«Проза жизни», рассказ

 Я не находил нужных слов и от волнения и переизбытка других непривычных мне чувств тормозил по полной программе.

     Зато Питон фонтанировал через край:

–  Во мля! Во мля!.. – повторял он, поражённый до глубины сознания. – Паря, тебе нет равных! Ты лучший, паря! Розенбаум просто отдыхает!

     Явно польщённый, Байрон краснел, как целка при виде «шляпы», и вяло возражал:

–  Сравнил тоже хер с пальцем.

–  Отвечаю! – убеждал его Питон. – Ты лучший! Ну скажи ему, Егор!..

–  Супер, Коля, супер…

     Как-то по буху Байрон раскололся, что давненько мечтает свои произведения опубликовать.

     Стихи его печатать не станут, предполагал я, и попытался ему это растолковать:

–  Вряд ли тебя напечатают, братан, пока не забашляешь… Но это легко!

      Его это заявление задело. Он уже мнил себя настоящим поэтом и платить за право быть услышанным считал оскорбительно-пошлым лоходронством.

–  Бабки ведь не проблема, –  давил я на него, –  хоть целое издательство купим, если будет надо.

–  Бабки – не проблема, –  согласился поэт. – Была бы цель, а средства раздобудем. Но ты секи, я так не хочу. Не я, а они должны платить. Ты же сам лепил мне, что я талантливый. Заливал, что ли?

     Мне приходилось съезжать.

–  Я от своих слов не отказываюсь. Ты талантливый, реально, кто спорит! Только разве талантливых сейчас печатают…

     Питон дурканул:

–  Их не печатают, а мочат!

–  Вот-вот, –  поддержал я, –  и так было всегда. Вспомни всех поэтов, которых ты знаешь. Самые талантливые из них были убиты. Грибоедов – раз! Пушкин – два!..

–  Тальков, –  подсказал Питон.

–  … Лермонтов – три! А этот лорд – чью кликуху ты носишь с моей лёгкой руки – его ведь тоже грохнули! Четыре!

      Питон присвистнул.

–  Ёханный диван! Быть поэтом опасней, чем инкассатором!

–  Поэты, – говорю, –  и пистолеты!

      Питон заржал. Я тоже.

     Для приличия Байрон слабо ощерился и сказал:

–  Харе, братва! Давайте замнём эту тему.

     Скоро Байрон таки оттарабанил свои стихи в редакцию литературного журнала «Сена». Редактор – низенький доходяга с умными глазами – попросил заглянуть через недельку.  Байрон заглянул. Умные глаза погрустнели, доходяга вернул стихи и добавил к ним ещё один лист.

–  Вообще-то, –  проговорил он лениво, –  мы не рецензируем присланные работы. Но Узлов – он заведует отделом поэзии – написал пару строк по поводу ваших шедевров.

     И умные погрустневшие глаза хитровато сверкнули. Так показалось Байрону.

     И он  прочитал:

  «Я не буду касаться содержания – оно ещё хуже формы. Не понимаю, на что рассчитывал автор, когда нёс к нам свои так называемые стихи. Что это? Зачем? И какое отношение это имеет к поэзии?

     Автор явно не знаком с элементарной азбукой стихосложения! Прежде чем браться за перо, он должен был овладеть этой наукой.

     А эти кошмарные слова, используемые им для передачи своих примитивных мыслей, где он их брал?

                                                   О. Узлов».                                                                                                                                                                                                                                                                                                                       

     Эта бурная рецензия зацепила Питона сильнее, чем Байрона. Его прямо швыряло из стороны в сторону от негодования, возмущения…