Ему тоже дали грамоту и конверт. Мне было неловко – вроде как я отняла у него «победу»… Его рассказ – о жизни в селе. Горький и пронзительный. Мой рассказ – о городской девочке, о ее окружении – жестоких детях и лживых взрослых. Какой лучше? Как определить? Никак. Это – кому какой ближе… Кто где жил… А люди – они везде могу быть жесткими и лживыми…

…Потом я еще трижды получила «Сокола» – за публицистику, поэзию и – напоследок – снова за прозу. Последние две книги написаны в соавторстве, собственно, поэтому я их и подавала: они были не только мои, а соавтор тоже должен был получить свою долю аплодисментов… Грамоты приносила домой, а конверты (пока находились спонсоры) отдавала в фонд  литобъединения «Степ»…

«Сокол степей» существует до сих пор. Приносит радость. Не так жестоко казнит не-победивших, как литературная премия им. Евгена Маланюка, где разворачиваются такие страсти!.. Как член жюри и этого конкурса знаю об этом не понаслышке.

Как мы все жаждем признания! Как хотим быть любимыми! Как тяжело переживаем, если все это достается кому-то другому!..

Но об этом немного позже…

 

В свое время Антонина Коринь очень поддержала меня. Но самый ценный подарок от нее я получила напоследок…

В 2007 году я стала директором своей музыкальной школы. Это целая глава в моей жизни, почти детектив.

– Это твой конец как писателя, – констатировала Антонина Михайловна.

– Наоборот, – рассмеялась я. – У меня появится новая тема.

– Это тебе так кажется. Зачем оно тебе надо? Не останется времени на творчество.

Мне показалось, что я в своем новом качестве не всем пришлась по душе. Как-то саркастически отреагировали многие близкие мне люди. Ну да, поэт и директор – две вещи несовместимые… Словно ждали, где я провалюсь – на работе или в этом самом творчестве…

В чем-то они оказались правы: столько забот навалилось, что, действительно, за пять лет я немного написала – всего-то один роман, текст которого по неопытности стерла, не оставив в бумажном варианте: на этом файле оказалось записано что-то по охране труда… До сих пор понять не могу, как это произошло. От романа осталось четыре страницы. Обидно было до слез!.. Потом я его переписала, и он только выиграл от этого. Но это случилось позже…

Я почти перестала появляться в литературных кругах, постепенно отходя от этого, подтверждая «пророчество» Коринь.

И все же иногда забредала «на огонек». В один из таких набегов Антонина Михайловна дала мне книгу переводов сонетов Шекспира.

– Почитай, ты же у нас переводчик…

 

Все знают, что Шекспир писал сонеты.

Многие знают 90-й сонет – его пела Алла Пугачева и Никитины…

Но очень немногие знают весь сонетный цикл…

Я тоже была не сильна в этом: не хватало терпения прочесть все подряд.

А тут – зацепило. Автор был мне совершенно незнаком. На книжечке в конце было его черно-белое фото, такое, что встретишь вживую и не узнаешь. Ничего конкретного о нем не было написано на обложке, только перечень изданных книг. Что это за новый русскоязычный поэт появился? Никогда о нем не слышала. Вот что значит отбиться от стаи!

Порадовало, что нашелся еще один русскоязычный переводчик, и перевел он не кого-нибудь, а Шекспира… Я решила, что этот человек, наверное, переехал сюда из России – слишком грамотно написано, слишком хороший у него русский язык…

Переводы не напоминали Маршака. Я поискала в Интернете варианты других переводов сонетов, и, сравнивая их с этими, пришла к выводу, что незнакомец перевел хорошо. Надо же!.. Есть кто-то, кому небезразличен Шекспир, кто-то, хорошо знающий европейскую литературу… Вот бы поговорить с ним, выяснить, какие проблемы у него возникали при работе?..

Встретиться довелось только через несколько месяцев. Было заседание конкурсной комиссии премии им. Евгена Маланюка, а после него – какое-то поэтическое мероприятие в библиотеке им. Чижевского. Я знала, что там будет Антонина Коринь, – ей тут как раз присудили премию за переводы, и я зашла обрадовать ее из первых уст.

Зал был полон, все знакомы. Я увидела Антонину Михайловну в толпе и направилась к ней.

О том, что премия присуждена ей, она уже знала, кто-то опередил меня.

– Знакомься, это Александр Архангельский, – указала она мне на высокого седоватого человека. – Ты читала его книгу.

Я не сразу поняла, о какой книге идет речь, и она пояснила:

– Шекспир…

– А!..

– Так вот Вы какая, Полевина… – сказал он, сверкнув на меня острыми глазами. – Наслышан о Вас…

Я обрадовалась встрече. Он совсем не походил на того, с фотографии. Немудрено, что не узнала.

– А как Вы переводили с английского?

– Делал подстрочники. Читал о Шекспире и о его времени.

– А другие переводы?..

– Нет. Старался не читать их.

Здорово! У меня было столько вопросов! Перевод с родственных языков имеет свои проблемы, а как с далеких? Сохранять ли ритм? Звучание? Размер?..

Но тут началась официальная часть, и меня пригласили а президиум – сидеть рядом с мэтрами… Я села лицом к залу рядом с Косенко и Погрибным, остро сожалея, что не смогу поговорить с интересным мне человеком.

Едва все закончилось, я подошла к группе, где были он и Коринь. Мне хотелось продолжить разговор. Но он как-то не отреагировал на мое присутствие, не заговорил, да и Коринь куда-то спешила. Мне показалось, они уходят вместе. Меня не позвали.

И я ушла. Странно!.. Я никогда не ошибалась в отношении людей ко мне. Неужели мне показалось, что возник обоюдный интерес, и нас прервали на интересном разговоре? Он знал о моих переводах – видимо, Антонина Коринь что-то рассказывала, и мы об этом явно не договорили…

…Прошло еще два месяца. Первого апреля в литературном музее был вечер. Я опоздала – была занята на работе. Пришла, когда все было в разгаре, и многие уже выступили.

Прочла хохмические стишки. Огляделась.

Высокий хмурый человек с фотоаппаратом снимал нас с разных точек. Ходил по залу, ослепляя вспышкой. Я не сразу догадалась, что это тот самый Архангельский… Вот ведь! Не запомнила лица…

Потом мы все сидели за столом, много смеялись. Он молчал. Показался мне высокомерным, заносчивым. Антонина Михайловна предложила ему прочесть своего Шекспира. Он прочел 102 сонет.

Я его тоже знала: есть музыка на перевод Маршака.

Но на этом мои познания и заканчивались… Надо же! А этот человек не только прочел, но и перевел их все! Мне было стыдно, но, делая хорошую мину при плохой игре, я глубокомысленно прочла:

 

– Люблю – но реже говорю об этом. 

Люблю нежней – но не для многих глаз…

 

В смысле, что тоже не ботфортом консоме хлебаем.

Он промолчал и закрыл книжку. Неужели я его обидела?..

– Оля, подари ему свою книгу, – сказала Антонина Михайловна.

Я протянула ему «Изнанку счастья». Он как-то не спешил брать. Моя рука повисла в пустоте. Может, она ему не нужна?..

Потом нас всех погрузили в чью-то машину. На заднем сидении было тесно втроем. Завернули на поселок Горный – отвезти Антонину Михайловну. У облсуда я вышла. Ему тоже нужно было выходить – это я вычислила. Нас высадили и уехали, а мы пошли к остановке.

– Вам куда? – спросила я.

– К дочери, на Николаевку.

Мне тоже было в ту сторону. Но – ехать вместе с этим хмурым высокомерным человеком, который и не вспомнил о нашем разговоре, нехотя взял подаренную книгу?..

– А мне в центр… – солгала я.

Мы молча стояли на холодном ветру. Неловкое молчание.

– А что Вы пишите? – спросил он, как мне показалось, чтоб хоть как-то поддержать беседу.

– Романы… повести… стихи…

Он отвел глаза.

– О, вот и Ваш автобус! – обрадовалась я. Пусть едет, пусть оставит меня одну. Не получается разговор. А так хотелось о многом распросить…

…Потом, через много лет, мы будем смеяться, вспоминая тот день.

– А что сказать? Такая знаменитая, романы пишет… Поддернула меня с Маршаком…

– Да нет, и не думала! А сам-то – важный, надменный был!

– Да какой надменный! Ты хохотала, острила, а мне казалось – надо мной… А мне так хотелось спросить тебя о переводах…

 

…А потом я попала в больницу с гипертоническим кризом.

В подвале школы прорвало водопровод. Я добилась ремонта – замены ржавых труб на пластиковые, а два «бойца», сантехника из КРЕПа, незапланированно перенесли счетчик и сорвали пломбу. Дело было в пятницу вечером. А когда я в понедельник принесла акт в водоканал, разразился скандал. Нам насчитали за эти дни такой расход воды, какой мы и за год не использовали. Был суд, «бойцы» доказывали, что они не раз так делали, и никогда не было проблемы,  я – что вода была перекрыта на время ремонта, утечки быть не могло, и выставлять огромный счет несчастной музыкальной школе грешно… Ничего не помогло. Суд был проигран, счет, плюс судебные издержки, которые были больше самого счета, пришлось уплатить, а у меня осталось чувство безысходности и неверия в справедливость. И высокое давление, с коим меня и увезла «скорая»…

Антонина Коринь пожалела меня, больную…

– Я дала Архангельскому твою книгу «Повесть о людях и о себе», сказала, что ты в больнице, просила поддержать тебя, – сказала она мне по телефону.

«Поддержит он, как же…» – проворчала я про себя. Нужна она ему, эта книга… Пусть сначала «Изнанку…» прочтет…

 

Он позвонил через несколько дней рано утром.

– Я всю ночь читал Вашу книгу, ждал утра, чтобы рассказать Вам о своих впечатлениях…

Мы проговорили минут двадцать. Я услышала столько добрых слов! Он очень вдумчиво прочел стихи, расшифровал их… Пожалуй, так меня еще никто не читал.

– И это все видно в стихах? – изумилась я, когда он стал мне рассказывать обо мне самой…

– А в творчестве не лгут. Особенно в стихах. И ничего не скрыть. Вы – близкий мне по духу человек… Спасибо Антонине Михайловне, что она открыла Вас мне…

– Я бы хотела прочесть Ваши стихи.

– Они есть в Интернете. Я пришлю Вам ссылку…

 

Я положила трубку, обрадованная. Значит, не ошиблась в тот далекий зимний вечер.

Значит, я получила «подарок» от Антонины Коринь – общение с этим человеком…

 

Я легко отыскала в Интернете станицу с его стихами. Читала с опаской – вдруг не понравится, и такое интересное общение окажется очередным банальным трепом. Но стихи не разочаровали. Они были умными, грустными, четкими, логичными. Образными – без выкрутасов. Похожие на мои. Только у моих взгляд обращен внутрь, в них мало обозначен окружающий мир, а в этих он присутствовал, но как-то отрешенно, через призму внутреннего… И таким одиночеством повеяло от них! Улыбающимся спокойным одиночеством…

Как оказалось, Александра Архангельского знали все в нашем литературном окружении. Он появился около года назад, были встречи с ним, и только я, занятая тяжбами с водопроводом, исчезнувшая с радаров литературного бомонда, ничего не знала.

Мне захотелось похвалить – оригинально. Я послала ему шуточную СМС:

 

Стихи нашла. Читала. О, откуда

Средь наших борзописцев это чудо?

 

Ответ пришел поздно вечером:

«Не понял, о каком чуде идет речь?»

Во как! Я ему – комплементы, а он – в позу!

«Чудо – стихи, подписанные Вашим именем. Наверное, я ошиблась. Простите за беспокойство»

Он позвонил – трубку не взяла, решив раз и навсегда отсечь это общение. Не понимает шуток – и ладно.

Прошло пару недель. Наступило 1 мая. Было тепло, светло, радостно. Врачи приписали гулять на воздухе и думать о хорошем. И я подумала, что была резка, и, наверное, обидела хорошего человека. Написала поздравительную СМС. Он отозвался. Это хорошо, значит, обиды позади… Потом было 9 мая, и я, томясь от безделья, сидя на лавочке под ивой, написала ему: «Партейку в хокку?»

И началась игра! С хокку не вышло – не наше, не славянское это. А вот двустрочные стихи в самый раз. Я писала две рифмованные строчки – и тотчас же получала ответ – в том же ключе и с той же рифмой.

Это был незабываемый стихотворный марафон! Кто кого переговорит. Кто скорее ответит. Посмеиваясь, я строчила ответ и тут же получала продолжение. Сначала пыталась записать – уж очень интересные стишата выходили, но потом забросила, отдавшись игре.

СМС приходили с самого утра. Сидя в маршрутке, я набирала ответ. Среди урока мелодичный звонок мобилки оповещал, что мой визави не остался в долгу. Поздно вечером приходила строчка, и я полночи не могла придумать, как лучше парировать ее.

Так мы развлекались с неделю. Потом мне пришла в голову более удачная мысль: переговариваться сонетами Шекспира, благо тем поднято в них предостаточно.

Спасибо за подаренный мне мир.

Молчу. Пусть говорит Вильям Шекспир.

 

Достаточно было написать номер сонета – благо книга его переводов была у меня. Это еще несколько дней приносило радость. Я перелистывала книжку в поисках подходящего ответа, уже хорошо ориентируясь в наследии великого англичанина. Потом в ход пошла моя «Изнанка счастья» – достаточно было назвать страницу и строку. Чем он занимается, раз имеет столько времени, чтобы переписываться со мной? Где работает?.. А не подумала, что и сама успеваю все сделать, не прерывая диалога…

Пришел пожарный, осмотрел всю школу в поисках повода, чтобы меня в очередной раз оштрафовать. Я ходила за ним следом с мобилкой в руке, отбиваясь от него, парируя нападки и строча ответы. Вышли на крыльцо. Он пошел вокруг здания искать пожарную лестницу, а мне как раз пришла в голову отличная строка…

Штрафанул, конечно… Лестница оказалась не такой, как надо… Мы простились у порога, он пообещал занести предписание, а я – заплатить неизбежный штраф…

Как только он скрылся из виду, я набрала номер, чего не делала ни разу за время нашей переписки.

– Кто Вы?! Где Вы? Вас не переговорить!

Он рассмеялся. Мы, наконец, поговорили, как нормальные люди. Он жил в небольшом городке недалеко от Кировограда, оттуда был родом мой отец, там жили родственники. Через минуту я узнала, что Александр Дмитриевич прекрасно знает моего дядьку, что дочь у него скрипачка, и он сам не чужд нашей профессии – окончил музыкальную школу, пишет музыку, и, главное, играл в студенческие годы в оркестре народных инструментов, которым руководил любимый нами, студентами, Игорь Васильевич Заруба, мнение которого было законом для оркестрантов, к коим и я принадлежала.

Это было последней каплей. Если Заруба взял его, студента, в оркестр, приглашал во все последующие годы на наши юбилейные концерты, не забывал его, значит, это стоящий человек. Одной крови со мной. Зверь моей породы.

Мы говорили, пока не закончились деньги на счету. Хохотали над тем, что за две недели поэтического марафона успели несколько раз поссориться и помириться. Оказалось, у нас много общих знакомых. И общих тем, в частности, касательно поэтических переводов…

Я рассказала ему, как долго ждет своего часа «Снег во Флоренции», подумала, что он смог бы мне помочь закончить перевод поэмы…

Он знал обо мне со слов Антонины Коринь, которая настойчиво рекомендовала взять меня редактором его новой книги… С этой целью и знакомила.

– Она же русскоязычная поэтесса, кто, как не она поможет?..

Положив трубку, я отбила СМС:  Ш. с. 31 в его же переводе, из-за этих строк:

Ты дорог мне: в тебе живет любовь
Моих друзей, покинувших до срока
Подлунный мир…

……..

Их власть в тебе теперь заключена,
И на меня права лишь ты имеешь.
Их лучшее – в тебе воплощено. 
Моей душой владеть тебе дано.

 

Встретиться довелось не так скоро. Конгресс литераторов выпустил сборник, его пригласили на презентацию, а он пригласил меня.

Ждала в холле библиотеки им. Чижевского и сомневалась, узнаю ли: я совсем не запомнила его лица. В последний раз мы виделись холодным апрельским днем, а сейчас стояла жара… Все равно он оставался для меня незнакомцем.

Он вошел, и я скорее вычислила его, чем узнала. Мы сели на кушетку рядом с какой-то молодой парой и начали говорить без умолку. Наконец-то взглянули в глаза друг другу! Я задала все те вопросы о переводах, которые меня мучили. Рассказала, как переводила сама, с какими трудностями столкнулась. Он оказался гораздо старше, чем показался  раньше, совсем не угрюмый и заносчивый, а веселый, остроумный, легкий в общении… Мы поднялись в читальный зал, и я взяла на свой абонемент свою же книгу переводов.

– Посмотрите мою работу…

Потом пошли в полный зал – там началась презентация.

Анатолий Юрченко, «президент» Конгресса, удивленно поднял брови, увидев меня.

– Вы тут от Спилки?

– Сама от себя, – рассмеялась я. Как, однако, ревниво отслеживается принадлежность к той или иной организации!.. Тут были все, кто в Спилку не попал по тем или иным причинам.

Чем дольше длилось чтение стихов, тем больше мне тут не нравилось… Вызывали по списку, в порядке напечатания в сборнике, и все мои хорошие знакомые выходили, как ученики в доске, читая свою «нетленку»… Многие стихи были откровенно слабыми…

– Меня настойчиво приглашают вступать в Конгресс, – шепнул мне Александр Дмитриевич.

Конгресс негласно соперничал со Спилкой. Все обиженные нашли тут приют. И, надо сказать, руководство Конгресса работало хорошо: на такой солидный альманах нашли деньги! Все попали туда, и это справедливо: если ты состоишь в организации, платишь взносы, то имеешь право на «кусок пирога». Все, кто состоял в организации, должны быть представлены в общем издании. У нас в Спилке о таком можно только мечтать: журнал «Вежа», где Васыль Бондарь был редактором, печатал больше писателей из других областей, и процент наших там был невелик. Я в их число не попадала. Да мне никогда и не предлагалось под предлогом «русского языка» – я единственная в то время в Кировоградской организации НСПУ была «русскоязычным писателем Украины»…

От обилия стихов я заскучала… К счастью, все вскоре закончилось, и мы вышли из зала, особо не прощаясь ни с кем и не задерживаясь: хотелось еще поговорить.

Было очень жарко. Проходя мимо кафешки, мой спутник кивнул:

– Мороженного?..

– Хорошо бы…

И за столиком кафе было принято важное решение.

– Как Вы относитесь к сонетам?

– Презираю, но снисхожу, – рассмеялась я. – Но, если честно, мало представляю себе это. Написала как-то шуточный венок сонетов, на этом и закончилось. Твердые формы – это что-то из области Ренессанса… Мало применимы в настоящем…

– Напрасно! У Вас сонетное мышление. Ваши стихи логичны, выдержана драматургия сонета, но вывод, сонетный ключ, присутствует…  А рондо, триолеты?..

– Понятия не имею…

– Стыдитесь! – рассмеялся он. – Литератор должен пробовать себя во всем. И не надо путать неосведомленность со свободой творчества…

- Ну да, – согласилась я. – Не умеют, а говорят, что не хотят…

– Именно! Вот, посмотрите, я переставил строчки, и из Вашего стихотворения вышел замечательный сонет! В таком виде он приобрел еще больший блеск. Классика жанра!

Он протянул мне печатный листок. Хм… действительно, забавно вышло… Я – и не я!..

– А слабо написать венок? – подначил он.

– Это вызов? – рассмеялась я.

– Ну, можно и так сказать…

– Я поднимаю перчатку. Только расскажите, как он пишется.

Он оживился.

– Получился английский сонет. Давайте я начну, а на Вашу долю останутся четные строки. Только избегайте банальных рифм, чтоб не было повторения, – в сонетах это не приветствуется.

– Это будет диалог? – осторожно спросила я. Забрезжило продолжение прелестной игры, начатой мной в СМС, но там – двухстрочные стихи, а тут получится целый венок…

– Не обязательно. Тема предопределена магистралом, а как Вы ее раскроете – Ваше дело… По рукам?

Так, в шутку, было положено начало соавторства и дружбы.

Я выписала «свои» строчки, на которые нужно было написать семь сонетов. Не так просто было начать: я почти пять лет ничего не писала. Был выходной день, и я вышла в парк возле дома – походить, подумать…

Звонок настиг меня на любимой аллее:

– Я уже написал свои! Ловите ленту на почте.

Ну, еще бы!.. Помнится, с какой скоростью он отвечал на мои рифмы…

– У меня пропал Интернет. Прочтите мне, что у Вас получилось…

Он начал читать. В парке связь была отвратительной, а тут еще под вечер собачники вывели своих питомцев на прогулку… Собачий лай, детские крики… За парком было не лучше: ревели мотоциклы… Я почти не слышала, что же там было в стихах. Уловила только «Дон Жуан»…

Ах, так? Я тебе покажу Дон Жуана… Думает, что я не смогу? Да я сейчас на твоего Дон Жуана свою Кармен напущу!..

И сразу все сложилось… Я быстро вернулась домой: срочно нужны были блокнот и ручка…

И – полилось! Откуда только слова брались! В эту самую твердую форму сонета я, как в бокал, наливала, свои мысли, чувства. Застопорилась на одном месте и «попросила помощи зала»: послала СМС.

– Найдите рифму к «фламенко»

Ответ пришел, как всегда, молниеносно:

– Коленка… пенка… стенка…

Я долго хохотала. Наш человек! С чувством юмора все в порядке. А я уж испугалась, что мне попался педант, книжный червь…

Часа за два я написала свои семь сонетов. К вечеру появился Интернет, и я послала их соавтору. Через полчала пришел готовый венок.

– Поздравляю с началом новой книги!

Я перечла. Диво! Из ничего возникла целая поэма. Общих рифм не было, повторов – тоже. И каждый по-своему раскрыл общую тему… Что значит общность: похожий стиль, образ мышления, фундамент… Читал в детстве то же, что и я… Хорошо знал русскую и зарубежную классику… Знал больше меня – еще и поучиться у него могла бы…

 

Нашлась еще одна «точка соприкосновения» – музыка. Встретились мы в той же библиотеке через несколько недель: были приглашены на презентацию книги Валентины Кондратенко. Александр Дмитриевич привез ноты нескольких своих песен.

Тут же, в зале периодики, стояло фортепиано. Я села и начала играть. И влюбилась в мелодии… Записанные «кружевным» неразборчивым почерком ноты были для меня ясны: именно так нужно было писать на эти тексты – Лины Костенко, Игоря Северянина, Арсения Тарковского…

Он сел рядом.

– Вы вот так сразу аранжировали… А я предлагал пианистам, но никто не взялся: не расписан аккомпанемент.

– Прелесть! А кто это пел?

– Я, супруга, дочь. У супруги приятное меццо сопрано…

– Вот бы послушать!

В тот же вечер удалось услышать, как он поет. Оказывается, присутствующие знали, что он хорошо поет, аккомпанируя себе на гитаре. Когда ему предложили спеть,  я приготовилась услышать традиционно бардовские интонации. Немало любителей пробуют себя в этом жанре. Но у него оказался сильный баритон красивого тембра, и играл он гораздо лучше многих. А мелодии были – чудо!..

Презентация проходила в Доме Учителя, там, где занимался наш незабвенный оркестр. Мы ходили по коридорам, вспоминая.

– Здесь была костюмерная…

– А в этой комнате хранили инструменты: мой контрабас…

– …и мои гусли, – в тон ему ответила я.

Мы стояли на сцене за закрытым занавесом и, могу поклясться, видели одно и то же: огненные насмешливые глаза Игоря Зарубы, когда он взмахивал дирижерской палочкой… Для меня эта сцена полна воспоминаний, как и каждая ступенька лестницы, ведущей на второй этаж Дома Учителя, каждый поворот коридора…

Антонина Коринь появилась неожиданно, распугав «призраков»:

– Сашко… А что Вы тут оба делаете?

– Вспоминаем, – ответила я за обоих. – Оказывается, мы играли в одном оркестре, в разное время, конечно…

Не могу описать ее взгляд. Удивленный? Подозрительный? Саркастичный?.. Не радостный – это точно. Хотя… ведь разве не это было в планах – мое редакторство его книги? Или его – моей?...

Ушла я рано, хотя веселье было в разгаре: Саша Косенко ехал домой и предложил подвезти меня на своей машине.

Дома я еще и еще раз проиграла предложенные мне песни и убедилась, что не ошиблась: они хороши. Позже я послала их своему преподавателю, Людмиле Васильевне Жульевой, в Запорожье. Она сама писала музыку, а муж состоял в Союзе композиторов, так что ее суждению можно было верить. Она подтвердила, что музыка написана талантливо, а с хорошей аранжировкой и исполнителем эти песни могут конкурировать со многими известными… Жаль, что они не звучат…

 

Областную литературную премию имени Евгена Маланюка основали в 2002 году, и не без проблем. Было много вопросов, кто такой Маланюк и стоит ли его именем называть премию.

Он - наш великий земляк, но… как и все пророки в своем отечестве…

Профессор педуниверситета Леонид Куценко, посвятивший много лет воскрешению из пепла поэта, много сделал для возвращения на родину его имени и творческого наследия.

Но это другая история… А я вспоминаю лишь о премии его имени, и о «судьбах поэтов, которые она сломала»…

Любая литературная премия или конкурс призваны активизировать литературный процесс, выявить новые имена, указать вершины, к коим стоит стремиться, и увидеть свое место во всем том. Цель благородная…

Но, черт возьми, умеем мы исказить любое благородное начинание!

С самого начала было три номинации: «художественная литература», «перевод», «публицистика». Помнится, в номинации «перевод» Тамара Иванова (Барышева) подавала свой перевод «Маруси Чурай». И премию не получила.

Я в то время была мало знакома с творчеством Лины Костенко, и «Маруся Чурай» попала мне в руки именно в переводе Барышевой. Я прочла самое начало и ужаснулась, какой ерундой восхищаются все. Оригинал Лины Костенко я прочла намного позже – он поразил меня! За такую вещь браться?! Она совершенна и непереводима… Сравнила потом с переводом, который был достаточно близок тексту, но не передавал его духа, или – как это назвать?.. В общем, правильно, что не дали…

Потом в этой номинации Володя Могилюк подал тонюсенькую книжечку переводов на украинский нашего земляка Арсения Тарковского. И тоже не получил – то ли из-за незначительного объема, то ли из-за качества. Меня тогда мало занимала теория перевода, и, не имея оригинала, я не могла судить о его точности. К этому времени была почти готова к печати книга моих переводов поэм Лины Костенко, но я сознательно тормозила ее выход, затягивала работу над ней, чтобы не соперничать. И в следующем, 2007 году, я получила эту премию за переводы. Работы над ними было много, но сейчас я бы по-иному отнеслась к переводу… Но, как бы то ни было, номинация пустовала шесть лет, и я была первой, кто сломал лед.

Вскоре я сама оказалась в числе жюри премии.

Собственно, из-за отсутствия информации причины такого поворота на то время мне были непонятны. Задним числом узнала, что из состава жюри вышло несколько членов – Виктор Шило, Валерий Сиднин и еще кто-то, и образовавшуюся брешь заполнили мной.

А впрочем… статья Светланы Орел проливает свет на ситуацию и дает достоверные сведения:

Суета вокруг премии

Одна из местных газет именно так обозначила процессы, которые в нынешнем году стали происходить вокруг премии. Причина вроде бы и банальная: номинанты, не одержавшие победу (а в каждой номинации обычно по несколько претендентов), публично высказывают свое несогласие. Но ситуация выходит за рамки этой простой модели, затрагивая более серьезные проблемы: премия и постмодернизм, премия и русскоязычная литература. Оппоненты жюри, члены Ассо­циации украинских писателей, несколько раз претендовали на звание лауреатов в номинациях «Лите­ратуроведение и публицистика» за роман «Бодай-цикута» Виктора Ши­ла и Павла Чорного и в номинации «Художественная литература» — за поэтический сборник «12-й кілометр» Валерия Сиднина. В нынешнем году, по-видимому, понимая, что победа им снова не светит, они осуществили демарш: Виктор Шило и Павел Чорный накануне заседания обратились к жюри с письмом-требованием снять свое произведение с рассмотрения, а Валерий Сиднин вышел из состава жюри, членом которого он был. Своим действиям члены АУП придали максимальную публичность — через прессу, Интернет. Жюри не обратило внимание на письмо претендентов, и их произ­ведение принимало участие в рассмотрении. Позже секретарь жюри это объяснил тем, что роман могли снять с рассмотрения те, кто его выдвигал: Кировоградский кооперативный колледж экономики и права имени Сая. Определенная логика есть, хотя могли бы обратить внимание и на мнение авторов. Но в письме содержатся намного серьезнее обвинения: «Ми…вважаємо, що цю творчу відзнаку дискредитовано. Відхід від п. 2 По­ложення про премію, де йдеться про високохудожність творів, що номінуються, гуртівщина з явними ознаками корпоративної корупції, заполітизованість більшості чле­нів журі унеможливлюють нашу участь у про­цесі здобуття такої премії». Да­лее авторы письма делают акцент на инсинуациях, по их мнению, существующих вокруг сборника «12-й кілометр» Валерия Сиднина, произведения которого в свое время якобы были «...одним із небагатьох проявів духовного опо­ру тоталітаризму», и жюри их сегодня неспособно оценить «…в силу свого літературного традиціоналізму та небажання вийти за рам­ки своїх особистих уподобань». Этот пассаж зампред жюри премии, литературовед, доктор филологических наук Василий Марко прокомментировал так: — Письмо обсуждалось. На мой взгляд, это нормальная реакция общественного мнения, что свидетельствует о росте авторитета премии в социуме. Если принять во внимание ее незначительное материальное наполнение (тысяча гривен. — С.О.), то это приятный факт. Я присутствовал на всех заседаниях и могу с уверенностью сказать: ни за одно произведение, получившее одобрение жюри, нам не стыдно. За шесть лет, с тех пор как вручается премия, лауреатами стали литературоведы Леонид Куценко, Григорий Клочек, Светлана Бара­баш, поэты Петр Селецький, Тамара Журба, Екатерина Горчар, Леонид Беспалый. Все это известные в области (а кое-кто и во всей Украине) имена, уровень творчества этих людей свидетельствует сам за себя. Должен сказать: каждый раз при обсуждении представленного произведения идет дискуссия, высказываются различные мнения. Звучало немало слов поддержки и в адрес произведений авторов письма. Очевидно, надо сделать этот процесс более открытым и на итоговые заседания приглашать журналистов. Именно кулуарность процесса вызвала недоразумение с Олегом Бондарем, автором детективных и мистических повестей и романов, отсутствие которого в составе жюри авторы письма восприняли как чьи-то козни, подчеркивая, что от него избавились как от принципиального оппонента. На самом деле все намного проще. Разумеется, после смерти Леонида Куценко и еще одной трагической потери — литературоведа, профессора Светланы Барабаш, которые были одними из авторитетнейших членов жюри премии, оно требовало пополнения. В декабре прошлого года на заседании постоянной комиссии областного совета по вопросам образования, культуры, науки, спорта, молодежной политики, семьи и туризма среди других рассматривался и вопрос о составе жюри областной литературной премии имени Е.Маланюка. Председатель областного совета, инициировавший его рассмотрение, предлагал утвердить двух новых членов: вышеназванного Олега Бондаря и методиста Института последипломного педагогического образования имени В.Сухомлин­ского, известного краеведа Владимира Босько. Если кандидатура второго возражений не вызывала, то вместо Олега члены комиссии (в частности, член СПУ и член жюри Виктор Погрибный) предложили избрать известного авторитетного литературоведа, ректора педуниверситета Г.Клочека. Григорий Дмитриевич, депутат областного совета, член этой же комиссии, не возражал. Сессия поддержала решение комиссии. Поэтому вышло так, что именно свою принципиальность Олег просто не успел проявить: когда проходило предыдущее заседание (жюри собирается раз в год — в середине января, накануне вручения), он еще не был его членом, когда происходило нынешнее заседание — уже не был. Так же немного странны заявления о «принципиальности» выхода из состава жюри Валерия Сиднина. Коллеги из АУП называют его поступок по-настоящему мужским. Дескать, рассматривался его сборник, и он, чтобы решение было максимально объективным, вышел из состава жюри. Но ведь сборник «12-й кілометр» выдвигался не впервые. Почему же раньше Валерий не проявлял такой принципиальности? «Не обманывайте русскоязычных...» До сих пор лауреатами премии становились украиноязычные авторы. Нынешняя же суета, спровоцированная Виктором Шило и Павлом Чорным, сразу же сделала их союзником руководителя «Русского движения» Украины в области Валентину Бажан. Именно газета, которую она редактирует, и стала рупором, как она констатирует, независимого мнения. Среди предложений, перечисленных в указанном письме, авторы призывают «…чітко означити виключну україномовність творів, які номінуються, аби не обманювати іншомовних літераторів — представників національних меншин — тим, що вони також мають шанс отримати літературну премію імені Маланюка». Как сообщил председатель областной организации Союза писателей Украины Василий Бондарь, вопрос об исключительной украиноязычности номинированных произведений не рассматривался принципиально: и основатели премии, и члены жюри считают, что лауреатом вполне может стать и русскоязычный автор — все зависит от художественного уровня произведений, напряжения мысли и энергетики слова, подвластных ему. Кстати, в нынешнем году в номинации «Перевод» победу получила именно русскоязычный автор Ольга Полевина. Совершенство ее переводов поэм Лины Костенко на русский язык признали все. Валентина Бажан в своих комментариях замечает: «Едва ли Ольга попала бы в эту компанию, если бы переводила текст с английского». Бесспорно, не попала бы, если бы переводила с английского, скажем, на русский. Именно об этом в Поло­жении сказано четко: только с украинского на иностранные или с иностранных — на украинский. Виктор Шило и Павел Чорный предлагают ввести в состав жюри (правда, после соответствующего тестирования) «…пересічних читачів: бібліотекарів, викладачів шкіл, продавців книгарень». По моему мнению, они зря надеются, что перечисленные люди, в отличие от профессоров, писателей, руководителей учебных и культурных учрежде­ний, против чьей корпоративной цеховости они так протестуют, лояльнее отнесутся к произведениям, похожим на те, которые пишут эти литераторы. Несколько лет назад Виктор Шило в издательстве «Факт» издал книжку стихов «Танец порож­нечі». Это название, на мой непрофессиональный взгляд (хоть соответствующее тестирование я, может, и прошла б), чрезвычайно точно отражает смысловое и содержательное наполнение помещенной там поэзии. Охарактеризовал свое письмо и Павел Чорный: на недавней презентации АУП (по какому случаю, ведь организации более десяти лет?), представляя свой сборник «Дребезги», он процитировал свое обращение к читателю: «Решай, готов ли ты чутьем гурмана есть смыслы мною жеванных идей, блуждая средь словесного тумана?..»

 

            «Зеркало Недели» 

 Оказывается, изначально премия «начала свою разрушительную работу в умах и сердцах»... Но это только подтверждает ее значение.

Ничего не меняется…  Через много лет придется  и мне, как члену жюри, писать похожую статью, оппонировать В. Бондарю, вышедшему из состава жюри почти как Сиднин, и С. Орел – с точностью до наоборот…

Литераторы… Какие ранимые, сколько амбиций, тщеславия!.. Сколько зависти к более успешным собратьям по перу!.. Правда, не все. Многие стойко переносили свое «поражение».

«Поражение»!.. Разве это поражение? Сам факт выдвижения, появление статей в печати о номинантах с начала кампании, – кого это унижает? Понятно, что победит кто-то один, но как порой мерзко ведут себя те, кто ее не получил!..

Председатель жюри – он же председатель областного совета. Мой первый председатель – Николай Алексеевич Сухомлин.

…Мы сели за большой длинный стол, и он обвел всех внимательным взглядом. Потом корректно, интеллигентно начал вести заседание. Останавливал взгляд на каждом и просил высказаться.

У меня было ощущение, что вызывают к доске. Хорошо, что я прочла все!

Он выслушал каждого – никому не удалось отмолчаться. Потом было тайное голосование…

За все годы, что я провела в жюри, у меня ни разу не возникло разочарования или ощущения, что не тому дали. Бывало, побеждал не мой фаворит, но доводы других убеждали меня, что это решение правильное.

В мой первый год рассматривали книгу В. Могилюка «Свято врожаю» и небольшую книгу стихов Леонида Беспалого «Йти и не падать».

…Леонида Беспалого я знала лично: однажды решили навестить его, инвалида без обеих ног, пережившего лагеря, и провести заседание литстудии «Степ» у него дома. Вместе со всеми пошла и я.

Этот старец поразил меня своей энергией, убежденностью, напором. Он сидел в инвалидной коляске, на которую  был наброшен клетчатый плед, и забывалось, что под пледом ничего нет. Он читал страстно, хорошо поставленным голосом. Стихи были хлесткие и горькие. А главное – искренние.

Он не был членом НСПУ, жизнь его подходила к концу.

Весь вечер читал он. Потом предложили всем по виршу прочесть. Я отказалась: неуместны были иные стихи в этой маленькой комнатке на каком-то из последних этажей современной высотки. Вечер был задуман для него, и не надо было разбавлять ничем другим ту лавину стихов, которые он выплеснул.

…А когда на заседании жюри встал вопрос, кого выбрать из двух претендентов, все единогласно проголосовали за книгу Л. Беспалого.

У Могилюка  стихов было больше, и изданы они были солиднее. Но такой энергетики, как у старца, у него  не было. И такой боли и искренности. И действовали стихи Беспалого на слушателя сильнее…

Может, человеческое начало и стало той пушинкой, которое перевесило чашу весов… У меня не возникло и тени сомнения, что именно так будет справедливо.

И разразился скандал. Это был первый скандал, из-за которого я отшатнулась от Могилюка. Тот заявил, что жюри неправо, и дали премию не за поэзию, а за образ жизни, и надо было честно предупредить, чтобы не вводить в заблуждение подающих книги стихов на этот, так сказать, литературный конкурс… 

Что бы ни было, а должно быть какое-то душевное благородство, чтобы не оспаривать эту премию у безного старика, который получил ее, повторяю, вполне заслуженно.

Но… Не хватило…

Премию Леониду Беспалому вручали дома, приезжал председатель жюри и двое членов – не помню, кто именно. Старик был совсем плох и вскоре умер. У меня осталось чувство удовлетворенности, что мы поступили по-человечески, и он успел ее получить.

А когда в следующем году ту же книгу Могилюка снова выдвинули, Н. Сухомлин на первом же заседании предложил снять ее из-за этого скандала: ведь Могилюк заявил, что премия ничего не стоит, что он не придет на вручение, даже если ему ее присудят.

Опрометчиво заявил: тогда у него были все шансы ее получить. А слова не сдержал: спустя десять лет еще дважды выдвигался и пока еще не получил…

 

Потом был безобразный скандал Коринь – Косенко…

Антонина Коринь второй раз предлагала на конкурс книгу стихов или даже две… Не получила. Снова выдвинули ее книгу, и вроде все складывалось, но тут в наше литературное сообщество метеоритом ворвался Саша Косенко.

Собственно, он всегда тут присутствовал, но – своеобразно…

Многие его стихи помню с тех далеких дней, когда я впервые пришла на заседание литстудии. В то время ни у кого не было еще книг, и мало кто был членом НСПУ. Косенко часто выступал, печатался, но – подчеркнуто не собирался издавать книг. В этом мне виделось своеобразное кокетство: мол, я и так состоявшийся поэт, меня и так знают, а вы с вашими книгами…

Так длилось достаточно долго – до седых волос. Потом Виктор Погрибной все-таки настоял, и вышла книга Косенко «На сьомий день».

Не сомневаюсь, что настоял. Но была и другая составляющая: многие из тех, кто начинали с ним, уже чего-то достигли, настрогали книг, стали членами НСПУ, вошли в справочники и могли считать себя мэтрами. Многие, уступающие ему в таланте. И как тут было не заторопиться! Он словно проснулся – стал лихорадочно наверстывать упущенное за годы. Но… это мое мнение. Хотя уверена, что не ошибаюсь в движущих силах…

Книга с пылу с жару была выдвинута на соискание премии. Кажется, даже по сроками немного не успевала. Формальный предлог. Она была давным-давно написана талантливым автором, и если на месяц-другой опаздывала – не беда.

Но это выдвижение было роковым для Антонины Коринь: совершенно очевидно, что премию в таком случае получит Косенко.

В этом всем меня поразила наступившая борьба. Открытая, жестокая. Коринь хотела, чтобы Косенко снял свою книгу в этом году. Он ни за что не соглашался.

Будь на его месте, я, возможно, сняла бы – уж очень противно было противостояние. А на ее месте – ни слова не сказала бы. Промолчала бы, не простив. Но и не предпринимая никаких действий. Но это – как по мне…

Виктор Погрибной, разумеется, поддержал Косенко. Книга Коринь была с опечатками, орфоэпическими ошибками, уступала по уровню его книге. Формально можно было придраться к срокам издания книги Косенко, а по сути – все справедливо. Если положить рядом две эти книги – выбор очевиден.

Премию в том году получил Косенко. И что потом началось!.. Сколько ненависти, злобы, неудовлетворенных амбиций было выплеснуто! В ход шло все: друзья Антонины Михайловны убеждали Косенко, что он поступил низко, «вырвав победу»… Это на него абсолютно не действовало. Нападкам подвергся и В. Погрибной – за то, что поддержал своего «ученика»…

Я сидела на заседании бюро литстудии, где разгорелась перепалка по этому поводу, и мне было противно. Оба были моими друзьями (тогда я так считала), и то, что я взяла сторону одного, автоматически отстраняло меня от другой.

В следующем году Антонина Михайловна таки получила эту премию, но уже в номинации «перевод» –  вышла ее книга переводов разных авторов.

Собственно, чтобы судить о качестве перевода, нужно иметь перед глазами оригинал. В книге оригиналы не были представлены. Думаю, если положить рядом два текста, возникли бы вопросы к переводчику, тем более, что она переводила достаточно известных авторов.

Но никто ничего не сличал, вопросов не задавал. Так как это было уже третье выдвижение книг А. Коринь, «под собственной тяжестью» долгожданная премия упала к ней в руки…

Заслуженно – незаслуженно… В творчестве Антонины Коринь есть много хорошего. Она искренна, порой неожиданна, умеет найти тропки к сердцу читателя, «разрабатывает» свои темы своим почерком… В минус я бы поставила разве что переоценку значимости своих строк, изменять которые (то бишь работать над ними) есть кощунство, и недостаточные эрудицию и мастерство по сравнению с амбициями.

 

Соавторство…

Большинство литераторов – одиночки, не переносящие критики и вмешательства в свое творчество. И я – не исключение.

Соавторство предполагает противоположное.

Когда-то я клялась, что никогда больше… У меня был неудачный опыт подобия «соавторства».

В 1999 году я еще не была ни членом НСПУ, ни автором «большого числа произведений». Всего-то и было – несколько тетрадей стихов, многие из которых я  забраковала, а из оставшихся составила «Изнанку счастья», несколько повестей и рассказов, «мушкетерский» роман, о котором хорошо отозвался Алексей Корепанов и даже попытался его пристроить, но, увы… он и по сей день мало кем читан…

Анатолий Юрченко, мой «коллега» по редакции «Украина-Центр», поэт, прозаик, сатирик и драматург, познакомил меня с Галиной Абрамовой, редактором еженедельника «Забава».

Собственно, это издание было как раз по мне – темы, объем, язык… Издавался на украинском и русском.

Галина Дементьевна встретила меня с настороженной улыбочкой. Взяла несколько стихов в номер. Я принесла еще и рассказы. Был среди них о девушке, оставившей в роддоме новорожденную дочку и потом бросившейся назад за ней.

Я считала его хорошим – и с психологической точки зрения, и с художественной. Но Абрамовой он не понравился. Она позвала меня, и мы долго его обсуждали. Тема устраивала – интригующая, жизненная, женская. Не устраивала героиня.

– Вам надо было написать, что она была осведомлена о вреде аборта и поэтому решилась рожать, заведомо зная, что оставит ребенка…

И – получасовой монолог с рекомендациями в таком же духе.

Я рассмеялась:

– Вы сейчас рассказываете о совершенно другой женщине: зрелой, хладнокровной, эгоистичной, а у меня – заблудившаяся в трех соснах гордая неопытная девочка! Я не буду его переделывать. Мне проще написать другой рассказ.

Так родилась повесть «Ветер-обманщик».

Героиня, успешная сороколетняя женщина, оставившая в молодости в роддоме неудобного ребенка, встречает своего двойника – молодую  женщину – и вбивает себе в голову, что это ее оставленная дочь. Богатый пожилой муж стремится удержать жену от глупости – все тщетно. Она, желая вернуть дочь, встречается с ее матерью, с врачом в роддоме. Вроде все совпадает, но… чудес не бывает. Наступает развязка: оказывается, что ее ребенок умер, а эта молодая женщина ей никто… И она, уходя, уже успокоившись, думает только о деньгах, которые истратила на нее впустую…

Вот такая стерва.

Рассказ очень понравился – вот такая должна быть героиня! Его напечатали.

И полетели в редакцию письма! Как ни старалась я описывать героиню в черных красках, а нашим добрым людям стало ее жаль…

И мне было предложено написать продолжение.

Я отказывалась: все дописано, образ завершен, оно так и должно было закончиться и не требовало развития. Но Абрамова настаивала, обещая «зеленый свет» в номере.

Я, скрепя сердце, написала продолжение. Его забраковали… Я принесла в редакцию другие повести – их не взяли. Нужно было – о той, несчастной, которая не нашла дочери…

Я взмолилась: ну нет у меня для нее сюжета!

И тогда Галина Дементьева усадила меня за компьютер:

– Пишите.

И начала диктовать.

Я, ухмыляясь, печатала. На мой взгляд – абсолютную ерунду. Словно о другом человеке… Муж (положительный, мудрый, любящий ее) должен был изменить героине со своей юной студенткой, бросить ее без гроша. Должен был родиться ребенок – и умереть, и она, бросившая в юности дочь, должна убиваться из-за этого младенца. Нищета, отчаяние, потом все должно было вернуться – богатство, мужчина (тот самый, совративший ее в юности!) и, наконец, взрослая девушка  должна быть именно ее дочерью…

Логика характеров нарушена. Мыльная опера. Стандартные ситуации. Все с ног на голову. Бразильский сериал…

– Именно – сериал! – подхватила Абрамова. – Чтобы из номера в номер!

Я пожала плечами. Чтобы это описать, нужно развернуть героиню на сто восемьдесят градусов… А как состыковать с уже написанным?.. И нужно ли это?

– И чей это будет роман в таком случае? – хмуро спросила я.

– Ваш! Я только подсказываю направление.

Муж, выслушав мои сомнения, сказал: – Напиши, а там посмотрим… Практика тебе будет. И полоса в газете. А остальные проблемы потом решишь…

И я повелась. Вечно и во всем сомневающаяся, решила: а вдруг она лучше меня чувствует потребности публики? Ведь много лет занимается журналом, сама пробует писать, старше по возрасту…

А, главное, я могла удовлетворить свой писательский зуд, и задача поставлена непростая: из беса слепить ангела, да так, чтобы читатель не заметил, как шаг за шагом черного кобеля отмывают добела.

Это – как стальную арматуру залить бетоном так, чтобы стержень внутри – кривой и кособокий – не был заметен…

И потом, какой простор для ответвлений! Сколько мини-сюжетов можно привить к этому стволу! Описать все, что знаю. Всех. В деталях меня не контролируют. В сюжетной линии – тоже, главное, чтобы выдержано было направление: из пункта А добраться до пункта Б. А что по дороге проезжала через все буквы алфавита – не беда…

И у меня все сложилось! Я поняла, как провести свою Ирину по тропкам сюжета. Читатель и не заметит, как полюбит и простит ее…

Я принесла первую главу. Галина Дементьевна при мне прочла. Ничего не сказала, но я поняла – самое то, чего от меня ждали.

Флегматично, неторопливо, как она все делала, скачала с флешки текст.

– Он пойдет в следующий номер. Пишите дальше.

И я пошла писать…

«Забава» выходила один раз в месяц на шестнадцати страницах. Потом стала выходить два раза на восеми. Потом – четыре раза на четырех. И весь разворот занимали главы «Королевы полыни», по названию сказки, сочиненной мной для первого, забракованного, варианта. Единственное, что от него осталось.

Появился художник. К каждой главе давал иллюстрацию. Название глав придумывали вместе. Абрамова предложила несколько хороших названий.

Я рассказала ей, что в арабских сказках Шахразада всегда останавливалась на самом интересном, и Шахрияр откладывал казнь изо дня на день или из ночи в ночь, чтобы услышать продолжение.

Мы посмеялись, и стали по этому же принципу давать главы, которые всегда заканчивалось непоняткой.

И так семь месяцев «с колес» писался роман, и только что испеченные главы выбрасывались в печать, не остыв…

 Сначала Абрамова дотошно правила:

– Тут сильно быстро закончилось. Пишете: она легла в постель. А что, не разделась? Надо все очень-очень подробно описывать.

Меня это бесило. Пишу штрихами, оставляя читателю простор для домысливания. А тут, как оковы, – пропиши все. Как ждала. Что думала. Как перекладывала посуду на столике…

Правда, третировали меня недолго – лишь пару глав так писала. Потом, когда я втянулась, выработав стиль и скорость письма, опека ослабла. Теперь она сама с интересом ждала новую главу.

– Знаете, в бухгалтерии догадались, что тот врач и есть загадочный незнакомец.

– А, они «догадались»! Так мы его сейчас отстраним, – смеялась я и поворачивала сюжет в другую сторону.

– Ко мне пришла молоденькая журналистка, она здесь на практике, и попросила «книгу, из которой вы публикуете главы, – рассказывала Галина Дементьевна. – Я ей говорю, что книга еще не написана, а она не верит: а что, автор – живой?

Мы хохотали.

Повалили письма. В «Забаве» была рубрика «Знакомства», и вместе с объявлениями читатели присылали и свои отзывы. «Королеву…» читали – и с огромным интересом.

Нераспроданные экземпляры газеты Абрамова презентовала всем, кто появлялся в редакции, и люди, прочитав одну из глав, приходили за следующей в киоск…

Я писала как сумасшедшая. Оказалось, что может пригодиться все, весь мой жизненный опыт – впечатления, воспоминания. Я описала весь Кировоград, всех знакомых… Незадолго до этого какое-то время мне довелось торговать на рынке одесскими тряпками, что я тщательно ото всех скрывала. Наш «бизнес» не продержался и четырех месяцев: это было не наше, и муж  вскоре нашел другое дело. Мы вышли из торговли с убытком, но какой опыт это мне дало! Несколько глав было посвящено рынку. Моя героиня, оставшись без гроша, соглашалась на работу реализатора.

Я придвигала столик на колесиках, на котором стоял компьютер, к глубокому креслу, угнезживалась в нем и начинала писать. Нужно было каждую неделю давать материал в достаточном количестве для разворота, а на это требовалось время. Но только его и не хватало: идей и тем, поворотов и образов было предостаточно! Мне словно кто-то диктовал сверху, и оставалось только записывать. Сейчас даже представить не могу, как я сумела увязать все ниточки романа, ведь в апреле, когда вышла первая глава, я не подозревала, что будет с моей героиней в ноябрьских главах!

Вошла соседка. Она выписывала газету и была в курсе повествования. Я печатала. Подняла на нее глаза.

– Ну, ты даешь!.. – начала она. – Я много знаю, но ты знаешь больше!

Я чуть не замурлыкала, предвкушая, что она скажет, как тонко я понимаю людей и как точно это описываю…

– Ты знаешь все цены на базаре! – мечтательно протянула она. – Сколько на каком товаре приваривают… Какой процент прибыли…

Это после глав о торговле… О рынке…

Вот так… О, читатели!..

Позже я и ее описала, но в том отвратительном образе она себя не узнала…

С Абрамовой мы обсуждали детали, которые я знать не могла: где Ирина работает, что делает бухгалтер предприятия, сколько может стоит норковая шуба… Мне потом надоело изобретать велосипед, и я стала описывать свою среду. Моя героиня начала писать рассказы и ей даже удавалось получать гонорары… в отличие от меня.

Впрочем, гонорар мне платили. Я получала мизерную сумму, но не в обиде за это на Галину Дементьевну: времена были тяжелые, тираж не слишком большой, и я с благодарностью принимала то, что она мне платила. Заходя в бухгалтерию, выслушивала отзывы работающих в редакции женщин, которые взахлеб читали «Полынь»:

– А чем же закончится? Долго еще?

– Это – как скажете. Если надоело читать – сейчас устрою ей автомобильную катастрофу и поставлю точку, – смеялась я.

- Не надо! Пишите! Мы ждем продолжения.

И я писала… Не думала, что объем уже превзошел все, написанное мной ранее, и что повесть переросла в роман… Скажи мне сразу, что надо написать роман, – не осмелилась бы… А так – незаметно… Спасибо Абрамовой, я после этого перестала бояться крупной формы, научилась мыслить ею…

Меня уже никто не сдерживал, я писала, что хотела. Она редактировала – исправляла опечатки, иногда – ошибки: на старом компе у меня не работал редактор, и  в пылу некогда было думать о запятых. Иногда дописывала пару строк без моего ведома, и я морщилась, находя их в тексте. Приходилось мириться: хозяин – барин… Сюжет повернул в такое русло, которое и не планировалось. Вплетала в него, как в венок, все свои воспоминания, мечты, обиды и победы… Написала главу о литераторах: знакомый повел героиню на вечеринку, где гуляла литературная богема.

И тут-то я оторвалась! Описала всех. Ехидно, жестоко.

Антонина Коринь как раз пришла в редакцию во время выхода именно этой главы, и Абрамова снадбила ее номером.

Антонина Михайловна романа не читала. С самого начала она как-то неприятно была поражена столь тесным моим сотрудничеством с «Забавой». А тут в руки дали номер-памфлет…

Я пришла на «Степ», когда уже заседание началось. Тихо села с краю, прочла стишок…

– Молчишь? – сказала Коринь. – Наблюдаешь? Она нас всех описала!

– Вы же все равно не читаете, – отмахнулась я.

– Вы столько пишете, что мы не успеваем читать!

Меня удивила такая реакция. Памфлет памфлетом, но ничего оскорбительного там не было. Скорее – смех над собой, над нашими чаяниями, мечтами, амбициями…

После студии вся компания собралась в кафе. Мой муж уезжал в командировку, и я не могла задерживаться.

– Ухожу, – попрощалась я со всеми.

– …писать? – съязвила Коринь.

Моя героиня начала писать фантастику под видом переводов из иностранной литературы, и ее ждал быстрый успех…

Я заклинала судьбу: а вдруг это станет пророчеством? А вдруг и у меня получится? Мне столько хочется сказать, а вдруг я буду услышана?

Абрамову интересовало другое.

– Вот допишите, и заработаем миллион… Половина вам, половина мне…

– Хорошо. По рукам, – усмехнулась я.

Как же, заработаешь тут!.. Могла смело обещать… Хорошая шутка.

Но это была не совсем шутка.

– Нужно искать издателя, – сказала она через некоторое время.

– Так еще не написано! – пожала я плечами. – Я не знаю, где искать…

– Я знаю. Миллион поделим пополам…

Опять этот миллион… Призрачно…

Роман подходил к концу. Все красиво выписывалось…

Она взяла несколько глав из середины, приготовила конверт…

– Половина – за то, что найду издателя… А за сколько идею и сюжет?

Сюжет? Эта кривая арматура, схема, направление движения – сюжет? А миллион ответвлений, образы, неожиданные для нее повороты, ткань письма, чувства, монологи, мои собственные переживания и события из моей жизни, описанные мной, адская смесь фактов и воображения?..

Шутит? Глядя на ней, не поймешь: с тонкой улыбочкой может сказать и гадость, и комплимент…

Я отмалчивалась, не сомневаясь, что ничем не рискую, – не так-то просто заработать на литературе…

И вот – вычитываю последний номер.

И в конце – приписка: сюжет и идея Г. Абрамовой…

Я вбежала и кинула ей на стол листы.

– А я – кто? Секретарь-машинистка? Что здесь принадлежит мне?

Она  поджала губы.

– А как я по-иному докажу, что имела отношение? Если судиться придется…

Я остолбенела.

– Я столько месяцев писала, Вы что, диктовали мне? Подсказывали сюжет? Попробуйте из той странички, что Вы мне надиктовали, создать 400 полноценных страниц текста! Вы же говорили, что роман – мой? Почему не предупредили, что претендуете на соавторство?

Она заплакала:

– У меня две внучки… Жить как-то надо …

Я ушла, хлопнув дверью.

Зашла в библиотеку им. Чижевского, где на абонементе работала жена Анатолия Юрченко, мой горячий читатель и почитатель, с которой мы были дружны…

– Что с тобой? – удивилась она, увидев мое лицо.

Увела в подсобку и все выпытала.

– Не знаю, что и делать… Сюжет продумывала я сама, в соответствии с теми пожеланиями, что она, как редактор, высказала… Она предложила схему, и все. А прописать образы? А изменить героиню в корне? Ведь все с ног на голову поставлено, я же вначале описала другой характер! И сделать это так, чтоб не заметно было, чтоб поверили… Там столько из моей жизни – факты, мысли, чувства, люди…

– Ужас! – возмутилась Наталья. – Ты должна пойти к главному редактору!

– Не хочу я ни к кому идти… – обреченно махнула я рукой. – Кляузничать не привыкла…

– Тебе надо защитить авторские права!

– Может, она  уберет ту строчку, – прошептала я. – Это меня оскорбляет. Ни у кого не тырила идеи, а то, что она навязала – условие, а не идея…

Мы были одни. Я – подавленная, она – возмущенная…

– Никуда я не пойду. И ты никому не говори.

Не успела я прийти домой, как раздался звонок.

– Я знаю, что Вы хотите идти к редактору, – сказал знакомый голос. – Не советую. Он не станет разбираться, выставит обеих.

– Я никуда идти не собираюсь. Но не надо выставлять меня секретарем…

Я ждала выхода номера. Неужели после всего она напишет это?..

Написала…

Мои друзья были возмущены.

– Ты должна обратиться в суд!

– Не стану. Время само рассудит…

Я ушла. Позвонили из бухгалтерии, чтобы я забрала последний гонорар – тридцать гривен… Я постаралась прийти, чтобы не встречаться с нею. Меня давила обида.

Когда задумывался роман, и речи не было о соавторстве или о правах на него – неизвестно было, что получится. Искала литературного раба, автора, который будет выдавать нужное чтиво и не станет вякать… Но роман получился, с каждой главой было ясно, что все получается, вырисовывается, по нему можно снимать сериал – малобюджетный, удобоваримый. Там одни диалоги! И переделывать под сценарий особо не придется!..

Вот только как продать?.. И сколько процентов дать этой дурочке, которая дни и ночи строчит главу за главой?..

Думаю, Наташа слова не сдержала и все рассказала мужу, а тот поспешил предупредить о назревающем скандале редактора, у которого он сам печатался…

Я сначала – по наивности – думала, что он позвонил ей выразить свое возмущение…

– Глупенькая, – сказал мне муж. – Не о тебе он думал…

С Натальей мы разошлись. Я пришла в библиотеку, встала в очередь записать книги. Она увидела меня, только когда настал мой черед. По тому, как она вздрогнула, я поняла: она все передала, и очень спешила предупредить, недаром же Абрамова знала весь наш разговор – от слова и до слова…

 Юрченко я не простила. Не высказала ему, но и не забыла.

А слова не нужны. Они оба прекрасно все поняли…

Я несколько лет после этого не могла писать прозу. И стихи не особо писались…

Абрамова делала попытки меня вернуть. Я не могла ее видеть.

Я сейчас не могу объяснить того всплеска обиды. Ведь не из-за чего было ссориться: продать роман невозможно и по сей день!

Через несколько лет страсти поутихли. Мы не то чтобы помирились, но снова начали сотрудничать, теперь уже в журнале «Украинский детектив». Подозреваю, что она возродила журнал, чтобы напечатать «Королеву полыни» – уже почти в книжном варианте.

Я долго не давала разрешения на это. Перепечатала там все свои повести. Журнал продавался по всей Украине, но не таким большим тиражом, как хотелось бы… Все равно это был шаг вперед.

В это время меня приняли в НСПУ, я написала еще несколько произведений, которые Абрамова взяла в номер.

Пришел черед «Полыни»…

– Вы же опять напишете, что я секретарь…

Она устало усмехнулась. Она тоже поняла, что миллион нам на нем не заработать, и, следовательно, делить нечего…

– Напишем: роман написан по заказу издательства…

Я согласилась: это правда, она мне его заказала, конечно, не оговорив, условия…

Не сдалась она до конца. Надеялась.

«Ветер-обманщик», повесть, которая дала начало, к которой она не имела отношения, напечатала отдельно, а в следующем номере – остальной текст. На случай, если придется делить прибыль и оспаривать авторство в суде…

Журнал вскоре приказал долго жить, доходы упали, аренду стало нечем платить, и ее кабинет перекочевал в квартиру… Книги понемногу продавались, но это был мизер… Через много лет она отдала мне последние экземпляры «Полыни» – нераспакованные кубики, – чтобы не загромождали коридор…

А я раздарила их библиотекам…

 

Но свой «миллион» я на ней таки заработала: издательство «Имекс» напечатало в новой, моей редакции роман в красивом переплете… Презентация была в Киеве и здесь, в Кропивницком (тогда еще – Кировограде). Странно, зал был полон, книги продавались… Но не так, чтобы принести миллион… Гонорара за нее я не получила, так что с «соавтором» нечего было делить…

Правда, позже он был удостоен Всеукраинской литературной премии им. Максимилиана Волошина. Вручали ее в Одессе… Но это другая история.

До сих пор «Полынь» остается моим самым известным романом…

 

Я благодарна Галине Дементьевне, что она поверила в меня, буквально силой заставила работать… Правда, это не такая работа, как я ее понимаю… Работа над словом – нечто другое. Я и работала над ним, готовя третье переиздание: убрала деление на главы и все фразочки, дописанные ею, которые так меня раздражали. А вместе с ними – и значительную часть текста.

Обидела она меня? Да. Обманула? Да. Но – не специально. Изначально такого плана не было. Он появился, когда забрезжил успех.

Раскаялась ли она? Нет. Подчинилась обстоятельствам. Но, как могла, расплатилась за работу. А я никогда не сетовала на сумму гонорара.

У нее была попытка писать самой. Она даже написала продолжение моего рассказика, который напечатала. Повторила историю с точностью до наоборот.

То, что она написала, мне не понравилось. И вроде связно, и вроде грамотно, и неглупо…

Но – не то.

Время рассудило нас. Есть такой писатель – Ольга Полевина.

Нет такого писателя – Галины Абрамовой…

После «Королевы полыни» написаны романы «Круиз по Стиксу», «Санта Лючия», «Тополь за окном», «Такая длинная зимняя ночь…», «Черный жемчуг Аматерасу», несколько повестей, рассказов, новелл, две книги стихов, в соавторстве – сборник венков сонетов и роман «Венок сонетов»…

Я дважды побеждала в конкурсе фантастики «Фонданго» – в 2012 и 2014годах…

Вышла в финал Всеураинского конкурса поэтов «Пушкинская осень» в Одессе…

Так кто у кого списал?..

Спасибо, Галина Дементьевна, что вы были в моей жизни… Вы ускорили процесс перехода маленькой наивной школьницы в писатели. Вы симпатизировали мне. Поддерживали меня. Интересовались мной. Иногда  казалось, что даже – в глубине души! – любили меня. Во всяком случае, были неравнодушны…

И если бы не призрачный миллион…

Не обольщаюсь, не идеализирую, не усложняю… Не сбрасываю со счетов ваши «задние мысли»…

Каждый человек, появившийся в судьбе, зачем-то нужен…

                              

После истории с «Королевой полыни» я с подозрением относилась к самому слову «соавторство». Но как-то незаметно снова оно вошло в мою жизнь… Уже написав с десяток совместных поэм – венков сонетов с Александром Архангельским, втянувшись в это игру, я осознала это. А ведь клялась, что больше никогда в жизни!..

Но это было совсем другое соавторство. Радостное, лишенное материальных соображений, с равным, таким же одержимым, как и я сама.

Мне понравилась игра. Поэмы писались легко, оба чувствовали стиль и тональность. Достаточно было найти подходящий по теме сонет, и венок как-то сразу сплетался. Форма не довлела – я себя прекрасно чувствовала в ее строгих рамках, освоившись в английском сонете, как у себя дома. Это был даже не диалог – каждый вел свою партию самостоятельно, а тема магистрала не давала выйти за рамки. Бывало, мы писали каждый свою часть, не зная, что напишет другой, и собирали венок потом. Оказывалось, что все соответствует, разве что иногда изменяли одинаковые рифмы, если таковые случались. Такое кружево получалось!..

Мне нужно было ехать в санаторий, и мы выбрали «на дорожку» несколько сонетов для будущих венков, некоторые написали специально для этого. Я увозила «домашнее задание», чтобы не скучать. И, лежа на пляже, строчила свою часть, усмехаясь, предвкушая, как удивится Александр.

Читали написанное по телефону, но много ли поговоришь? Минуты кончались, счет иссякал, а охватить весь текст не успевали. Пробовала отправить почтой написанные от руки сонеты, но почта в этом медвежьем углу работала с перебоями, до ближайшего городка нужно было добираться рейсовым автобусом… Санаторий стоял на берегу водохранилища вдали от населенных пунктов. Словом, я успела вернуться домой, набрать на компьютере тексты и отправить электронной почтой, а пухлый конверт с иероглифами все еще не дошел до адресата…

Уже не припомню, какие венки были написаны в это время, – кажется, с пятого по десятый… Уже по приезде Архангельский скомпоновал наши сонеты в венки и переслал мне в виде готовой книжки.

Читали и хохотали по телефону: надо же, из ничего возникли целые поэмы!

Не совсем «из ничего» – из опыта всей прошлой жизни. Из приобретенной с годами техники стихосложения. Из искры творчества, которую посчастливилось высечь из серых кремнистых буден…

И, конечно же, было главное: Александр Архангельский загорелся привести мой перевод Лины Костенко в порядок. Я отправила ему все свои черновики, и он заново сверстал книгу, отредактировал, «доперевел» те строчки, о которые я споткнулась. Его жена, учитель украинского языка, вычитала текст, проверила все до последней запятой…

Словом, меня ждал подарок – сверстанная, готовая к изданию книга.

– А мы читали в лицах поэму – втроем с внуком! – рассказывал он.

– И как? – я остро пожалела, что не слышала этого.

– Великолепно!

Архангелький нашел в Интернете статью Оксаны Похлевской о поэме матери, перевел на русский и разместил вместо послесловия, нашел подходящую иллюстрацию… Хоть сейчас издавай!

Я похвалилась Виктору Погрибному новым переводом. Он заинтересовался и очень быстро прочел. Над «Скифской одиссеей» мы работали долго. Здесь замечаний было немного.

– Но только ее уже отредактировал Александр Дмитриевич, – предупредила я его. – Он проверил по словарям каждое слово, предложил свои варианты ряда строк, и я со многими согласилась. Перевел все авторские ремарки, которые есть нерифмованные стихи, – я за них и не бралась. Если печатать – редактором будет он.

Виктор Алексеевич промолчал. Думаю, был неприятно удивлен: до сих пор только он был моим редактором…

– Это не принципиально, – сказал мне Александр Дмитриевич, когда я передала ему этот разговор. – Я не настаиваю на редакторстве. И потом – кто я такой, чтобы подписывать книгу члена НСПУ и лауреата областной премии в номинации «перевод» Ольги Полевиной? Имя редактора должно быть звучным, внушать доверие к книге… Антонина Михайловна поступила мудро: я отредактировал ей стихи, набрал, сверстал, но редактором она написала… В. Бондаря – по этим причинам.

– Все регалии – вопрос времени, – сказала я. – А редактором будете Вы, или книга вообще не выйдет.

Книга так и не вышла…

Так и лежит моя «Снег во Флоренции», моя радость, гордость, любовь… Без согласия Лины Костенко ни одно издательство не берет, а пробиться к ней невозможно…

У меня в столе четыре романа, две книги стихов, и эта, заколдованная «Флоренция», качество перевода которой гораздо выше тех, первых, моих переводов поэм Лины… Ни за одну книгу так не обидно, как за эту…

Собственно, наше знакомство с Александром Архангельским началось с интереса к переводам, и мысль о «Флоренции» была первой пришедшей мне в голову: вот с кем я смогу обсудить все проблемы и удачи этой работы. Собственно, Антонина Коринь и знакомила нас с прицелом, что я буду редактором его книги переводов наших поэтов-земляков, которую он готовил к печати… Тогда она старалась помочь ему, на то время малоизвестному в Кировограде автору, познакомив с более известной, которая могла быть полезной…

Так оно и случилось, но позже… А сначала – с точностью до наоборот…

Книга переводов Александра Архангельского «Я отдал дань» вышла в издательстве «Код» под редакторством А. Коринь и была выдвинута на соискание пресловутой премии им. Евгена Маланюка.

– Посмотри, может, что подскажешь, – попросил он меня. – За смысл я ручаюсь, а вот с точки зрения поэзии ничего не царапнет?

Я прочла. Без текста оригинала трудно было судить, но вроде все нормально… Тогда мы оба еще не так придирались к строке перевода, хотя имели достаточный опыт в этой работе…

Мне очень хотелось его поддержать – видела, как отдается работе над словом, насколько бескомпромиссен, когда дело касалось размера, рифмы, образа… С каким воодушевлением работал над моими текстами – и переводов, и сонетов в венках.

Среди прочих авторов, вошедших в книгу переводов, был и Маланюк. Я написала статью «Получит ли Маланюк в переводе премию имени Маланюка?», где дала оценку книге.

Статья переполошила наш литературный мирок. «Полевина пишет, что премию дадут Архангельскому!» – послышались вопли.

К этому времени сняли номинацию «перевод» как отдельную – якобы за неимением книг, и отнесли перевод к номинации «поэзия (в том числе и перевод)». Появилась номинация «проза (в том числе и перевод)», чего раньше не было: до этого «художественная литература» предполагала и прозу и поэзию…

Возможно, и правильно: непросто сравнивать поэзию и прозу в одной номинации, но теперь переводчики вообще не имели шансов: поэзии было предостаточно, а переводов прозы пока не наблюдалось.

Но очень уж звучно было: Маланюк в переводе – премия Маланюка… Заволновался народ. Поспешили отразить удар – а то еще вдруг и в самом деле Маланюк (то бишь Архангельский) получит. А кто он такой? Без году неделя в литературе, а тут свои авторы заждались премии. Появилась статья С. Янчукова с подобием рецензии. На первый взгляд вроде и мягкая статья. Признавал, мол, много хорошего сделал автор, но вот несколько неудачных строк… Из достаточно объемной книги выдернул пару-тройку мало значащих фраз, обвинил в неточности, искажении. И – как вывод: надо быть реалистами, книга не дотягивает до премии. Лучше меньше, да лучше… Убрать треть, и тогда….

Убрать треть – это заново переиздать книгу, изданную с пенсии автора… Это годы – чтобы собрать нужную сумму…

Меня статья взбесила. Неужели боялись, что получит? Заказом пахло. Кто-то – не обязательно сам Янчуков – уж очень придирчиво вычитал книгу, которую я просмотрела, не сверив с оригиналом, понадеявшись на редактора…

На заседании жюри принесли именно эту статью, проигнорировав мою.

– Это же не все статьи, – сказала я девочке, которая раскладывала документы. – Вы отвечаете за прессу?

– Мне дали только эту, – недоуменно ответила она.

Премию получила тоненькая книжечка Юлии Гладыр…

Я не стала спорить. Юля неплохо пишет, но это не сравнить с той огромной работой, которую проделал Архангельский… Волей случая обе книги оказались в одной номинации, хотя, подозреваю, даже если бы еще осталась номинация «Перевод», книгу Архангельского просто обошли бы молчанием… Не пришло время.

Я сгоряча написала ответную статью, но, поразмыслив, не дала ее в газету. Даю ее сейчас:

…Безумство храбрых – вот мудрость жизни…

 

Жизнь так странно устроена, что однозначных ответов на многие вопросы часто не существует… Вот и я не могу решить, чувствовать ли себя виноватой или польщенной тем, что моя статья «Получит ли Маланюк в переводе премию имени Маланюка», подвигла г-на Янчукова на детальный разбор книги А. Архангельского «Я отдал дань…». Он ссылается на «захвальні відгуки» по поводу этой книги и призывает быть реалистами. Не без основания полагаю, что это именно мои отзывы…

Собственно, я писала не столько об А. Архангельском, сколько о том, как это непросто и опасно – переводить. Опасно – потому что все проколы, неизбежные даже у опытных переводчиков, рассматриваются под лупой и с торжествующим криком «Ага!» преподносятся миру, а все удачи,  соответственно, принадлежат автору гениального оригинального текста. Что гораздо легче и приятнее писать собственные вещи, а не копаться в мыслях и чувствах, принимая на себя пресловутую энергетику вирша, переживая вместе с автором, страдая, когда ну никак не получается сказать то, что видится, на другом языке… Что переводчики – эти сумасшедшие – редки, и нужно создавать условия для этих ростков, и держать для этого номинацию «Перевод» в престижном конкурсе им. Е. Маланюка, разбившего много сердец поэтам, не получившим вожделенное звание лауреата… Что разделение на поэзию и прозу, включающее в себя и переводы, – шаг к тому, что такие редкие переводчики и вовсе выведутся.

В самом деле – перевод прозы достаточно сложен, но для этого не обязательно быть писателем. А прозаики редки, ох, редки… Зато поэтами пруд пруди. И еще к ним – переводчики? К которым так легко придраться?.. А что делать? Поэтический перевод может выполнить только поэт…

Нет, наверное, все-таки надо быть польщенной!..  Ведь г-н Янчуков выполнил огромную работу – детально разобрал достаточно объемную книгу переводов, в которой 18 авторов, не поленился найти первоисточники и сверить! Понимаю его озабоченность состоянием современной литературы: хотелось бы видеть в победителях авторов, изданных в Центрально-украинском издательстве, редактором коего он и является… А тут вдруг захвальная статья Полевиной, кстати, еще и члена жюри конкурса им. Маланюка, может так повлиять на остальных!..  Словом, надо быть бдительными.

Именно как член жюри могу сказать, что ни одна статья не повлияла. И члены жюри приняли объективное решение. А вот если бы была номинация «Перевод», оно было бы еще объективней. Но… чего нет - того нет…

Книгу Архангельского я читала. Ему не хватает внимательного знающего редактора, не ленящегося вникать во все тонкости. И найденные г-ном Янчуковым огрехи до смешного легко исправимы. Главное – увидеть. А в пылу творчества – ибо перевод еще большее творчество – легко ошибиться. И именно трезвое око редактора должно стоять на страже… И спасибо пану Станиславу: предупредить об ошибке – значит, ликвидировать ее. За некоторые советы и положительные оценки – благодарю. Критика должна быть. Но она должна быть конструктивной, доброжелательной. Созидающей – не разрушающей.

Одно больно: почему так пристально, детально, предвзято не рассматривали остальные «твори»? Все должны быть в равных условиях. Несколькими годами ранее премию за перевод с литовского получил К. Оверченко – и ни один член жюри (и я в т. ч.) не владеет этим языком. Так что сверить с оригиналом было невозможно. Поверили на слово – по звучанию. По смыслу. Это «имеет право на существование» – утверждает г-н Янчуков, но если не обозначено, что это не перевод, а «по мотивам» – то о премии нет и речи… В прошлом году – победитель А. Коринь, кстати, редактор данной книги. Не помню подобной саркастической статьи по этому поводу. А, ну да, тогда была номинация «Перевод», и она никому не переходила дорожку… А в этом году – тесно, и еще переводчик – в ту же кучу…

И я эту премию получила в свое время. Но на литстудии «Степ» мои переводы детально публично рассматривались три (!) года до этого. И все замечания учитывались и исправлялись. Мне повезло с редактором…

Пан Станислав, почему в своей статье вы не привели ни одной удачной строчки? Ведь их гораздо больше, чем проколов? Непереводимое стихотворение Л. Костенко  «Осінній день» А. Архангельский все-таки перевел, и если конец катрена не столь удачен, то начало – находка? Почему об этом не сказано? Кстати, утверждение о «непревзойденности» романса О. Богомолец на эти стихи сильно преувеличено. Говорю как музыкант.

Не ошибается тот, кто ничего не делает. Кто без греха, пусть бросит в меня камень. Вы как редактор, разве не ошибались? Вы хоть одну строчку сами перевели?

Да, совершенству нет предела. Но если положить на весы то, что сделал Архангельский, и то, что у него не совсем получилось, уверяю вас, перевесит его любовь к украинской литературе, его упорная работа в течение 2,5 лет над этой книгой, изданной на жалкие гроши пенсионера. Архангельский не заканчивал литературных институтов, не посещал в течение многих лет студии, всем обязан себе. Но он понимает, что святой долг каждого пишущего, – перевести хоть строчку на другой язык, чего не выполняют многие мэтры…

Убить – легко. Ломать – не строить. Если бы я, как директор музыкальной школы, говорила ученикам все то, что они заслуживают, в моем районе музыкальная культура уже исчезла бы. Важно сказать, не убив. Научить, не унизив. Заставить совершенствоваться – с радостью. Для этого нужно немного – такт и мудрость в оценках. Умение не забывать, что имеете дело с живым человеком. Чтобы потом можно было смотреть ему в глаза.

Я тоже имею глупость заниматься переводами. Выслушивать всякий раз, что здесь они никому не нужны. Клялась, что больше не буду переводить.  Клятвы не сдержала. Перевод должен соответствовать оригиналу? А где мы возьмем второго Маланюка или Лину Костенко? И что? Не пытаться? Лично я пришла к Лине Костенко много лет назад именно через перевод – оч-ч-чень неудачный – «Маруси Чурай». Мне захотелось понять, что же это за произведение такое. Так что – любой перевод полезен.

Вам не понравился Шекспир в переводе Архангельского? А я аплодирую его смелости – взяться после Маршака, который стал эталоном. Но время идет, язык меняется, а эти переводы уже давнишние. И хорошо, что появляются авторы, способные идти своим путем, не оглядываясь на авторитеты. Маршак переводит ярким широким мазком. Крупно, размашисто. Архангельский – тонким мелким штрихом. И пусть. Кому-то нравятся рыхлые яркие ткани, кто-то предпочитает спокойный тон с мелким изящным рисунком. Во всяком случае, узнать, что 126 сонетов Шекспира посвящены не женщине, а мужчине, по крайней мере – познавательно… Маршак в свое время об этом  целомудренно умолчал…

Переводов должно быть много, чтобы слово автора высветилось со всех сторон, раз уж неминуемы «издержки производства».

Переводы призваны заполнить ту пропасть, которая все-таки существует, отделяя одну культуру от другой, проложить мостик между ними, а не раскапывать еще глубже котлован…

Переводчики – безумцы, вызывающие огонь на себя, не ждущие славы, которая обычно в случае удачи достается автору оригинала…

Пан Янчуков призывает быть реалистами. Это удобно: реалисты скептически наблюдают, как фантазеры и мечтатели изобретают «вечный двигатель», и кривят губы: ню-ню… Реалисты умны и непогрешимы.

А мир движут сумасшедшие подвижники.

 

Не опубликовала не потому, что испугалась своей смелости. Поразмыслив, не захотела привлекать внимание: Архангельский готовил к изданию книгу переводов Евгена Маланюка – итог огромной работы. Книга  была почти закончена. Статья в таком ключе могла ее погубить.

– Мы с тобой просто еще раз пересмотрим каждое слово. Враг, указывающий на недостатки, во стократ полезней друга, скрывающего их.

И работа закипела с новой энергией! Александр Архангельский переслал мне тексты оригиналов, и я по вечерам скрупулезно сверяла строку за строкой, отмечая малейшую неточность или шероховатость. Те замечания, которые я сделала вечером, он обрабатывал в течение дня, находя несколько вариантов, переписывая целые катрены из-за одной неточной рифмы или неудачного оборота. Вечером, придя с работы, я садилась за компьютер и выбирала из предоставленных вариантов наилучший, согласовывала с ним, спорила, убеждала. Нашли несколько погрешностей, не видимых с первого взгляда, но которые очень подпортили бы качество, исправили их, радуясь удачной замене…

– Надо же! А казалось – уже не придумать вариантов! А ты как блестяще исправил…

За четыре месяца практически переделали всю достаточно объемную книгу. Я не предлагала вариантов, только браковала то, что казалось неудачным.

Работать с ним было легко: он охотно прислушивался к моим замечаниям, не обижаясь, работал с двумя десятками словарей, выверяя каждое слово, проверяя ударение. А как сложно переводить тугую строку Маланюка, где каждое слово – как камень в кладке, точно пригнанный, который ни убрать, ни заменить! А сколько сносок-объяснений «делам давно минувших дней», на которые намекалось в тексте и о которых сейчас мало кто знает!

Архангельский без стеснения звонил Оксане Гольник, литературоведу, чью статью о Маланюке он взял вместо предисловия, с просьбой растолковать туманные строки, которые требовали определенных знаний...

Работа захватила меня. Поиск лучшего варианта бесконечен. Чем больше ищешь, чем больше вариантов находишь, тем сильнее хочется найти такой, который сохранил бы все богатство оригинала.

Мой муж выключал роутер со словами: «Ах, какие мелкие кусочки!.. Ах, пропал Интернет!». Рявкал: «Спать! Полночь на дворе».

Я с сожалением выключала компьютер… А ведь почти нащупала строку…

Утром в маршрутке раздавался звонок. Я в давке выхватывала из сумочки мобильный.

– Послушай, какая прелесть получается! – и Александр читалл мне сроку, над которой мы бились вчера до полуночи. Я – на всю маршрутку: не так! Лучше заменить на…

Люди шарахались, как от сумасшедшей. Я этого не замечала, напряженно вслушиваясь в рифмы…

Изменениям не было конца. Поговорить удавалось только по пути на работу, а вечером – открыть почту и посмотреть, как он за день исправил…

Думаю, моя работа над его Маланюком не уступила его работе над моей Костенко… Алаверды…

Редактор необходим – увидеть незамыленным глазом написанное. Нам не дано самим оценить то, что написали. Для этого нужен свежий взгляд.

Мы смеялись над тем, что Станислав Янчуков оказал нам огромную услугу той статьей. Теперь каждое слово рассматривалось как бы глазами таких вот критиков: придерутся или нет? Архангельский добился точного построчного перевода, сохранив образный ряд, стиль, дух.

Книга издана билингвой с иллюстрациями Андрея Надеждина, и каждый, водя пальчиком, может сверить первоисточник с переводом строку за строкой. А студент-филолог, прочитав одни только сноски-звездочки, которых около 100, подробно растолковывающие то, на что ссылался Маланюк, может сдавать экзамен по истории и литературе…

– Магарыч нужно поставить пану Станиславу, говаривал Архангельский. – Если бы так больно не ударил, возможно, никогда бы не достигли такого качества перевода…

– Это не входило в его планы, – отвечала я. – Он удовлетворился тем, что ты не получил премию…

– Кто-то же ему помогал выискивать «блох» в тексте…

– Уже неважно. Эта новая книга – «наш ответ Чемберлену»…

И не только книга. «Чемберлен» получил еще несколько «ответов»… Но об этом – позже.

 

Книга отмечена Божьим благословением: благодаря энергии директора издательства «Имекс» Тамары Самиляк она вошла в программу «Украинская книга», шикарно издана билингвой в твердой обложке с иллюстрациями… У нее большой будущее: придет время, когда студенты и учителя будут нарасхват ее приобретать, ведь там не только переводы, а и прекрасно подобранный материал первоисточника, хорошая обзорная статья, пояснения по тексту.

И, кончено, книга получила премию им. Евгена Маланюка восемью голосами из десяти…

На этот раз не было ни одного отрицательного отзыва…

Кстати, тексты в раскритикованной Янчуковым книги «Я отдал дань» также подверглись скрупулезной правке – да так, что и придраться не к чему.

– Отрицательная рецензия стоит даже не тысячи, а гораздо больше восторженных отзывов, – по-философски рассуждает Архангельский.

 

Совместные венки сонетов писались легко, радостно, весело. Часто бывало, что я не видела сонетов Архангельского до того, как написала свою половину, и не представляла, о чем они. Но, когда написанное выстраивалось в ленту, оказывалось, что все гармонично сочетается, и не требует больших поправок. Писали два человека с близким по стилю стихосложением, с похожим литературным багажом, выросшие в одну эпоху и воспитанные ею соответственно. Мне было приятно слышать из его уст присказки, знакомые мне с детства от родителей: о, и моя мама так говорила!.. Читая новеллы из его пока еще не изданной книги «Воспоминания, живущие во мне», узнавала знакомые мотивы. 50-60-годы прошлого века я помнила по рассказам родителей, и мы так же жили, как он описывал, и у нас в подъезде был единственный соседский телевизор, куда все жильцы сходились по вечерам. Поселок Знаменка, откуда родом мой отец и где до сих пор живут мои родственники, был мне знаком с детства. Радостно было узнавать его в новеллах. Словом, Александр Архангельский не был чужим для меня человеком. Я ходила теми же дорожками, что и он, но гораздо позже: пединститут, оркестр народных инструментов, Знаменские улочки… Оказалось, что он в бытность студентом частенько сиживал с друзьями по вечерам на площадке в детском саду напротив моего дома. Однажды, после заседания литстудии мы шли по ул. Луначарского, и он предложил зайти в мой родной двор.

Мы стояли перед подъездом дома моего детства – седой высокий человек и немолодая женщина – там, где часто разбивала коленки о бруковку дорожки маленькая Оля, где она гоняла с мальчишками вокруг длинного сарая… Молоденькая черешенка превратилась в раскидистое дерево, а от старой вишни у подъезда остался только пень…

– Мы часто ходили через ваш двор, – сказал он. – Я мог видеть тебя в те годы…

– Мог. Но вряд ли ты обратил бы внимание на маленькую девочку… А мы играли по вечерам в садике через дорогу, когда у работников заканчивался рабочий день, и нас никто не выгонял с площадок…

– А мы по вечерам, бывало, сидели в беседке и пили дешевое вино…

– А мы играли в мушкетеров и выламывали в кустарнике длинные палки на шпаги…

Мы стояли посреди двора и смеялись, глядя друг на друга.

– А вот мой балкон. Там теперь живут незнакомые люди… А эта гранитная ступенька все так же выщерблена… Заборчик был из железных прутьев, выкрашенный в зеленый цвет, а теперь – каменная кладка… Вот и все изменения.

Это было в конце мая, в один из немногих редких приездов Александра на заседание литстудии: мы шли из библиотеки им. Бойченко, я провожала его к станции на электричку.

 

…Когда было написано 16 венков, судьба улыбнулась и дала возможность их издать. В моей жизни еще такого не было: стихи только-только написаны – и тут же изданы! Александр Архангельский сам сверстал, отредактировал, нашел иллюстрацию для обложки: на благородном сером фоне – силуэт танцующей фламенко пары. Их навеяли ассоциации с первым венком, где мы ввели Кармен и дон Жуана… Шрифт, расположение сонетов на странице, предисловие и послесловие – отличная работа. В типографии только отпечатали тираж, не внося никаких изменений. Была шальная надежда: продать часть тиража и на вырученные деньги издать новую книгу. У меня в свое время получилось так издать три книги. Но, увы, чудеса не повторяются, книга продавалось долго, деньги собрать не смогли, хорошо еще, что удалось расплатиться за тираж: одну треть оставались должны. Спасибо В. Лысенко, издателю, что отпечатал в долг.

До сих пор не могу понять, что же мы написали. Получились поэмы о любви во всех ее оттенках. Каждый писал о своей любви, своем собственном опыте, ее многоликости, ведь у каждого за плечами была целая жизнь. Книгу подали на конкурс «Сокол степей», и она получила первое место. Виктор Погрибной сказал о ней много добрых слов, несколько венков было опубликовано в журнале «Степ». Люди, лично не знакомые с нами, читали с удовольствием, но близкие друзья-поэты встретили книгу настороженным молчанием. Собственно, из-за нее я потеряла некоторых «друзей». Мне хотелось знать, как же мне удался новый «сонетный» опыт: сонеты в высшей их форме – венке – я раньше не писала. Хотелось услышать о рифмах, образах, гармонии, содержании. Мы писали в традиционной манере, стилизуя под классический сонет, но вполне современным языком, стараясь избегать штампов. Удалось ли? Трогают ли эти стихи?

Тех, кто знал нас лично, это мало интересовало. В строках они пытались выискать совершенно другое. Мне хотелось, чтоб порадовались, что у меня появился со-автор, со-беседник, со-редактор, со-общество, толкающее к творчеству, стимулирующее к созданию нового… Что может быть дурного в общении двух людей, которые видятся несколько раз в году на глазах у всех: на презентациях, в литстудии, а были периоды, когда Александр Архангельский по болезни вообще не приезжал почти год. Общение исключительно по телефону и по электронной почте. Тема любви в стихах?

– А вы тоже хороши – такое написали! – как-то сказала мне Антонина Коринь…

Значит, убедительно написали… Стоит возникнуть симпатии между двумя людьми, как окружающие стремятся это разрушить, основываясь на своих домыслах и прикрываясь «высокими моральными принципами»…

Я не выясняю отношений. Просто рву их. Так я потеряла нескольких людей, которых считала если не друзьями, то добрыми приятелями. Что-то теряешь, что-то находишь… Такова «се ля ви»…

Через полгода, купаясь в море во время летнего отпуска, мне пришла в голову забавная мысль: написать роман вместе, как написали книгу поэзии: игра на моей территории – прозе, которую Архангельский тоже может писать. Я, выйдя на берег, набрала его номер.

– Меня достали ярлыки на моей прозе – «женские романы». Приглашаю написать новый – не-женский. Для этого нужен мужской взгляд на вещи. Ты будешь писать за героя, я – за героиню.

Он на минутку задумался на том конце провода.

– Как ты там? Русалишь? – спросил он, зная мою неуемную тягу к воде. – Когда придумала?

– Только что! Возьмешься? Продумаем сюжет, и опишем действие с разных сторон – глазами мужчины и глазами женщины. Уверяю, получится две абсолютно разные линии.

– Давай! – легко согласился он.

Через неделю я вернулась из Крыма, где тогда отдыхала, и на почте меня ждали две главы. Подначка сработала.

Роман «Венок сонетов» мы написали за три с половиной месяца. Я писала основную линию, каждый вечер посылая главу соавтору, редактору и читателю в одном лице. Через пару часов получала отредактированный текст и радостное одобрение. А далее следовало обсуждение будущих сцен, поиск новых штрихов.

– А ты когда писать начнешь свою часть? – спрашивала я его.

– Напишу… Мне пока доставляет удовольствие читать твою. Знала бы ты, с каким интересом жду новую главу!

– Лентяй! – смеялась я. – Садись писать! Мне тоже интересно, что думает твой герой.

Были дни, когда я не могла работать, и повествование останавливалось.

– Ты что, сегодня ни строчки не написала? – гремел в трубку мой «тренер». – Бросай все и садись за компьютер! Посуда подождет, а настроение может исчезнуть, запал – уйти, и тогда ничего путного не получится.

– Есть! – смеялась я, включаясь в работу.

Мы обсуждали каждый поворот сюжета, выверяли «правду жизни»… Свои главы он дописал, когда я закончила, и вставил их в текст, до конца сохранив интригу, что же думает его герой…

Фазиль Искандер очень точно охарактеризовал свою прозу – сложное сочетание воображения и факта… Так оно и есть.

Мы взяли факты их нашей жизни – те точки пересечения, где мы могли бы встретиться раньше, но… не встретились. Девочка со старого двора, юноша-студент, по пятам которого она шла всю жизнь… Такой сюжет дал возможность описать то время, в котором мы жили. Быт, привычки, людей, с которыми встречались… В романе много  домысла, фантазии. Трагедия и водевиль, документальность и выдумка… Его блестящая идея – наполнить роман стихами – благо мы писали о людях творческих, пишущих. Зачем выдумывать фон, если оба хорошо знаем литературную среду и ее обитателей и можем это описать?

Стихов у обоих было множество: у Александра набралось на шесть книг поэзии, у меня – на две… Плюс – венки, число которых постоянно увеличивалось. Многие стихи были написаны специально для этой книги, ведь иногда в стихах проще выразить себя, чем в прозе… Решили сделать «дополнение» – «Из тетради…» героини и героя. Слава «Доктора Живаго» Бориса Пастернака преследовала нас. Главы расположили в виде венка сонетов, озаглавив каждую стихотворной строчкой. В оглавлении вышел сонет, составленный из названий глав. Эту идею подсказал нам Владимир Шовкошитный, хорошо отозвавшись о романе, собиравшийся его издать в переводе. Собственно, для этого позднее и был осуществлен перевод на украинский…

Книга получила первое место на том же «Соколе степей» в номинации «проза». Она готова к печати на двух языках. Правда, в украинском варианте от стихов остались только первые строчки, также переведенные, и исчезло приложение – тетради стихов героев – по вполне понятным причинам: перевести стихи не так просто, а свои – тем более… Считаю, что это значительно обеднило роман…

Абсолютно не стыдно за него. Отрывки читала на встречах с читателями – принимались хорошо. Кое-что уже  напечатано. Не хотелось растаскивать роман по кускам, хотя из него могло бы получиться несколько повестей и новелл. Но читатели ждут выхода именно цельного романа!.. А я все еще надеюсь, что это когда-нибудь случится, что наш «роман века» увидит свет…

Загадочная книга Александра Косенко «вышла в люди»… Не могу сказать, что всем она была понятна – скорее наоборот… Но это была поэзия в ее чистом виде. Но, у многих она вызывала недоумение.

Как объяснить?.. Это – как изобразительное искусство: кто-то передает графикой, кто-то – штриховым наброском, кто-то четко прописывает контур, кто-то вообще отказывается от этого контура и работает с цветом, светотенями, туманностью… У кого-то – раскрашенная фотография, у кого-то – неясные цветовые пятна, от которых нельзя отвести глаз…

Поэзия Косенко именно такая – без четких контуров, яркие цветовые пятна без очертаний, иногда из этого буйства красок проступит четко прописанная деталь и тут же исчезнет, поглащенная общей гаммой цвета и света…

Это  все – форма. Краски, контур, тени – форма. А содержание – это то, чем тебя взволновали строки или картины. Причем, каждого – по-разному…

У Косенко потрясающее чувство ритма: любое стихотворение звучит как заклинание. Ты попадаешь в этот ритм и уже плывешь, как по неспешной реке. И не важно, как сплетаются лианы слов, – ты уже во власти ритма. Так гипнотически действует звук там-тамов на язычника…

Не хочу давать оценок. Но магическая прелесть его стихов бесспорна, недаром же книгу стали отмечать «дуже серйозни дядькы», как шутливо заметил Косенко. Вышла рецензия на нее Дмитра Павлычко – восторженная. Многим это очень не понравилось…

Косенко не рвался в НСПУ, даже гордился этим: и так – поэт. Но потом что-то случилось, и он изменил свое отношение к Спилке. Думаю, кто-то где-то (возможно, при восхождении на Говерлу в среде известных в Украине литераторов, с коими он оказался знакомым) обратил его внимание на тот факт, что… Словом, как с книжкой: ты чего ждешь? Менее талантливые уже давно там… Думаю, ему предложили быстрое вступление в НСПУ – вместе с группой молодых литераторов…

Вступление в НСПУ – дело долгое. Лично я два года ждала. Кто-то дольше, кто-то меньше, но – всегда долго. Областная организация только рекомендует… Для прохождения этой процедуры нужно заручиться рекомендациями трех членов НСПУ со стажем не менее трех лет, вопрос выносится на общее собрание, и местные литераторы тайным голосованием решают, достоин ли новопосвященный высокого звания писателя Украины… Нужно предоставить книгу и даже не одну… Решает Приемная комиссия в Киеве, а ее заседания проходят не каждый день, а стопки книг желающих вступить растут, и чтобы рассмотреть всех требуется время… И так далее… Ожидание ответа затягивается на многие месяцы, и не факт, что тебя примут…

Косенко по своей натуре не способен долго ждать. Если загорелось – здесь и сейчас! Если сразу не удовлетворится желание – он остынет и забудет о нем. Не во всем, конечно… Думаю, в очень важных вопросах он способен на бульдожью хватку. Видимо, ему пообещали быстрое решение этого вопроса. А почему бы и нет? Он давно должен быть в Спилке, учитывая его уровень и многолетнее присутствие в писательской среде…

Но тут возникло странное сопротивление. Васыль Бондарь, бессменный председатель Спилки, воспротивился. Это в обход правил, говорит. Нужно сначала у нас, выдержав все формальности, и только тогда… Словом, пройти все этапы пути.

Я не владею точной информацией, сужу по тому, что видела и слышала сама. Кажется, Бондарь расшумелся в Спилке, и те, кто обещал Косенко быстрое восхождение на писательскую Говерлу, дали задний ход…

И Косенко этого не простил…

Я бы тоже не простила.

Какая причина была у Бондаря так сопротивляться Сашиному вступлению? Формальность?.. Соблюдение протокола?..

Да бросьте! Они много лет знали друг друга, и Сашино вступление в НСПУ было неизбежно. Он давно должен быть там, если бы не странное его кокетство.

Неужели Бондарь и в самом деле думал, что сможет воспрепятствовать его вступлению? Какой смысл был в скандале? Он собрал правление, в числе которого была и я, мы скрупулезно вчитывались в Устав – можно ли обойти областную организацию?

Бессмысленная борьба. Ну, отложили вступление, провели собрание – и все проголосовали «за». А иначе и быть не могло. И Косенко в назначенное время прошел в Киеве «отбор» и получил свой членский билет – с несколько месячной задержкой, но все же получил. С такими рекомендациями не получить! С такой статьей! И, главное, с хорошей книгой…

На месте Бондаря я поступила бы иначе. Если уж так сложилось – ну, обошел он организацию! – быстренько собрали бы собрание, чтобы провести его от нас. Все равно – неизбежно будет принят! И в организацию пришел бы просто новый член. А так пришел заклятый враг – оскорбленный, непонятый, временно осаженный в своем стремлении, и не простивший. В чем смысл бессмысленного сопротивления Бондаря? Неприязнь к Косенко?

Думаю, дело в другом… До этих пор в нашей небольшой организации не было второго лидера – по разным причинам. Председатель областной организации должен жить в Кировограде, быть достаточно известным писателем, способным представлять организацию на Всеукраинском уровне, обладать способностью администратора, быть достаточно молодым и активным для этой работы… Среди нас не было альтернативы Бондарю по этим признакам. Каждому что-то мешало занять эту должность. Этим и объясняется его «пожизненное» переизбрание.

Думаю, он всеми силами поддерживал сложившуюся ситуацию и тщательно следил за приемом в Спилку, всеми путями отваживая тех, кто казался ему проблемным потенциальным членом. Не старался «нарастить поголовье».

А Косенко как раз и был вторым ядром в клетке, потенциальным соперником…

И клетка, в которой появилось второе ядро, неминуемо стала делиться…

 

…Вместе со мной в НСПУ на собрании областной организации принимали девочку-десятиклассницу, вроде бы победительницу конкурса… Ей задали традиционные вопросы, она насмешила наивными ответами, но… ее приняли. Потом она выросла в прозаика, хотя в организации не появляется, но в «списках значится»… Мне же задали единственный вопрос: буду ли я поддерживать политику НСПУ, поскольку это, как ни крути, политическая сила.

Думаю, от меня ждали формального ответа – буду. Но я молчала. Я решила, что снова всплыло мое русскоязычие, и оскорбилась. Шел 2004 год, весна, я не предвидела осенних событий, вообще в то время мало разбираясь в том, что выходило за рамки нашего города… Я тогда не поняла вопроса.

– Слова «я люблю Украину» одинаково звучат на обоих языках, – ответила я после долгого молчания.

– Вы думаетэ, що мы будемо Вам забороняти говорыты росийською? – улыбнулся Бондарь. – Тоди Вы погано про нас думаетэ!

– Я замечена в чем-то, что внушает сомнения? – огрызнулась я. Для меня вопрос языка – принципиален. Опять – «на любимую, на мозоль»!..

Да просто я исчезну как литератор, если потеряю свой язык. На украинском я неубедительна, косноязычна в общении… Это не я.

Короче, они поняли, что разговор перешел не в то русло. Я вышла, чтобы дать им вщзможность обсудить мою кандидатуру и проголосовать.

Могилюк вышел следом за мной. Он давал мне рекомендацию, и был неприятно удивлен произошедшей размолвкой.

– Зря ты так долго держала паузу, – сказал он, – это произвело негативное впечатление.

– Вы же меня сто лет знаете! – взорвалась я в ответ. – Я что – враг народа? За что?..

Проголосовали единогласно.

…Девочка-десятиклассница была принята через полгода. Мое дело пролежало до лета 2005 года…

 

Думаю, в этой задержке Бондарь неповинен. Я была приветливой и неконфликтной, и причин опасаться моего вступления не было. Дошла очередь и до меня.

Но знаю, как горько ждать ответа месяцами. Как горько получить отрицательный ответ. Я до самого конца не верила, что меня примут. И когда пришло письмо, что я принята, это меня поразило. Вроде я заново обрела Родину…

Иным повезло меньше. Татьяну Березняк много лет заставили ждать. Людмилу Николаевскую – тоже. Но она кротко ждала, всякий раз при встрече спрашивая меня, нет ли новостей о принятии в Спилку новых членов. А Таня не поленилась поехать в Киев и узнать, как обстоят дела. Оказалось, ее документы не рассматривались. Более того, их вообще не нашли…

Мы несколько раз голосовали за Березняк – положительно. И каждый раз почему-то ее книги в Киеве не рассматривались. Она настаивала, искала пути… Утверждала, что Бондарь попросту положил ее заявление под сукно. Не мог прямо отказать, но мог – затерять… не отвезти, что ли…

Я не верила. Долго не верила, что такое возможно.

Можно высказаться против, проголосовать против… Но, если собрание решило, как можно единолично препятствовать? И – так мелко?..

Поверила – через много лет, когда (забегаю вперед!), вынужденно заменяя отсутствующего Косенко как его заместитель, нашла в книжном шкафу спилки стопку книг Александра Архангельского, которые он передал для вступления в НСПУ, – все девять книг, по три экземпляра каждой вышедшей, в том числе и наши венки… Эти книги должны быть в Киеве вместе с его документами, но – вот они! В том же порядке – я сама их держала в руках в момент передачи…

Если бы издательство «Имекс» не передало свежайшую – только отпечатанную тогда – книгу переводов Маланюка напрямую в НСПУ (Тамара Самиляк, издатель, была в Киеве и любезно сама лично отнесла их на Банковую), если бы не было публикаций критических материалов на литературных сайтах и в центральной прессе, вряд ли Архангельский получил бы свой членский билет…

Похоже, и книги Людмилы Николаевской тогда не попали по назначению…

Березняк и Николаевская снова подали документы в НСПУ, и им было отказано в приеме… Что поделаешь, не всем везет… Но – без вопросов, честно, поставлена точка. А до этого сколько лет истлевали душой, тщетно ожидая ответа!

Этого не могу простить. И понять – не могу…

Хотя мотивы теперь мне понятны…

 

Думаю, у Косенко сначала не было намерения стать председателем областной организации НСПУ. Если бы возня со вступлением в ряды борзописцев не наделала столько шуму, и его бы приняли как давнего знакомца, коим он и был, все могло бы сложиться иначе. Поначалу он загорелся: у него было много знакомых за пределами Кировограда, и он с радостью делился этими связями. Искренне хотел помочь менее успешным – не без доли тщеславия: вот я какой, все могу… Но и с долей доброты. Ему можно многое поставить в вину, но по натуре он не зол, не завистлив, не мелочен. Талантлив, и потому не завистлив: считал, что мало кто может дотянуться до него. Это именно тот случай, когда завышенная самооценка положительно влияет на литературный процесс…

Ему хотелось бурной деятельности, у него были идеи, намерения, как это сделать. Только одно то, что он объездил почти всю область на своей «крутой тачке» по жутким дорогам, прихватив с собой желающих выступить в дальних районах, говорит само за себя. Предлагал всем, но наши гордо отказывались глотать дорожную пыль. Только утих скандал с его вступлением, и клетка уже начала делиться: митохондрии выстроились в две линии – возле каждого ядра…

Я охотно ездила. Два способных паренька, Артем Луценко и Кирилл Полищук, были с нами во всех поездках, больше народу в его «Мерс» и не вместилось бы… Вернее, это я была с ними почти во всех поездках: Саша взял шефство над молодыми поэтами и везде старался их показать…

Нас хорошо принимали везде. В Компаниевке был полный зал, в Устиновке и Ольшанке раскупили наши книги, в Новомиргороде и Гайвороне внимательно слушали наши вирши… О встречах с областными литераторами договаривался департамент культуры, и нас уже встречали с почестями. Мы читали, нам читали…

Нужно ли это? Да! Когда через год я приехала в Компаниевку (тоже с делегацией департамента культуры и не без Сашкиной подачи: делегация ехала по своим делам, мы, литераторы, – по своим), меня встретили, как старую знакомую.

– А мы читаем ваши с Александром Архангельским сонеты! – сказали мне в библиотеке. Я вспомнила, что несколько книжечек даже купили, а я подарила библиотеке стихи и венки сонетов.

Надо же!.. Запомнили… Значит, не зря Саша нас возил по всей области…

Он хорошо умел держать аудиторию. Спокойный, ироничный, умный, владеющий информацией и умеющий ее подать… Сначала читали мы, а потом на сцену выходил главный игрок и начинал гипнотизировать зал своими ритмами… Всем хватало времени выступить. Кирилл еще и пел свои песни под гитару. Книги покупали, мы подписывали – давали автографы. Хих… Весело! Если в библиотеках области есть мои книги – это и его заслуга…

Зачем он это делал? Зачем притащил в Кировоград кучу народу: Стаса Бондаренко, редактора «Литературной Украины», Евгена Барана, критика, Владимира Шовкошитного, писателя и издателя? Вся компания, хорошо разбавленная нашими мэтрами, поехала в Знаменку – выступать. Там с помощью спонсоров и местной власти грандиозный прием с обедом в ресторане и фуршетом организовал Александр Архангельский… 

Благодаря Косенко мы познакомились с Е. Бараном – и он написал рецензию на мою книгу. В. Шовкошитный, издатель, прозаик, поэт, стал нашим частым гостем… Две книги В. Погрибного вышли в его издательстве в Киеве.

Надо это было? Надо. С его легкой руки приехали на праздник «Вересневи самоцвиты» поэты, прозаики и публицысты Виктор Мельник и Васыль Кузан.

Что это было для Кировограда? Выход в иные просторы. В нашем «тихом болоте» так давно ничего не происходило, что все Сашины действия воспринимались, как порывы свежего ветра. Какой КПД от всего этого? Для каждого – разный… Но даже часть – больше, чем полный ноль.

У него были наполеоновские планы, не знаю, верил ли он в них сам, надеялся ли их реализовать. Но они были – и ему было чем увлечь за собой. У него была коммерческая хватка, умение быстро сходиться с людьми, готовность к компромиссу и желание доминировать. Все, необходимые хорошему руководителю качества. И, главное, доказать, насколько он лучше теперешнего председателя… Если бы его так больно не задели, кто знает, может он и удовлетворился бы просто членским билетом…

К недостаткам отнесу быстрое возгорание и такое же быстрое остывание, недостаточную агрессивность, нежелание добивать поверженного, дожимать до конца в задуманном и детская наивная уверенность, что сделанное добро – не сколько друзьям, а, в первую очередь, врагам –  может смягчить сердца последних и превратить их в друзей.

Мы не то чтобы дружили, но с симпатией относились друг к другу, и дочка его училась у меня. И пока он проявлял себя хорошим товарищем. Плюс, Архангельский, высоко ценящий талант Косенко, фактически открыл мне его как поэта.

И когда встал вопрос, кого избрать главным, у меня не было сомнений: я знала, что то, чего он не сделает из доброты, он сделает из тщеславия, чтобы доказать свою силу.

И с ним было весело. Появилась перспектива.

Быть членом НСПУ почетно: многие дорого дали бы, чтобы иметь такой же билет. Это – статус, признание, что ты не графоман и чего-то стоишь… Да уже просто ради того, чтоб кому-то было грустно от твоего билета, стоило его получить!

Но я надеялась на другое: что появится какой-то выход в печать, пусть узкая, но проторенная тропинка, по которой и я смогу выйти из полной неизвестности.

Оказалось – тщетные надежды…

Я вступила с большим багажом – стихами, повестями, романами… Мне хотелось, чтобы кто-то добрый и умный взял меня за руку и показал дорогу в гору. Проявил интерес к тому, что я пишу. Ведь мне столько хотелось сказать! Но буду ли услышана?..

При Бондаре членство в Спилке сводилось к общим собраниям пару раз в году, где, как в старые добрые (или недобрые) времена, председатель отчитывался о проделанной работе, посвящая в планы на следующий период… Комсомольская юность…

В этих планах для меня места не было. А мне хотелось встреч с читателями, передач по радио и телевидению, статей-рецензий в газетах… Это все можно было легко организовать, имея статус председателя такой организации. Два мои юбилея прошли незамеченными, никто не откликнулся статейкой, а ведь мы должны быть командой… Мне ни разу даже не предложили дать материал в наш, регулярно выходящий журнал «Вежа»,  редактором которого был Бондарь. Нет, я в него попала, но окольным путем: журнал «Хобби» напечатал несколько моих рассказов в переводе на украинский, и они же чудесным образом появились в «Веже» с каким-то двусмысленным предисловием, мол, «дебютантка», фантастические рассказы… Статья к юбилею В. Погрибного, написанная мной для газеты, тоже оказалась там же. И все… А у меня уже были романы, которые я не знала куда деть.

– Василь Васильевич, подскажите, в какой журнал можно послать прозу? Может, от Спилки сопроводиловку напишите? – спрашивала я Бондаря.

– Олю, та визьмы в библиотэци подивись, и посылай…

Ну да… Зачем мне быть членом Спилки в таком случае? В библиотеке я записана с младых ногтей. И читать умею…

А Косенко предлагал познакомить с редакторами, показать призрачный выход на другие уровни…

Словом, раскол в Спилке случился не внезапно: он давно назревал, и только не было случая, чтобы  проявиться… Личная ненависть двух людей, личностей с разной ментальностью, сыграла роль катализатора. И реакция пошла…

Началось с малого. На заседание «Степа» приехала литстудия Новомиргорода, куда мы ездили год назад. Бондарь сказал (или написал в одном из своих писем, которые он рассылал всем членам спилки, – не помню),  как горько жаловались новомиргородские поэты, что Косенко их унижал.

Я возмутилась: я же была рядом и слышала, какие восторженные слова говорили местные поэтессы новоявленному мэтру, как покупали его книги, как фотографировались с ним у памятника Шевченко... В конце встречи одна из них, потупившись, сказала, что бросит писать, услышав уровень Косенко… Он горячо уверил ее, что все придет, если очень захотеть…

Я вмешалась, доказывая, что это ложь, пыталась устроить очную ставку… Я тогда еще надеялась их примирить и восстановить справедливость. Во – зеленая была!

Я еще не знала, что ни о чем нельзя договориться, каждый останется при своем мнении, а по части демагогии мне до Бондаря далеко – и даже браться не стоит… Когда я читала его гневные проповеди, мне вспоминался персонаж из «Школы злословия» Шеридана. Так и хотелось стать в позу и высокопарно произнести: «Ибо человек!..»

В жюри премии им. Маланюка один стул постоянно оказывался пустым: Александр Жовна игнорировал свои обязанности. Я подумала, что Косенко уже и член Спилки, и лауреат премии, и делает его вполне достойным, чтобы занять пустующее кресло. Я сказала ему об этом.

Что мне импонирует в Косенко, так это его молниеносность, если он чего захочет. На следующем заседании жюри – к великому возмущению Бондаря – нам представили нового члена, А. Косенко, которого рекомендовала  НСПУ.

А, собственно, почему возмущаться? Косенко был не хуже любого из нас, и имел полное право быть утвержденным…

…В том году выдвигалась книга Царук в номинации «Поэзия». И как-то безлюдно было там: ее книга оказалась единственной. И тут подоспела книга стихотворных  переводов Евгена Маланюка, выполненных Архангельским, где я была редактором, над которой мы оба так старательно трудились в течение довольно длительного промежутка времени.

Я предложила Тамаре Самиляк выдвинуть ее на соискание премии, и она очень быстро это сделала.

Для многих это было неприятным сюрпризом: уже негласно было понятно, что в этом году премию должна получить Антонина Царук.

Как присматривались к книге переводов на заседании! Как сверяли месяц выхода – соответствует ли положению о премии!

Соответствует. Прекрасно издана. Большой тираж. Распространена по всей Украине.

Конечно, потом мы, члены жюри, обсуждали книги в частных беседах. Мы крупно поссорились с Косенко из-за этого: он звонил мне в санаторий, уговаривал голосовать за Царук: она-де больна, по-человечески нужно дать премию ей… Это той самой Царук, которая пылала гневом, что Косенко пытается войти в спилку с «черного» хода! Той самой Царук, которая впоследствии стала одним из организаторов и вдохновителей антикосенковского «переворота» в Спилке.

Я сказала, что считаю работу Архангельского более значимой, хорошо выполненной, и что буду голосовать за его книгу, а Косенко пусть голосует, за кого считает нужным…

Он повесил трубку, и мы несколько недель не разговаривали. Знает ли кто-нибудь об этом? Или считают, что Косенко с Полевиной договорились заранее, что будут голосовать за Архангельского?..

Точно также мы поспорили из-за книги В. Кобзаря. Я предпочла ей перевод с польского пяти томов романа Михая Грабовского, выполненный А. Черноиваном. Последнюю точку поставили, стоя на лестнице перед залом заседания: я отказалась голосовать за Кобзаря и предложила Косенко отдать свой голос за кого хочет…

Победил Черноиван. Бондарь поливал гневом жюри: он считал, что Черноивану дали премию незаслуженно, и виноват в этом Косенко…

А в случае с книгой С. Колесникова вообще разразился скандал. Бондарь выступил в прессе, что «с жури трэба шось робыты! Договорняк! Косенко голосуе за своих друзив, игнорируючы якисть литэратуры!..»

А Косенко голосовал как раз «правильно» – с точки зрения Бондаря… Но голосование тайное… Можно только предполагать.

Я – знала, поскольку опять поцапались с ним из-за номинантов…

Переголосовывали четыре раза… Победил Колесников…

Так что зря Бондарь «катил бочку» на Сашу… Если бы они оказались способны вести диалог, многие недоразумения развеялись бы…

Но дело было не в «разумениях»…

Два самца-бабуина не поделили пальму первенства. И от разумного, рационального здесь ничего не было. Было – от эмоционального… От личного… От ненависти и презрения друг к другу…

Клетка созрела для деления.

Митохондрии (или как их там?) окружили каждое из ядер в равном количестве…

 

…А что вообще должен делать председатель областной организации НСПУ?

По моему глубокому убеждению – способствовать и поддерживать свою паству. Так директор школы печется о каждом ученике, чтоб он достиг успеха. Не понравилось сравнение? Ну, тогда скажу как директор музыкальной школы: появился талантливый ученик – а мы его на конкурс! А мы покажем его концерт! Покажем, чего достигли. Вот какие у нас кадры! Если нужна консультация – поведем его мэтрам, пусть подскажут, как еще больше развить его способности.

Вот я, например, голова Спилки. Что я могу сделать для ее членов? Научить писать не могу – все уже сформировавшиеся писатели, раз их приняли. Но могу пропагандировать их творчество (и свое тоже, ведь и я член Спилки). Как? Всеми доступными способами.

В этом нет мелочей!

На мою первую книгу спонсор дал деньги, потому что обо мне уже был ряд теле- и радиопередач, статейки в газетах, стихи и рассказы, напечатанные в разных изданиях. Значит, все это нужно! А устроить такую мелочь, имея статус руководителя всех писателей области, ничего не стоит. Договориться с радио- и телекомитетом, чтоб иногда – а лучше, планово! – приглашали на передачи писателей. Встретиться с редакторами газет и снадбить их материалом – гениальными произведениями наших земляков. Страна должна знать своих героев! Контактировать с библиотеками города, чтоб вносили в планы работы встречи с авторами… У нас есть педуниверситет, там филологов готовят, а они даже не знают, с какими гениями живут в одном городе! Так пусть же узнают! Раз в месяц на классном часе пусть встретятся с теми, кто что-то может в смысле литературы. Статьи-рецензии в прессе по поводу выхода новой книги или юбилея автора… Причем не обязательно все делать самому. Можно разделить обязанности: ты напиши про Сидорова, а он пусть напишет про тебя… Пастырю областной организации нужно только контролировать процесс и вовремя посылать желающих выступить – пиарить себя, и таким образом заявлять о существовании в области писательской организации.

Издание книг за бюджетные деньги – не такое простое дело, но нужны попытки. Пытаться объяснить чиновникам, что мы есть, мы пишем, что нами можно гордиться… При условии, что донесем до читателя то, что напишем… И вот здесь вы, господа, имеете уникальную возможность помочь гениальному автору обрести бессмертие, издав его книги…

Это в области. И за ее пределами – имеются варианты… Есть Всеукраинские издания, куда нашим авторам вход заказан. Но председатель, вращаясь в высоких кругах, посещая столицу, наверняка смог бы отыскать контакты для своих подопечных. Есть всеукраинские конкурсы, и туда надо посылать все, что издано. Не беда, если не выиграем. Беда, если не попробуем…

Все это рядовой писатель сам для себя сделать не сможет. Зато руководителю организации – карты в руки. Собственно, для того он и руководитель, чтобы на каждом углу – ежечасно, всеми доступными способами – доказывать, что мы существуем.

Ничего этого я для себя не нашла. Мне хотелось плыть на большом корабле, а пришлось выгребать в утлой лодчонке. Вроде все красиво: убедительные отчеты о работе Спилки, открытие «новых имен» молодых литераторов, публикации, проведение «мероприятий»… А если разобраться, то не самостоятельно провести, а… присоседиться! К музею, к библиотеке… Хорошо устроились!

У меня были публикации, но это не заслуга Спилки… У меня были радио- и телепередачи, но это все на личных связях… Встречу случайно на улице Марию Лебедь или Людмилу Николаевскую – и… О! А давай тебя запишем!.. А давай! Прихожу. Записываем. Есть передача…

А мне хотелось, чтобы голова Спилки позвонил и сказал: «Олю, цього мисяця твоя черга…»

…На одном из собраний постановили: послать на литературный конкурс книги литераторов, среди прочих – и мою… Проходит год. Никто не напоминает, чтобы принесла книгу для конкурса… На следующем собрании – то же самое: послать… Все голосуют «за».

– Так в прошлом же году принимали решение. А почему не послали? – спрашиваю я.

Васыль Бондарь «колупае пич».

– Ну… не послалы…

Нахожу в Интернете кучу конкурсов от НСПУ в любых номинациях. И в каждом – предлагать книгу, изданную в течение года…

То есть если не успел послать, то опоздал.   Скоропортящийся продукт…

И сроки нужно выдержать. Если сказано – до 1 марта, так уж будьте любезны, именно до 1 марта…

Кажется, в 2014 году у В. Погребного вышла новая книга, ее решили послать на конкурс им. Олеся Гончара. И все никак не посылают…

– Оля, узнай у секретаря, послали мою книгу? – спрашивает Виктор Алексеевич. Ему самому неудобно обращаться.

Я к Бондарю.

– Звичайно… Видправымо!

А время идет. А автор волнуется… Такое впечатление, что председатель тормозит, выжидает, чтобы сроки прошли: послать вдогонку – заведомо проиграть.

– Василь Васильевич, да посылайте уже, волнуется человек! – говорю я ему. И опять в ответ – недовольство, мол, чего лезешь не в свое дело? Без тебя разберемся.

Заканчивается февраль – книгу еще не отправили…

Звоню Косенко: что делать? Не могу повлиять на ситуацию и проконтролировать. Подозреваю, что не вовремя отправит …

Косенко пишет Бондарю на почту: да сделай в конце концов хоть что-то! На личную почту, заметьте. В ответ – гневное письмо на общую почту – всем: ответ гаду Косенко. Не по существу, нет. Длинное письмо о том, какой он гадкий человек, с перечисленим всех его грехов до седьмого колена с множеством ненужной и неинтересной по большому счету информации… О книге Погрибного – ни слова…

Книгу таки отправили. Она победила.

Зачем было тянуть? Неужели так трудно отнести на почту? Если решили – не отстанут же. Конфликт вырос на пустом месте и перерос в раскол Спилки…

…Я – директор школы. К примеру, если мы повздорили с завучем, наедине наговорили друг другу гадостей, какие будут мои действия? Собрать педсовет и, указывая на нее (его) пальцем, вопить: этот человек оскорбил меня? Выскажите ей (ему) свое негодование!

Как вы отнесетесь к такому повороту событий? Уверена, скажите, мол, что за идиотка! Вы поссорились, вы и высказывайте, что хотите. А причем коллектив?

Нет… Если это было наедине, и еще вдобавок не касалось работы, было очень личным, я никому не скажу об этом… Я разберусь потом, при случае, никого не привлекая. Это – моя война, и мне никто не поможет победить, если сама не в силах… Мне придется сражаться одной… А если мне никто помочь не может, то и знать им незачем…

 В Спилке все, видимо, по-другому… Можно промолчать в ответ на резкость, но потом в открытом письме ко всем членам Спилки «заклеймить позором» наглеца. Собрать правление и обсудить «позорное поведение» Косенко… Без Косенко! Членам правления удобнее вышиванку рвать на груди и рассказывать Бондарю, а не Косенко,  какой наглец Косенко. На мое предложение вызвать виновника для разговора, чтобы довести дело до конца – либо помириться, либо рассорится насовсем (хотя куда уж более насовсем!), – ответили недоуменным вопросом: а навищо його клыкаты?

- Вы же хотите рассосать конфликт? Или углубить, втянув в него непричастных к этому людей? Заручиться их поддержкой? Отомстить с их помощь за личное оскорбление? Нет? А зачем тогда все это?.. К тому же, как-то не по-мужски.

Я подозревала Бондаря в том, что он всячески тормозит прием в Спилку некоторых литераторов, кто, по его мнению, недостоин или неудобен – как в случае с Березняк. Но не была до конца уверена. Я подозревала его в мелочной зависти. Иначе зачем тормозить отправку книги Погрибного на конкурс? «Забыть отправить» мою? Подозревала в пристрастии к некоторым «любимчикам», которым «зеленая дорога» в «Веже», куда мне нет доступа…

Но не это отвратило меня от него. Я считала его очень даже неглупым человеком и небесталанным писателем. Его темы не были близки мне, но я с уважением относилась к его творчеству. В некоторых случаях разделяла его мнение… Мы не враждовали, я не имела особых претензий, не настаивала, ничего для себя не просила… И не так уж я «любила» Косенко, чтобы так определенно принять его сторону…

Почему же тогда я заняла такую резкую позицию по отношению к Бондарю? Что же так на меня подействовало?

Эти письма «для всех», «дадзыбао», как их  ехидно окрестил Архангельский… Эта настойчивость, с которой он втягивал в личный конфликт все «население» Спилки… Именно, личный – и не надо обманываться! Все эти формальные разборки: мог или не мог Косенко вступить без областной организации… Все эти обвинения в его адрес… Причина всего этого одна: неприятие его как человека, как личности.

Это я понять могу. Есть люди, отрицающие тебя самим фактом своего существования. А ничего более противоположного во всех отношениях, чем Косенко и Бондарь, и придумать нельзя… Антиподы – во всем.

Ну, не любишь его – и не люби. Ограничься официальными отношениями… Высказывайся резко и критично. Но это – только твое горе. Мало ли кого я не люблю! Но терплю же, если не могу уйти от этого человека! И никого не зову «дружить против».

Не могу простить Бондарю, что он втянул в воронку раскола всех остальных. Мы были приятелями с Могилюком, в нормальных отношениях с Царук, мною слова против не сказано в чей-либо адрес. Но когда клетка разделилась, все стали врагами. Те, кто голосовал за Косенко, автоматически стали противниками тех, кто голосовал за Царук (читай – за Бондаря)… Стенка на стенку. Ничто так не объединяет людей, как ненависть к кому-то…

Нельзя было выпускать этого джинна из бутылки.

Согласно Уставу, Бондаря нужно было переизбирать: он руководил организаций более 20 лет вместо дозволенных 9-ти (три срока по три года), т. е. три лишних срока. «Забронзовел», «покрылся мхом», как тот лежачий камень… Сросся с креслом председателя, с короной и с гетманской булавой…

Уйди он спокойно, не натравливая никого на Косенко, и все было бы как надо. Логично было бы выбрать в правление старого председателя, чтобы осуществлялась преемственность…

Господи, о чем это я?!

Там, где царит Эмоцио, нет места Рацио…

 

Привожу полностью статью, опубликованную в «Народно слове» в январе 2016 года, когда на меня неожиданно «свалилась» робота в Спилке:

Писатели – кто они?

 

Подруга, живущая в Германии, как-то написала мне: «Знаешь, как здесь живут писатели? Какие у них доходы! Давай переведу твои романы, и попробуем предложить в немецкое издательство! Буду твоим менеджером, импресарио…»

Я задумалась. Не над тем, куда буду тратить заработанные марки. Немецкому читателю будут не близки темы, о которых я пишу. Для этого надо хорошо знать нашу жизнь и психологию, ибо пишу я о том, что вижу и знаю… У них другие проблемы и радости.

Задумалась над тем, почему же писатели у нас – странная прослойка общества. И отношение к ним разное – от иронии до полного игнорирования. Некоторые, правда, известны, но спросите любого, читал ли, и если читал, что именно, и вряд ли получите вразумительный ответ. Слышали, и все…

Мы жестоки к пишущей братии. Не можем представить, что человек, живущий рядом с нами, может быть уникальным. Ибо способность к творчеству – уникальный дар. Гордиться этим даром не стоит: ничего, кроме неудобства, он своему обладателю не приносит. Если он есть, то не оставит в покое: не-писать не получается.

Написав, испытывают потребность найти читателя и критика. С этой целью пишущие объединяются, создают литературные студии, клубы по интересам… Кто-то сходит с дистанции, потеряв запал, а кто-то идет вперед. Постепенно набирается материал на книгу.

И вот тут-то начинаются проблемы. Книгу нужно издать. Чаще всего это делается за собственные средства или – если повезет! – за спонсорские. Это если кто-то в тебя поверит и даст денег, или по дружбе… На этом этапе  многие оставляют это безнадежное дело…

Но вот книга издана. Человек заявил о себе. А если случится, и книга выйдет талантливой? Что потом?..

А потом – собственно, становление писателя. Годы труда и совершенствования. И как «знак качества» – прием в НСПУ.

Для этого нужно – 2-3 книги, 3 рекомендации от писателей, которые являются членами Союза не менее 3-х лет, голосование в областной организации и, если результат положительный, – ОО НСПУ рекомендует к вступлению. И вот тут-то начинается самое интересное. Проходит пара лет, прежде чем книги рассмотрит в Киеве приемная комиссия, и не факт, что решение будет положительным. Многим отказывают. Книги проходят строгий отбор. Но если уж приняли – можно считать, что официально  вас признали писателем…

Пишущих много, а писателей в Кировоградской области – всего 29…

Ну вот, мечта сбылась. Вы – писатель, у вас даже есть документ, подтверждающий это. Вас даже читают – ибо вы дарите свои книги, в том числе и в библиотеки. О гонорарах речи нет, эта тема не разрабатывается. У вас в столе лежат рукописи нескольких книг, хороших книг, ибо период ученичества давно пройден. Они нужны: в школах изучают «литературу родного края». Книг не хватает. Библиотек в области – более 500, а есть еще и школьные библиотеки. Ваши книги – современны, в них описан наш край, наши люди, наша жизнь. Художественная литература – самый точный свидетель своего времени.

И что теперь?..

А ничего. Много ли издано за последние годы книг членов НСПУ? Часто ли на страницах областных газет вы читали их стихи и прозу? И вообще, знают ли в области своих писателей, знают ли хотя бы их число? Часто в «писатели» записываются активные прохиндеи, нахально пропагандирующие свои «произведения» в школах и в библиотеках. И наивные слушатели верят – складно, значит, поэт… Казалось бы – чего проще: прежде, чем приглашать к детям, узнайте в ОО НСПУ, есть ли такой «писатель»? Посмотрите в справочнике – кто такой?

Я не утверждаю, что если не член НСПУ – не писатель. Но если у человека есть творческий потенциал – будьте уверены, он вскоре будет там. Это – объективно.

Среди кировоградских писателей – обладатели Всеукраинских литературных премий, лауреаты областной – пока единственной – литературной премии им. Е. Маланюка.  И у каждого 2-5 книг в «столе». То есть, они оправдывают свое звание – писатель…

Художественная литература бывает разной. Издательства чаще отдают предпочтение «чтиву» – псевдоисторическим романам типа, где описывается, как «красавица-турчанка легкой походкой сошла с лодки. Молодой янычар проводил ее орлиным взглядом…». Им проще издать произведения, за которые не нужно платить гонорар – Шекспира, например, да ещё в переводе давно умерших авторов, наследников которых уже нет… На книги современников смотрят с коммерческой позиции: «схавает ли пипл» тираж. Главное – потолще том, побольше криминала, мата, секса,   слёз…

Великое множество макулатуры печатается и продается. Что говорить о литературном вкусе нации, если  произведениям без вышеизложенных качеств не пробиться к читателям? Без финансовой поддержки государства не обойтись – «прибыльность» и «качество» литературы – не синонимы.

И вот тут должна вступить в действие государственная программа по книгоизданию. Книги современных писателей, изданные за бюджетные деньги, должны пополнять библиотечные фонды. В областных библиотеках они есть – им авторы попросту дарят книги из своих скудных тиражей… А вот на расстоянии 50-60 км от областного центра найдете ли вы их? И разве по карману писателю издать свои книги в том количестве, чтобы обеспечить хотя бы по 1 экземпляру библиотеки «родного края»? Да разве это дело писателя?! А как тогда узнают о писателях, если их книг не существует?..

Нам не дано судить, кто из нас гениален. Это – пусть потомки решают. Дело современников – дать потомкам эту возможность. Оставить свидетельства существования писателей – их книги. Пока что современники плохо справляются с этой задачей…

Летом 2015 года произошли перевыборы в областной организации. Этому предшествовала «предвыборная кампания» – в лучших традициях американских фильмов… Каждая команда готовилась к этому дню: клетка разделилась, возле каждого «ядра» сгрудились митохондрии, хромосомы и прочая…

Бондарь не имел права быть избранным по Уставу, потому обратился ко всем членам с прочувственным письмом, чтобы они отдали свои голоса за Антонину Царук. Чтобы власть не попала в руки «хама и наглеца» Косенко, уверововавшего в свою гениальность и потерявшего тормоза…

Думаю, Косенко не так уж привлекала эта должность, чтобы отдать за нее жизнь, но после всех событий победить для его было «делом чести». Кое-какие планы и идеи в смысле работы на этом месте у него были и отличались от того, что мог сделать Бондарь. Косенко хотел и мог «раздвинуть горизонты» для областной организации. И для себя лично: на новом поприще булава не помешала бы. Надо сказать, впоследствии он умело ею воспользовался…

На собрание приехал М. Сидоржевский, председатель НСПУ, разумеется, чтобы поддержать Косенко.

Александр Иванович поступил абсолютно правильно: повел главу всех литераторов Украины к нашему высшему руководству – рассказать, как важно издавать писателей. Нужно было воспользоваться случаем.

Столичного гостя приняли с уважением, и заверили, что на книгоиздание выделено 250000 гривен, которые только и ждут, чтобы стать книгами, о чем Косенко и сообщил в своей «предвыборной» речи.

Позже его обвиняли во лжи…

А это чистая правда. Действительно, эта сумма была выделена и истрачена на книгоиздание. Но чиновники не уточнили, что на все книгоиздание, а не конкретно на книги спилчан. Нам досталась крохотная «часть пирога»…

Наблюдать со стороны наши выборы для равнодушного соглядатая было одно удовольствие. Бондарь порыкивал на Косенко: хам-хам! Предупреждал об опасности, если выберем его. Александр Иванович был аристократически сдержан, красочно расписал свои возможности в роли главы, пообещал помочь всем желающим. Пресловутые двести пятьдесят тысяч были одним из ключевых тезисов.

Антонина Царук гордо промолвила, что не может обещать таких денег, но в одном уж будьте уверены: она неустанно «буде плекаты украинську мову на теренах» нашей области… Поэтично и ни о чем – вот и вся предвыборная речь. Лично мне был понятнее «негодяй» и «хам» Косенко. Не ждала выполнения всех его наполеоновских планов, но была уверена, что хоть что-то он сделает. И уж не станет класть под сукно заявления желающих вступить в организацию, тормозить отправку книг на конкурсы. Из кожи вон будет лезть, доказывая, как он всемогущ… Несмотря ни на что, он человек добрый и не завистливый.

Из двадцати присутствующих голоса разделились поровну…

Оп-па!.. А что же делать? Откладывать собрание – немыслимо. О переголосовании не может быть и речи – никто не изменит своих взглядов. Оба претендента в равных условиях…

И тогда Ирина Крымская робко сказала, что у нее есть письмо ее отца, Анатолия Крымского, который после перенесенного инсульта не смог приехать.

Вскрыли конверт. Там была фамилия Косенко. Козырный туз…

Бондарь взвился:

– Звидкиля Крымский миг знати, кого запропонують на выборах?

– Да из вашего же письма, Василь Васильевич! – ответила Ирина. – Вы же всем вчера написали, что нужно выбрать между Царук и Косенко!

Тут поднялся крик, что тогда нужно от всех отсутствующих получить письма… Я предложила дождаться письма от Тамары Журбы из Аргентины. Учитывая, что не явившиеся члены давно утратили связь с организацией, это было невозможно. Другое дело – Крымский. Здесь была его дочь, с которой он дома обсуждал предстоящее собрание, но тащить в жару больного человека – безумие…

И другого выхода не было, как учесть этот решающий голос. Кстати, это не противоречило действовавшему тогда Уставу.

У меня не было ощущения победы. Усталость. Опустошение. Но с долей надежды.

Противоположная сторона удалилась в бешенстве – судя по переписке в СМС. Выбирали правление – никто с той стороны не согласился работать с новым головой. На все предложения – категорическое нет! В ревизионную комиссию – нет! Антагонизм. Отрицание. Неприятие, сцементированное враждебностью. Раз тут Косенко – пусть все рухнет!

В дальнейшем так и продолжалось. На мои предложения дать материал в газету – гробовое молчание. Прийти на радиопередачу – отказ. Некогда. Нет вдохновения. А что это за передача такая? А… Ну, ладно, перезвоните позже…

Все, что ни делало правление этого «кабинета министров», встречалось в штыки. 

…Еще до выборов Спилка назначила Косенко директором Дома творчества в Одессе. Думали - временно,  оказалось – надолго. Он уехал, пытаясь решать возникающие проблемы по телефону, Интернету. Многое получалось. Но на месте нужен был человек, который реализовал бы виртуальные указания.

И это все свалилось на меня.

У меня не было амбиций, но было свое виденье работы председателя. Я его уже излагала. Поначалу я просто помогала Косенко. Если нужно представительство Спилки – я. Подготовить документы на выдвижение на литературную премию – я. Получить деньги у спонсора на нужды Спилки, которые удалось найти Косенко, – я. Книжная выставка – я…  Писать протоколы – я…

Мороки было много. Совмещала свою работу директора школы с этой. Без оплаты. А что делать? Не могла отказать – ведь я же за него голосовала.

Не только – я. Правление работало. Но рук не хватало, и много приходилось делать именно мне.

…Летом в Одессе, стоя на ступеньках дома творчества, Саша указал на меня Николаю Григорьевичу Жулинскому:

– Голова я, а это мои ноги…

Тот окинул меня изучающим взглядом:

– Красивые ноги…

Надеюсь, что не только ногами была. Страницу в «Народном слове» для писателей выпросила я и в течение года исправно давала материалы в редакцию. Раньше никогда спилчанам не давали столько газетной площади. Каждый месяц выходила страница с фото писателя, короткой справкой о нем, с его произведениями – стихами или рассказами, иногда отрывками их крупных повестей и романов. С моей подачи вышли страницы В. Погрибного, А. Архангельского, С. Колесникова, А. Загравенко, А. Кердиваренко, А. Крымского, Н. Гармазий и моя. Месяцев в году мало, а то бы больше вышло… Оксана Шпырко очень долго собиралась дать материал, Надя Гармазий упиралась, но после трех напоминаний таки дала… Б. Ревчун не заинтересовался идеей. Зато В. Бондарь, узнав в редакции, что есть такая страницы, принес свой рассказ, «растолкав локтями» выстроенную мной очередь. Вышло не под нашей рубрикой, но вместо нее…

Договорилась я и о радиопередачах. Они выходили регулярно – 2-3 раза в месяц в течение года. По моей просьбе звонили авторам и приглашали записать передачу. Мое дело было дать телефон, рассказать об авторе и выстроить план передачи. Контролировать, все ли приглашенные записались.

Вроде простое дело! Не требует материальных затрат. Но работает! Спилка представлена в области.

Договорилась с директором литературного музея им. Карпенко-Карого, где мы все – «экспонаты», о том, что радиопередачи будут записываться на диски и храниться в фонотеке. Радуюсь, что существуют в архивах голоса Погрибного, Архангельского, Ревчуна, Загравенко,  Кердиваренко, Кондратенко, Царук. И меня.

Это так просто сделать! Нужно только захотеть…

С книгоизданием было сложнее. Об этом написала статью в «Народное слово». Потом – еще несколько…

Такой полемики должно быть много: а вдруг достучимся?..

В литературном музее выписала все даты рождения наших писателей, составила таблицу. Оказалось, каждый год 4-5 юбилеев. Искали на правлении алгоритм, чтобы все планово издавались. Пытались привязаться к юбилеям, чтоб каждый имел гарантированную возможность быть напечатанным. Иначе не решить, чью книгу печатать в первую очередь. А так – все в равных условиях…

Юрий Солтык, специалист департамента обладминистрации, отвечающий за книгоиздание, подхватил идею:

– А я предлагаю издать альманах! Готовьте материал, подавайте…

Альманахи называют «братской могилой». Меткое название. Кто спорит – лучше издать отдельными книгами… Но это нереально. И чем плохо, если ежегодно издавался бы сборник, где были бы представлены 4-5 авторов, и все были бы уверены, что в свое время и их работы будут опубликованы, пусть не отдельной книгой и не в полном объеме… Ведь часть – это больше, чем ничего…

По большому счету, у нас есть альманах – журнал «Вежа», где редактором был и остается все тот же «вечный» Бондарь. Журнал областной организации НСПУ. Некоторые члены НСПУ там действительно печатались. Все больше из той, «бондарской» команды. Большую часть площади занимали другие – не наши. Сказать, чтобы они были так уж лучше «наших»?.. Зачем они в нашем журнале? Пусть бы печатались в своих областях. Чтобы мы были в курсе литературного процесса нашей страны? Благородная цель. Но пока что наша область, где и распространялся журнал, в основном – в библиотеки, была не в курсе, какие в ней есть свои писатели. Познакомить область с ее литераторами – разве не менее благородная задача?

Думаю, В. Бондарь печатался в журналах других областей. Такое себе «алаверды». Такой себе обмен авторами. Вроде и неплохо задумано… Только авторы, которые хронически не попадали на страницы «Вежи», другого мнения.

 

С Тамарой Самиляк я познакомилась на каком-то конкурсе молодых литераторов, в котором я была членом жюри. Нас собрали и поставили задачу: за месяц рассмотреть поданные рукописи, отобрать наиболее стоящее и подготовить к печати, чтобы издательство «Имекс-ЛТД» быстренько издало альманах.

Я перечитала стихи «молодых». Тема одна – неразделенная любовь. Это нормально: о разделенной стихи не пишут. Были попытки философского осмысления окружающего мира, остро пахнущие юношеским максимализмом, с глагольными рифмами и орфоэпическими ошибками. Некоторые стихи были достаточно милы и при хорошей редакторской работе могли бы выглядеть неплохо, но – за месяц напечатать?

– Мы выпустим макулатуру, – сказала я, когда пришел черед высказаться. – На приличный альманах не наскрести, но и то, что выберем, нужно переделать. А напечатать в таком виде – это выбросить деньги на ветер. Не лучше ли поискать в среде «взрослых» литераторов? У каждого есть несколько рукописей, издание которых может пополнить библиотечные фонды.

Но мне возразили: нужно поддержать молодых!

Что-то не помню, чтобы меня в молодости так поддерживали…

– Нужно. Поддержите. Выставьте в Интернете лучших. Напечатайте в «Народном слове». Вручите грамоты. Пусть растут и развиваются. Но печатать целую книгу графомании? Кто ее будет читать, кроме них самих? Поддержите лучше тех, кто уже дает результат.

– Например, ваш перевод Лины Костенко, – поддержала меня Валентина Бажан, редактор «Народного слова» и мой добрый друг.

Тамара Самиляк заинтересовалась переводом.

– Зайдите ко мне завтра, – предложила она. – Покажите.

– Есть еще готовая к изданию рукопись переводов Евгена Маланюка, выполненная А. Архангельским, – сказала я.

– Это та, которую иллюстрирует Андрей Надеждин? – оживилась она.

– Да, именно та…

Мы с Александром Архангельским пару месяцев назад показывали Андрею наши переводы. К книге переводов Евгена Маланюка он сразу сделал прекрасные иллюстрации. Обсуждали варианты и моей книги – в каком стиле иллюстрировать «Флоренцию»… Мечтали, какая может быть книга – билингвой, на мелованной бумаге, рисунки в стиле живописи Ренессанса…

Моей книге не судилось, а к переводам Маланюка иллюстрации были готовы…

На следующий день я принесла Тамаре Сергеевне перевод Лины Костенко и подарила ей несколько своих книг, среди которых – романы «Королева полыни» и «Санта Лючия», вышедшие в журнале «Украинский детектив» (Спасибо Галине Абрамовой, без нее издать такой объем было бы нереально… Было что дарить).

– Не как издателю, с прицелом, а как читателю. Если прочтете и понравится – буду рада, – сказала я.

Через несколько дней меня удивил звонок Евгении Шустер.

– Ольга, у меня к Вам предложение. Ко Дню Независимости не напишите ли стихи о Кировограде?

Я замешкалась с ответом.

– Так я же… пишу по-русски…

– Ничего! А попробуйте по-украински! Мне хочется, чтоб на этот раз Вы попробовали.

– Ну… я попробую…

У меня же есть переводчик – Александр Архангельский. Если напишу что-то – поможет…

Я набрала его номер.

– Не отказывайся! – воскликнул он. – Возможно, это шанс.

Я сидела в запущенном парке возле дома. Стояло сияющее лето, в комнатах душно, уехать некуда, но за домом был парк, выручавший, если мне хотелось «на природу». Вела все эти разговоры, сидя на пне…

Я еще немного посидела на нем, роясь в памяти, придумывая, о чем же написать…

Придумала. Потребовалась ручка и лист бумаги. Пришлось идти домой. Возле подъезда зазвонил телефон.

– Лови на почте! – раздался в трубке голос Александра. – Я уже написал и отправил тебе.

– Ух, ты! – восхитилась я. А чего удивляться – его всеядность и скорость реагирования известна…

– Только не говори, что это я написал. Скажешь – перевели твои стихи. Я тебе их дарю. Завтра отнесешь Евгении Михайловне, а заодно и спросишь, как издать твой перевод…

Интриган… Нашел для меня повод изящно попросить… Я бы сама не пошла и писать стихи отказалась бы, зная, что по-украински не смогу…

Так оно и вышло. Стихи понравились, и, видимо, частично были использованы. Мы разговорились. Я рассказала о своей работе над переводами. Премия за переводы была недавно получена, мое имя уже звучало…

– Мне легче издать Ваш роман, – доверительно сказала Евгения Михайловна. – С переводами сложнее – нужно разрешение Лины Костенко.

– Это практически невозможно, – ответила я.  – Она не идет на контакт, не отвечает на звонки и письма…

– Вот именно… А с Вашим творчеством таких проблем не будет.

И в это время ей позвонила Тамара Самиляк.

– Я прочла роман Полевиной, – послышалось в трубке.

Евгения Михайловна улыбнулась мне, продолжая слушать. Мне тоже было слышно, но всех слов я не разобрала. Поняла только, что роман понравился.

– Ну, вот его и издадим. И книгу переводов Маланюка.

Я вышла потрясенная. Так не бывает! Конечно, мечты могут сбываться, но не настолько…

Позвонила Архангельскому. Рассказала.

– Слушаю и не верю, – произнес он. – На всякий случай, не настраивайся на успех.

Но это случилось! В «Имексе» вышли обе наши книги…

…Презентация альманаха, изданного Конгрессом украинских литераторов, на котором мы уже не заочно «познакомились» с Архангельским, имела некоторые последствия. Вышла статья С. Орел о качестве литературы в этом сборнике. Резкая статья, и не могу сказать, что несправедливая. Главный упрек был в том, что на такую литературу деньги находятся, а на продукцию Спилки – нет…

Хорошо работало руководство Конгресса, нашло пути к денежным потокам, чтобы поддержать своих авторов… А качество… Чем богаты…

Для издания романа «Санта Лючия» нужно было соблюсти формальность – рецензии от Спилки, что роман стоит того.

Мы сидели в Спилке – Бондарь, Могилюк, я и еще не помню кто…

– Олю, чого ты ходыла до Шустер! – упрекнул меня Бондарь. – У тебе що, Спилки немае?

– Я ходила по другому вопросу, она мне звонила, – ответила я. – А речь об издании романа зашла случайно.

– Вони нам грошей не дають, а Конгрессу – будь ласка! – кипятился Бондарь.

Кто-то предложил вот прямо сейчас позвонить Шустер и высказать ей это. Бондарь набирает ее номер и гневно начинает говорить.

– Вася! – расслышала в трубке знакомый голос (хороший динамик у бондарского телефона – на три метра слышно!) – Так они же предоставили все, как надо – рецензии, рукописи, электронный вариант. А вы что себе думаете? Подавайте, и вам будут деньги. Как я могла отказать, у них все соблюдено.

Бондарь замялся и положил трубку…

Роман уже печатался, а я все никак не могла добиться от Бондаря, чтоб занес весь необходимый пакет документов…

– Давайте я занесу, – предложила свои услуги и в ответ нарвалась на рычание.

Отнес, конечно, но мне этот случай вспомнился, когда он тянул с выдвижением книги Погрибного на конкурс Олеся Гончара… Манера такая, что ли?.. Ведь все равно не помешать, раз решение принято…

Рецензия на книгу была очень и очень… Спасибо… Редактора не было, написали «в титрах» Бондаря – а как же, ведь он ее прочел – по рецензии видела… Непостижимый человек!.. Сотканный из противоречий...

Презентация романа «Санта Лючия» была громкой и торжественной. Присутствовал губернатор – очень молодой для этой должности Андрей Николаенко. Мы с ним чинно сидели за столом, а вокруг суетились фотографы и операторы с камерами.

– Моя мама прочла Вашу книгу, – с тихой улыбкой обернулся ко мне Андрей Иванович. – Ей очень понравилось…

Роман был шикарно издан – под толстой обложкой, картинку мы в «Имексе» все вместе тщательно выбирали… Остановились на ветке мимозы на клавишах рояля… Элегантно…

Это моя первая шикарно изданная книга. Я даже гонорар получила!

Презентация в библиотеке им. Чижевского была более предметной – без губернатора, но в кругу друзей, которые высказывались о романе. Был Косенко, был Бондарь, был Погрибной… Тогда еще не было противостояния, тогда мы все еще были Спилкой, литературной общностью…

Роман приняли хорошо. Тогда, с подачи Александра Архангельского, впервые  прочла  отрывки прозы. Он показал пример: своим хорошо поставленным голосом прочел несколько страниц романа – законченный кусок. За ним решилась и я. Оказалось, что и прозу можно представлять на встречах с читателями! Обычно прозаики помалкивали, а распинались поэты. А проза слушается с не меньшим интересом.

…Недавно битых два часа читала новые повести, а зал слушал, затаив дыхание. Я замешкалась, пролистывая в поисках очередного отрывка, а Елена Надутенко крикнула с места:

– Да давай уже, не томи, что там дальше!

Для прозаика лучшей похвалы просто не существует…

 

…Через год вышла «Королева полыни», оформленная так же шикарно, как и «Санта Лючия»…

– А Вы мне не поверили, что издадим и его, – усмехнулась Евгения Шустер.

– Не верила… это правда… – благодарно улыбнулась я. Чудеса продолжали случаться!

 

…На книжной выставке в Киеве «Имекс» представил и мои книги. Презентация «Королевы полыни» была запланирована на второй из трех дней выставки в Украинском Доме. Я приехала на встречу.

В фойе у входа красовался огромный баннер с «Королевой полыни». Я залюбовалась «новым романом известной украинской писательницы Ольги Полевиной»… Сфотографировалась с книгой в руках на фоне плаката…

Все фойе разгородили на квадраты, в которых расположились издательства со всей Украины. Я нашла «Имекс». Неподалеку – «Украинский приоритет». Я подошла поздороваться с Владимиром Шовкошитным. Показала оба романа.

Подошел Станислав Бондаренко, главный редактор «Литературной Украины», поэт, чья книга красовалась на прилавке.

– Вы эту девушку помните? – спросил его Шовкошитный, указывая на меня. (Мы познакомились в ту грандиозную поездку в Знаменку, когда Саша Косенко пригласил к нам литераторов со всей Украины).

Бондаренко перевел на меня рассеянный взгляд. Не уверена, что узнал – его занимали другие мысли.

– Вон там – видите? Написано: «Королева…» Так это я!

Мы с Шовкошитным рассмеялись. Пан Станислав растерянно посмотрел в направлении моей руки, указывающей на большой плакат с рекламой «Полыни» на стенде «Имекса».

На следующий день была моя презентация.

В этом же зале отгородили угол, поставили кресла, и каждый час там кто-то представлял свою книгу. Объявили и о моей.

Кто же меня здесь, в Киеве, знает? Толпа снует между прилавками, но я же – никому не известный автор… Кресла пусты – сидят только Тамара Сергеевна и несколько ее знакомых, которых она пригласила заранее…

Разложили книги. Девочка-продавец встала за столом, готовясь продавать. Я вышла вперед.

Пять человек… Ну и ладно! Будем выступать. И за них – спасибо!..

Я начала говорить. Постепенно подтянулись люди. Шли мимо, останавливались, заходили и присаживались на пустые кресла… Вскоре все места были заняты, Тамара Сергеевна тихо стояла в сторонке, уступив кому-то место…

Я рассказывала, как появилась эта книга. Как печатали «с колес», как не знала, чем закончится еще не написанный, но уже наполовину напечатанный роман… Прочла несколько отрывков. Потом начала читать стихи.

На все – один час. Когда он истек, уголок был заполнен слушателями. Они довольно улыбались, многие встали в очередь, раскупая мои книги. Я подписывала их, еще не веря в происходящее…

Не знаю, будет ли когда-либо еще раз такое в моей жизни…

Когда издатель – еще и читатель, это счастливое стечение обстоятельств. Когда он становится другом после прочтения твоих книг (а не – до! Это существенная разница!) – это счастье. Когда издатель сам любит книги, уважает авторов, гордится своей работой, хотя так непросто получить прибыль в этой области. И если он встретился тебе – это большая удача…

Тамара Самиляк – хрупкая женщина без возраста, тонкая блондинка, но со стальным характером. Быстрая, моментально реагирующая… Тип современного успешного руководителя. Недаром издательство – лучшее в городе… Сама умеет работать и умеет организовать других. В ее офисе – порядок, рабочая атмосфера.

 

В каждой стихотворной строчке скрыта музыка. Если композитору удалось извлечь ее, облечь в нотные знаки, получается органичное соединение. Зачастую во внимание берется лишь размер. Изобретается мелодия, на которую легко ложиться любые строки такого же ритма.

Не все стихи подходят для того, чтобы на них писалась музыка. Делю поэтов на песенников и собственно поэтов…

Нет, это здорово – хороший текст для песни, но… он другой. Песня не должна быть перегружена образами. Должен быть «крючок» – ударные строки для припева. Куплеты могут быть менее яркими… Фонетика играет большое значение: строка должна быть звонкой, четкой, короткой. Длинные «заливы» с туманными, плохо произносимыми сочетаниями слов для песен решительно не годятся.

Я нисколько не расстраиваюсь, что на мои стихи пишут мало песен. Скорее – радуюсь этому: значит, сочиненное мной ближе к поэзии…

Самодеятельных композиторов у нас много. Меня мало интересует эта сфера – воспитана на другом.

Самодеятельные композиторы пишут так: мелодия, а под ней буквенное обозначение аккордов. Намек на аккомпанемент. Для музыканта – достаточно.

Однажды – это было в 2003 году – Антонина Коринь попросила меня проаккомпанировать композитору из Александровки. Песня была на ее стихи. У него недавно вышел песенный сборник. Я пролистала его, нашла ту, о которой говорилось. Вроде простая мелодия, особо нечего играть… Потом дали отбой: он привезет с собой аккомпаниатора.

И вот сидим мы в Чиже (библиотеке им. Чижевского) на каком-то литературном вечере. «Зажигает» Антонина Коринь. Я сижу на галерке с Сидниным и Могилюком; мы тихо переговариваемся, комментируя действие. Выходит немолодой человек, его представляют как композитора, и далее: «аккомпанирует Ольга Полевина»…

Сиднин толкает меня локтем: мол, тебя вызывают…

Выхожу. Композитор стоит «у рояля», испуганно смотрит на меня. Он не ждал никакого концертмейстера. Все смотрят на нас.

Я сажусь за фортепиано, мне ставят ноты…

– Сколько куплетов будете петь? – тихо спрашиваю его.

– Три…

Тишина… Все ждут… Я просматриваю ноты… Это же надо – вот так вызвать, без репетиции…

– Пойте, я Вас поймаю, – шепчу я ему.

Он запел. Я осторожно следую за ним… Ага, понятно… 

Второй куплет мы исполнили вполне уверенно, а на третьем я оторвалась! Он пел с удовольствием, я уже разобралась в тексте и могла позволить себе пошалить – изобрести проигрыш.

Нам очень громко аплодировали. Мы переглянулись с видом заговорщиков – надо же, прокатило…

– Как Вас зовут? – спросил он меня после концерта.

– А Вас?

Мы долго смеялись.

Звали его Анатолий Борисенко, он писал песни на слова наших авторов. Песни были простые, мелодичные, понятные…

Позже мы записали с ним телепередачу – я подобрала аккомпанемент для его песен. Это называется – аранжировка… Он – добрый, светлый, бесхитростный человек. И музыка у него такая же…

 

Это я вот к чему: когда Александр Архангельский мне показал свою музыку, некоторый опыт спонтанных выступлений у меня уже был.

Его музыка была другой. Во-первых, он брал стихи высокого уровня – Б. Пастернака, И. Северянина, Л. Костенко. Во-вторых, он чувствовал ту пресловутую мелодику строки. А в таких стихах она не могла быть простой и подчиняться только ритму. Гармония у него была сложная, яркая. Когда он передал мне папку с нотами, я влюбилась в эти мелодии.

Хотела проверить себя, послала знатокам. Ответ пришел скоро – положительный ответ.

– Что с того, – грустно ответил мне автор. – А кто петь будет? Издать – невозможно, найти исполнителей – невозможно… Со мной это и уйдет…

Марина Арсеньевна Тарковская приезжала к нам неоднократно. Приехала она и в 2012 году.

– Меня пригласили на встречу с Мариной Арсеньевной, – позвонил мне Александр. – Проаккомпанируешь романс на стихи Арсения Тарковского?

Не хочется лажаться в присутствии мэтров… А придут многие… Он – в Знаменке, я – в Кировограде… Репетировать некогда…

Я надела наушники и положила мобилку на фортепиано.

– Так слышно? – спросила я и заиграла вступление.

– Нормально! Только не спеши, вот в таком темпе, – сказал он и запел.

«Вечерний, сизокрылый, благословенный свет…»

Так мы и репетировали: я играла, а он пел мне в наушники…

Заглянула секретарь:

– С кем Вы разговариваете?

– Сеанс одновременной игры, – рассмеялась я.

Мы хорошо выступили. Играть ему одно удовольствие: сам романс прелестен, а все замедления, какие он только собирался сделать, я предчувствовала. Логично написана музыка, точно по тексту… Марине Арсеньевне понравилось. Она рассказала об этом стихотворении. Подарили ей ноты…

– Ты самой Марине Тарковской пел? – изумлялись знакомые Архангельского.

– И мне великолепно аккомпанировала одна поэтесса… – рассказывал он мне со смехом. – Как ты чувствуешь все нюансы!.. Мне трудно аккомпанировать, вряд ли кто-то вот так запросто взялся бы…

Нам удалось выступить еще несколько раз. Одну песню предложила нашей ученице-вокалистке, и она с ней на конкурсе заняла призовое место…

Все, что он написал, удобно для голоса, и, хотя мелодии сложные, они прочно ложатся в память. Значит, хорошо написано. Очень надеюсь, что эта музыка еще будет звучать. И не только в авторском исполнении.

 

…Мы сидели на заседании литстудии. Кто-то передал мне книгу. Я раскрыла и начала читать.

«Перезвоны». Переводы из украинской поэзии. Автор – В. Корниец. Редактор С. Янчуков.

Ага!.. Не тот ли это Янчуков, который так тщательно пересеял переводы Александра Архангельского и счел, что они не достойны премии? Который сетовал, что не было подходящего редактора, чтобы выбрать лучшее?

Книга солидно издана билингвой. Напрасно, ой, напрасно автор предоставил читателям «компромат»!..

С первых же строчек меня начал разбирать гомерический смех. Это же перевод не с английского, где мало кто сможет проверить достоверность перевода…

«Кохана, не сердься…» – «Любимая, смейся!» Хи-хи-хи!.. Это так перевел Анатолия Крымского!

«Я з ней одружився…». «Я с ней подружился…». Ой, не могу!..

Рядом сидел Архангельский и внимательно слушал выступавшего. Я, как в детстве на задней парте во время урока, толкнула его локтем и подсунула книжку. Он опустил глаза, нашел строчку… И прыснул, зажимая рот.

Толкаясь и вырывая друг у друга книгу, мы уже не слушали выступавших. Он оперся о согнутую руку и, отвернувшись, трясся в приступе смеха. Виктор Погрибной строго посмотрел на «нарушителей дисциплины».

Я попросила разрешения взять книгу домой – почитать. До позднего вечера «зачитывалась» – благо оригинал был на соседней странице, и легко можно сверить перевод.

Я не была знакома с Валерием Корнийцом. Видела его – красивый, седой, важный. Говорили, что веселый, остроумный. 

Не могу сказать, что все было плохо: все-таки переводил филолог, учитель, много лет отдавший дань преподаванию. Писал стихи… Позже читала их и сделала вывод: не перешел границы любителя…

В предисловии автор написал, что перевод сделан для того, чтобы донести русскоязычному читателю прелесть украинской поэзии. Понятно, что не всю «прелесть» возможно донести, зато можно гордиться украинским языком, его палитрой, которую не в силах передать средствами выразительности русского языка…

Вот так… А я переводила Лину Костенко, чтобы осуществить экспансию в Россию и дальше, туда, где понятен русский, но абсолютно чужд украинский… Во всяком случае, хотелось именно этого.

Если бы редактором этой книги не был С. Янчуков, я бы не взялась так подробно ее разбирать. Но, читая и находя нелепость за нелепостью, вспоминала ту его статью. В чужом глазу соринка видна, а в своем и бревно не заметил.

Издано за бюджетные деньги. Архангельский – на свою жалкую пенсию издал  книгу, за которую его – редкий случай отрицательных рецензий! – публично высекли…

Где же вы были, великолепный редактор, когда издавалась книга Корнийца? В вашем же издательстве и издавалась… Неужели нельзя было пройтись с карандашиком по тексту и помочь автору, оградить его от «волчьих ям»?..

Написала статью. Наверное, жестокую. Но – аргументированную. С цитатами. Ее опубликовал журнал «Степ». Не могу удержаться, чтбы не привести ее здесь.

 

Поэзия перевода – как тебя найти?

На третьем курсе музыкального училища начинается педагогическая практика. Мне досталась ученица-выпускница. Помню свой первый урок – 17-летняя учительница и 15-летняя ученица…

Девочка играла «Осеннюю песню» Чайковского – играла плохо. Я ей долго рассказывала, чем отличается светлая печать от черной тоски  и о чем это произведение. Предложила поразмыслить над художественным образом, чтобы улучшить качество исполнения. Я писала стихи, и была свято уверена, что Слово всесильно… Преподаватель поинтересовалась, как прошел мой первый урок, на что я гордо ответила,  что прекрасно, я предложила ученице написать сочинение на тему осени, чтобы она поняла, как исполнять это произведение. Преподаватель ничего не ответила, только странно посмотрела на меня. В те времена весь мой жизненный опыт был – пара клякс на чистом листе сознания, но этот взгляд я поняла лучше всяких слов: с такой жалостью смотрят на хромого, вставшего в забег с чемпионами и свято уверенного, что у него есть шанс. Этот взгляд научил меня больше, чем длинная тирада…

Мир материален – даже слишком. И дух, образ, бесплотная  суть произведения достигаются весьма материально: существует множество средств музыкальной выразительности – ритм, звуковысотность, темп, штрих,  динамика, фразировка, педализация… Ученица моя сочинение написала, но так как она стихов не сочиняла, все свелось к нескольким банальным абзацам. Чуда не произошло: никуда не делись фальшивые ноты, ритмическая нестабильность, полное непонимание фразировки и отсутствие динамических оттенков.

Свой второй в жизни урок я провела, исправляя аппликатуру, штрихи, выстраивая фразы. Художественный образ сразу стал ближе. Нет, разумеется, нужно говорить о сути произведения, но никуда не деться от формы. С тех давних пор меня раздражает неконкретная болтовня и демагогия типа: «нужно работать над Словом», если нет конкретных замечаний.

Над Словом – потому, что речь пойдет не о музыке. Каждый вид искусства имеет свои средства художественной выразительности, но закон единства формы и содержания общий для всех.

Если меня волнует произведение – всегда стараюсь понять, как это сделано, какими именно средствами автор воздействовал на меня таким образом. Не всегда удается – в этом и заключается необъяснимая тайна творчества. Но часто хочется повторить – перевести. И вот тут-то начинается пора поисков и экспериментов.

О теории перевода написано много. Я не льщу себя надеждой, что мне удастся сказать нечто, неизвестное миру. Все, что пишу, – сугубо мое мнение, не претендующее на звание истины в последней инстанции.

В юности, читая Роберта Бернса или Гарсиа Лорку, я была свято уверена, что это именно Бернс и Лорка. Но, сопоставив несколько переводов, какие посчастливилось найти в библиотеке (увы, тогда не было Интернета, и многое было недоступно), начала понимать, как много привносит переводчик, а какой процент Лорки в переводах Лорки – остается лишь гадать. Обратила внимание на длину строки в издании билингвой – испанская строка короткая и четкая, а в переводе длинная и «лохматая». Значит, первооснова стиха – ритм, не передан…

Кажется, что прозу переводить проще: это не узкая тропинка между пропастями – ритмом и рифмой. Проза – широкая дорога, и оступиться здесь не так опасно, как в поэзии… Однако и здесь подстерегают «волчьи ямы»: переводчик должен чувствовать стиль автора и подтекст, чтобы передать и иронию, и недоговоренность, и игру слов. И, разумеется, понимать, о чем речь, чтобы не вышла пародия типа «голый проводник бежал по улице», когда речь идет о неизолированном проводе в траншее…

Перевод поэзии – разговор особый. Собственно,  передача художественного образа и есть цель перевода. Но – как? Какими средствами? Дословно – «рифмованный подстрочник»? Вольно – другим ритмом, другими образами? Чем жертвовать? Что сохранять?

Скажете – суть, и мне сразу вспоминается тот первый урок музыки...

Эту задачу каждый переводчик решает в меру своих способностей. По мне – очень важно сохранить ритм, музыку стиха, образный ряд. По возможности – рифму, если языки близкие. Словом, все те средства выразительности, какими пользовался автор. Не думаю, что кого-то порадует вольные перевод его стихов, в котором от автора осталась лишь идея, хотя парафразы (перепевы) имеют право на жизнь.

Это очень сложно – не исказить смысл, сохранить по максимуму и не утратить дух оригинала. Тот самый баланс формы и содержания. И - не написать глупость…

Наши местные литераторы  также берутся за переводы. Встречаются и удачи, и неудачи. Особенно это заметно на примере книги переводов В. Корнийца «Перезвоны» (редактор С. Янчуков), вышедшей в прошлом году в «Центрально-Украинском издательстве». Сразу хочу выказать радость, что в последнее время все чаще появляются книги переводов украинской поэзии на русский язык. Приветствую любой перевод и поздравляю (запоздало) автора, которому многое удалось в этой работе. Но не могу удержаться от некоторых замечаний, в которых продолжаю полемику на тему, что такое перевод.

В. Базилевский:

Тільки й польоту – від горя до лиха,

Тільки й розваги – фанфари до сказу….

В. Корниец:

Только и лёта – от горя до лиха,

Все развлеченья – газетные сказки…

Как поэт, в свое время сломавший немало перьев в тупиках перевода, я могу понять, почему возник этот странный образ – нужно было подогнать рифму под две другие строки, которые легко перевести дословно. Но введение довольно странного образа, в котором нет ничего от Базилевского, стоило ли того? Я бы пожертвовала рифмой оригинала, чтобы сохранить смысл…

В. Базилевский:

Коли недобре чоловіку,

Наспотикається в ходьбі,

Повірить він в молочні ріки

І навіть в груші на вербі.

В. Корниец:

И если плохо человеку,

Наспотыкался при ходьбе,

Поверит он в молочны реки

И даже в груши на столбе.

Если груши – не на груше, то какая разница? Чего не сделаешь ради рифмы… Но не думаю, что такое «совершенное звучание» в переводе порадует Владимира Александровича…

В. Базилевский:

Горобиної ночі, як ногайська орда,

Підступає під горло скаженна вода.

В. Корниец:

Воробьиною ночью, как ногайцев орда,

Подступает под горло, зверея, вода.

М-да… Это ночь, когда летает много воробьев? Мне казалось, что «горобина ніч» не имеет никакого отношения к пернатым… Ненастная ночь, грозовая? Наверное. Но, если следовать В. Корнийцу, ошибалась не только я, но и все лингвисты-переводчики… К тому же – и вода «озверела»…

 

В. Базилевский:

Сорокорічні початківці

Бредуть понуро на Парнас

Уже гуртом – неначе вівці,

Чи школярі у перший клас.

В. Корниец:

Вот начинающих под старость

Толпа понуро на Парнас

Бредет, словнО овец отара

Или ребята в первый класс.

Здесь не только по-ученически для сохранения ритма перенесено ударение в слове «словно», но и вплелось в робкую ткань перевода несогласование…

В. Базилевский.

Вигулькне десь з-за гори

Хвацький козак Морозенко,

Виповнить дзвоном яри,

Витопче всі борозеньки.

 

В. Корниец.

Выглянет из-за горы

Хвацким казаком Морозко,

Звоном заполнит яры,

Вытопчет всюду бороздки.

Имена собственные не изменяются! В противостоянии между козаком Морозенко и бороздками победили последние! К тому же присутствует лексическая ошибка – в слове «казаком» ударение на последнем слоге. И не понятно, что именно выглянет из-за горы, похожее на казака? К тому же в русском языке нет слова «хвацкий» - есть «залихватский», «лихой».

В. Гончаренко:

Хай невіри карга пихата

В небуття назавжди руша.

В. Корниец:

Пусть неверья карга горбата

От позора умрет в глуши.

Как изящно в оригинале!.. А «карга горбатая» - это более по-русски, хотя мешает лишний слог. Но, причём тут горб? Причём тут глушь? И кто ее «опозорил»?  Звучит похоже, но далеко не одно и то же… Ведь «пихатий» в переводе обозначает «спесивый», «надменный», «гордый» и т. д., но только не горбатый! (Или столь повлиял фильм с репликой: «А теперь – горбатый!»?)

В. Гончаренко:

Ми щиро вірили у диво,

Що птах зависне на крилі.

В Корниец:

Птах замирает в пируэте 

В пыльце купаются шмели.         

Понимаю, взявшийся за перевод имеет право выразить суть своими образами, незашоренным взглядом взирая на оригинал. Но переводчик – не свободный творец, и что-то есть в том, что дословный перевод выхолащивает дух. Но лучше бы он перевел дословно… Для меня образцы таких «переводов» уж слишком модерновы… Кстати, в русском языке устаревшее слово «птах» если и встречается, то как характеристика птицы из мифологии. В употреблении – птаха, маленькая птичка, более уместная по смыслу. А купающиеся в пыльце шмели вообще, как говорится, «из другой оперы».

В. Гончаренко:

За псом, неначе знавіснілі,

В руках стискаючи грудки,

З веселим реготом спішили

Міські безжальні хлопчаки.

В. Корниец:

За псом, как многорукий Шива,

Швыряя камни: Кто попал?

С веселым хохотом спешила

Детей безжалостных толпа.

Индуизм впечатляет, правда, нарушает стиль и суть оригинала, особенно в дословном переводе. Неужели так мал словарный запас, что надо притягивать Шиву за уши ради рифмы? Уж лучше – жестокую богиню Кали, что ближе к смыслу… Ах, да, не рифмуется…

 В. Гончаренко:

…І тишу брав я у долоні,

Як непромовлені слова…

В. Корниец:

И тишину я брал в ладони,

Как молчаливые слова…

Слова бывают – непроизнесенные. О молчаливых услышала впервые.

Там же:

З-за обрію пливло світання,

В очах ярилося воно…

 И там же:

…всплывал рассвет потоком чайным,

Как золотистое зерно…

Что это за такой поток? Хотя там дальше говорится о «звезд молчанье», и снова нужно искать рифму, но изобретать чайный поток, да еще похожий на  золотистое зерно – перебор… А собственно, о чем эта строчка?..

В. Гончаренко:

Я все зберіг: твої листи,

 

нашептані тугими перами,

 

і брів розведені мости

 

над чорнокарими озерами.

 

 

Моя любов лише в мені.

 

Гортаю дні минулоплинні.

 

Так вітер сірий на стіні

 

горта птахів тремтливі тіні.

 

В. Корниец:

 

Я всё сберёг: и писем стынь,

 

нашёптанную злыми взорами.

 

 

 

Бровей крылатые мосты

 

над чёрно-карими озёрами.

 

 

Любовь моя, ты лишь во мне.

 

Листаю прошлых дней сплетенье.

 

Так ветер серый на стене

 

дрожащих птиц листает тени.

 

У Гончаренко вряд ли письма были «холодными» – стихи ведь о любви! Так что ни на какую «стынь» и намека нет.  Еще круче – «злые взоры» - мало того, что ну очень по-детски, еще и «нашептанные»…

Понимаю, что взор может «нашептать»  - поэтическое допущение, но точнее  было бы – «навеянные»… Надо все-таки выражаться яснее, чтоб не оскудел язык… И почему же они – злые? Догадываюсь: нужно было короткое слово, чтобы вписалось в ритм, а лучшего под рукой не оказалось. Не беда, что это в корне искажает смысл и образ! «Тугие перья», «злые взоры» - какая разница? Спишем на образность…

А что такое – «бровей крылатые мосты»?  Образ оригинала очень сильный – брови как  разведенные мосты  по аналогии с  судьбами. Стихи – о расставании, о  горечи утраты, глубокой  неугасающей любви вопреки разлуке.  В «переводе» - обидела она его, злая, и он не забыл…

В. Гончаренко:

 

Горта птахів тремтливі тіні.

В. Корниец: 

Дрожащих птиц листает тени.

У Гончаренко – тени дрожащие, у Корнейца - птицы дрожащие, а это, как говорят в Одессе, далеко не одно и то же.

Тень может дрожать от колыхания ветки, на которой сидят птицы, от оптических явлений и пр., но птицы – дрожать... От страха? от холода?  Смещены акценты, разрушен образ.

Л. Народовий:

Мій спокій вийшов з берегів…

В. Корниец:

Покой мой прет из берегов…

Ну очень по-мужски сказано! И остальные три строчки катрена перевелись дословно.

О,  как часто из-за того, что невозможно одну строку вписать в ритм, переделываешь все остальные! И ищешь подобное выражение, не искажающее стиль, не привносящее чуждую эмоцию в ткань оригинала! А может, не надо заморачиваться? Пусть себе – прёт?

О. Олесь:

На місце міністра фінансів колись

Осла-дивака посадили,

Корови ногами за боки взялись,

Сміялись бики до знесили.

 

В. Корниец:

Ослу как-то место Минфина досталось.

Наверное, дали по квоте.

Коровы ногами за брюхо хватались,

Смеялись быки до икоты.

Здесь можно смело сказать, что перевод в своей пародийности даст фору оригиналу! Не будем о таких мелочах, как другой размер и физиологические неточности… О какой квоте речь?

О. Олесь:

Орієнтація шість років

Була у мене на царя…

В. Корнеец:

Шесть лет я грудью шел и боком –

Брал направленье на царя…

Так ходить, скажу я вам, ой как непросто! Не комментирую.

Там же:

Оріентація зникає

І берег рідноі землі...

И там же:

Ориентация поникла

И не видать родной земли…

Не слишком ли много физиологии для одного произведения? Что там такое поникло? Нездоровые ассоциации вызывает… А «зникати» и «поникать» - далеко не одно и то же…

В. Юрьев:

І над гарячим паром гави

Про осінь брешуть на льоту.

В. Корниец:

Вороны свежим паром ходят,

О том, что осень скоро, врут…

Введён новый образ. Действительно, свежее не придумаешь… Чем это таким они «ходят»? Метеоризм у птиц, что ли?  А что, осень отменяется? Кстати, «брешуть» - это не «врут». Это – каркают, если вороны. Лают, если собаки. Голос подают, значит. Но в контексте стиха ко лжи это не имеет никакого отношения…

Больше всего не повезло А. Крымскому. В изложении по-русски его прелестного глубокого стихотворения добавлен еще один катрен – наверное, для усиления «образа лирического героя»…

 

А. Крымский:

Кохана, не бійся,

Кохана, не сердься,

Бо ж трапилась пісня

І впала на сердце,

Мов світ, що пролився

на чисту ікону…

на ній ОДРУЖИВСЬ я

І з нею до скону.

 - - - - -

…І шепчуть отави,

Що друзі зрадливі,

А з піснею в парі

Обоє щасливі…

Кохана, не сердься,

Бо ж пісня на серці.

…

 

В. Корниец:

Любимая, смейся!  (Высший полёт фантазии! Класс!!)

Не хмурься устало.

Мне встретилась песня,

На сердце упала,

Как свет, что пролился

На чудо-икону…

Я с ней ПОДРУЖИЛСЯ,

Навек к ней прикован.

 -  -   - 

…и шепчет отава:

«коль радость – все други,

А трудно – оставят

без шпор и попруги… (и не только! Могут и без штанов оставить…)

 …родная, не смейся –

Вновь на сердце песня.

То смейся, то – не смейся. И что ей, бедняге, делать? Уж очень вольный перевод. Не похоже на переводчика, до сих пор сохранявшего путем невероятных усилий рифмы оригинала… Ну, а по большому счету, «жениться» – это значит – «подружиться»…

А чего стоит «инструкция» переводчика, как читать книгу! Сначала – по-украински, потом – по-русски, чтоб понять, о чем речь, а потом – снова – по-украински… Жаль, не добавлено: чтоб болше никогда не возвращаясь к переводу…

И русский, и украинский языки обладают мощнейшими средствами передачи художественного образа. В. Корнеец с большим вкусом подобрал для перевода стихи. Но в русском варианте они звучат косноязычно, пародийно, по-ученически. Это очень грустно, ибо дает повод сказать желающим: «Ага! Вот насколько русский язык беднее!», не уточняя, что этот русский язык – не А. Тарковского, М. Цветаевой и др., а… В. Корнийца!..

Я не хочу сказать, что книга переводов В. Корнейца «Перезвоны»  не имеет удачных строф. Имеет. Но и ляпов в ней немерено. И, как ни странно, не только В. Корнеец в них виноват. Я хорошо знаю, как в запале творчества можно не заметить очевидного, как уводит мираж образа в сторону.

Увидеть – дело редактора. Уверена, подскажи он автору, тот попытался бы исправить так насмешившие строки. Поэтому от всей книги осталось впечатление неряшливо выполненной работы, легкомысленного отношения к тексту первоисточника, поверхносности мышления. Не от рифмы -  от смысла надо отталкиваться! А если его еще удалось передать теми же образами, в том же размере, и даже – если повезет – похожей рифмовкой, тогда вообще здорово. У переводчика мало свободы – внешней. Зато – много внутренней: свободы глубинного прочтения, отождествления себя с автором, понимания каждой мысли, стоящей за строкой. Тогда и образы близкие рождаются, и смысл не уплывает.

На стр. 2 читаем: «Перекладачеві вдалося передати не лише слово, тобто ритм і риму. Стиль, образність, худождність кожного поета, а й його дух – емоційний лад, натхнення, особливості мислення, спосіб висловлення настрою, думок і почуттів. Редактор С. Янчуков».

На стр. 4 автор благодарит редактора «за высокий профессионализм и требовательность при работе с представленным материалом».

Взаимные реверансы не комментирую.

Не люблю халтуры. Чем больше занимаюсь переводом – тем больше понимаю, насколько сложно поймать унисон, не написать отсебятины, отыскать нужный оттенок слова.

При переводах не нужно спешить. Проверить снова и снова каждое слово, рассмотреть его на свет, поискать наиболее точно передающее смысл, если надо, пожертвовав для этого  рифмой. А вот с ритмом дело обстоит сложнее. Нарушил ритм – значит, показал свой непрофессионализм. А лучше – сохранив максимально и то, и другое. Чтобы «Перезвоны» не превратились в «Пустозвоны»…

Иначе – «Любимая, смейся!»…

Перевод – это гораздо сложнее, чем кажется. Порою поэт-переводчик, которому удается с минимальным травматизмом перевести произведение, более ценен, чем просто поэт. Баланс между дословностью и свободой передачи образов, где они теряют от дословности, зыбок, и в каждом конкретном случае эта задача решается по-разному. Но это тема отдельной статьи. Здесь речь идет о другом балансе: между смыслом и… бессмыслицей, с креном в сторону последней…

            С. Ткаченко в статье «Перевод поэзии и поэзия перевода» («Літературна Україна»  від 16 травня 2013 р.) пишет о проблемах перевода, ставя во главу угла передачу стиля, оригинального голоса автора, предпочитая дословному переводу вольный, где сохранена суть. Разумеется, энергетика оригинала – это главное, что надо сохранить. Но как? Разумеется, дословность должна быть дозирована. Там, где она выхолащивает образ, нужно искать ближайший. Но писать надо почти теми же красками, что и автор оригинала. А перевод,  в котором проигнорированы казалось бы такие «мелочи», как ритм, размер, образный ряд первоисточника, уже и не совсем перевод, а пересказ, в котором только и осталось, что трудно уловимая суть… Это как если бы моя ученица, послушав «Осеннюю песню», передала ее стихами.

А мне хотелось бы, чтобы она сыграла ее, использовав те же средства музыкальной выразительности, что и автор,  добросовестно выполнив свою работу и наполнив выученную форму содержанием, пропустив через свою душу эти звуки. И если она при этом сыграла, не переврав то, что написал П. Чайковский – было бы самым совершенным переводом.      

…Позже, когда Косенко в Одессе знакомил меня с Жулинским, тот протянул мне руку, как старой знакомой.

– Читал в журнале, читал… Виктор Алексеевич мне присылает «Степ»…

Значит, запомнил…

Почему я так ополчилась на уважаемых людей, имеющих вес в городе? Имею ли право на такую критику?

Я хорошо помню, как выверяли каждое слово при работе над «Скифской одиссеей» – В. Погрибной не спускал ни малейшей неточности. Я по сто раз переделывала фразы, переписывала целые катрены, сушила голову над рифмами… Архангельский – редактор подстать ему. Сколько замечаний сделал по почти готовой «Флоренции»! Рассматривали буквально под микроскопом каждое слово. Правда, я ему «отомстила», редактируя его переводы, но от этого они стали еще лучше…

А тут – впечатление, что записан первый попавшийся вариант. Если рифмы не хватало – придумывалось несусветное. Уверена, что если бы Валерию Павловичу сделали замечание, он бы нашел лучший вариант. Но никто этого не сделал.

Была громкая презентация. Читатели с восторгом принимали переводчика… И никто не заметил, что одружиться по-украински жениться, а не подружиться…

Привожу неопубликованную статью о второй книге Корнийца. (Видимо, одной статьи оказалось мало – вышла новая книга «переводов», искалечившая прекрасную поэзию). Ни «Народное слово», ни «Вежа» не захотели «клеймить позором уважаемого человека», печатая ее…

 

Нравится ли вам Карузо?

 

Искусство поэтического перевода – вещь тонкая, зыбкая и совсем не такая простая, как кажется на первый взгляд. Переводчика подстерегают волчьи ямы, в которые он неосмотрительно попадает.

Перевод с иностранных языков сложен тем, что поэзия – это язык символов, и у каждого народа они разные. Переводчику, бедняге, кроме языка, нужно знать еще очень многое – дух того народа, его символику, фольклор, откуда в основном и приходят символы, чтобы понять, что хотел сказать автор, воспевая, например, сухие оливы или взгляд газели…

Но не менее сложно переводить с родственных языков. Здесь другое – обманчивость звучания, когда похожие слова обозначают разные вещи (одружився – подружился), желание сохранить рифмы в катрене, когда три из четырех попадают один в один, а четвертая – ну никак не вписывается в стройный хор, и из-за неё, упрямой, приходится ломать такую симпатичную конструкцию…

Ответственный переводчик переломает все, найдя вариант, в котором сохранен ритм и смысл (на то он и мастер!). А дилетант… придумает недостающую рифму – пусть и вопреки смыслу, но похожую по звучанию – и дело с концом!..

Листаю книгу переводов украинской поэзии на русский язык «Перо поэта» (В. Корниец, Центрально-украинское издательство, 2013 г, редактор С. Янчуков), изданную при поддержке Кировоградского областного благотворительного фонда «Развитие Кировоградщины» в рамках региональной программы «Литература рідного краю».

Прежде всего, предложу читателю вместе поиграть в переводчика.

Вот как писал Т. Шевченко:

…Той неситим оком

За край світа зазирає,

Чи нема країни,

Щоб загарбать і з собою

Взять у домовину…

(стр. 12)

А вот как он переведен В. Корнийцом:

 

Тот несытым оком

За край света смотрит жадно:

Нет ли края, чтобы

Заграбастать и с собою

В гроб забрать угробив…

Последняя строчка – блеск! Не говоря уже о тавтологии (гроб – угробив), она опускает поэтический накал. А все потому, что нужна была рифма (чтобы – угробив). Не помогло. Зато вышел прям таки афоризм…

А как вам, читатель, такой, мастерски переведенный вариант:

У всякого своя доля

И свой шлях широкий.

Этот строит, этот рушит,

Тот несытым оком

За край света зазирает,

нет ли где-то края –

захватить, с собой в могилу

разом увлекая.

Играем дальше. Теперь – Борис Олийнык.

…О, мармур був досить вчений!

Він міг би сказать про те,

Що бравсь одкривать Шевченка

Уже не один митець…

(стр. 20)

У В. Корнийца:

О, мрамор знал фактов массу (!!)

И мог рассказать бы, как

Пытался открыть Тараса

Уже не один мастак (!!)

                        (выделено ОП)

Митець – мастак… А какая разница?.. На одну букву начинаются…

(А как просто: митець – творец… и все на месте) Но!.. Как к «творцу» рифму  подобрать? Зачем напрягаться: пишем – мастак, и дело в шляпе…)

Вроде и похоже, но уровень повествования снижен, опошлен, стиль не соблюден…

Еще пример:

Вийду, стану рано-пораненьку

На лугів отаву молоду,

Де сини Ватутіна, Довженко

Борозди за обрії ведуть.

Перевод:

Выйду в степь предутренней порою,

Где в отавах плещется озон,

Где сыны твои, страна героев,

Борозды ведут за горизонт…

Последняя строчка хорошо переведена, но к «горизонту» еще надо бы рифму подобрать… Ну, пусть себе озон плещется… образ такой суперовый. Мол, в поэзии можно все – даже неисследованные природные явления…

Что это за страна героев появилась? Это ведь не агитка компартийная – стихи! И конкретные Ватутин и Довженко воплощают представителей разного рода деятельности: один – ратного труда, другой – искусства. Без них – никак!

И другой пример мастерского перевода:

Выйду, встану рано на рассвете

На отаву сочную лугов,

Где Ватутина, Довженко дети

Борозды ведут за горизонт.

Ещё пример:

І підступно нашіптував сумнів:

Джордано Бруно, подивися згори,

Озирнись на всі чотири сторони:

Папа нависає, мов хижий гриф,

Кардинали в чорних сутанах, як ворони.

Перевод:

И коварно шептало сомненье:

Джордано Бруно, пока не горит,

Оглядись на все четыре стороны…

(дальше – по тексту дословно вышло)

Смысл оригинала: посмотри на все сверху, взглядом потусторонним, отрешившись от земного, осмысли, стоило ли это твоей жизни? В переводе: слышь, Джоржано, пока не горит, у тебя есть время. Думай, парень…

Разницу улавливаете?

А что, веселый перевод: згори – горит…

Далее:

…Лиш од людей сховать їх за парканом,

Щось на зразок укріплень Мажіно,

Щоб потім по системі Дон Жуана

Мінять, як невибагливих жінок.

Перевод:

Лишь от людей их спрятать за заборы,

И запереть все двери на засов,

Чтоб после по системе Казановы

Менять, как неразборчивых особ.

Зачем придумывать весьма непоэтичное слово заборы, если в русском языке есть парканы? И тогда не нужно искусственно менять Дон Жуана на Казанову.

Ну да… Казанова – Дон Жуан… Вроде как Сруль и Акакий – хоть и не похоже, но одно и то же…

Но – не совсем одно и то же! Уравнять безобидного мотылька Казанову, ласкового учителя плотских утех, дающего радость женщинам – ведь ни одной не разбил сердце! – с демоном Дон Жуаном, которому не тело – душа нужна, власть, порабощение, встреча с которым – трагедия для невибагливих жінок!..

Да ладно! Вникать в такие тонкости! Как говорится, пипл схавает…

А женщины куда делись? Что за особы появились?

Но ведь и так можно перевести, не исказив до неузнаваемости смысл, сохранив все знаковые образы – «укрепления Мажино, Дон Жуана, женщин»:

…Лишь от людей их спрятать за парканом,

Подобным укрепленьям Мажино,

Менять чтоб по системе Дон Жуана,

Как дам неприхотливых, их потом.

Тот же автор:

Розрахуюся сріблом скроней

Лиш за те, що навчила ти

В найбруднішому комбінезоні

Не забруднювать чистоти

Перевод:

Рассчитаюсь по первому зову (!!!)

Лишь за то, что учила ты

В самом грязном комбинезоне

Не испачкивать чистоты

Рассчитаюсь серебром висков… Заплачу по первому зову… Как вам такой перевод? А все потому, что к «комбинезону» нужна было рифма, сами понимаете…

Чтобы потом не говорили, что автор только критиковать может, приведу вариант перевода:

Расплачусь серебром висков я,

Что меня научила ты

В самом грязном комбинезоне

Не замарывать чистоты.

Еще пример:

Під ворітьми, де літа мої проходили,

Я об спогади спіткнувся, мов загнузданий.

І хлюпне мені тремкою прохолодою

Твоїх пальців лебедино-біла музика..

Перевод:

У ворот, где тропку много лет прокладывал,

Я споткнусь о камни памяти, как взнузданный.

И плеснет мне в душу трепетной прохладою

твоих пальцев лебедино-белых музыка…

Ужели одно и то же: де літа мої проходили и где тропку много лет прокладывал; споткнуться об спогади и о камни памяти? И ещё: …хлюпне мені и плеснет мне в душу… Душа каким боком здесь оказалась? Плеснуть в душу… это нечто!

И музыка лебедино-белая, а не пальцы…

Ерунда, скажете? Какая разница? В том и заключается качество работы  переводчика, чтобы не вводить читателя в заблуждение… Если у автора музыка белая, так пусть она и в переводе будет такой же, а не пальцы будут белыми…

Далее:

…Пив я воду, пив холодну із криниці,

Срібно дзвонну, срібно плинно проліскову…

Какой красивый образ!..

Читаем перевод:

…Я холодную пил воду из криницы,

Как подснежник, серебром она звучала…

Вода серебряно-звонкая, серебряно-изменчивая, цвета пролески – синяя! Ни о каком подснежнике, звучащем серебром, и речи нет! Куда исчезла поэзия? Куда подевался прекрасный образ? Трудно перевести? Тогда нечего браться за неподъемную работу.

Еще пример:

В багні по коліна,  у роліки взуті…

Перевод:

В дерьме по колено, на роликах битых…

Багно – не дерьмо! Грязь! Сравните: в грязи по колено – одно, но по колено в дерьме – совсем другое.

Обутые в ролики – не то же самое, что на битых роликах. Кстати, вы случайно не знаете, что это за такие битые ролики?

Из Мыколы Винграновского:

Чи, може, упав ти на груди століттям,

У водах своїх освятивши час?

Та сонце твоє узялось верховіттям

І стогону твого напився Тарас…

(стр. 24)

Перевод:

А может, упал ты на плечи столетий?

Чтоб в водах своих освятить этот час?

Но солнце твое унесло лихолетье.

И стон твой испил малолетний Тарас…

В оригинале – упал на грудь, т. е. припал к груди, искал утешения и т. д. В переводе – на плечи… свалился, мол, несите меня, как тяжкий груз, а я – пас…

Кто-то скажет: а какая разница – на плечи, на грудь…  Анатомия отдыхает….

Кто упал на грудь столетья, т. е. Времени? Пришёл в этот мир, в водах освятив Время, эпоху, но солнце превратилось в крону дерева, поросло быльём, проросло чапыжником, измельчало… При чем тут –  лихолетье? И к тому же Тарас – малолетный?

Господа, не надо «улучать Шекспира»!..

Далее:

Я задихаюсь! Біль – до млості!

Я всі прокляття розпрокляв.

І, фіолетовий до злості,

Ножами серце обіклав.

(стр. 48)

Перевод:

Я задыхаюсь! Боль – в сто жил!

Я проклял черепа и кости,

И, фиолетовый от злости,

Ножами сердце обложил…

Почему изменен стиль рифмования с перекрестного на кольцевой?

Каким образом боль до обморока превратилась в боль… в сто жил? Что это за жилы такие, которых, к тому же, еще целых сто? Что это за обороты в русской речи?

Распроклясть проклятия – и проклясть черепа и кости? Что за дикая фантазия? Какие такие черепа и кости?.. Пиратский флаг, что ли?..

…Поза полем – небо та піднеб’я…

(стр. 52)

Перевод:

Вон за полем небо тучи тащит…

У автора небо и поднебесье, у переводчика – небо, которое… тучи тащит! Куда, откуда, зачем?.. Ответа нет… Как нет и поэзии…

Из Лины Костенко:

…Сльоза чомусь набігла до повік…

(стр. 26)

Перевод:

Слеза внезапно взбухла между век…

До меня дошло, что хотел сказать переводчик, но… не обрадувалась бы Лина Васильевна такой интерпретации… Это же зримо: нечто между век взбухает, как нарыв… Есть же в русском языке и более изящные конструкции, хотя бы банальное – на глаза набежала слеза… Но!.. Там дальше есть строчка, к которой нужно было найти рифму:

Не зразу усміхнеться чоловік…

А это удобно  ложится – один в один! И рифма есть: между век – человек…

Еще образец:

Цієї ночі птах кричав

У небо відлетіле… 

 (стр. 54)

Перевод:

Всю эту ночь сыч звал-кричал,

И небо отлетело…

Каким это образом птах, т. е. птица, превратилась в… сыча? Окраска образа другая. И птица-то кричала в высокое небо! В высь, недосягаемость, огромность и необъятность! Красивейший образ! А у переводчика… небо отлетело… «как яйца от продналога»… Куда?

Из Мыколы Сингаевского:

І зацвіла розрив-трава,

Як ранні радощі і болі.

І впали на папір слова –

Гарячі, гнівні, як набої…

Перевод:

И зацвела разрыв-трава,

Как первой радости уроны.

И падали на лист слова,

Точны и гневны, как патроны…

Что это за первой радости уроны? Что за дикий слог? Разве это похоже на авторское ранние радости и боли? Понятно, откуда взялись эти странные уроны радости: нужна была рифма к «патронам»… Жаль было терять две последних строчки, они так легко перегонялись на русский. Ну, подумаешь, в двух первых напишем несуразицу, зато!.. И очень похоже звучит… Но и патроны у автора – горячие и гневные, а у переводчика – точные и гневные. Согласитесь, горячие и точные – далеко не одно и то же.

Предложу вариант перевода, пусть и не дословного, но зато поэтичного:

И зацвела разрыв-трава

и радостью, и болью первой.

Легли на чистый лист слова,

Как пули – горячи и гневны.

Далее, тот же автор:

Учора ще я в цьому колі жив,

Я думав: що ж, міщани, ну, міщани,

Із пледами, торшерами, борщами,

Вареннями з малин, суниць, ожин,

З лимонів, клюкв, смородин, абрикосів…

……………………………………………………………….

Із київського місяця і зір,

Варення із повітря, з неба, моря,

Не хочете? Тоді скуштуйте горя,

Варення з горя і варення з вір!

Перевод:

Еще вчера в их окружень жил я,

Я думал: что ж, мещане, ну, мещане,

С их пледами, торшерами, борщами,

Вареньем из малины и инжира.

Смородины, лимонов, абрикосов…

………………………………………………………..

Из месяца и зорь, из душ и вен,

Из неба варево, из воздуха, из моря,

Не хочется? Отведайте из горя,

из горя варево и варево из вер!

Посмотрим на окончания первой и четвертой строк: у автора – рифма мужская, последний слог ударный, у переводчика – женская, последний слог безударный. Почему? Чтоб зарифмовать жил я и… придуманное – инжира?

Что за инжир? Он в нашей местности не растет. Да и у автора – малина, клубника, ежевика. Но вот варево из души и вен!.. Это нечто! (Вот удивился бы автор…)

Кстати, варево – отнюдь не варенье – вариво, страва (укр.)

А ведь многое получилось, но мед без ложки дегтя не так вкусен… Приправить надобно… Вместо того, чтобы хорошо подумать, как убрать из текста глупость…

Пример добротного перевода:

Еще вчера в их окруженьи жил.

Я думал: что ж, мещане, ну, мещане,

С их пледами, торшерами, борщами,

Вареньем из малин и ежевик,

Лимонов, клюкв, смородин, абрикосов…

……………………………………………………………….

Из звезд над Киевом и из луны,

Из воздуха варенье, неба, моря,

Желанья нет? Тогда вкусите горе,

из бед и вер варенье съесть должны!

Еще пример:

…Та є слова, що спопеляють рот…

 

Перевод:

…Но есть слова – рвут равнодушный рот…

Жуть. Прям фильм ужасов. А ведь все просто:

Но есть слова – испепеляют рот…

Уверена, что переводчик знает это слово – испепеляет,  оно на поверхности лежит.

Что это – небрежность перевода или – «улучшение Шекспира?» Не надо пересаливать, господа… Еще будут случаи, когда потребуется искать новый образ, который впишется в ритм и не нарушит стиль оригинала… Но, к сожалению, таких случаев в данной  книжке не наблюдалось. Для этого нужен еще и талант поэта.

А чего стоит перевод таких строк:

І раптом запалахкотіли

Ранковим золотом гаї…

Перевод:

Внезапно рощи запылили

Внезапным золотом ланит…

Причем тут – ланиты, т. е. щеки? Что это – небрежность в работе или… Понятно: в оригинале рифмы гаї – свої, а в переводе: ланит – они… Ну, не понимаете, что ли? Ланиты были необходимы – без них ну никак!..

Еще пример:

Або інший хтось точним випадом

Укоротить мій родовід

Або винесуть, в кращому випадку,

Десь на станції рядовій… 

(стр. 104)

и перевод:

Или кто-то удачным випадом

Оборвет список мой родовой,

Или я с чьей-то помощью выпаду

В ночь на станции рядовой…

            У автора выпад – точный, у переводчика – удачный. Почему? Ведь на поверхности лежит: Иль иной кто-то точным выпадом…

В оригинале – умру в безвестности, забытый всеми…, а в переводе – ребята выбросят меня с поезда… Да еще и ночью…

К тому же, и авторський ритм не сохранен.

А ведь можно и так перевести, пусть не дословно, но точно, образно, с шармом:

Иль иной кто-то точным выпадом

Отсечет родословной ветвь.

Иль на станции где-то выпадет

Ненароком мне умереть.

Еще пример:

… Тільки небо, тільки далеч синьо-синя…

(стр.124)

Перевод оставим без комментариев.

Только небо, только даль синее синьки…

            Достаточно примеров? Их можно продолжить до бесконечности…

Позволю себе порассуждать на тему: нужен ли перевод украинской поэзии на русский язык?

Без сомнений – нужен.

Но не затем, чтобы «помочь русскоязычному читателю душой соприкоснуться… (И т. д.) …И овладеть на уровне родного… А главное – украинскому читателю испытать чувство гордости за рідну мову – потому что даже саме талантливые переводы уступают оригиналу». Так написано в предисловии.

Впрочем, не факт… Бывают и переводы достаточно яркие – все дело в том, кто и кого переводит…

Но я не хочу гордиться украинским языком, потому что г-н Корниец бездарно перевел прекрасную украинскую поэзию на мой родной русский…

И дело не в глупостях, которыми щедро сдобрены переводы. То, что я процитировала, можно исправить, был бы редактор на своем месте… В книге нет главного – Поэзии. Ее, словно нарочно, выхолостили. Есть робкая ученическая попытка перевода и большие амбиции человека без чувства Слова. Есть умение убедить, что это хорошие переводы, и найти несколько тысяч для издания этого безобразия. Если бы г-н Корниец издал это за свои средства, я бы его поняла и, возможно, предложила бы помощь в редактировании. Хотя… есть стихи, которые нельзя исправить. Можно только – переписать… А переводить бюджетные деньги на издание не просто макулатуры – вредной макулатуры! – преступление… И то, что находятся издательства, готовые взять на себя ответственность за это, – весьма печально. Кто-то же рекомендовал эту книгу к изданию? Это – не легкомысленная толпа, мало вникающая в тонкости литературы, находящаяся под впечатлением сказки о Голом короле. Это – безпринципные заробитчане...

Переводы – нужны. Необходимы. И не только на русский. На любой – и с любого. Украинская литература не должна быть замкнута сама в себе. Любой перевод расширяет границы, увеличивает читательскую аудиторию.

Но я не хочу, чтобы мне тыкали: видишь, насколько украинский язык богаче! И только потому, что кто-то  берется не за свое дело.

Перевод – это очень ответственно. Это – со-авторство, со-прикосновение. Иная строка может быть переведена гениально, иная – чтобы просто не исказить смысл. Это нужно чувствовать. Но так безпардонно обращаться с оригиналом – преступно.

Любой язык – богат. И говорить, какой богаче – все равно, что спорить, кто  красивее – блонднка или брюнетка…

У каждого языка – свои средства выразительности. К переводу нужно подходить смиренно и осторожно, чтоб не навредить.

А это – совсем не просто…

Нравятся ли вам стихи в переводе?

Боже упаси, чтобы было, как в той веселой одесской истории: – Тебе нравиться Карузо? – Не нравится, он хрипит и картавит. – А ты его слушал? – Нет, но мне Рабинович показывал, как он поет…

Странные отличия Косенко и Бондаря…

Кажется, Бондарь сделает все, чтоб никого не выпустить за пределы области… Странная «скупость» на действия по выдвижению, публикации авторов. Если что и делает – тянет до последнего… Правда, это не касается «своих» – его команды…

Косенко – напротив. Если где-то какой-то конкурс – всем расскажет, уговаривая принять участие.

Хотя… Наверное, я несправедлива: Бондарь очень даже может помогать… Не всем, разумеется…

Вскоре после выхода «Санта Лючии» появилась возможность издания и для других. Вышло сразу три книги: А. Коринь, А. Царук, Т. Андрушко. Урожайный год!

Реплика Царук на общей – тройной – презентации приоткрыла «кухню» выдвижения книг: «У мэнэ не було готовои кныгы, алэ Васыль Васыльович сказав – робы, е гроши… И я зробыла – зибрала вирши, яки вже друкувались…»

Наскребла, значит. А ведь есть такие авторы, у которых тома написаны, – по сусекам скрести не нужно… Не помню что-то, чтобы предлагалось кому-то, кроме... Или чтобы конкурс-отбор какой-то в Спилке был… Все решал единолично Бондарь… Или советовался с «особами, приближенными к императору»…

Новую книгу Гармазий тоже как-то молниеносно издали: целых два года (!) пролежала!.. У многих лежат десятилетиями, и ничего, не спешат им предложить… Закон команды действует: надо же наградить «верных» членов… Само собой, высокохудожественно пишущих…

 

…Как-то в Интернете на сайте «Поетичні майстерні» проскочила информация о Наде Гармазий. Поэтесса Олена Пташук признала в книге ее стихов свои собственные – в ухудшенном варианте. Приводились параллельно стихотворения. Совпадение исключаю – слишком все похоже. Плагиат. Не могу до конца поверить – все-таки о людях хочется думать хорошо… А, впрочем, судите сами.

 

 

 

Олена Пашук. Що робити? Плагіат

 

Люди добрі, що ж то робиться? Крадуть не те, щоб образи, а дослівно цілі строфи. Нещодавно до моїх рук потрапила збірка трьох авторок „Тройзілля”, видана 2009-го року у Кіровограді. І яке ж було моє здивування, коли в однієї із „поетес” Надійки Гармазій із 25-ти представлених віршів у кількох поезіях я натрапила на відвертий плагіат. Щоб не бути пустослівною наведу для взірця свої поезії і Надійки Гармазій.

Олена Пашук

А весна переношена за середину березня 
А весна іще досі страждає нічним енурезом. 
Я шукаю з поміж відлиги свою краплю берега.
Я метелик, що хоче злетіти з тичинки леза.
Вірю, кожній рослині в цей день подарують по жінці, 
Які наче б то пахнуть зітханням й ногами босими 
Ми тримаємо світ, він наповнений нами по вінця 
І на бас обертатись щодня певно досить вже. 

Нам до ліжка приносять цей день 
з легким присмаком кави, 
І коти ненастроєні скрипки тягнуть із вирію.
Нам не треба в музей, нас потрібно чіпати руками, 
Дайте хоч навесні відчути себе неповією. 

збірка „...і німі оплески” 2004р.

Надія Гармазій

Треба, щоб кожній троянді 
подарували жінку
Бажано, разом з ліжком,
До якого щоранку приносять каву
І день із закоханим присмаком....

Треба відкрити музеї,
Де збережуть її запах,
Де збережуть її вільність...

2009р. С.77

Олена Пашук

в астронома 
завжди одне око заплющене 
а тому я для нього 
лише пів жінки 

цікаво з правою чи лівою півкулею 

йому все одно 
а я не знаю 
яке око підфарбувати 
аби втримати на віях 
трьох китів 

йому все одно 
а я не знаю 
чи є у мене серце 
з усіма його камерами схову 
та крематорієм 

йому все одно 
а я вже звикла 
що пів мене вдома 
а пів – на роботі 

між нами 
три квартали 
між нами 
тінь 
між нами 
сокира виросла

антологія „13*13”, 2007

***
Надія Гармазій

У своєму ковпаку
Ти так схожий
На того, хто рахує зірки.
Але ж ти – перехожий,
Але ж я – лиш пів суті.
Я – пів жінки, пів всесвіту,
Бо в астронома завжди
Одне око примружене.
І тобі – лише твоє небо.
А я не знаю, яке око нафарбувати
І так – роки...світові.
Бо пів мене – твоя суть.
Бо пів мене – ти бачиш одним оком.
Але ж, пів мене – це тільки одна друга жінки.

2009 С.79

Олена Пашук

черниця
монастир на мишей залишивши
у сукні весільній подалася в небо
аби звідти шукати ті пальці
на які обручка налізе
бо по пальцях
як по зрубу дерева
можна сказати
скільки тобі років
і скільки тебе під шкірою
пальці піаніста
можуть із пляшки дістати змія
або висушити на собі
зо два десятки горобців

пальці хірурга
можуть перетасувати 
смужки на тілі бджоли

а тобі чернице
потрібні пальці
з-під нігтів яких
можна золото добувати

антологія „13*13”, 2007

***
Надія Гармазій

По твоїх пальцях,
Як по зрубу дерева,
Видно,
Скільки тобі років,
Але, чи треба це,
Коли твої пальці
Наосліп тасують смужки
Бджолиного тіла,
Ніколи не помиляючись
У їх безглуздій послідовності

2009 С.84
 

Олена Пашук

ця черепаха везла час 
у будинок для престарілих
де вікон немає
де вікна є
але кого виглядати
окрім світанків із мокрого шовку

сліпі птахи 
у небо не втрапивши
на склі
свою смерть вишивають
білим хрестиком

черепаха
що світ на собі 
не втримала
спізнилася на один крок
та пів удару серця

посеред будинку
братики зацвіли

2005

***
Надія Гармазій

Є вікна,
У які нічого не можна побачити,
Крім будинку навпроти.
Усі, хто дивляться крізь скло – приречені,
Бо ждуть НІКОГО...
У них забагато часу,
Щоб ждати,
І замало, аби діждатися.
А черепаха завжди привозить його, час,
Тільки невчасно,
Запізно.
Прострочений,
Не придатний до вжитку тими,
Хто дивиться 
У вікна
З кімнати
Будинку
Для престарілих...

2009 С.78
 

Особливо насмішила стаття «Іще не всі слова були чиїмись…» Галини Богомаз на сайті факультету філології та журналістики КДПУ. Цитую: «Не залишила байдужими слухачів й інтимна лірика. «Треба щоб кожній троянді подарували жінку» – пише Надія Гармазій, староста «Обрію». Хто з великих поетів зміг би так точно передати за допомогою одного образу всі тонкощі жіночої душі? А хто до цього часу чув фразу: «І знову ніч підсипала снодійне»? Ніхто. Виходить, що не «всі слова були уже чиїмись»! Не всі образи були покладені в основу віршів. Отже, обрійчани ще можуть зробити свій внесок у літературу. Значить, у «Обрію» є майбутнє!
Не вважаю себе великим поетом, але стосовно Надійки Гармазій виходить, що усі слова були уже чиїмись.

Вообще-то, это скандал. Но он как-то не разразился. Спилка не отреагировала. Или издание новой книги скомпроментированной поэтессы и есть реакция Спилки?

Читаю – и не верю. Что там тырить было? Зачем?! Спросила Архангельского – как он считает, что это было?

Привожу его монолог дословно:

 

 – Конечно, приведенные строки – не что иное, как плагиат. Но и у самой Елены Пашук мысль, что каждому растению в этот весенний день надо подарить по женщине, далеко не нова. Наверное, ей были знакомы широко растиражированные стихи Андрея Вознесенского, написанные на сороковины смерти Владимира Высоцкого. Там есть такие строки:

 

Несут тебе свечки по хляби.
И дождик их тушит, стуча.
На каждую свечку – по капле.
На каждую каплю – свеча.

 

Похоже? По форме – вроде да, по сути – не очень.

Вознесенский, введя микрообразы – капли дождя как символ слезы и свечки – и уравняв их в количестве, добился потрясающей выразительности. Если бы он написал: на каждую свечку – по капле, это было бы сильно, но банально, как и у Пташук. Но ведь он продолжил мысль, перевернув все в восприятии: на каждую каплю – свеча (!)

Понятно, что капель громадное множество, и какие-то из них упадут на свечи и, в конечном итоге, их затушат. Но, когда он применил гиперболу, приравняв число свечек числу капель, он вышел на совершенно иной уровень. То, чего не достигла ни Пташук, ни повторившая ее Гармазий.

Ну и что из того выйдет, если каждому растению (розе) – по женщине? Искусственный образ, возможно, интуитивно рожденный из строк Вознесенского, просто так введенный в ткань такого же искусственного стихотворения, где главное - эпатаж, мол, видите, как я могу закрутить!

Интересный пример: на просторах Стихиры появилось стихотворение, где были слова: По машинам! / Помаши нам… И тут же восторги: ух ты! Но не тут было, нас этим не проймешь! Покопавшись в памяти, я вспомнил кинофильм «Торпедоносцы», где морские летчики, которых в эпизодах играли солисты трио «Меридиан», под гитару пели песенку, где были слова: «Раздалась команда: «По машинам!» / На прощанье, Женя, помаши нам». В сети Интернет нашлось и само стихотврение-шутка, написанное студентами Литературного института «Про шофершу Женю», положенное на музыку и вошедшее в репертуаре трио «Меридиан».

Вот такой плагиат, вот такое воровство образов! Как в этой связи не вспомнить строки Шекспира: «Я наблюдал за множеством цветов: / Воруют ведь! – Обычай их таков» (сонет 99), перенеся замашки растений в мир людей.

 

               Может, и на новую книгу Нади найдется хозяин? Кто знает…

 

Всеукраинский конкурс русскоязычной поэзии ежегодно проходил в Одессе. Я о нем и не знала. Впрочем, я не показатель – как-то малоактивна в этом направлении. Зато Таня Березняк знает все – ездила туда не раз, и в Киеве часто бывала на подобных мероприятиях. Откуда узнавала? Когда сказала ей, что попала в «десятку» финалистов, она с удовольствием мне сообщила, что это ерунда, не особо престижный конкурс… Сказала ей, что на Стихи.ру и Проза.ру мне предложили прислать свои произведения для участия в конкурсе «Писатель года», на что она ответила, мол, там всем подряд авторам этих сайтов предлагают… Нет, ей лично не предлагали, но она знает… Словом, ерунда. Так что твои достижения, Олечка, ничего не стоят…

А я думала, что женщины только в вопросах одежды говорят гадости друг другу…

…Косенко позвонил мне за день до окончания приема работ на Одесский конкурс.

– Как, ты не знаешь? Да он каждый год! Немедленно посылай, до полуночи успеешь!

Я открыла присланную им ссылку на условия конкурса.

Надо же… Прислать 10 виршей и написать конкурсное стихотворение на пушкинскую строку «Тиха украинская ночь».

Следом за ним позвонил Архангельский.

– Тебе Саша сообщал о конкурсе?

– Да. Сейчас сочинять буду конкурсное…

– А я уже сочинил. Давай, торопись. Косенко тоже послал, и Станислав Бондаренко… Большая компания будет. Скорее все, Бондаренко победит. Но и мы поучаствуем.

Я вскоре написала свой вирш, переслала его Архангельскому. Он одобрил. Свое стихо прислал. Мне оно показалась отличным. Я порадовалась за друга – вот как умеет! Отправила подборку и забыла об этом.

Прошло некоторое время. Звонит Косенко.

- Олечка! А ты прошла в финал! Посмотри в Интернете список победителей.

Я не сразу поняла, о чем речь. Нашла нужный сайт…

Точно! Десятка «лучших», я там есть, но нет ни Косенко, ни Бондаренко, ни Архангельского…

Дмитриевич расстроился.

– Не будем больше посылать на одни и те же конкурсы. Предупреждай, если куда посылать будешь, ладно? Чтоб не были соперниками…

– Да брось ты! Какие мы соперники? Со-авторы.

Кстати, до сих пор Архангельский слово держит… Вообще никуда ничего не посылает.

Станислав Бондаренко, я думаю, тоже не обрадовался «поражению».

Как-то он приехал в Кировоград. Мы фотографировались в «Степу» с маститым автором. Архангельский не преминул напомнить о конкурсе:

– Три мушкетера послали в Одессу нетленку: Косенко, Вы и я. А победила миледи – Ольга…

По лицу пана Станислава пробежала тень. Неприятное воспоминание? Он бросил на меня беглый взгляд…

…Точно так же он посмотрел на меня в Киеве, на книжной  выставке. Видать, всплыло по аналогии: мидели – «королева… полыни»…

А Косенко не расстроился. Во всяком случае, я не уловила фальши, когда он меня поздравлял. И в самом деле: члены жюри любых конкурсов – всего лишь люди, а им свойственно ошибаться, руководствоваться личными пристрастиями и антипатиями. Объективная оценка поэзии – вещь приблизительная. Косенко, счастливо уверовавший в свою исключительность, был надежно защищен от «ударов судьбы»… К тому же его конкурсные стихи мне показались отличными…

Он, тогда еще пребывая в дружбе со всеми, послал их по почте многим, как только написал. Я не обратила внимание на число получателей и сделала неоднозначную приписку снизу: «Твои ассоциации доступны не всем. Они – только твои. Например, отличны от Валентины Левочко…»

В смысле, что многие не врубятся в его образный ряд. Хорошо это или плохо?

Среди получателей был и Роман Любарский. Ему показалось, что я похвалила Косенко. Не знаю, что больше не понравилось – стихи Косенко или моя приписка.

Он дописал: «уссоциации… Это вам за Валю Левочко» и ниже – пародию на Косенко – абсолютно «не в дугу». Там слышался шипящий шепот этих приписок…

И это – под общим письмом.

Архангельский при встрече высказал ему: как ты обращаешься с женщиной? Мужчина не может позволять себе такой тон. И следует принести женщине извинения. Рома окрысился: а чего она его хвалит?!

Я хохотала, когда Александр пересказал это разговор. Вот ведь обида – Полевина похвалила Косенко! (Похвалила ли? – вопрос…) Дело было в литературном музее после какого-то литературного вечера. Проходя мимо, я видела, что они бурно обсуждают что-то, но не знала, что речь обо мне.

Это был один из многих камешков, брошенных Любарским в мой огород. Уже тогда мы с ним не разговаривали, и этот случай взаимной любви не прибавил…

 

Странные лабиринты отношений! Ведь в свое время именно Любарский вывел меня в «литературный свет», познакомив с Антониной Коринь! С его женой Таней мы вместе работали… Когда они уехали в Израиль, мы хоть изредка, но переписывались, не теряли друг друга из виду. Правда, лично с ним я не стала переписываться – все-таки муж подруги. Он обиделся, когда я не ответила на письмо. «Можете больше не писать!», – хоть я честно передавала приветы через Таню…

Мне было очень жаль его, когда он вернулся один. Я тогда только стала работать директором школы. Оказалось, что Тане выплатили какие-то деньги, и нужно было ее найти, чтобы она их получила. Я связалась с ней, и она прислала необходимые для получения документы. Сумма была слишком ничтожной, чтобы пересылать ее так далеко.

– Может, я Роме отдам? – спросила я Таню по телефону. – Он сейчас в очень тяжелом материальном положении.

– А какое отношение Рома имеет к этим деньгам? – резко ответила она.

Мне стало неприятно. Пусть они разошлись, разъехались по разным странам, но он все-таки отец ее ребенка…

Деньги получила мачеха Тани и подруга ее дочери…

А я с тех пор прекратила общение с ними. Сама удивляюсь причине такого отчуждения…

Как оказалось впоследствии – напрасно. Все гораздо сложнее в отношениях, и мы о многом даже не догадываемся…

Когда Роман вернулся, мы с ним нормально общались. Во всяком случае, враждебности к нему у меня не было. И, видит Бог, не я начала первой. Я его не трогала. Не провоцировала на старания сказать мне гадость по любому поводу при встрече. Сначала парировала, потом просто перестала с ним общаться.

Впрочем, как и многие другие…

…Финалистов конкурса пригласили в Одессу на очный тур, чтобы выбрать «Короля (королеву) поэзии». Мне пришло приглашение. Заключительный тур будет проходить  в течение трех дней, финал – выступление на сцене Одесской филармонии и выбор трех победителей. Обладатель первого место поедет в Лондон.

Я посчитала свои скромные капиталы… Посоветовалась с мужем… Надо прожить там эти три для… Посмотрела в Интернете посуточные цены на жилье… Нужно взять все имеющиеся деньги из семьи, и то не хватит…

Могла бы одолжить, конечно… Друзья с энтузиазмом предлагали.

Никогда не брала в долг. Семья жила на то, что есть…

Не поехала. Наверное, не из-за нехватки денег. Не верила в победу. Не нуждалась в тусовках. Муж пожал плечами: блажь… игра… И я устыдилась. В самом деле, какой конкурс?..

Книгу десяти финалистов издали роскошно. Я год добивалась от организаторов конкурса, чтобы мне ее прислали. Не добилась. Очень трудно отнести на почту…

Оказалось, что та дама, которая должна была отправить, жила через дорогу от главпочтамта. Спустя год я очутилась в Одессе – была в санатории неподалеку. По моему звонку она вынесла мне книгу.

 

У меня хранятся еще два шикарных тома, где меня напечатали.

Есть такой конкурс фантастики – «Фанданго». Считался международным: присылали авторы со всего распавшегося СССР – это далекая заграница, и из Польши…

Алексей Корепанов дал информацию о нем, и я послала рассказ «Веселая Мери выходит замуж», который когда-то печатался в альманахе фантастики «Порог». Рассказ вышел в победители и попал в антологию.

Конкурс проходил в Феодосии, гости жили в гостинице на берегу моря. Тусовки, мастер-классы, творческие лаборатории… Нужно было внести определенную сумму для обеспечения проведения…

Я, невыездной домосед, разумеется, не поехала…

Жалею? Наверное. Было бы много впечатлений, знакомств, они обязательно всплыли бы в новых книгах… Но тогда это было невозможно. Не думаю, что возможно сейчас…

А может, это и правда: «…это все пустое… / обман неопытной души… и суждено совсем иное…»

Но Алексей Яковлевич привез мне увесистый томик. Он красуется у меня на полке.

Организаторы конкурса выпускали и журнал фантастики «Фанданго». Мне предложили сотрудничество. У меня есть фантастический рассказ на основе крымской легенды – «Письмена на камне близ Никиты». Его сразу взяли в номер. Правда, за это оплатила цену десяти сборников, которые мне и прислали… Каждый проект выживает, как может.

С восторгом отозвались о «Белых птицах Оксенхема». Брали в номер на тех же условиях, но предложили развернуть повесть в роман.

Я отказалась…

Через пару лет снова послала на тот же конкурс «Элемент игрек». И снова была в числе победителей.

Антология вышла, но за это время многое изменилось. Крым стал заграницей, и книгу мне  прислали… через два года. Я рада именно за эту повесть. В свое время она не попала в мой сборник рассказов и повестей «Черное озеро»: отсоветовал Алексей Корепанов, редактор. И «Белых птиц…» тоже отсоветовал. Не понравились они ему… Оказалось – самые «ходовые» вещи…

Вот он пример того, как трудно быть объективным, когда дело касается творчества…

 

В 2012 году в литературном музее проходил мой творческий вечер. Тогда мы все еще были друзьями… Пришел В. Бондарь – веселый, благожелательный. В. Погрибной, В. Могилюк, А. Косенко, А. Архангельский… Антонина Коринь, в то время сотрудник музея, побеспокоилась об афише – отпечатали в «Коде»… Друзья таки да – были!..

Я читала новые стихи, вместе с Архангельским прочли парочку только что испеченных венков и, главное, из-за чего собирались, – первое действие перевода «Снега во Флоренции»: он за первого монаха, я – за второго…

Зрителей было немного – а много зал музея и не вмещает… Все – друзья-писатели, читатели… Еще – друзья…

Пришел и Любарский – с огромным букетом, от редакции «Народного слова»… Сел в зале и на протяжении всего представления пикировался со мной.

Ох, эти реплики с места!..

Я весело отбивалась, настроение было хорошее, и ему не удавалось выбить меня из колеи. Думаю, Валентина Бажан, редактор газеты, прислала его как корреспондента «осветить событие» и снабдила букетом, ибо вряд ли Роман по собственному почину…

Статья таки вышла в «Народном слове», но не Любарского. Написала девочка, которую только что взяли на работу, – нормальная хвалебная статья с фото… Я поняла, что у Ромы рука не поднялась на добрый отзыв… Я почему-то очень раздражала его, и с тех пор начались наши взаимные пикировки аж до полного разрыва отношений…

А может, слишком много похвал прозвучало в мой адрес из уст всех присутствующих? Понимаю, непереносимо…

Тогда еще у Любарского не было причин меня ненавидеть. Они появились позже.

Впрочем, задеть он пытался не только меня. Встал в позу – «великий мэтр, а все вокруг… сами понимаете…» Сумел незаслуженно обидеть многих и вызвать негативную реакцию в свой адрес.

Пришедшая на мой вечер его будущая жена была слишком похожа на Таню – такая же хрупкая, с мелкими чертами лица, хорошенькая, выглядевшая намного моложе своих лет. Писатель Ольга Полевина нравилась ей – к неудовольствию будущего мужа. Она бывала во Флоренции, и после прочтения поэмы подарила мне магнитик-сувенир с собором Санта Кроче…

Свадьбу они сыграли незабываемую, объединив  сразу три события в жизни Ромы: день свадьбы, день рождения и презентацию книги стихов на украинском «Зерно і посох», шикарно изданной на мелованной бумаге…

– На премию Маланюка метит, – сказала я, листая книгу…

Действо проходило в зале областного художественного музея, невеста в лучших традициях была в фате и в белом длинном платье… Соорудили и цветочную арку, где жених с невестой читали стихи-диалог.

– Послушав венки Полевиной и Архангельского, мы тоже сочинили! – радостно сказала невеста.

Стихи я не запомнила, но – про любовь, и написаны довольно гладко.

Людмила писала стихи и прозу. Она уже имела четверых детей, но при этом сохранила хрупкость восемнадцатилетней девушки. Думаю, литературный дар Любарского сыграл не последнюю роль в развитии их отношений…

А дар у него был. Но, впридачу к нему, и сволочной характер. Высокомерие, завышенная самооценка, нежелание прислушиваться к замечаниям других, острая зависть к более успешным, мелочная память обид, страсть к выпендрежу, вечная поза непризнанного гения и сальные злобные шутки… Такое сочетание несказанно портит строку…

Косенко был весел, доброжелателен, в своей речи дал высокую оценку новому творению странника-поэта (авансом, разумеется, ибо вряд ли прочел еще только что вышедшую книгу)… Не обиделся на плоскую злобную пародию Любарского или был выше этого…

Я была приглашена по принципу «ну, и ты, Пятачок, заходи»… Накануне сидели в кафе с Косенко, когда подошел Роман, пригласил его на презентацию-свадьбу и продал свою книгу. Поэтому я особо не выпрыгивала на сцену, понимая, что не обрадую героя вечера. Зато разговорились с невестой. Она мне нравилась, и я действительно желала ей счастья, правда, весьма сомневаясь в этом…

– Рома предупредил, что Вы знали его жену Таню, – улыбнулась мне она.

– Знала. И Вы очень похожи внешне. Будьте счастливы!

Неужели думал, что могу низко нашептать этой радостной невесте о многом, что знала? Это вот так он думает о людях?

«Мудрее всего время, ибо оно раскрывает все…». Оно само скажет обо всем…

 

Книга «Зерно і посох» действительно была выдвинута на соискание литературной премии им. Евгена Маланюка… Премию не получила, как ранее не получила его книга стихов на русском «Точка росы», которая была намного сильнее этой…

Этому событию предшествовал «круглый стол премии» – дикое изобретение В. Бондаря…

…В декабре 2013 года я была в санатории под Одессой. Оттуда из номера мною велись разговоры о теории перевода, об уровне того или иного поэтического текста… И все в таком роде, чем я весьма шокировала соседку по номеру, кстати, филолога по образованию… В первый же вечер она зауважала меня, присутствуя при получасовом разговоре на эти темы… Телефонный звонок мог застать меня на двухкилометровом мосту через лиман в компании отставного военного, соседа по столу. Под крики чаек и рев ветра я продолжала доказывать, что соединить номинации перевода и поэзии – значит, уничтожить переводчиков как класс, ибо поэзии навалом, и всегда будет искушение отдать пальму первенства оригинальным текстам в ущерб вторичности – переводам… «Генерал» молча шел рядом, не перебивая моего «судьбоносного для современной литературы» монолога… Я бы на его месте да-авно бы ушла вперед…

Бондарь позвонил – пригласил на заседание «круглого стола», где он намеревался собрать номинантов, членов жюри и читателей. Мол, будем обсуждать книги, выдвинутые на соискание премии, ибо не секрет, что не все члены жюри читают книги претендентов…

– Я читаю… – растерянно сказала я. – И как Вы себе представляете это? За неделю до присуждения собрать всех «соперников»?

– Та мы ж уси толэрантни люды, – заверил Бондарь…

– Мне не кажется эта идея удачной. Это непростая встреча: у каждого амбиции и надежды… О какой-то книге скажут больше, остальные почувствуют себя обделенными…

– Усэ будэ добрэ! – заверил Бондарь. – Пресу запросымо…

Архангельский, оппонируя, был более категоричен. Даже резок. Его книга тоже была выдвинута.  Кажется, перепалка была достаточно горячей. На заседание он не приехал.

 

В тот первый раз я таки присутствовала на собрании. Кто-то привел друзей, и они горячо хвалили отдельные книги, ставя в неловкое положение тех, у кого не оказалось таких защитников… Г. Клочек рассказал о каждой книге, умно и тактично похвалив всех авторов. Думаю, он только пролистал книги, но – какой огромный опыт работы с материалом! – ухватил суть, прочтя по несколько страниц. Я порадовалась, что есть кому сделать обзор литературы, никого не выделяя, но находя для каждого доброе слово.

Когда очередь дошла до меня, я достаточно резко высказала свое отношении к действу.

– Я не хочу перед заседанием комиссии встречаться с номинантами, чтобы эмоциональное не взяло верх над рациональным. Все они – мои добрые друзья, и в последний момент эмоция может заставить меня изменить уже принятое решение. А для того, чтобы сделать выбор, встреч не надо: есть книга, глаза, мозг. И читать я умею с первого класса…

Вместо этого аутодафе лучше было предоставить слово авторам – послушать не десять человек за полтора часа, а провести ряд встреч, чтобы как можно полнее их представит публике. Каждый должен получить свою долю оваций, независимо от того, получит он премию или нет. Почетно уже само выдвижение – ведь есть книги, которые не будут выдвинуты никогда…

Любарский написал статью, где глупо, по-бабски, не удержался от гадости: «Полевина не хочет встречаться с номинантами, чтобы глаза, вид, одежда понравившегося мужчины не повлияли на ее решение…» Тоже мне, нашел «любительницу мужчин»!..

И далее – высказывал точку зрения на слияние переводов с поэзией, абсолютно совпадающую с моей, которую я озвучивала… Могли бы вместе – на эту тему. Была же платформа для общения! Но…

Я пришла к Бажан с газетой в руках:

– Валентина Васильевна! Что он себе позволяет?

– В этом весь Рома… – ответила она.

Мне советовали подать в суд. Я отказалась: не хотела неприятностей для Бажан – я ее искренне любила… Обидно, что она как редактор пропустила очередную Ромину гадость. Я тогда не знала, сколько их еще будет впереди…

Год спустя все повторилось. Я себя чувствовала  крайне неловко в этой атмосфере. Собрались почти все номинанты. Очень тесный круг – только заинтересованные лица. Во главе стола, рядом с Бондарем, сидел Любарский: его две книги номинировались в разных категориях. Когда ему дали слово, он со скорбным видом поведал, что десять лет работал над книгой стихов «Зерно і посох» и двадцать лет – над книгой о Тарковском. А другие ежегодно выпускают по книге…

Я всех знала, со многими была в хороших отношениях, и мне предстояло выбрать одного из них… Неприятная ситуация. Мне больно было смотреть на напряженное лицо Н. Левандовского, чья книга стихов также была в списке, – стихов искренних, безыскусных, добрых. Я уже предчувствовала, что он вряд ли получит премию – были другие книги, которым отдадут предпочтение…

Когда объявили победителей, Любарский разразился статьей о том, что жюри не читает книг номинантов и выбирает победителей, исходя из личных соображений. Злобная писанина обделенного…

К слову, его книгу и не рассматривали как возможного победителя, но мне пришлось высказать несколько замечаний. После публичного оскорбления жюри я сделала разбор его книги, чтобы доказать, что жюри таки читает. И именно поэтому книга не получила премии…

Валентина Бажан статью не приняла:

– Тут Рома выглядит девятиклассником.

– Если печатаете его грязь, нужно и мой ответ дать.

– У нас не литературоведческая газета…

Где-то понимаю Валентину Васильевну: Роман – ее студент, она к нему питала материнские, что ли, чувства, а тут Полевина покусилась на его талант… Все правильно: львица защищала свой прайд. Понимаю – сама такая. Ранее подобное случилось со статьей о Корнийце.

С тех пор наши отношения с Бажан разладились и до сей поры не восстановились…

Статью взял В. Бондарь в «Вежу»: во время прямого эфира Роман нехорошо высказался в его адрес…  Статья Полевиной подоспела вовремя – как «наш ответ Чемберлену». Словом, чужими руками…

Как только альманах вышел, Бондарь тут же доложил Любарскому, какая плохая Полевина.

«Васыль сказал, что ты меня колошматишь в статье. Выложи на моей странице, не стесняйся», – написал мне Роман на почту. Потом пришел шипящий комментарий: «злобная, мстительная писанина, отдаленно напоминающая критику… Королева гордыни!»

Ага, значит, прочел…

Чтобы читатель сам сделал выводы, привожу текст статьи полностью.

Мастер без Маргариты

Кто такой Мастер и чем он отличается от дилетанта? Наверное, главным: стабильность результата. Когда берёшь в руки новый сборник известного автора, надеешься, что он тебя «не подведёт».

С таким настроением открыла сборник стихов Романа Любарского «Зерно і посох», 2012, м. Кіровоград, видавець В. Ф. Лисенко, в котором собраны стихи, написанные исключительно на украинском языке, хотя, как известно, Р. Любарский – русскоязычный поэт.

В первом приближении – вроде приличная поэзия, но при пристальном прочтении полуда с глаз спадает…

Позволю себе высказать некоторые замечания.

Поэзия и музыка – родные сестры. Сходного у них много. Но есть одно общее средство художественной выразительности – ритм, организующее начало, без котрого невозможно представить музыку, а тем паче – поэзию…

Размеры в поэзии те же, что и в музыке – на две четвери, на три, на четыре, переменный размер… В поэзии это называется иначе, но не меняет сущность понятия.

Итак, основа поэзии – ритм. Можно иногда обойтись без рифм, но ритм обязателен даже в нерифмованных строчках.

Собственно, поэзия и начинается с ритма… В эту схему вписываются рифмы, которые вместе с ритмом становятся образами… Ритм – это первый урок поэзии.

Ритм можно изменять, чтобы что-то подчеркнуть, усилить, привлечь внимание к выражению. Но это единичные случаи. Сбои ритма воспринимаются на слух как неряшливость, отсутствие мастерства, косноязычие. Так и хочется привести строку в состветствие…

Обидно, когда в волчьи ямы несовершенства формы (к которым, в первую очередь, относится ритм) попадают и опытные литераторы, коим такое дилетантство непростительно.

Читаем:

…до тих вершин, де небо сповиває

Шляхетну силу правди і добра…

Нам Україна колискової співає,

А за порогом жевріє нова доба…

(стор. 10)

Как по мне – две последние строки никак не вписываються в общий ритмический строй: первые две строки написаны пятистопным ямбом, а две последние – почему-то шестистопным, что тормозит восприятие и бросает на текст тень аматорства.

На те же «грабли» наступает автор и в строках:

…де «Ріо-Ріту» крутить радіола,

Де пізня вишенька солодка і п’янка,

Де, на оцупку сидячи, дідусь Микола

«Медові» палить – в вуса дим пуска… (стор. 22)

Третья и четвертая строчки выпадают из ритма, т. к. написаны шестистопным ямбом, а первая и четвертая – пятистопным. Вообще в этом хорошо задуманном стихотворении каждая третья сточка – в ином ритме. Прием – скажете? Ничего подобного – неаккуратность. Или незнание, что смешивать ритмы – плохо, непрофессионально.

У Р. Любарского частенько происходит сбой ритма, что приводит к мысли о не случайности. Ни о каком «приеме» не может быть и речи. Просто погрешности поэтического слуха. Если бы замечал – не допускал бы таких досадных оплошностей. Обидно. Сам снижает значимость – а ведь есть и мысли, и образы…

Дальше находим «перлы»:

Як блакитна стрічечка,

В’ється в полі річечка,

Ген на видноколі

Ластівка кружля…

Впали роси долі –

Сяють променисто,

В червоне намисто

Вбралася земля.

Вийду за околицю –

день на захід клониться…

…………………………………………

Заболієш волею –

стане слово долею…

(стор. 11, там же)

Хочется спросить автора, что это за роси долі? Что за образ такой вплетён в лёгкий ситчик стихотворной ткани? Не вписывается в ритм хорея червоне намисто, а День на захід клониться –  махровый руссизм, как и заболієш волею…

Те же руссизмы встречаем далее:

…Коли бесідує зі мною Бог…

 (стор. 25)

Веде бесіду – так требуют нормы украинского языка (но это не подходит из-за ударений)…

Относительно банальных рифм:

…Залиш на потім Вільфранш і Кани,

Шепчи неспішно слова любові –

Вона загоїть болючі рани

І поштовх дасть застиглій крові.

 (стор. 77)

Любовь – кровь… Вроде и замаскировано через строку, но… Уж очень банально как для мастера слова, коим себя считает автор. В четвертой строке вообще сбит ритм из-за пропущенного слога. Три последних строки из-за несогласованости в предложении представляют собой абракадабру.

Читая строки:

Cпівали осінь величальну.

Зубрили зиму назубок.

Та веснУ в залу привокзальну

Привів, засватавши, бузок.

О музо обрію і плину,

Волошки й соняхи – твій посаг.

А свій кладу я під калину –

Зерно і посох.

задаешься вопросом: «Cпівали осінь величальну» – это как? Если пели (кому?) – то нужно – осені? Если  осінь – то співала. Видимо, все-таки співали, ибо далее  идёт: зубрили… Странная конструкция…

Ещё – орфоэпическая ошибка, неправильно поставленное ударение. Согласно нормам украинского языка произносить следует: співали не вЕсну, а веснУ.

Рассмотрим программное стихотворение «Зерно и посох». У ЛГ это «приданное». Что оно обозначает? Загадка… Вообще говоря, зерно, семя – символ грядущего урожая, посох – символ странствий. Зерно и посох как сочетаются? Посеял и ушёл? Куда? А растить урожай, ухаживать за посевами, чтобы, в конечном итоге, получить плоды труда, кто будет? Ведь урожай зависит не только от качества зерна, но и от степени ухода. Или – пусть другие работают?

У Маланюка есть сборник стихов под названием «Перстень и посох». Осёдлость и странствие. Противопоставление. Стремление к оседлости, но – вынужденность странствия. Трагедия, по большому счёту.

Пытаюсь осмыслить логическую пару Р. Любарского – ассоциации возникают, достойные пера пародиста…

Книга «Зерно і посох» небольшая, но с претензией на разноплановость. В разделе «Авторизированные переводы» много всякого «добра». Среди прочего – 5 сонетов Шекспира. Автор переводил… с русского язика, с переводов С. Маршака! Настолько похоже – что узнаётся с первых строк.

Вроде как и похвалить надо переводчика, но… В век Интернета, когда доступна любая информация, брать за основу перевод почти столетней давности… А сколько процентов Шекспира в переводе Маршака? Копия копии… Ведь можно было не присваивать маршаковское видение. Пример – перевод 116 сонета.

Думаю, нелегко Маршаку было искать свой образный ряд, чтобы передать мысли оригинала. Почему бы Р. Любарскому не пойти той же дорогой, найдя свое звучание?

Смысл сонета таков:

1 катрен: Любовь не изменяется. Настоящую любовь невозможно уничтожить препятствиями.

2 катрен: Любовь – постоянная веха среди непостоянного мира, постигнуть природу которой невозможно.

3 катрен: Любовь неподвластна Времени, хотя подвластна последнему красота тела.

Ключ: Если кто-то докажет обратное, значит любви никогда не было и стихи мои ни о чём.

Маршак расцветил эти мысли своими образами, которые красивы, но спорны.

В первом катрене Любарский вслед за Маршаком твердит об измене, в то время, как Шекспир говорит, что любовь не изменяется.

Зашкодити коханню двох сердець

Не хочу я. Хіба у змозі зрада

Звести кохання вічне нанівець?

Та навіть смерть коханню не завада.

Не хочет мешать автор – или переводчик? – любящим. А он тут каким боком? И смерть не мешает: конечно – умерли и еще больше любят…А Шекспир вроде говорил, до смерти  не страшны никакие препятствия, ну, а уж после, сами понимаете…

И во втором катрене ключевое понятие – неизменность чувств. И что постигнуть это невозможно, хотя оно очевидно.

Маршак ушел в сторону, рисуя картины моря, звёзд, маяка…

Надо ли быть попугаем? Не лучше ли поискать свой собственный ход?

В третьем катрене вообще наблюдается уход далеко от Шекспира. Образ «кривого серпа в руках Времени» часто повторяется Шекспиром в сонетах на протяжении всего сонетного цикла. У Маршака он превратился в откуда-то взявшуюся куклу: «Любовь – не кукла жалкая в руках / У времени, стирающего розы / На пламенных устах и на щеках…»

Любарский пошел ещё «дальше»: у него «Любов – не лялька-мотанка в руках / Тисячоліть, які косою прози / Стирають пломінь на моїх устах…». И откуда взялась «коса прозы»? До такого не додумались ни Шекспир, ни Маршак… И снова Роман Рафаилович незримо стоит за плечами Шекспира и Маршака: «пломінь на моїх устах…» Незримо присутствует третьим. Маршак был скромнее – себя не пририсовывал на заднике…

Это недопустимо для переводчика – «лялькой-мотанкой» привнести украинский колорит в английскую поэзию. И откуда взялась «коса прозы»? Что это за коса такая?!

И, наконец, сонетный ключ: у Маршака перевод хоть и не совсем точен, но понятен. «А если я не прав и лжет мой стих, / То нет любви – и нет стихов моих».

У Любарского – по меньшей мере – странен: «Але коли я взяв на душу гріх, / Нема любові, як рядків моїх». О каком грехе речь идет? О грехе лжи или грехе плохого перевода?

В результате такого, с позволения сказать, «перевода» у читателя может сложиться довольно странное представление о Шекспире…

Перевод Гарсиа Лорки – калька с перевода Анатолия Гелескула.

На мой взгляд, переводить Лорку ещё сложнее, чем Шекспира: это ассоциативная поэзия, и чтобы понять её, нужно знать немалый пласт испанской литературы, чтобы понять, откуда пришли к автору те или иные символы и образы, знать жизнь того  времени и среду, в которой творил поэт, иначе стихи в переводе превращаются в нагромождение загадочных фраз. Переводчик, кроме всего прочего, должен адаптировать иностранную поэзию для посприятия читателем другой кульруры.

 Нужно ли слепо копировать уже извесный перевод, умножая ошибки и неясности, как это сделал Р. Любарский, переводя «Маленький венский вальс» с Гелескула с точностью, достойной лучшего применения, привнеся свои несуразности?

 Перевод перевода – игра в испорченный телефон. Гелескул понял по-своему образный ряд Лорки, а Любарский – по-своему… образный ряд Гелескула… Приведу лиш несколько строк.

Гелескул (он же – Лорка):

…О, возьми этот вальс,

Этот вальс, закусивший губы…

Любарский:

О, візьми цей вальс,

Цей вальс, що закусив мені губи…

Получается, что Венский вальс набросился на переводчика и искусал его, аки хищный зверь. Картина получается жутковатая… Мистические трилеры не пробовали писать, господин Любарский?

Бог с ними, с иностранными переводами… Но вот перевод с русского языка стихотворения М. Цветаевой (из цикла «Ахматовой»):

О муза плача, прекраснейшая из муз,

О ты, шальное исчадие ночи белой!

Ты черную насылаешь метель на Русь,

И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.

Перевод:

О муза плачу, найпрекрасніша з муз!

О ти, пекельний віск білої ночі!

Ритм не соблюден изначально. А зачем? Я уже отмечала, что наплевательское отношение к ритму свойственно поэзии Любарского…

 «Шальное исчадие» становится странным «адовым воском». Как это? На что переводчик намекает? А ведь легко перевести дословно: «О ти, шалений виплодок ночі білої!». Тем более, что возможно сохранить и авторскую рифму – «стріли»… Но переводчик идет своим путем:

Ти чорну хугу пускаєш на Русь,

і волання твої випікають нам очі.

«Насылать» и «пускать» – разные вещи… Пускают ветры… Можно было бы – напускаешь… Далее. У Цветаевой роскошный образ – стрелы твоих слов, Ахматова, пронзают нас, как стрелы Купидона, поражающие в самое серце. Переводчик по-другому воздействует на читателей: Анна Ахматова адским воском глаза выжигает… Садист переводчик…

Далее:

…Ахматова! – Это имя – огромный вздох,

И в глубь он падает, которая безымянна…

Перевод:

…Ахматова! – це ім’я – величезний подих,

 І в глиб він падає, що безіменна і безталанна…

Что ж это такое с безымянной бездной случилось, что она стала ещё и несчастной? А я знаю: слогов не хватило в строчке, поэтому срочно пришлось «развить» образ до полного абсурда.

Ещё:

Мы коронованы тем, что одну с тобой

Мы землю топчем, и небо над нами – то же!...

Перевод:

Ми короновані тим, що одним кроком

Ми землю топчемо, що небо над нами – Боже!

Мысль автора предельно четкая. Переводчик такого наворотил, что, не имея первоисточника, не понять, о чём речь.

Далее:

…В певучем граде моем куполА горят…

Перевод:

…В співочому граді моєму кУполи горять…

Какая жалость – разное ударение в украинском и русском! И ладно… Зато – дословно. Ах, в ритм не вписывается? А мы ударение перенесем…

Вольное обращение с ударениями – орфоэпическая ошибка… Словарей нет, что ли? Или лень заглянуть? А ведь не самоучка, не технарь по образованию – дипломированный филолог!

Обогатил такой перевод украинскую литературу? Сомневаюсь… И здесь не сослаться на незнание языка – ведь языком оригинала переводчик владеет лучше, чем тем, на который переводит… Получается, что тот, кто должен был переворачивать страницы, играл на фортепиано, а тот, кто должен был играть, переворачивал страницы…

Поэтический перевод – это не просто вдохновение. Это системная работа. Нужно углубиться в автора, понять его стиль, узнать о нём как можно больше. А порхание со стиха на стих разных авторов – легкомысленно. Верхоглядно. Вроде круто: переводил английскую, русскую и испанскую классику! Обидно вдвойне, потому что, вдумчиво работая с редактором, консультируясь со специалистами, Любарский мог бы добиться лучшего результата…

Следует отметить, если литератор владеет не одним языком, – это похвально. Но Р. Любарский убедительнее звучит по-русски. «Зерно і посох» – сборник поэзии на украинском языке. Хорошо ли это? Если есть в этом потребность – да. Если это эксперимент, поиск – да! Если это желание доказать себе, что и это подвластно, – да! Респект! Но если ты мыслишь по-русски, есть ли в этом смысл? Вряд ли… Если у вас в хозяйстве мотоблок, станете ли вы вскапывать своё поле лопатой? Если только из желания доказать кому-то, что и это я мне по силам?

И потому в украинских текстах Р. Любарского то и дело встречаются русскоязычные конструкции, нет той свободы, которую замечаем в русских, потому что словарный запас гораздо меньший. Словом, в этом направлении есть куда развиваться…

Книга оставлят впечатление небрежной, наспех выполненной работы, несмотря на то, что писалась 10 лет (как сказано в аннотации). И это горько. Ведь у Р. Любарского есть и мысли, и чувства, и техника, и вкус. И он – не начинающий литератор, котрому можно было  бы простить столько «проколов».

Пытаюсь понять, почему меня не трогают его стихи? Мне не хватает в них ауры искренности, доброты, исповедальности. Может, это субъективные ощущения? Но поэзия субъективна в своей основе. В лихо закрученных фразах мне мерещаться мёртвые конструкции, и даже в тех стихах, где пронзительные строки выдают, что у поэта – где-то на очень на большой глубине! – есть сердце, меня не оставляет ощущение, что это – маска, поза, стремление казаться мудрым, важным, непостижимым, непогрешимым, а… не быть таковым на деле…

На то, чтобы казаться, сил уходит чрезмерно много. И не остается на простоту и искренность. Как тому пароходу, которому на ход катастрофически недастает пара: он весь ушёл в гудок…

Мастерство – это стабильность результата. Для этого крайне необходимы словари, справочники…

И чтобы всегда была рядом Маргарита – муза. А без Маргариты – какой же Мастер?…

Когда-то Любарский написал, как оказалось, пророческие строки: «В осень входит Маргарита. / Мастер чинит карандаш.» («Точка росы»).

Не надо было столь рано отпускать в осень свою Маргариту…  

     

                  

Вскоре после «коронации на царство» Косенко уехал на работу в Одесский Дом творчества. Немного ранее он был назначен на должность директора, но то, что зависнет там надолго, не предполагалось. Возможно, не озвучивалось. Во всяком случае, выбирая его председателей КОО НСПУ, мы были уверены, что к осени он будет на месте...

Он приезжал достаточно часто, если возникали финансовые затруднения (а как без них – на Спилку никто денег не давал), решал их. В частности, вопрос аренды помещения Спилки на ул. Чмиленко. Добился, что она не будет превышать 1 грн... Собственно, от оплаты аренды нас избавили. Мне пришлось вместо него идти в высокие кабинеты – отстаивать наше помещение. Но, когда я пришла, выяснилось, что проблем не будет, все уже решено... Сумел-таки решить – из Одессы...

Это я к тому, что в эпоху Интернета, Скайпа, мобильных телефонов Косенко, благодаря коммуникативным способностям, мог справляться со своими обязанностями и издалека, тем более, при наличии друзей-единомышленников, способных помочь на месте. А его оппоненты именно отсутствие в городе в основном и ставили в вину Косенко.

Понятно, что иногда остро требовалось его присутствие, но крыльев у него не было – не ангел же... Поэтому приняли решение о заместителе, который был на месте, с правом подписи. Им оказалась я, и на меня свалилась большая морока... Постоянно возникали вопросы, не требующие обязательного присутствия председателя, но которые приходилось решать мне. Например, писать протоколы (терпеть не могу, но писала), подготавливать документы для подачи на соискание премии... Вроде и ерунда, но время отнимало, учитывая мою неопытность.

Спилка несколько лет назад подала в комиссию по книгоизданию книги наших членов. Собственно, я не припомню, кто и когда выдвигал их, хотя вроде бы была членом президиума при Бондаре. Многие вопросы тогда на заседании не обсуждались и решались почти единолично В. Бондарем.

Как бы то ни было, книги были поданы, я хотела узнать их судьбу. Юрий Солтык, чиновник, который этим занимался, встретил нас с Архангельским, составившим мне компанию, не слишком радостно. Мы пытались добиться ответа, почему так мало книг спилчан издается за бюджетные деньги. Он агрессивно защищался: почему мало? Жовну издали. Издаем Гончаренко... На мой вопрос о судьбе других книг пожал плечами: нужно издавать краеведческую литературу, документальную прозу, а художесвенную...

– Полевину издавали, – оборонил он, вспомнив громкую презентацию моей книги.

– А Вы знаете, кто перед Вами? – засмеялся Александр Дмитриевич.

Мой собеседник вздрогнул, догадавшись...

– И как Вам ее книга? – усмехнулась я.

– Жене понравилась...

Ничего определенного нам не удалось добиться, никаких обещаний. Обсуждали идею альманаха. Мне она показалась привлекательной. Конечно, каждый хочет отдельной книги, но если издание общего сборника станет традицией... Одно другому не мешает...

Архангельский достаточно резко наседал на него, мне пришлось гасить накал.

Мы честно собрали данные, сделали таблицу, внесли туда юбиляров, подали письменное предложение выпускать ежегодно сборник, куда войдут 5-6 авторов, у кого юбилеи в том году. В самом деле – нас около тридцати. Если издавать сборник – всем будет тесно. А по 5-6 авторов – в самый раз. Как найти справедливый алгоритм, который устраивал бы всех? А если по юбилейным датам, то все в равных условиях...

Потом, побывав на двух заседаниях этой комиссии, в частности, той, где распределяли обещанные Косенко двести пятьдесят тысяч, я поняла, что просто член жюри ничего не решает. Накануне на почту приходило описание предложенных рукописей. Их самих в глаза не видела. А защищать или оспаривать ту или иную – не было аргументов. Из всех предложенных книг дали деньги на частичный тираж романа В. Погрибного «Грех и честь»... Хоть что-то обломилось Спилке...

Я пробовала писать статьи в «Народном слове» о проблемах издания книг писателей уровня Спилки – они ведь не любители! Статьи печатали, книги – нет... Как действовать? Думаю, общим фронтом. Председатель Спилки должен проесть плешь на голове администрации, все газеты должны пестреть статьями о лежащих в столах бесценных рукописях, которые авторы подарили человечеству, радио, не смолкая, должно транслировать передачи о них... На заседаниях комиссии, куда входило три члена Спилки, нужно выступать сообща, отстаивая наши интересы...

Если приезжает высокое начальство НСПУ, надо его вести за ручку в высокие кабинеты и уговаривать, убеждать, просить, требовать... Что, кстати, и постарался сделать Косенко, использовав приезд головы НСПУ...

Беда в том, что не получалось – сообща...

От имени президиума я попросила всех членов сообщить, какие рукописи есть у них. Хотела написать статью и озвучить наш потенциал, надеялась уговорить Косенко найти возможность опубликовать во Всеукраинских изданиях отрывки из них... Говорилось и о странице в «Литратурной Украине» для кировоградцев (теперь – кропивничан)...

Кое-что Косенко сделал: посодействовал публикации А. Царук в толстенном журнале «Перевал» (Ивано-Франковск), статьи Н. Гармазий об А. Корень в «Литературной Украине». Вышли статьи А. Архангельского о Викторе Погрибном, обо мне... Косенко старался помочь всем, и с особым рвением – тем, кто голосовал против него. Собственно, он был уверен, что вскоре мы все помиримся. Он старался быть председателем для всех, а не только для «своих», избранных.

Наивный «чукотский юноша»... Недруги за это расплатились с ним сполна.

Противоборствующая сторона с первых шагов саботировала все наши начинания. Никто из той десятки не захотел работать в президиуме, в ревизионной комиссии – все дали самоотвод, демонстрируя «всеобщее презрение». На мою просьбу прислать информацию о написанном, Бондарь разразился гневным письмом, дескать, книги выдвинуты и ждут своего часа, а вы хотите их заменить? Из чувства солидарности никто ничего не подаст, пока те не будут изданы!

Напрасно он так... Если б была хоть призрачная возможность...

Солтык сказал, что Бондарь, будучи членом комиссии по книгоизданию, не отвечал на звонки и за год ни разу не явился на заседание комиссии. Это послужило мне аргументом в споре, когда бывший председатель обвинил правление в бездействии... Дело было на заседании литстудии, и мне пришлось рассказать о том, что мы делаем. А делаем все, что требуется, все, что можем. Мне показалось, команда Бондаря была неприятно поражена, что не все заглохло с отъездом Косенко, ведь для них – чем хуже, тем лучше.

Это сейчас я понимаю, что в одиночку мало что можно было сделать...

Так для того и существует организация, чтобы ты не был один!..

А ведь каждый имеет возможность что-то предпринять, а облеченный властью председатель – тем более! Даже мне с титулом «заместителя» было легче договариваться о радиопередачах, чем просто Полевиной, частному лицу...

Газеты, радио, телевидение – это трибуна, мМикрофон, посредством которого можно донести многое.

У Бондаря такой «микрофон» был, но он его использовал для обливания грязью врага – Косенко. В газетенке «Из первых уст» (редактор В. Мятович) вышла склочная статья Любарского о Косенко и Спилке. Все наши внутренние противоречия, секреты, временные трения, Бондарь вывалил на всеобщее обозрение, как корзину с грязным бельем. Месть местью, но подрывать имидж организации – преступление. Все это временное, а в памяти останется – не отмоешься потом...

Когда его в этом обвинили, Бондарь сказал, что «дал интервью» Любарскому. Одним словом, интервьюер оказался подстать интервьюированному…

Ничего себе интервью... Строки из частной переписки между спилчанами…  Закрытая информация...

Лучше бы пошел с нами к Солтыку. Там бы и выяснил, почему его не приглашают на заседание комиссии и кто кому не позвонил... А сколько хороших текстов можно было напечатать в газетке Мятовича!..

 

Я часто думаю, что же нужно литератору, чтобы «пробиться»?

Пункт 1. Талантливые произведения.

Пункт 2. Информация о них – везде и всюду... Ибо просто наличие лежащих в столе текстов ни к чему не приведет...

И в этом нет мелочей!

Бывает, мы путаем п. 1 с п. 2, меняем их местами...

Когда мне удалось пробить страницу в «Народном слове» (под рубрикой «классное чтение» в помощь учителям при изучении литературы родного края), я была почти счастлива! А как же: 13 тысяч экземпляров разлетится по области, осядет в библиотеках! Знай наших! Нашла общий язык с главным редактором Оксаной Рыбченковой, заручившись ее поддержкой, тесно сотрудничала с заместителем редактора Владимиром Бабичем, за что им благодарна и от имени писателей, и от имени читателей. Договорились о выпуске страницы с данными об авторе раз в месяц.

Первая ласточка – новелла В. Погрибного. В апреле 2016, в годовщину аварии на ЧАЕС, дали отрывки из книги С. Колесникова «Відрядження до пекла». Я выбирала главы, сокращала их, компоновала, стремясь в минимум газетной площади втиснуть максимум информации. В это же время послала Сергея на радио, где записали с ним передачу. Потом были стихи и проза А. Архангельского, катрены А. Загравенко, рассказ А. Кердиваренко. Спасибо Оксане Шпырко: она написала о недавно почившем Анатолии Крымском и сделала подборку его стихов. Эта страница вышла к сороковинам – я просила в редакции, чтобы дали ее именно в это время... У меня хранятся все эти газеты, они мне дороги, как мое детище, воплощение давнего желания о систематических публикациях... Я старалась, чтобы в редакции всегда лежал материал на пару месяцев вперед, и постоянно теребила: когда выходит наша страница?

Отличная от Бондаря наша с Архангельским идея встреч с номинантами на премию Маланюка и презентаций их книг была поддержана Еленой Гаращенко, директором областной научной библиотеки им. Д. Чижевского. Мы трижды собирались, приглашали по 2-3 автора. Прекрасный вечер вышел у В. Кондратенко и В. Яремчука. Отдельно собрались «публицисты» и прозаики: Л. Михида, А. Черноиван. Выступала и О. Шпырко.

Книги не «обсуждали» – слушали стихи, аплодировали, дарили цветы. И забывалось, что выступают «соперники», – был праздник поэзии, прозы... Я предложила в газете публиковать не столько рецензии на книги, сколько отрывки из этих книг, ведь люди следят за суетой вокруг премии, читают рецензии, а то, что их вызвало, т. е. сами тексты, им неизвестны. Да их и не возьмешь в библиотеке: часто есть только 1 – 2  экземпляра, и те на выставочном стенде. Так что читатели вынуждены верить авторам рецензий. А те, как известно, могут и ошибаться.

Я предложила дать возможность читателям составить собственное мнение...

– Когда еще столько Ваших стихов напечатают! – сказала я Валентине Кондратенко. – Надо, чтоб всем хоть что-то перепало: кому – премия, кому – трибуна с микрофоном и публикации в газетах...

Областная библиотека для юношества тоже приглашала номинантов, так что «гастроли» им были обеспечены.

Два года длилась «концертная программа». Потом к власти снова пришел Бондарь – и все прекратилось. Снова собрали безликий «круглый стол». Но без «острых углов» не обошлось...

Тихо «завяла» вымечтанная мною страница... В редакции сказали, что приходится по много раз напоминать Бондарю, чтобы дал материал. В 2017 году за полгода вышла только страница Н. Гармазий, которую я подала еще в 2016-м... Затихли передачи...

– С Вами так хорошо было работать! – сказала мне Наталья Сметанко, ведущая и автор передач «Мистецький салон», с которой я тесно сотрудничала в течение года. – Столько записывали! У меня всегда в запасе был интересный материал... Но я знала, что это слишком хорошо, чтобы долго продолжаться.

– У Вас остались все телефоны... Я – уже никто, не могу предлагать. Разве что, как частное лицо, приду сама на запись передачи...

К слову, я по очереди просила всех давать материал для «Народного Слова», готовила его. Не всех сразу, а именно по очереди, чтобы, подав, автор долго не ждал. В году всего 12 месяцев, и более 12 страниц за год не выйдет... Команда Бондаря, за редким исключением, не откликнулась на предложение, исходящее «с того боку»... Зато Бондарь сразу принес свой рассказ в редакцию, проигнорировав меня, «сломав» очередь.

– Он удивился, что есть спилчанская страница, – сказали мне в редакции. – Разве не знал?

У меня в плане было – возродение телепередачи о писателях, такой, как «Камертон души» Людмилы Николаевской, чтобы в музее остались видеозаписи каждого. Как здорово было бы к юбилею, например, Валерия Гончаренко, показать такую передачу! Голос автора, манеру читать, глаза... Так нет ее! Не записана...

Мы с Катей Лисняк даже подумывали купить для музея видеокамеру...

– Дорого... И нужно еще уметь работать с ней... И все равно будет любительская съемка...

– Может, и дали бы денег... Я объясню, что нужно создать видеотеку современников: никто не вечен...

– Катя, а чего мы паримся? Нужно, как с радио: записано профессионально на студии, а у нас копия. Вот и передачи снимали бы так же! И не надо никакой камеры – только найти возможность «пробить» эту идею. Но, чтобы систематически, а не от случая к случаю...

 

Скажете, мелочи? Какие-то там передачи-однодневки, газеты, «боевые листки»: прочел и... выбросил.

Мелочей нет. Важно все. Это как в женщине: туфли, платье, макияж, маникюр – все должно быть в тон, безукоризненно... Представьте даму в шикарном платье и в шлепанцах... Или – с бриллиантовым кольцом на руке и с облупившемся лаком на ногтях...

Мелочь может убить образ.

Мелочь может перевесить в решающую минуту.

Мелочей нет. Дьявол кроется в деталях.

Известность начинается с мелочей: прочли в газетке... услышали по радио... Вышла книга – а мы знаем этого автора! Что-то слышали, что-то читали! Надо бы и книгу прочесть...

Мелочи «толкают» вперед большое. Позвонить в редакцию – вышла ли страница – мелочь? Да. Но нужно не забыть позвонить. Позвонить Наташе Сметанко, пришел ли Александр Федорович Кердиваренко на передачу? Мелочь? Да. Но он пришел и записался!

Побеспокоиться, чтобы дать вовремя материал, – мелочь? Позвонить забывчивому автору, чтоб не тянул, – мелочь?

Но само собой ничего не делается. А сделать – так просто! Сделать для всех. Чтобы все почувствовали, что они – на большом корабле, и есть гребцы, двигающие его, даже когда ты спишь... И есть капитан, который помнит о тебе. «У тебя вышла книга? Дай, мы напишем рецензию!.. С днем рождения тебя! Не хочешь ли устроить творческий вечер? Мы все придем и представим тебя публике... А что нового написала? Дай прочесть! Не хочешь ли посоветоваться? А я недавно говорил с редактором из Харькова (Днепра, Злынки, Гадюкино...). У них есть хорошая рубрика: школьный (медицинский, музыкальный, общечеловеческий) короткий рассказ. У тебя есть что предложить? Нет? Так напиши! Срочно! Я отправлю...

Вокалисты говорят: «Голос губит молчание». Писателя губит неизвестность. Невозможность донести написанное. Им движет не призрак гонораров, славы, а желание – быть услышанным! Поделиться тем, что рвется наружу...

Писатель – это... О нем можно сказать в трех словах:

Не могу молчать!

Ибо если вы можете – вы не писатель...

Мечты, мечты... Ничего этого нет. Есть издающийся за бюджетные деньги скучнейший альманах «Вежа», в котором регулярно печатаются одни и те же. Иногда – дважды в номере.

– Олю, не выстачае статэй, прозы, поэзии... Тому и друкую тых, у кого щось е...

У меня – пять неопубликованных романов, книга переводов, книга стихов... Повести и рассказы...

У Архангельского – шесть книг стихов, две книги прозы...

У Шпырко – книга стихов...

У Загравенко – книга стихов... У Черныша – книга для детей...

У  Крымской – стихи...

У Погрибного – роман, новеллы и повести...

У Косенко – книга стихов...

Это у тех, кто отозвались, когда я собирала информацию о рукописях...

Редактор «Вежи» даже не поинтересовался, что же

я собрала...

Журнал «Вежа», издаваемый за деньги областного бюджета и распространяемый в библиотеки в пределах области, наполовину состоит из произведений авторов – представителей других областей.

Бондарь себя в «Веже» не печатает (нас – тоже). Может, печатается в других изданиях – алаверды? Гешефт? Или выводит себя из-под критики местной публики, ища известности в «заморских странах»?

Кто знает... Он владеет «портфелем», дающим ему реальную власть, ибо каждый пишущий хочет быть изданным.

Косенко, придя к власти, этот «портфель» забрать не удосужился, за что и поплатился…

 

Литературных премий и конкурсов в Украине много. Но в большинстве своем они не для меня: русскоязычные произведения не рассматриваются. Вот такая языковая дискриминация... Еще хуже тем, кто пишет стихи только на русском – вряд ли кто возьмется их переводить и сделает это на соответствующем уровне… И  это при живом авторе, на его родине, издавать в переводе, когда русским у нас владеет каждый!..

Вот и остается русскоязычный автор за бортом литературного процесса.

Спасибо В. Погрибному, он в журнале «Степ» не делит по языковому принципу. Вот только там я изредка и печатаюсь. В нашу спилчанскую «Вежу» может попасть разве что проза в переводе, и то моя не востребована: у Бондаря, главного редактора, свои предпочтения, а стихи на русском отказывается брать категорически: «Положення», мол, не позволяет…

Когда я на правах заместителя смогла получить доступ к документации Спилки, долго искала-переискала это «Положення» – да так и не нашли… Его не существует – только в аргументации отказа русскоязычным авторам… Получается – не наша, а ваша «Вежа»…

Однажды спросила – возьмете стихи? Я же не только прозу могу писать?..

С торжествующим блеском в глазах Бондарь ответил:

– Перекладить украинскою – надрукуемо!

Шовинизм? Или шароварный патриотизм вперемешку с садизмом?.. Эдакий «валуевский указ» с точностью до наоборот…

Словом, я не настаивала. Этого альманаха для меня не существует.

Отмечали какой-то юбилей «Вежи» – как всегда, в мое рабочее время. Могилюк «осудил отсутствие Полевиной»: раз ее не печатают, она и не приходит.

Мне, разумеется, передали…

Жить на «окраине Спилки»? Чтобы членство – только как строчка в биографии? И еще удивляются, что я – неконфликтная, без особых амбиций, ни с кем не враждующая – поддержала Косенко?

Он хоть говорил, что хочет хоть что-то сделать, а эти…

Впрочем, за год своего «головування» он сделал для меня больше, чем Бондарь за десять лет моего пребывания в Спилке…

 

Литературная премия им. Максимилиана Кириенко-Волошина для русскоязычных писателей была основана НСПУ в 2016 году как раз для того, чтобы не заглядывались за рубеж, где реально была возможность напечататься. В Одессе много русскоязычных писателей, и вручение премии именно поэтому решено было провести там.

…После скандала с выдвижением Погрибного на соискание премии им. Олеся Гончара на общем собрании решено было – «всех посылать, куда возможно».

Послали книгу Косенко на соискание премии им. Б. Нечерды – он ее получил…

Для всех нашлись варианты.

…Перебирая исходящие документы Спилки, я нашла «подання» моей «Королевы полыни» и книги переводов Архангельского на Всеукраинские премии, написанные Бондарем… А в шкафу – книги, которые должны быть отосланы… Три последних экземпляра переводов лежали стопкой – при мне их «днем с огнем» искали в Имексе – еле наскребли для отправки и дали лично в руки Бондарю… Моя «Полынь» стояла на полке рядом с другими книгами…

Знакомая история…

Несколько ранее обнаружила девять книг Архангельского, которые он передал для приемной комиссии в Киеве вместе с заявлением о вступлении в НСПУ…

Пан голова четко дозировал кандидатов в члены НСПУ: если не удавалось отговорить – просто не отправлял документы… Или «забывал» приложить к ним что-то важное… Заботился «о чистоте литературы», хотя и был весь, по словам Г. Клочека, в литературном процессе. Или – чтоб в клетке, именуемой КОО НСПУ, не появилось второго ядра, способного вызвать ее деление?

До сих пор не могу в это поверить… Даже держа в руках неотправленные книги…

 

Я знала о премии им. М. Волошина, но как-то и не собиралась подавать туда произведения, махнув рукой на все конкурсы…

Мне позвонил Косенко за день до окончания приема книг.

– Ты отправила что-то на конкурс?

– Нет…

– Немедленно отправляй! Послезавтра будет поздно! Я же тебе еще месяц назад ссылку сбросил на «условия»!

– Подання писать надо…

– Я напишу. Ты – книги отправь.

Он по электронной почте прислал мне страничку текста «подання», я распечатала, по телефону согласовала с членами президиума решение, поставила печать Спилки и вложила в пакет с книгами…

Жаль было отдавать три толстых тома «Полыни» – предпоследние мои экземпляры… Считала – это все пустое занятие…

Отправила в последний день апреля – срок прием книг был до 1 мая…

Через месяц Косенко позвонил:

– Жюри заседало в Киеве, премию вручать будут в Одессе. Ты приедешь на вручение?

– ?..

– Ты – лауреат! Даже не думай отказываться от приезда! Будет Иван Федорович Драч. О ночлеге не беспокойся: переночуешь в Доме творчества.

 

За две недели до этого у меня умер отец (Косенко побеспокоился, чтобы «Літературна Україна» напечатала соболезнование), и я после похорон неожиданно забюллетенила: забарахлило сердце. Куда ехать в таком состоянии?.. До последнего дня тянула, все ждала, что станет лучше.

Лучше не стало, но разве можно пропустить такое?..

Тем же поездом ехал Александр Вертиль из Сум – победитель в номинации «Поэзия» за книгу переводов на украинский стихов братьев Бурлюков. Мы встретились на вокзале и потом вместе добирались до Дома творчества.

В такси разговорились. Он был председателем Сумской ОО НСПУ. У меня была к нему куча вопросов – и как к переводчику, и как к председателю: что у них происходит в организации? Как издаются книги? Как они популяризируют авторов? Кто им помогает материально? Как находят спонсоров? Как я поняла из скупых ответов, у них положение несколько лучше, членов больше, и председатель имеет возможность издавать частенько не только свои книги, но и книги спилчан…

Касательно переводов он мне ничего толком не рассказал… Меня интересовала его позиция – считает ли он возможным изменять размер оригинала в переводе? Как часто пытается сохранить рифмы, если таковые одинаковы в обоих языках, как сохраняет образный ряд – находит свой или стремится к точности? Допустим ли отход от образов оригинала, замена их? Не будет ли такая вольность считаться «стихами по мотивам…»

Может, в преддверии торжества не стоило наседать на человека с такими подробностями, на которые можно ответить только с книгой в руках? Но у меня не было другого времени для разговора…

Представляю восторг таксиста!..

Вертиль показался мне добрым малым, улыбчивым и простым в общении. Часть моих вопросов удивила его – это было видно по реакции. Не заморачивался, видимо, переводя, не копал вглубь… Может, у него не было отрицательного опыта, какой был у нас с Архангельским…

Потом, читая подаренную книгу переводов, у меня возникло много вопросов… Ежели с пристрастием читать… А с первого взгляда – похоже перевел…

…Вручение премии проходило в «золотом» зале Литературного музея, торжественно и нарядно. В первом ряду сидели «победители» – Вертиль и я. Рядом с нами – почетный гость Иван Федорович Драч… За столом – члены жюри: Владимир Шовкошитный, Элла Леус, Наиль Муратов и спонсор премии…

Иван Федорович держался отстраненно, со спокойной улыбкой наблюдая за происходящим. После награждения ему дали слово, он прочел стихи…

Потом подали автобус и отвезли нас «праздновать» событие в уютные кафе-подвальчик.

Я наблюдала за Иваном Федоровичем Драчем с понятным интересом: еще бы, человек-легенда! За столом он был так же молчалив и, казалось, лишь частично присутствовал в нашем мире, не выходя из мира своего. Он уже «просканировал» каждого и составил свое мнение обо всех: мы все уже что-то сказали, что-то прочли…

Я чувствовала себя достаточно паршиво: была малоактивна, еще не восстановившись после болезни.

Уходя, мы все сфотографировались на улице перед входом в кафе, обменялись телефонами, книгами, заверениями в вечной дружбе… Иван Федорович сидел на летней площадке кафе под навесом, наблюдал за нами, как бы поточнее выразиться, с добродушной, что ли, улыбкой старого льва, взирающего с высоты своего положения за возней щенков, благосклонно позволяя им играть с кисточкой его хвоста… Он улыбнулся мне, когда я подошла проститься. По взгляду мне показалось, что он уже отделяет меня от толпы присутствующих:

– Приятно было с Вами познакомиться, – прозвучало из его уст – и не как стандартная формула.

Я не старалась запомниться, приблизиться. Какое ему дело до меня, скорее всего, нам не суждено больше встретиться…

Суждено было – на следующий день, перед отъездом. Они приехали вместе с Косенко в Дом творчества с какого-то важного приема. Сидели у Саши в номере, разговаривали… Драч был также немногословен, но с таким же острым взглядом, метко отвечая на Сашины реплики… Молодой взгляд. Быстрая реакция. И – никакого фасона перед нами… И мне опять вспомнился образ уставшего льва, поглядывающего на щенков…

– С Вами приятно беседовать, – казал он мне на прощание.

Я поверила: видно было, что он не спутал сегодняшнюю, в спортивном костюме, со вчерашней, в нарядном платье, – ту, что читала стихи об одиночестве пишущих…

…Эллу Леус и Наиля Муратова, одесских прозаиков, я знала: за год до этого, отдыхая в Одессе, познакомилась с ними в Доме творчества. Тогда Саша устраивал литературные посиделки на веранде. Приезжали одесские литераторы – Игорь Потоцкий, Аркадий Ромм, Алексей Семенищев, уже упомянутые Леус и Маратов… За столом сидели до темноты, слушали шум дождя, общались, читали стихи… В общем, знакомились. В то время отдыхали Жулинские, писатель из Днепра Элина Заржицкая, приехал Владимир Шовкошитный с женой Галиной, всегда сопровождавшей его, запросто общающейся со всеми литераторами… В том году Саша нам с Элиной устроил «бенефис» в литературном кафе – встречу с одесскими писателями.

Все, кто из кировоградцев тогда останавливался в Доме творчества, получили от Косенко подарок – литературный вечер. Знаю, что была Антонина Корень, Валентина Кондратенко, Сергей Пиддубный… Это потом уже он охладел к действу: достали нападки Бондаря, противостояние…

В одесский сетевой журнал «Палисадник» я тоже попала благодаря Косенко: познакомил, представил… Редактором была Элла Леус.

В первом номере была опубликована статья А. Архангельского обо мне – «Феномен Ольги Полевиной». Потом – мой роман «Круиз по Стиксу» и его прозаические миниатюры. Через пару лет – мой новый роман «Такая длинная зимняя ночь…»

 

…Наиль Муратов – прозаик, фантаст. Пишет легко, увлекательно. Читается хорошо – а это главное, ибо хороши все жанры, кроме скучного… По просьбе Косенко Архангельский перевел его рассказ, который позднее в переводе был напечатан в центральной прессе. Мы разговорились по телефону, когда в «Палисаднике» вышла обо мне статья. Узнав, что мы с Архангельским написали в соавторстве роман, он удивился:

– А ты что, сама не могла?

– Я могу все, но… мне хотелось, чтобы присутствовала вторая, мужская точка зрения на происходящее. Саша писал за героя, я – за героиню. На мой взгляд, получилось интересно и весьма необычно. Главное – весело было писать…

Я прямо таки почувствовала, как на том конце провода он пожал плечами: писатели – одинокие волки, и чтоб кто-то вмешивался в процесс…

– Мне надоело, что наши доморощенные «мэтры» называют мои романы «женскими». Сама считаю их – общечеловеческими…

 

Этот разговор навел меня на мысль написать роман «Такая длинная зимняя ночь…». Я начала писать от лица мужчины: лежит себе страдающий бессонницей пожилой человек и вспоминает всю свою жизнь… Консультировалась у редактора Архангельского: правильно ли понимаю мужскую психологию? Так ли поступают мужчины в той или иной ситуации?

Каждый вечер писала по главе, посылала ему. Он торопил: что дальше? Пиши скорее, а то узнать охота… Прогнозировал дальнейшее действие. Я молча улыбалась: не угадывал… Такого конца не предвидел, хих…

Когда закончила, пришла мысль описать все то же, только с позиции жены. Тут уж мне не надо ни с кем советоваться! Вышли две абсолютно разные повести, соединенные одним сюжетом и главными персонажами… Женщины видят все по-иному, поэтому исповедь жены прозвучала как новая повесть…

Самое смешное, что обе части состоят из 14 глав каждая, а вторая часть вышла ровно на 127 станиц, как и первая… Это мы узнали, когда сверстали книгу.

– Ну и чувство меры у тебя… – восхитился Александр Дмитриевич…

Напечатать это было невозможно: ждали издания еще два романа, уже подписанные к печати, с готовой обложкой, с договором об авторских правах…

Спасибо «Палисаднику» – его поместили в номер, и хотя это виртуально, но я могу дать ссылку на него, и желающие прочтут.

Хотя я услышала много восторженных слов о новом романе, но сомневалась, будет ли интересен. Как-то на встрече два битых часа читала отрывки – и полный зал не шелохнулся. Здорово! Ведь это и есть то самое, ради чего пишешь: излагаешь свою точку зрения и радуешься, когда с тобой согласны…

 

Мир моих героев – виртуальный мир, где я провожу половину жизни. Больше нельзя – затянет. К тому же, надо бывать и в реальном мире – иначе откуда же брать сюжеты и характеры?..

Вот и эта повесть – мой взгляд на происходящее… Если об этом напишет Бондарь, будет иная повесть, если Косенко... И так – до бесконечности. Где же истина?

Я не претендую на истину в последней инстанции – я пишу о своем видении, но больше того – даю информацию, а уж вы сами ищите истину… Писатель должен быть над процессом – тогда он объективен.

Стараюсь быть беспристрастной – иначе получатся совсем другие страницы… Это непросто – ведь и я сама в этом процессе. Но писать о том, что знаю лично я, не значит быть пристрастной… Стараюсь передавать только факты. Но имею право их оценивать по-своему…

В этой связи уместно привести текст моего интервью, данного Валентине Бажан, главному редактору газеты «Народное слово», в июле 2014 года.

 

 

– Ольга Николаевна, скоро у Вас юбилей. Вы более полутора десятка лет активный участник литературного процесса в области, автор более десятка книг, лауреат премий, победитель различных конкурсов. Представьте, пожалуйста, свои творческие достижения.

– Работаю в разных жанрах – поэзия, проза, поэтический перевод, изредка балуюсь журналистикой… Издано более десяти книг – так говорю, потому что не знаю, считать или не считать переиздания. Когда книга переиздается – над ней работаю, как над новой. Переизданы четыре книги: романы – «Королева полыни», «Круиз по Стиксу», «Санта Лючия», стихи – «Изнанка счастья».

Изданы: повести и рассказы – сборник «Ветер-обманщик»; фантастическая проза – сборник «Черное озеро»; документальная проза – «Повесть о людях и о себе»; переводы из Лины Костенко – «Скифская Одиссея», «Цыганская муза»; «И пусть стихия властвует над нами» (венки сонетов в соавторстве с А. Архангельским).

– А что в папке – готовое к печати?

– В третий раз переиздание «Королевы Полыни» в новой редакции. Роскошная будет книга – увесистый том на 500 страниц в твёрдой обложке. Готов к изданию и уже подписан к печати новый роман «Тополь за окном». Но когда будет издан – вопрос не ко мне. Готов и новый роман «Венок сонетов», написанный в соавторстве с Александром Архангельским (рабочее название «Послесловие», под которым был подан на литературный конкурс «Сокол степей» и получил первое место). Совсем недавно закончена повесть «Путь самурая». Давно готов перевод драматической поэмы Лины Костенко «Снег во Флоренции», но… Увы, даже не представляю, в какое издательство обратиться. Достаточно написано и поэзии – на новый сборник хватит.

– О чем Ваши романы?

– О людях. О жизни. О психологии отношений. Обо всем. Проще сказать, чего там нет.

– Вы умеете так подать сюжет, что читатель не отрывается до последней страницы. Говорите о сложном, трагическом просто и пронзительно. Ваши герои запоминаются.

– Если так – это большая удача. Книги есть в библиотеках, отзывы самые лестные. Но, главное, – их читают. Нет для автора ничего страшнее нераскрытой книги…

– Вам об этом не стоит беспокоиться – видела своими глазами затрёпанный томик «Королевы полыни»… А каковы Ваши творческие планы?

– Жить. Если удастся – долго. Если получится – счастливо. И один из аспектов счастья – не утратить способности писать. Когда живёшь, все время возникают вопросы, на которые нужно отвечать. Это и есть – творчество.

– В последнее время в прессе обсуждается вопрос о присуждении областной литературной премии им. Евгена Маланюка. Вы входите в состав жюри. Каково Ваше мнение по поводу высказанных суждений?

– Суждения высказывают чаще те, кто эту премию не получил. Например, Р. Любарский, разразился истерической статьей «Не могу молчать», усомнившись в том, что члены жюри  читают номинированные на премию книги: видите ли, им не хватает трех месяцев! И, как следствие, ошибаются в оценках. Но, на мой взгляд, выбор победителей как раз свидетельствует о пристальном чтении. Не худо вспомнить, что на соискание премии в этом году было подано 11 (!) книг, все больше – толстые тома, а члены жюри работают на общественных началах, и все очень занятые люди. Но, когда приходит время обсуждать произведения, оказывается, что всё прочитано, и каждый свои выводы аргументирует с полным знанием материала. Голосованию предшествует детальный анализ, и все члены жюри высказывают свою точку зрения по каждой книге.

Жаль, что у нас нет разнообразия премий. Их должно быть больше: для аматоров, для профессионалов, для начинающих. Уместно было бы учредить премию им. Арсения Тарковского для русскоязычных авторов – ведь таких немало. Или премию за первую книгу автора. Для пишущих должен быть простор, обилие высот, которые хочется взять. Это стимулирует литературный процесс. Существующему конкурсу «Сокол степей» литературного объединения «Степ» не хватает поддержки – нет денежного эквивалента. Хоть это и не главное, но если за грамотой стоит некоторая сумма… Ведь мир до смешного материален…

Вот и разгораются страсти вокруг премии им. Евгена Маланюка. Радует, что год от года номинируется всё больше хороших книг, и жюри непросто выбрать достойнейшего. Но одно могу гарантировать: если книга хорошая, она рано или поздно эту премию получит.

– Вы – автор, пишущий на русском языке. Как Вы относитесь к сосуществованию литературы на государственном украинском, достаточно распространённом русском и других языках, функционирующих в Украине?

– В литературе важно, как написано, а не на каком языке. Чем больше языков функционирует, тем лучше, лишь бы мы понимали друг друга. Знание государственного языка – обязательно, не надо прикрывать свое невежество политической подоплекой. Но, право каждого человека – говорить на языке, который он считает родным, и обязанность каждого – с уважением относится к любой культуре. Это – аксиома. Языковой проблемы нет. Есть попытки прикрыть ею совершенно другие интересы. В том, что я пишу на русском, нет никакой подоплеки – это мой родной язык, и качество написанного на нём будет заведомо выше, чем то, которое я в угоду каким-либо идеологическим веяниям написала бы на украинском, который люблю и знаю довольно хорошо. Впрочем, есть авторизованный перевод…

– Как Вы оцениваете состояние печати книг и их распространения?

– Наша беда в том, что литераторы замкнуты в своем мирке, каждый известен только в своем регионе. И напрасно. Кировоградские писатели не уступают другим и заслуживают, чтобы их читали во всей Украине. Но книги печатаются минимальным тиражом, нет проторённых путей популяризации их и продажи. Книга издается, а дальше – «спасение утопающих – дело рук самих утопающих…». Местные издательства, как правило, заняты производством, и не занимаются распространением, продажей, рекламой. Исключение – пожалуй, одно – издательство «Имекс».

Книги местных авторов (название-то какое! А ведь они – наши современники!) в редких книжных магазинах стоят сиротливо где-то в уголке на стеллаже, к которому и не подойдёшь. Зато макулатура из соседней страны с яркими обложками – на самом видном месте… А о том, чтобы устроить автограф-сессию в книжном магазине, и речи нет… А к продаже книг авторами отношение ханжеское – вроде как неприлично продавать изданное за его же деньги! Не говорю о затраченной энергии – бумага не дармовая, услуги типографии отнюдь не бесплатные, себестоимость книги высокая ввиду минимального тиража… Все ждут, что книгу подарят, рассуждая примерно так: мы с ней рядом живем, и что – покупать? Да, я продаю свои книги. На первую книгу мне посчастливилось без просьб и унижений найти спонсора. Тираж «Изнанки счастья» был продан за два месяца и на возвращенные деньги был издан сборник повестей «Ветер-обманщик». И эта книга была продана и дала мне возможность издать «Черное озеро». Сумма первого взноса, снова вернувшись, превратилась в новое издание «Изнанки». Я продавала не товар – возвращала себестоимость издания, обращала «неразменную гривну». За это время стала членом НСПУ – без изданных книг это было бы невозможно. Потом – сотрудничество в «Пороге», «Забаве», «Украинском детективе», и я была избавлена от этой заботы – поиска спонсоров и реализации. Прихожу в издательство – получаю гонорар и не забочусь о «реализации продукции». Долгий путь. Но без В. Манухина и А. Калашника, которые помогли мне издать первую книгу, возможно, и не было такого писателя – Ольги Полевиной. Написанное, но не изданное – не существует. Существует – изданное и прочитанное.

Я доказала, что литература может если не приносить прибыль, то самоокупаться, содержать саму себя. После каждого выступления перед читателями продаются книги. Помню, в бытность студенткой, в музыкальном училище была встреча с приезжей поэтессой. Мне понравились стихи, но книги не продавались, и я даже не запомнила её имени. А жаль. Хотелось бы перечитать. Послушать поэта и не оставить для себя понравившуюся книгу – дорога в никуда. Потраченное зря время. Но у нас не принято тратить деньги на книги, хотя они стоят совсем недорого. Ведь можно взять книгу в библиотеке! И такая ментальность – огромный тормоз для литературного процесса. Была бы развита такая традиция – отпала бы потребность в спонсорах, это было бы и «естественным отбором». Разумеется, не все проблемы этим решаются, но активная работа в данном направлении могла бы облегчить их решение.

– Что Вы можете сказать о состоянии литературного процесса в нашей области?

– Человечество жестоко к современникам. И ничему оно не учится – ведь те, кого сейчас называют гениями, были чьими-то современниками, и часто им так же было отказано во внимании. Так хочется опровергнуть устоявшуюся истину, что нет пророков в своём отечестве! А они есть! У нас – прекрасные авторы всеукраинского значения – Виктор Погрибной, Васыль Бондарь, Александр Косенко, Анатолий Крымский, ныне покойный Валерий Гончаренко… Этот ряд можно продолжить. А так ли известны они у себя дома? Даём ли мы себе труд прочесть их произведения, вникнуть в суть их творчества? Странная дальнозоркость ума… Что это: пренебрежение или отсутствие информации? Предубеждение, что идущий рядом с тобой по улице не может чем-то выделяться? Мы составляем мнение о писателях не по их книгам, а по внешнему виду, манере говорить… По одёжке встречаем. И не доходим до того, чтобы «проводить по уму»…

И вместе с тем, каждый раз, выступая перед читателями, убеждаюсь, что литература нужна, интересна, слово будет услышано. В этом году в связи с 200-летием Тараса Шевченко при поддержке департамента культуры совместно со Спилкой предпринят ряд «рейдов по районам». Писатели выступили в Знаменке, Александрии, Александровке, Бобринце, Устиновке, Ольшанке, Голованевске, Новомиргороде, Компаниевке. Планируется охватить все районы. В некоторых поездках в группе литераторов была и я. Надо видеть, как нас слушают! Людям необходимо поэтическое слово, а если оно искреннее и мудрое, то легко находит дорогу к сердцам слушателей. Как раскупаются книги! Как раздаются автографы!

Так случилось, что чаще всего мне пришлось выступать вместе с А. Косенко. Его поэзия непроста, но очарованный зал слушает! Есть энергетика строки, и слушатель её безошибочно угадывает, ибо язык поэзии всеобщий. Читателя не обманешь.

– Что бы Вы как мэтр сделали, если бы от Ваших решений зависело развитие литературного процесса?

– Развитие любого процесса невозможно без обратной связи. В нашем случае – написанное должно быть услышано и оценено читателем. И пусть он сам решит, бессмертен автор или бабочка-однодневка. У нас не наблюдается нехватки в писателях – хуже с обратной связью. Если верить булгаковскому Воланду, рукописи не горят. Возможно, но их подстерегает более страшная участь – забвение.

Всё ли мы сделали, чтобы спасти от забвения стихи одного из самых ярких кировоградских поэтов – Валерия Гончаренко? Где сейчас можно купить его книги? В библиотеках есть старые брошюрки, изданные много лет назад, но так ли часто их предлагают читателю? Что знает о нём молодёжь? Мы, знавшие его лично, помним, но достаточно ли хорошо знаем? А его уже нет, и он о своём наследии уже не позаботится. И если не переиздать книги, они попросту исчезнут. И такая участь ждёт каждого, если у живых не будет традиции помнить об ушедших. Одна надежда – на литературный мемориальный музей им. Карпенко-Карого. Там хранятся все наши «нетленки»…

Не всегда современники могут оценить автора. Их призвание в другом – сохранить, обеспечить доступ читателей к написанному, а уж потом – пускай рассудит время.

Все, что делается для того, чтобы донести до читателя написанное, работает на литературный процесс. О премиях я уже сказала – пусть их будет достаточно, чтобы авторы не реагировали столь болезненно на неполучение премии. Премия – это оценка, и она очень важна.

У авторов должна быть возможность печататься. Не каждое издание имеет литературную страницу. Этим ваша газета выгодно отличается от многих – вы даёте возможность неизвестным авторам показать себя. И ваши конкурсы также активизируют.

Литературная студия «Степ» много лет занимается воспитанием литераторов. Низкий поклон Виктору Алексеевичу Погрибному за его неустанную работу. Научить писать, возможно, и нельзя, но поправить пишущих, показать их сильные и слабые стороны – необходимо. Должна быть критика, но как это сложно в творчестве! Виктор Алексеевич умеет научить, не убив на корню творческие ростки…

Студии необходимы. «Парус», «Евшан» и другие делают большое дело. Куда прийти пишущему за советом? Где найти единомышленников, друзей и судей? С чего начать? Кому показать залежи письменного стола?

Возродился журнал литобъединения «Степ» – и это счастье. Он открыл дорогу в печать многим авторам и в достаточном объёме, ведь сложно судить по одному стишку в периодике, а журнал даёт возможность более полно представить каждого автора.

И весь литературный процесс должен проходить под эгидой НСПУ. Членство в нём почётно, это – как знак качества автора. Значит, ответственность и отдача должны быть соответствующие. Проходят и встречи с читателями, и теле- радиопередачи, и издание книг, но далеко не всегда Спилка имеет к этому отношение. А должна, чтобы в школьные библиотеки не попадала литература сомнительного качества, чтобы бюджетные или спонсорские деньги не тратились на производство макулатуры. Не секрет, что часто предприимчивые авторы всеми правдами и неправдами умеют выбить деньги на издание своих книжек. Для этого нужна система общественного контроля и отбора произведений, достойных быть напечатанными за общественные средства. А свою «нетленку» пусть каждый печатает за кровно заработанные.

Журнал НСПУ «Вежа» выходит весьма небольшим тиражом, и это печально. Финансирования никогда не бывает достаточно. Но предлагаемый один из путей увеличения тиража – объединение его с журналом «Степ» – мне кажется недопустимым: ликвидация «Степа» лишит возможности многих достойных авторов донести своё слово читателю, ведь журнал и задуман для представления неизвестных имён. Нужно искать другие возможности для «Вежи», вплоть до частичной самоокупаемости. А чтобы книги продавались, о них нужно больше говорить в прессе, на радио и телевидении… Нужны критики, дающие глубокий разбор напечатанного, а не комплементарные или убийственные отзывы… Вышла книжка – должна выйти и рецензия на неё, чтобы не уничтожать молчанием…

Хорошо бы, чтоб у НСПУ была не только «Вежа», выходящая 2 раза в год минимальным тиражом, а и гарантированная площадь в центральных газетах, если невозможно иметь свою газету – спилчанскую, кировоградскую… Фантастика, скажите? А ведь имеет Александровка свои «Крила» – благодаря энтузиазму Оксаны Шпырки… Почему бы не печатать изредка произведения членов НСПУ Кировоградской области, чтоб «народ знал своих героев»? Печатаемся, конечно, как кому повезет, а если бы – страница спилчан?.. У нас же есть «корабль» – Спилка, так чего ж каждый на своей утлой лодчонке выгребает?..

К слову, у членов НСПУ те же проблемы, что и у тех, кто не входит в её состав, только чуть на другом уровне. В нашем родном журнале «Вежа» хотелось бы больше видеть наших – в процентном соотношении. Например, мне за 10 лет «посчастливилось» быть там напечатанной всего три раза – проза, и только в переводе. Не имею ничего против переводов, но я у себя дома! А стихам ни разу не повезло…

Думаю, было бы великолепно, если бы орган НСПУ «Літературна Україна» периодически давала возможность выступить представителям областных организаций. Представляете – целая страница – только кировоградцы! Кто нас знает в других областях? Кого знаем мы? Разумеется, иногда наши авторы попадают во Всеукраинские издания, но крайне редко, и не потому, что уступают другим, а… не знаю, почему! А сколько литературных конкурсов всеукраинского значения! Часто ли наши авторы участвуют в них? Я как директор музыкальной школы рассуждаю так: если есть талантливые ученики, надо отправлять их на всевозможные конкурсы. Даю информацию о них, куда только возможно. Не беда, если не победят. Беда, если не будут участвовать. Собственно, работа председателя областной организации НСПУ ничем не отличается от работы директора музыкальной школы: всё должно быть направлено на повышение результативности, чтобы обеспечить известность достижениям. Дети могут только хорошо учиться, а дело директора – поиск новых методик обучения, организация концертов, где лучшие могут показать свои умения, выискивание различных конкурсов разного уровня, участие в которых – и показатель, и новая планка, стимул к развитию. Директор должен подумать обо всем – и о приобретении новых инструментов, чтобы было на чём учиться… Материальных проблем хватает, и их приходится решать всеми доступными способами…

Переведя на литературный язык – это и участие в работе студий, чтобы не варились энтузиасты в собственном соку, а получали дельные советы от тех, кто уже что-то умеет, и презентации книг, вышедших журналов, где «продукция» может реализовываться, возвращая себестоимость, и редакторская работа над книгами, которые готовятся к изданию, чтобы потом не было разгромных рецензий… Бывает, что книги выходят без редактора, или – того хуже – с редактором, но без редакторской работы…

Хорошо бы создать фонд для издания книг, но обязательно с серьезным экспертным советом. Не цензура, а сито для отсева «мусора»… Чтобы была команда – а не только «свободные художники», объединяющее начало – общее дело, без амбиций, без идиотских выяснений – «почему мне не дали премию?» Бывают и такие разборки, недостойные звания «писателя»… И НСПУ, и Конгресс литераторов Украины делает одно общее дело. И сила – не в противостоянии, а в сотрудничестве, объединении…

Многое, конечно, делается, но это тот случай, когда лишнего не бывает…

Это я так мечтаю. Ведь мечтать-то не возбраняется?..

Перечитываю старые статьи. Верю, что озвученная просьба, брошенная в ноосферу идея так или иначе реализуется…

На дворе 2017 год. Прошло три года. Издана книга В. Гончаренко. Учрежден конкурс им. Юрия Яновского… Была (надеюсь – и будет все-таки!) страница в «Народном слове»… Целый год крутили радиопередачи про членов НСПУ… Изданы книги – В. Погребного, Б. Ревчуна, Н. Гармазий, О. Полевиной, А. Архангельского…

Трое членов Спилки стали обладателями Всеукраинских литературных премий: В. Погребной – им. О. Гончара, А. Косенко – им. Б. Нечерды, О. Полевина – им. М. Волошина…

Что-то сделала я, что-то сделали другие. Что-то сделалось помимо меня, но об этом я говорила задолго до того, как сделалось… «Программу» выполняла, как могла…

Бондарю удалось найти возможность издать книги Н. Гармазий, Б. Ревчуна, А. Кердиваренко – членов «своей спилки»… Не говорю, что их произведения недостойны издания. Но Бондарь «вещал»: не выбирайте Косенко, он только «своим» будет помогать! На деле оказалось как раз наоборот: Косенко помогал всем, Бондарь – только «своим»…

 

Косенко подустал: наталкиваться постоянно на сопротивление – руки опустятся. К 2016 году запал пропал, многое, что озвучивал, не сделал… «Вежа» так и осталась «государством в государстве» – редколлегия делала, что хотела, не ставя президиум в известность. В. Погрибного ни разу не пригласили на заседание, а ведь он член редколлегии… Давно пора было внести изменения: многое изменилось с тех пор, когда началась «Вежа». Не худо бы и перерегистрировать… У Косенко руки не дошли, у меня не было полномочий…

Премия им. В. Гончаренко для юных дарований тоже требовала обновления: Положение о премии было без печатей и других опознавательных знаков, в основателях числилась служба, которая еще в 2013 году перестала существовать… В каморке Спилки лежала груда упакованных книг – номера «Вежи» – десятками, книги Погрибного «Царина», и еще какие-то, плотно обернутые бумагой и скотчем… Книги, изданные за бюджетные деньги, а ведь за каждую надо отчитаться! При инвентаризации Бондарю пришлось писать объяснительную в департамент, что за книги и почему они не переданы в библиотеки, хотя по документам о  передаче они должны быть там… Не знаю, что он писал, мне не показывали…

 

После одного из заседаний жюри премии им. Евгена Маланюка Косенко, разговаривавший в коридоре облсовета с директором департамента Валентиной Животовской, подозвал меня.

– Олечка, организуй писателей для поездки в район. Валентина Григорьевна скажет, когда поедете…

Валентина Григорьевна весело улыбнулась мне:

– Мы собираемся в Компаниевку, будет автобус, и вас попутно возьмем, выступите там. Мы свои дела закончим и за вами заедем…

…Когда в «Українській літературній газеті» вышла статья А. Архангельского «Перо Ольги Полевиной», редакция использовала фото с презентации, выложенное в Интернете. А так как они не знали в лицо пресловутую Ольгу Полевину, то выбрали самую крупную фотографию…  Валентины Григорьевны, которая выступала перед микрофоном с цветами в руках (еще не успела вручить их мне), решив, что автор – она… Фото занимало полстраницы. По этому поводу было много шуток, и всякий раз, встречаясь, мы вспоминали об этом:

– Кто из нас – кто? Ольга Животовская или Валентина Полевина? – смеялсь мы. – Сестры-близнецы…

– Пишите, Валентина Григорьевна, и не признаетесь…

…В Компаниевку на огромном автобусе ехало полдепартамента с библиотекарями. Из писателей – В. Погрибный, С. Колесников, А. Архангельский и я. Сначала посетили музей Ю. Яновского, потом – древние камни далеко в поле. Затем нас высадили у библиотеки.

Встреча была теплой и дружеской: литстудия «Вершники» приветствовала кировоградских литераторов. Мы читали, нам читали… Именно тут сказали, что знают мои стихи и наши с Архангельским венки сонетов:

– Постоянно берут читатели ваши книги…

Я порадовалась: не зря Косенко возил по всей области с выступлениями…

Потом вечером был фуршет – если так можно назвать стол, ломившийся от сельских яств, – можно было свадьбу сыграть. Напротив нас сидели руководители района и областное начальство. И разговор коснулся литературы. Мы высказались, что надо бы учредить новую премию – им. Ю. Яновского: и литераторам хорошо, и привлечем внимание к музею, здесь и туризм… А если сделать это в летние месяцы – так тут рай земной! Вручение на родине талантливого писателя…

Не помню, кто первый начал, но мы с Архангельским взахлеб убеждали, что это необходимо…

Здесь же родилась идея литературной страницы в газете «Народное слово».

Это я к тому, что в ноосферу-то надо кидать идеи… От идеи до ее воплощения – один шаг!

Премию учредили, мы попали в члены жюри. В 2016 году было выдвинуто 29 книг, опубликованных подборок стихов, статей. Пока все перечитали… Архангельский дважды приезжал за новой партией: он читал стихи, я – прозу. Потом менялись, читали публицистику…

Косенко придал премии блеск: объявил о ней по всей Украине. Районные руководители, рассчитывающие наградить местных поэтов, растерянно разводили руками, когда хлынул поток книг – и очень неплохих. На вручение приехал М. Сидоржевский, председатель НСПУ… О церемонии вручения была публикация в «Літературній Украині».

…За месяц до того я была в Одессе у Косенко. При мне он звонил всем нашим – уговаривал участвовать в конкурсе. У Гармазий книга была не готова, Могилюк в достаточно грубой форме отказался от участия, Г. Клочек попросил его не беспокоить… Я присутствовала при этом…

– Стараешься, стараешься… – с горечью констатировал Косенко. – Я столько могу сделать и делаю – для других областей, а тут…

Год издания значения не имел – это не оговорено в Положнии… Поэзии было много, но особо выбрать не из чего. Мы пожалели, что нет книги Могилюка – она пришлась бы в самый раз… Присудили И. Чумаку из Киева в номинации «Проза», В. Кузану в номинации «Публицистика». А в номинации «Поэзия» книги, достойной этих двух не было…

Премию все же дали Артему Луценко за небольшую книгу неплохих стихов… Предлагали – никому не присуждать, но жюри не согласилось: нужно было «освоить» все деньги…

Районное руководство надеялось, что мы присудим хоть что-то местным авторам. А что было делать? Не отметить хорошие книги только потому, что они из другого региона?

Сидоржевский нас поддержал:

– «Літературна Україна» будет публиковать результаты, выхода нет…

Решено было добавить четыре поощрительных премии – для уроженцев Компаниевки.

Соломоново решение. Но все равно были недовольные…

… Ах, премии, премии…

В 2016 году вышла книга Сергея Колесникова, о которой я уже писала. Президиум Спилки выдвинул ее на соискание премии им. Евгена Маланюка в номинации «Проза». Я написала подання…

Книга документально-художественная, написанная ликвидатором аварии на ЧАЕС, который по счастливой случайности оказался литератором…

Меня книга потрясла. Как мало мы знали о том, что на самом деле происходило! Колесников написал просто, честно. Там материал говорил сам за себя – ничего и выдумывать не надо было… Все, что видел, что пережил. А поскольку он философ по образованию, то там нашлось место обобщению и осмыслению того, что происходило в том далеком, приснопамятном 1986-м.

– А как Вы представляете «художественное» описание? – сказала я Оксане Гольник, литературоведу, когда Бондарь обвинил книгу в «малохудожественности», – «Петр шел по четвертому энергоблоку в противорадиоционном костюме, как космонавт по пыльным тропинкам Марса… Счетчик Гейгера на его груди вопил, захдебываясь, но он упрямо шел вперед… Стекло на скафандре запотело, и капли растекались, как алмазы… Он не сразу понял, что заблудился. Голова кружилась, и ему виделось звезное небо над родным домом… Он упал, и последнее, что увидел – были сапоги Савелия, который остановился над ним…».

Оксана рассмеялась, услышав эту пародию.

– Любая высокопарность тут неуместна. Сила книги – в ее простоте. Не надо ничего приукрашивать – никаких эпитетов, никакого философствования…

Премию большинством голосов присудили Колесникову. И что тут началось! Стыдно вспомнить выступления Бондаря в прессе, по телевидению. В ход пошла «тяжелая артиллерия» – та же газетенка из разряда «желтой прессы» – «Из первых уст» вопила: «Трэба щось робыты з жури! Прэмия знэцинена!»

Такие вот «первые уста»…

Комиссия собиралась четыре раза. Переголосовывали. За вторым разом книга Колесниква набрала еще больше голосов.

Да что это я? Вот статья, которую мне пришлось написать в «Народное слово».

 

Жюри – на мыло!

 

Снова, как и ежегодно, что уже стало традицией, раздаются вопли в адрес жюри литературной премии им. Евгена Маланюка… Все то же «судью – на мыло!», поскольку присудили не тому, а нужно было… Премия, задуманная, как поддержка литераторов области, становится корридой. А должен быть бы праздник для всех: три номинации, простор для жанров… Обо всех выдвинутых – номинантах, то бишь, – пресса просто обязана написать, а еще бы неплохо устроить бенефис авторам, чтобы все получили свою долю оваций, пока длится действо, – до момента вручения. Учитывая, что выдвигается по 8-15 книг, а победителей всего 3, число «обиженных» в разы превышает количество победителей. И «побежденные» непредсказуемы: прямо-таки восхищает разнообразие реакций не-получивших… Мне это напоминает посадку в переполненный автобус: рвущиеся расталкивают толпу и пытаются овладеть дверьми, не обращая внимания на женщин, детей и инвалидов…

Но что делать жюри? Удовлетворить сразу всех нет возможности. Граждане, не толкайтесь, все достойные в свое время получат «золотого орла», имейте терпение!

Но ждать никто не хочет. Получить – здесь и сейчас! Часто, обидевшись, авторы, которые спокойно могли бы получить ее в следующем году, «сходят с дистанции», демонстрируя оскорбленное достоинство.

Истерические крики о том, что жюри «не читает произведения», после подробной рецензии на книгу автора, не получившего премию (в который раз!) с аргументацией, почему именно, на время сняли эту позицию. Дорогие мои, нас, членов жюри, расспрашивают о каждой книге, и, чтобы не сидеть с умным видом, приходится читать! А если учесть, что каждый из членов жюри – достаточно занятой человек, а книги толстые, и их, как я уже говорила, по 8-15 ежегодно, а времени – всего 2-3 месяца. А жюри работает на общественных началах… Но – читаем! Не обещаю, что до самого конца, но, чтобы понять, что компот скис, не обязательно допивать всю кастрюлю до дна. Понимаете, чтобы отклонить книгу, надо это аргументировать, а аргументы – в самой книге, так что читать приходится. Так что, дорогие, не принимается!

Тезис о некомпетентности жюри и предложение набрать людей с улицы, студентов, библиотекарей, просто читателей… Не сомневаюсь в компетентности писателей, членов НСПУ (о себе не говорю – как раз в себе всегда сомневаюсь), профессоров и доцентов педуниверситета, директора областной библиотеки (уж она-то сколько книг прочла!), директора департамента и иже с ними… Кого вам еще предложить в жюри? Как говорят – как жаль, что люди, которые знают, как управлять государством, уже работают таксистами и парикмахерами… Все, в общем, понятно: ежегодно 5 – 12 человек крайне недовольны работой жюри.

О «продажности» жюри тоже говорилось: «договорняки» процветают.

Если свободный обмен мнениями считать «договорняком»… Ни разу мне не предложили купить мой голос! За столько лет в жюри никогда ничего не имела в материальном смысле! Надо бы выставить голос на продажу, это идея!..

А в этом году обвинение серьезнее: «некоторые члены жюри нарочно присуждают не тем, чтобы принизить имя Е. Маланюка!»

Ой!..

Каждый человек – не истина в последней инстанции. Но жюри – это коллективный разум. Победитель выбирается большинством голосов. Большинство не ошибается.

Человеческая составляющая присутствует – ведь мы живые люди. Она бывает тем перышком, которое, ложась на чашу весов, перевешивает. Не всегда просто выбрать из двух книг.

Бедняк пожертвовал последний грош, богач – пригоршню золотых. Кто дал больше? Тот, кто отдал последнее.

В прошлом году сыр-бор разгорелся из-за двух книг: детских рассказов В. Кобзаря и пяти томов перевода романа польского автора Э. Тарше А. Черноиваном.

Переводчик заинтересовался романом XIX века, написанным о наших краях, со множеством деталей быта того времени. Он восстановил «из пепла» оригинальный польский текст, по буквам разбирая, что же написано на выцветшей от времени бумаге, перевел на украинский, издал за свои средства.

Это поистине подвижничество. А стиль? Я не могу судить о стиле оригинала – не знаю польского, (как никто из членов жюри не знал литовского, когда премию присудили К. Оверченко…) но, похоже, переведено очень точно: именно так – неторопливо, со множеством подробностей писали в XIX веке. Сейчас другие скорости и речь другая…

Книга В. Кобзаря вроде как для детей… Вроде все хорошо… Знаете, как нужно фотографировать детей? С их уровня. Если снять сверху, будет искажение. Книга Кобзаря – «вид сверху». Взрослым – о детях. Умно. Психологично. Папам и мамам полезно прочесть. А детям… Дети хотят другого: ярких, волшебных приключений, добрых сказок, чтобы зажечь фантазию, чтобы… Детям вряд ли интересны переживания детей. Зачем детям, имеющим папу и маму, знать о переживаниях девочки, которую бросил отец? Вот отцам бы – в самый раз. Но взрослые читать не будут: это рассказы для детей, но для таких, которые сами умеют читать, не для дошкольников. Были бы адресовано дошкольникам – им мамы прочли бы вслух, а так… И хорошая книга, но не найдет своего читателя.

В общем, премию получил переводчик, наш земляк. Столичный автор остался без награды. В этом есть смысл: поощрить подвижничество, поддержать того, кому это нужнее, чтобы знали, что премию может получить не только маститый автор, но и простой смертный – за огромную работу – хорошую работу, кстати.

Перышко перевесило. А Кобзарь получил бы в следующем году, если бы его книгу подали снова…

Считаете, что мы не правы? Ну, бросьте в меня камень за это!

В свое время жюри присудило премию Леониду Беспалому за небольшую книгу стихов «Идти и не падать». Стихов, написанных кровью. Глубоко патриотических, с мощной энергетикой. Человек тяжелой судьбы, с несломленным духом, инвалид без обеих ног – он успел получить заслуженную награду. Книга молодого поэта не получила в том году премию. Он получил бы ее в следующем. А Л. Беспалый мог не дожить бы до следующего года… Молодой поэт, обладатель здоровых ног, поднял безобразный скандал, обвинил жюри, что «за образ жизни дали премию». Не постеснялся.

Ужели мы не правы? Тогда бросьте в меня еще один камень!

В этом году – та же история. В. Бондарь призывает: «з жури потрибно щось робыты!» Мол, совсем «абарзели». Что присудили премию В. Панченко? Нет, не за это, здесь они молодцы! В номинации «проза» не так поступили! В ней определились два лидера: документальная повесть С. Колесникова «Відрядження до пекла» и книжка новелл В. Мошуренко «Шедеври». В последнем сборнике некоторые новеллы действительно «шедеврально» написаны. Но о чем? Какой-то несимпатичный народец населяет их. Женщина – либо дура, которую и «употребить» не грех, либо курва, либо тварь распоследняя… Ветеранша, получавшая свои награды не в боях, а в постелях, вдова двух мужей, один из которых убил другого в АТО, и она об этом знает… Воспоминания девочки, у которой папа на фронте, а мама спит с немцем… Было такое? Может, и было – в жизни всякое бывает. Но не надо писателю обманывать маленьких – ведь не все с немцами спали, некоторые и стреляли в них. Что подумает современный юноша о той войне? Вот как это было!.. А нам рассказывали… А надо ли копаться в грязном белье? Вы скажете – метод такой: говорить о грязи, чтобы в нее не вступить. Типа – «Капричос», как у Гойи. Вскрыть язвы общества. Талантливо описать, как течет гной – цвет, запах, консистенцию…

«Правда жизни?» Или – клевета на жизнь?

Правда жизни – у Колесникова. О том, как происходила ликвидация последствий Чернобыльской аварии. Есть люди, которые могут писать, но им нечего сказать миру. Есть люди, много видевшие, но не способные написать об этом. Но, когда в эпицентре катастрофы такого масштаба оказывается человек, обладающий чувством слова – его свидетельство бесценно.

Книга написана правдиво, искренно, простым языком. День за днем открываются будни ликвидаторов, и ты видишь весь этот ужас, противоречивые приказы, ужасные условия, смертельную опасность, братство и мужество. Не нужно придумывать сюжет, расцвечивать картины. Сама жизнь позаботилась о сюжете… Люди шли, зная, что это смертельно. И все-таки шли. Кто-то ведь должен это делать! Вся страна с надеждой ждала, что кто-то отведет беду. Об этих «кто-то» и рассказал С. Колесников. Красоты стиля? Какой стиль у дневника Анны Франк? Образы и сравнения? Лихо закрученный сюжет? Просто и честно. И от этой простоты волосы дыбом встают.

Кто-то должен был написать об этом. Иметь мужество это сделать. За этой книгой – тени, взывающие: напиши о нас! Чтобы знали: мы были. Только честно напиши. Ничего не выдумывая. Ведь ты один из нас! Мы уходим один за другим, но нельзя, чтобы мы исчезли бесследно…

К этой книге нужно подходить с другими мерками. Все выдумки, байки, преподнесенные как «правда жизни», меркнут перед ней.

На книжной выставке в Киеве, где продавалась и моя книга, к нашим стендам подошел покупатель. Я тихонько пододвинула ему свой роман.

– Меня не интересует выдумка. А документальная проза у вас есть? – спросил он меня, приняв за продавца. И мне стало стыдно.

Ценность документальной прозы – в ее правдивости. Это главное средство художественной выразительности.

Люди мы или волки?.. Видимо, люди, потому что волки ведут себя благороднее: в их среде действует определенный нравственный закон...

На первом заседании жюри утверждает представленные книги, перечень которых публикуется. Каждый номинант в принципе может стать победителем. Более двух месяцев проходило обсуждение в прессе, почему не появились разгромные рецензии на книгу? Почему не делали подробный обзор всех книг? Ведь это надо самому прочитать, разобраться, проявить мужество, давая оценку! А так можно облаять жюри, сославшись на «авторитеты», которые и сами читали разве что фрагменты, но все равно имеют свою безапелляционное мнение. Где вы были, поборники высокой художественности, почему не написали хотя бы подметное письмо, чтобы эту книгу изъяли из списка? Вы собирали «круглый стол», где могли говорить и об этом. Откуда вы можете знать, кто и как голосовал при тайном голосовании и сколько голосов набрала та или иная книга? Разве что под столом сидели. А личная ненависть Бондаря к Колесникову – ни для кого не секрет. Как и неувядающая обида трижды номинированного на премию Любарского, который ее так и не получил.

Жюри большинством голосов присудило премию именно этой книге.

Но, все равно В. Бондарь призывает: «…с жури трэба щось робыты!» Совсем никудышний состав, плохим книгам присуждает премии… Но это же самое жюри присудило премию книгам А. Жовны, С. Барабаш, А. Крымского, В. Панченко.

Кого я забыла? А. Загравенко, А. Кердиваренко,  А. Царук, А. Коринь…

Действительно, никудышнее жюри…

Косенко все дальше и дальше уходил от кировоградской суеты. По мне, так он еще долго не терял интереса к Спилке. Но противостояние не могло быть источником положительных эмоций. Каким бы толстокожим ты не был, а, в конце концов, это надоедает. Участились атаки наших «противников»: Бондарь, видимо, бомбардировал НСПУ письмами и жалобами на отсутствие председателя в городе. То, что я старалась заменить его по необходимости, не спасало положения. Вернее, раздражало его сторонников и не только. Надо же, трепыхается! Спилке конец и все тут, и нечего доказывать, что ведется какая-то работа!

 На презентации книги В. Гончаренко собрался весь цвет литературы. Пошла и я – отчасти из уважения к имени поэта, отчасти – как заместитель Косенко.

Куда там! Вслух возмущались, что нет «головы КОО…».  А я – так, вроде просто погулять вышла…

На «Весняном книговире», ехидно спросили: «Где ж ваш голова?»

– Я за него. Вы против?

Конечно, против! Присутствие Полевиной портит картину полного провала Косенко. Стол заказала для Спилки, сидит за ним вместе с Загравенко, Кердиваренко, Ревчуном, Колесниковым… За грамотой пошла у всех навиду… Наглость какая…

А еще был праздник книги на ул. Дворцовой – так эта выскочка Полевина сама приперла книги спилчан, по-хозяйски расставила на стенде…

А тяжелая была сумка с книгами! Литература вообще вещь тяжелая… Спасибо, Колесников помог донести назад…

Посыпались заявления на вступление в НСПУ от литераторов – от тех, кого держали на задворках. С приходом Косенко у них появилась надежда.

Но только общее собрание решает, рекомендовать или нет соискателя членского билета. А собрание все откладывалось: сначала из-за отпусков, потом у Косенко не получалось приехать: сломал руку.

Я давно перестала вникать в его дела. Исправно давала материал в «Народное слово», активно записывались передачи. Правда, большей частью записываться приходили «наши». У другой половины всегда находилась отговорка, а если кто-то и соглашалсяь – то нехотя, словно делая одолжение. Приглашала Наташа Сметанко – я давала телефон и просила ее позвонить, чтобы официально пригласить.

То же – и с материалами для «НС». Противостояние продолжалось.

Словом, я понимала, почему Косенко это осточертело.

Денег не было: взносы давно истрачены. Каждую неделю мне сообщали, что снова принесли счета, которые нужно срочно оплатить: свет, вода, телефон… Вроде мелочи, но сумма набегала. Выручали члены правления – из своих кровных погашали особо острые долги…

В начале осени Косенко сказал нам, что собирается сложить с себя полномочия председателя. Президиум  сказал: работай. На переправе лошадей не меняют.

В Киеве тоже подустали от разборок в Кировоградской организации: Бондарь усилил атаки, завалил всех письмами. Там изменилась ситуация не в пользу Косенко, а Бондарь стал рассматриваться как единственный кандидат.

– Я бы на вашем месте все это бросил – пусть сами разбираются, – сказал мне Ю. Солтык, когда я в очередной раз зашла к нему, кажется, по вопросам «Книговира».

Все бросить… А люди, подавшие заявления?.. Ждут и с надеждой звонят:

– Оля, что у вас происходит? Когда собрание?

– Не знаю. Без Косенко проводить не могу. И не хочу.

– Может, тебя выберут? Ты же тянешь весь воз проблем!

– Не выберут. Для киевского руководства у меня страшный недостаток - русскоязычная. Для Кировограда  –  «прыбичныця» Косенко… убить готовы за это. А так хотелось перемен! Косенко, как тараном, можно было прошибать любые ворота в интересах Спилки!.. Опять грядет болото, лицемерие, демагогия…

…Сентябрь 2016 года. Косенко назначил собрание… Потом его отменил… Секретарь Людмила Григорьевна должна была всем по телефону передать, чтобы не приходили… Испорченный телефон: кому-то не передали… кто-то не знал и приехал.

Все били копытом: даешь собрание! Косенко попал в больницу в Одессе с гипертоническим кризом – оказался не железным.

Тогда правление приняло решение – проводить без него.

Нас огульно обвиняли во всех грехах: никто не знал истинного положения дел. В отсутствие Косенко нужно было собраться и просто поговорить, разрешить все непонятные вопросы, принять или не принять кандидатов, ожидавших своей участи. В отсутствии Косенко возможно было провести без скандала: на всю ту половину он действовал, как красная тряпка на быка. К тому же Бондарь говорил: «зберемося, подывымся одын одному в очи»…

Собственно, Косенко, взлетевшего на гребень волны, как на серфинге, уже не было. Были мы – Колесников, Погребной, Шпырко, Архангельский, Бабенко и я.

А. Крымский умер. Г. Черныш уехал в Хмельницкий. И. Крымская после смерти отца потеряла интерес к Спилке. А. Загравенко за что-то обиделся на Косенко и исчез. Ю. Гладыр уехала… «Команда» резко сократилась.

Но ведь не в Косенко было дело! Раскол был неминуем, он назревал давно, и как только на роль председателя появился подходящий человек, он произошел...

Схрестились шаблі в відчайдушному герці –

там бій з ретроградом веде фарисей.

В кишені – ні шеляга, порожньо в серці.

«Корона» і «трон» ницим – понад усе…

 

А ми – пішаки, наша доля відома:

на себе – удар, і – ні кроку назад.

У повісті ставим не крапку, а кому.

Герої – віслюк та коза-дереза.

 

Назначили день собрания. На той стороне ликование – наконец-то!..

– Рассмотрим кандидатуры вступающих, проголосуем, отпустим их, и тогда я расскажу, что успели сделать, поговорим о наших проблемах... У меня столько информации! Конечно, будем ругаться. Чужим людям незачем вникать в наши дела, их надо отпустить после приема, – сказала я на заседании президиума.

– Косенко отчет в письме прислал.

– Напрасно. У нас же не отчетно-выборное собрание. Выздоровеет – приедет, и пусть сам решает: оставаться или уходить.

 

В назначенный час мы собрались в помещении литобъединения: здесь места больше. Приехали все, кто подал заявления: десять человек, половина из районов. Толпа еще та… Весь стол был завален стопками книг и папками с документами.

Ровно в полдень появилась «гвардия»: Бондарь в сопровождении своих «однодумцив». Кого-то еще не было, и он стал всех пересчитывать: нужно было собрать 16 человек (половина – плюс один). Когда появился Могилюк, Бондарь торжествующе воскликнул:

– Е кворум!

Противники наши приволокли «тяжелую артиллерию» – Мятовича собственной персоной. Чтоб уже – не из «Первых уст», а наверняка... На вопрос Колесникова, а причем тут Мятович, Бондарь заявил:

– А у нас зборы видкрыти!

С каких это пор собрание стало открытым?.. При нем даже кандидатов не приглашали: те ожидали в коридоре, когда позовут, и тут же отправляли их восвояси...

Перед началом собрания на правах старейшины слово попросил Виктор Погрибной. Просил не перебивать и выслушать до конца – он здесь ведь самый старший.

Говорил долго, но безрезультатно. Правда, не перебивали... Суть сказанного была – в организацию проник вирус зависти...

«Инфицированные» выслушали, но принимать «панадол» не собирались. Вышла А. Коринь и припомнила своему, можно сказать учителю (мы все в какой-то мере его ученики: всем помогал, редактировал, издавал книги) ту премию, которую получил Косенко, вырвав «победу» у нее изо рта...

Как помнятся старые обиды!.. Как не умеем мы прощать! Не так: не хотим прощать...

Уж и Косенко тут нет, уже и она давно получила ту премию...

Виктор Алексеевич поднялся из-за стола президиума и перешел к боковому столу. Видно было, что он оскорблен и расстроен.

Я снимала «действо» на видео – до сих пор не могу заставить себя просмотреть запись...

Тут кто-то начал кричать, что нужны перевыборы, что повестка дня, о которой мы известили всех, не годится, что информацию о проделанной работе, которую разослал Косенко по электронной почте, надо считать отчетом о работе... Что президиум тоже необходимо переизбрать (кто б сомневался, что новый председатель согласится работать со старым составом президиума – бунт так бунт!)...

Колесников и Архангельский поднялись и демонстративно ушли до начала собрания.

Я вышла вперед, пытаясь хоть что-то объяснить разбушевавшейся толпе «письменников».

– Так вышло, что мне пришлось заменять Косенко. Он в больнице, состояние его достаточно серьезное, а переизбирать человека заочно, тем более лежащего на больничной койке, противоречит законодательству. Предлагаю рассмотреть заявления, а потом обсудить все наболевшие вопросы.

– Державною мовою, – прошипела сидящая в первом ряду Царук.

А Бондарь радостно закивал:

– Я казав, Олю! За пьятдесят рокив нэ вывчыла!

О, куда девался тот Бондарь, который уверял: «вы думаетэ, що мы вам будемо забороняты? То вы погано про нас думаетэ!»

Мне стало и горько и смешно. Двадцать лет мы общались – каждый на своем языке, и никогда в писательской среде не возникало проблем по этому поводу.

– Вам потрибэн перекладач? – спросила я. – Це зараз найважаливишэ питання – якою мовою говорить Полэвина?

– Ось бачыте, не так ужэ и важко, – сладеньким голоском пропела Царук.

– Хто за тэ, щобы провесты перевыборни зборы и высловыты недовиру прэзыдии? – воинственно спросил Бондарь, приподнявшись. «Десятка» адептов мгновенно подняла руки: все было договорено заранее.

– А вы не хотите узнать, что было сделано за это время? – спросила я.

– В ризному дамо тоби пьять хвылын, – нагло заявил Могилюк, красный то ли от азарта, то ли еще от чего-то…

– Мне двух хватит, – я собрала папку с публикациями за год в «Народном слове», коими – о наивная! – хотела похвалиться...

Самое страшное, что им этого всего не надо – ни доклада, ни моих соображений. Им было все равно – делала я что-то или нет. И слушать не хотели. Толпа, жаждущая крови и почувствовавшая ее вкус…

Хотели одного – уничтожить Косенко, чтобы снова был Бондарь...

За что боретесь? За жалкую зарплату председателя Спилки? Это собачья работа – выгрызать у власти финансы для существования писательской организации, постоянно доказывая, что она существует... Это – неблагодарная работа, приносящая лишь головную боль, если работать по-настоящему. Впрочем, никто и не собирался работать, как следует, увы…

А если просто носить корону, время от времени демонстрируя «активную жизненную позицию», то и неплохо... Тем более, если невозможно установить норму, сколько и чего ты должен сделать... Одним словом – работа «до схочу», не бей лежачего.

Примерно то же самое говорил Г. Клочек – искренне или не очень, не знаю, но все равно выказывая активную поддержку Бондарю...

– Вам придется меня выслушать, – сказала я. Наверное, рыкнула, потому что сразу замолчали и после не перебивали....

– Выбирая Косенко, мы были уверены, что он вскоре вернется. Возможно, он и сам не предполагал, что придется завязнуть в Одессе. Его же правление НСПУ туда назначило! Не гуляет же он там! У меня к нему много претензий, но они совсем другого плана... Я хотела работать и делала все, чтобы мы имели равные права быть напечатанными. Хотела, чтобы Косенко помог напечатать свои произведения всем нам в других, всеукраинских, изданиях. Для этого собирала информацию, что у кого есть. А главный редактор «Вежи» даже не поинтересовался, что же я накопала, разразился «гневным» письмом в защиту выдвинутых книг... Ваши книги мне вернули. Пришлось быстро подавать другие. Но… член комиссии ничего не решает. И почему все решили, что деньги выделены только на Спилку? Деньги – на все книгоиздание в области, и на нашу долю ничего не остается. Об этом хотела с вами говорить – как изменить такой порядок вещей.

Тишина... Слушают...

– Вы попрекнули меня, что Спилка не может оплатить командировочные тем, кто сегодня приехал. Вы что, оставили мне денег, а я их истратила? Мы приняли Спилку с долгами, с огромной арендой, без финансирования, и своими средствами пытались затыкать дыры. Косенко находил деньги, члены правления помогали. Радиопередачи были, ваши голоса записаны на диски, ими пополнили фонотеку литературного музея, публикации – вот они. Я лично встречалась с редактором, доказывала, что это необходимо для газеты: в помощь учителям литературы, и это может увеличить тираж...

– Вы честно работали, – сказал с места Г. Клочек.

– Косенко приедет – пусть сам за себя отчитывается. Я говорю, что делала лично я. Хотя вам до этого нет никакого дела. А попрекать меня за язык – это низко...

Я взяла сумку, сорвала с вешалки свое пальто.

– Не потеряйте страницу в «Народном слове» – она нам дорого досталась.

Дверью хлопнула со всего размаху. Кто-то меня пытался удержать за полу: понимали, что кворума-то нет!..

 На улице набрала номер Архангельского: он и Колесников наперебой звонили мне последние десять минут.

– Вы где?

– В библиотеке. Чего ты там сидишь? Это же рейдерский захват. У них сейчас нет кворума – осталось тринадцать членов... Чего остальные не ушли? Пусть бы себе выбрали вдесятером своего императора, все равно собрание нелегитимно, кого бы ни избрали...

– Я не могла уйти молча.

– Нужна им твоя работа! Тянула все на себе, за что и получила! Тот бросил всех, а этому только корона нужна... Иди в библиотеку, чай пить будем...

 Я шла в пальто нараспашку, хотя было довольно прохладно. Попрекнуть языком!.. Отнимите у меня язык – и уничтожите меня как личность. На бытовом уровне – пожалуйста, но это будет совсем другая Ольга... А им того и надо!

Александр Дмитриевич сидел в отделе периодики, ожидая меня.

– А я стишок написал! – сказал он в своей манере и протянул блокнот. – Виктор Алексеевич еще пытался с ними о чем-то говорить...

– А они пришли брать Бастилию. Реставрировать монархию...

Я опустила глаза и прочла:

О, как же ты наивен, аксакал!

Не будет в этой сваре примиренья.

Огонь то переходит в фазу тленья,

то вспыхивает, руша наповал.

 

Всю серость мира он в себя вобрал,

тот, кто шагает к цели без зазренья.

В нем пагубное к подлости влеченье:

там стуканул, того оклеветал…

 

Использует он люд ничтожный ловко,

чтоб, проявив и хитрость и сноровку,

взойти на местечковый постамент.

 

Нет ничего ущербнее корысти:

ее и в поколеньях виден след.

Ты, аксакал, ужель не знал сих истин?..

 

– Да уж… – рассмеялась я.

– А там еще есть, – он раскрыл блокнот на другой странице.

 

 

В стае волков – по ранжиру.

Способ охоты – отлов.

Надо – и с риском для жизни

к цели идут – напролом.

Серость сбивается в свору.

Своре не нужен вожак.

Алчность туманит их взоры.

Но разбегутся, визжа,

только почувствуют силу,

крепость и мощь кулака…

…Бродите стаей унылой,

лаете издалека.

Птица видна по полету.

Спутать их только не смей – 

этих, кто волчьей породы,

с теми – собачьих кровей.

– У нас есть счастливое свойство – из любой грязи делать конфетку! – рассмеялась я. Тягостное настроение постепенно уходило.

– Не переживай! Все изменится. Потом напишешь роман и всех увековечишь. Они сейчас Бондаря выберут – только это не выборы: одна кандидатура. Нет кворума: не может организация из тридцати человек избрать голову,       если присутствуют тринадцать. Он и будет королем трети…

– А ему больше и не надо: все годы тормозил прием в Спилку, чтобы сохранить небольшую численность и не допустить возможного соперника. Мы не придем – все рады будут. Тихо, мирно, привычно тиной попахивает… С Косенко хоть весело было, – засмеялась я.

 

…Так и вышло. В бюллетене была одна фамилия – Бондарь. Его и выбрали большинством голосов. И сразу стали расходиться: цель достигнута. Еще впопыхах проголосовали за четырех кандидатов из десяти. Рассмотрение остальных отложили до нового собрания – на полгода – под предлогом, что «нужно изучить»… А ведь никого нового не было среди них, все те, много лет знакомые всем люди, – что там изучать… В предварительном письме Бондарь написал, что нельзя принимать графоманов – такую оценку дал ожидающим приема…

Через полгода снова было собрание. В письме (каким цветом расцвел эпистолярный жанр!) старый-новый голова предупредил, что большую часть поданных заявлений не будут рассматривать, и объяснил почему: «карикатурное письмо, серость»… Ярлык навесил каждому. А ведь это решает общее собрание – принять или отказать… Можно проголосовать против, но не оскорблять человека…

Все вернулось на круги своя: тормоз в деле приема. А как же! А вдруг прокосенковские ставленники пролезут в Спилку – и баланс нарушится?

В деле В. Кондратенко не оказалось последней, самой ударной, книги. Приемная комиссия в Киеве чуть не отказала ей: другие книги она уже присыла ранее. Хорошо, что у В. Шовкошитного была ее книга, и он по звонку Косенко быстро доставил ее по назначению.  Кондратенко приняли.

Старые приемы…

На последнее собрание я не пошла: в рабочее время назначено.

И не только я отсутствовала. Но, как оказалось,  это не мешало собрать «кворум»: Бондарь потрясал какими-то бумажками, якобы от членов Спилки, которые просили считать себя присутствующими и передали свой голос ему… Опять было не более тринадцати, но в протоколе написали – девятнадцать…

Что-то у меня не попросили бумагу про присутствие… А зачем? В моем отсутствии никто не сомневался…

 

Киевское правление НСПУ признало протокол по выборам Бондаря, хоть мы его и оспорили в письме. Какая им разница? Косенко все равно уже не быть председателем… Через полтора года «заметили», что он директор Дома писателей в Одессе и не может быть одновременно председателем в Кропивницком… А раньше тот факт был неизвестен?..

Ой, как быстро они от него отступились!

– Что там у вас в Спилке делается? – спрашивали меня многие.

– Раскол, раздрай – ворожнэча – одним словом. И не уверена, что эту пропасть можно чем-то засыпать…

 

И, не начавшись, все заглохло,

застыло стрелкой у ноля.

И ни к чему пустые вопли.

Не тот поставлен у руля.

И не туда стремились взоры.

И не туда вела стезя.

И не о том вели мы споры.

Была затеяна буза

так, без причин, на ровном месте.

Не конструктив – сплошной упрек.

Что порознь мы теперь, не вместе,

виновны сами, а не рок.

Вступили мы в распада фазу,

хоть осознали и не сразу.

 

И кто победил? Косенко? Мало быть избранным –  нужно удержаться на вершине. Бондарь? Мало силой отнять власть – нужно быть уважаемым всеми, над кем поставлен.

Не победил никто, а проиграли все.

За окнами дождь… Весенний дождь, но день серый, и с моего рабочего места не разобрать, что в окне – осень или весна. Кажется, что осень… От этого грустно: ведь только закончилась долгая зима – и снова осень? Сколько можно?.. Иногда нужна толика радости, иначе  не выжить…

Пролистала написанное. Зачем пишу? Кто прочтет?..

Повесть о людях… Люди сложны, а те, кто может писать, сложны вдвойне: у них от природы все чувства обострены, потому они и писатели…

Такая себе человеческая комедия получилась…

Пытаюсь понять: то, что случилось, – закономерность или случайность? Жили себе тихо, скучно… На словах – прекрасно относились друг к другу… Уважали…

На деле оказалось – непримиримы, жестоки, грубы, вероломны.

Одно слово способно разрушить многолетнюю дружбу. А дружбу ли?..

Что с нами случилось?

А ничего особенного. Просто граненый стакан с множеством граней, коим является каждый, до сих пор стоявший незыблемо, повернулся на несколько градусов под влиянием независящих от нас обстоятельств.

И открылись другие грани.

Они были всегда, не надо обманываться. Но были скрыты.

Амбиции, презрение к другим, ненависть, зависть – все это было… Всплеск эмоций сорвал завесу.

 

Мое детство – да и юность – прошли под знаком «борьбы за мир». Всюду мерещились враги, «гонка вооружения»… Мне, ребенку, говорили, что злые американские дядьки строят атомную бомбу, и она в любой момент может упасть на нас.

А вокруг – цветы, голуби, дети!.. Жизнь прекрасна! Но она может рухнуть в любой момент!..

Мне было не больше четырех, наверное, когда эта мысль запала в головенку. Я была абсолютно уверена, что если мне дадут с ними поговорить, я смогу их убедить не делать этого. Только как добраться до Америки?.. Может, записать на пластинку, такую же, как те, что мне ставит дед на маленьком патефоне, чтобы я слушала музыку?.. Наверное, это возможно!

Я бы им сказала!.. Они бы послушали и поверили мне, что нельзя быть такими злыми и жестокими! Что на земле все прекрасно, и люди могут понять и полюбить друг друга…

Тогда мне было четыре года.

Когда вечером меня укладывали спать и оставляли одну, я обдумывала, что скажу им. На мой взгляд, выходило очень убедительно. Я не допускала мысли, что ко мне не прислушаются… Я запишу пластинку, отправлю им, и спасу мир…

Наивная детская мечта…

А в пять лет я уже знала, что есть предательство, грубость, подлость…

В пять лет я уже не надеялась спасти мир, но по-прежнему была убеждена, что смогу заставить себя услышать…

Когда мне кажется, что жизнь не удалась, я беру в руки истрепанный томик «Королевы полыни», который я выменяла на новый в библиотеке. Через сколько рук он прошел! Аккуратно подклеенный, бережно обернутый, но страницы затерты, вкладыш исписан датами – когда брали книгу…

Это ли не признание писательского труда?..

 

Сложно быть писателем в нашей стране. Написать книгу – самое простое в этом деле. Но она просится из стола, хочет, чтоб ее прочли.

А как? Можно издать за свои средства. Тираж сложить под кровать. Подарить с десяток знакомым. Можно поискать спонсора – с тем же результатом… Продвигать книгу должны другие. Издательства. Менеджеры от культуры. Чиновники от культуры. Кто угодно – но не сам автор…

И здесь так важна роль НСПУ… И так важна любая помощь…

Пока мне есть что сказать, я хочу быть услышанной. Принесет ли это «славу», «деньги», «положение», «почет»? Чушь какая…

Может, это принесет уничтожение, унижение, позор… Но, словно бабочка к огню, пишущий пытается пробиться к читающему… Любыми способами.

Зачем написала все это? Обижена? Ненавижу? Презираю? Хочу отомстить?

 

Нет. Скорее, разочарована.

Они открылись мне с такой стороны, что и жить после этого не хочется… Каждый прежстал в момент сильного эмоционального напряжения.

Сможем ли мы когда-то снова?.. Не знаю. Не верю. Не хочу.

Пристрастна к ним? Несправедлива?

Описала то, что видела. Звериный оскал на некогда милых лицах. Открылись лишь на миг, и снова – поток рассудительных, мудрых, высокоморальных слов…

Слова – для того, чтоб скрывать мысли? Кто это сказал?..

Открывают мысли – дела. Слова становятся делами только у писателей…

Одно мучает: нас пришло на то собрании шестнадцать. Десять ярых приверженцев Бондаря. В тайном голосовании участвовали тринадцать. За Бондаря – одиннадцать голосов. Кто же был одиннадцатым?..

Не хочу знать, ибо «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»…

С меня открытий довольно… Как и скорби…

 

Кропивницкий. Май 2017 года

Текст опубликован в авторской редакции