«Собачий тупик», повесть

 

Посвящается Алексею Семенищеву

***

– Он прилетит. Непременно прилетит! И наведет здесь порядок.

– Кто, папочка? О ком ты все время твердишь?

Герман Валентинович в упор посмотрел на Ниночку. Она порой не выдерживала его такого отрешенного и болезненного послезапойного взгляда. Благо, длился он обычно – всего ничего. А потом устремлялся в Галактики, в бездну, в никуда.

– Ты не о Боге ли?

Ниночка ждала ответа долгонько. Герман Валентинович шамкал губами, не в силах оторваться от малюсенькой трещинки на почти безупречном потолке.

– Называй Его как угодно. Или никак не называй. Но Он уже в пути. На комете. Как только упадет на землю астероид, знай – Он прилетел. И кое-кому не поздоровится. Ох, не поздоровится.

Веселый летний гром нахально вмешался в разговор, заставив обоих сильно вздрогнуть.

– С какой целью, ты говоришь, Он летит? – насторожилась Ниночка.

– Положить конец этому всеобщему беспределу. Научить нас добру…

– Откуда ты, папочка, знаешь? Не верю я в благие намерения. Может, Он хочет просто пристроиться выгодно?

– Как это? – очнулся Герман Валентинович.

– Ну, Он же всемогущий? Значит, избирательную компанию осилит? Правда ведь?

– Зачем?

– Известно всем, что лучшая жизнь у депутатов. Богатая и красивая. Рай, а не жизнь.

– Иногда ты меня ставишь в тупик. А мы с тобой и так живем в тупике, там, где кончается асфальт. Не морочь мне голову. Ни к чему Ему становиться депутатом! Вечно ты что-то выдумываешь. То мраморный фонтан в нашем задрыпанном пересыпском дворе поставить, то Его в депутаты определить. Чушь собачья!

– Зато красиво, – надула губы Ниночка. – Жизнь такая убогая. Мы заслуживаем мраморного фонтана. А Он… Он уж точно заслуживает депутатства. Главней Его вообще никого нет. Бабушка говорила.

– Нинель! – Он строго сдвинул брови. – Тебе скоро сорок, а рассуждаешь, как ребенок. Откуда такой инфантилизм? Ума не приложу!

Ниночка, громко всхлипнув, горько заплакала. А когда с новой силой громыхнуло в небе, просто заревела.

Герман Валентинович сто тысяч раз пожалел о своих словах, расстроивших дочь. Он и сам расстроился и почувствовал, как застучало в висках. Они выпили валерьянки, не меньше чем по флакону на нос. В доме по обыкновению распространился ее густой застойный дух. И всего через полчаса отец и дочь успокоились, сидя рядком на роскошном итальянском диване и глядя в окно на досверкивающие молнии.

Гроза промаршировала быстро и бравурно, умыв и затопив Пересыпь. Ниночка вздыхала, зная, что из двора до вечера не выбраться (разве что на лодке) и вряд ли сегодня удастся накормить проголодавшихся окрестных собак. Герман Валентинович же вздыхал о том, что ученик-эмигрант не доедет по затопленным улицам к назначенному времени и грядущий дорогостоящий урок, скорее всего, придется отменить. Основания для беспокойства у обоих были у каждого свои. Но оба они подозревали не без оснований, что Он таки прилетел. Не зря же так громыхало, в самом деле.

 

***

– Угораздило! Из чертовой уймы возможностей выпало! Отец небесный! Рожа-то у меня протокольная! И наколки… Русалка на пузе… Не забуду мать родную и отца, подлеца. А на пальцах что? Ж-о-р-ж. Жорж. Ладно. А на другой руке перстень татуирован. Прелестный образ. Я бы даже сказал – обольстительный.

Низкорослый коренастый мужчина с испитым лицом сорокалетнего сидельца вертелся перед витриной бутика, рассматривая свое отражение. Он был одет в красные галифе, тельняшку и широченное видавшее виды сомбреро. У прохожих не возникало сомнения в том, что гардеробчик позаимствован в каком-то театре. Они улыбались. Им было смешно. Но колоритному мужчине, задравшему свою тельняшку и разглядывающему татуировки на груди, было явно не до смеха.

После полного обследования себя нареченный Жоржем вынул из кармана галифе пачку писем и бумажку с адресом дальнейшего следования.

– Нинель Германовна, свет очей. Письма, как песни. Регулярно летят с  Пересыпи на кичман. Одесса-мама. Грамотно меня забросило. Ну, хоть в этом карма не подкачала. Повеселимся, Жоржик! Красавѐц!

Он нежно потрепал себя по небритой щеке и, запрограммированно полюбив собственное отражение, вразвалочку пошел по Дерибасовской мимо Горсада.

 

***

– Вот досада! Карабинчик сломался! Новенький! Сплошной брак подсовывают, гады! – обиделся Моисей и закатил глазки.

Он переминался с ножки на ножку, стараясь пристегнуть себя латунной цепочкой к батарее.

– Выброси из головы эту блажь, Мося! – бросила Ниночка, выйдя на кухню в поисках пепельницы. Ее папильотки возмущенно дрожали и перешептывались. – Не надоело строить из себя идиота? Вместо того, чтобы сидеть часами прикованным к мебели, лучше бы кости для собак отварил. Чего только не придумает лодырь, лишь бы не работать.

– Вы хотите, чтобы раб, принадлежащий вам, сбежал? – спросил Мосичка.

– Да куда ты денешься!

– Я неоднократно сообщал вам, хозяйка, что верные рабы иногда превращаются в беглых рабов. Не переживу своего бегства!

Он манерно коснулся своего лба, изображая отчаянье.

 

***

– Папочка! Почему ты снова в одном тапке? – всплеснула руками Ниночка. – Ты опять выпил? Тебе нельзя! Врач говорит… Скажи, что просто не успел надеть!

Ниночка чуть не плакала.

– Растерялся… Надевать… Не надевать… Дайте мне… Дайте скорее!

Герман Валентинович вращал воспаленными глазами, словно хотел доискаться до самых глубинных экзистенций и не мог.

– Выбирайте – аспиринчик или рассольчик, – предложил Мосичка, а сам украдкой за хозяйкиной спиной плеснул водки в чайную чашку. – И мятного чайку глоточек.

С опаской поглядывая на пригорюнившуюся Ниночку, он засеменил к страдальцу и вложил чашку в его трясущуюся руку.

Герман Валентинович жадно заглотил предложенное, смачно крякнул, занюхал рукавом, и сунув тапок в карман халата, плюхнулся в кресло-качалку.

По гостиной гулял сквознячок, шевеля и без того всклокоченную реденькую седую шевелюру Германа Валентиновича. Мосичка торжествующе напевал «Тореадора», а Ниночка принялась задумчиво раскручивать папильотки и бросать их прямо под ноги.

 

 

***

Пожалуй, следует немного живописать бытовой уклад этого во всех отношениях удивительного дома. Справедливости ради замечу, что раб почтенного семейства патрициев Мося вовсе не был пустозвоном, как могло показаться из предыдущего повествования. Отнюдь. Он действительно очень сносно стряпал и был аккуратен до скрупулезности. На кухне его можно было увидеть в нежно абрикосовом поварском колпаке и накрахмаленном до хруста фартуке. А его странности… Кажется, любой сноб немедленно простит их за аромат борща и таянье во рту жареной глоськи.

Кроме того, Нинель Германовна неусыпно блюла заведенный порядок, для чего использовала различные орудия насилия над распоясавшимся рабом. К примеру, хлестала колючим полотенцем. Оно, ощетинив каждую ворсинку, театрально охало вместе с невозмутимым Мосей. Щипала прищепками, кровожадно щелкающими пластиковыми челюстями. Но самым эффективным методом считала битье большой зеленой мухобойкой. Мухобойка крякала и клевалась как дикая общипанная утка.    

Мухобойкой по макушке порядком доставалось Моське обычно при варке грибного супчика. Все дело в том, что оное занятие рабу казалось чересчур нудным и долгим. Поэтому он неизменно приправлял процесс самодеятельным шоу, выводящим Ниночку из себя. Мог громко мяукать, стучать ложками по банкам со специями или же изображать злодейский, вернее даже ведьмовской, смех при добавлении каждого ингредиента в кастрюлю. Словно это был стрихнин, лапки суматранского таракана или сушеный корень мандрагоры. Впрочем, на качество блюд это ни в коем случае не влияло.

 

***

Прославленный в древнем фольклоре одесский район Пересыпь поразил Жоржика разрухой и аскезой. За мостом, в низинке, город словно надевал замусоленный ремесленный фартук, пересыпав нафталином парадный парчовый мундир. Трущобы перемежались с руинами, что внушало сомнения в целесообразности затеи с женитьбой на местной перезрелой патрицианке Нинели Германовне, исправно славшей высокопарные строки вожделенному адресату в места не столь отдаленные. С каждым шагом по расслоившемуся загаженному асфальту Жорж терял надежду поживиться в этом убогом крикливом регионе.

А крику и впрямь было много: от утомленного собственным неудобством базара, от бодег с неспешно разбредавшимися неопрятными и невоздержанными в выражениях посетителями, от нервных бродячих псов, от уличных торговок, ведущих между собой бесконечные перепалки на загадочном местном диалекте. Жорж, конечно, по фене ботал, но сей роскошный сленг понимал лишь отчасти. База данных в голове зависала.

Отойдя от моста на порядочное расстояние и не найдя ни одного хоть сколько-нибудь приличного строения, он был уже готов повернуть назад, как нежданно узрел среди покосившихся облезлых флигелей аккуратный кованый забор с латунными амурчиками-близнецами на кирпичных столбиках. За забором прятался дворик в средиземноморском стиле с приземистой постройкой неопределенной и странной архитектуры из красного кирпича.

– Понаблюдаем за этим оазисом. Чуйка, кажись, не подвела… Домишко патрициев среди нор пролетариата. Бывает же! Фарт, да и только. Но торопиться не нужно, – бормотал Жоржик, притаившись за здоровенной кучей строительного мусора в непосредственной близости от забора.

А вокруг действительно было жилье совершенно иного рода. Стены, подпертые бревнами, подслеповатые оконца, наполовину вкопанные в землю, и запущенные, хотя и буйно цветущие зелеными насаждениями, палисадники. Послеполуденное солнце разморило пришельца, растянувшегося на останках ракушняковой кладки и прикрывшего лицо незаменимым сомбреро. Так бы и дождался он сумерек в покое и дреме, да стая бродячих собак помешала. Жорж был разбужен, облаян и почти помечен. Пришлось швырять камни в неприятелей, дабы превратить их из рычащих в скулящих. А затем и срочно менять дислокацию, дабы не быть замеченным аборигенами, скрывающимися до поры под сенью жилищ. Впрочем, за целое утро Жоржик так и не увидел ни одного плебея, патриция или раба в радиусе наблюдения. За исключением одного центуриона в сдвинутой на затылок форменной фуражке и белых кроссовках, который возник словно из-под окрестных руин, и отерев пот со лба, позвонил в кованую калитку.

 

***

Скрипка в руках Моси пела, страдая. Сложнейшая транскрипция темы из «Кармен» удавалась вопреки полному отсутствию струн у скрипки. На что только не способны настоящие артисты! И он непременно бы доиграл мелодию до конца, если бы не звонок в дверь. Мося вынужденно опустил скрипку. А музыка продолжала звучать под низковатым потолком просторного холла. Выключив проигрыватель и отстегнув свою цепочку от ножки стола, Мося направился к домофону. «Участковый Пужайло», – донеслось оттуда. Раб в восторге захлопал в ладоши:

– Капитан Станислав Антонович! Я чрезвычайно рад вашему внезапному появлению. Вы один? Пришельца не встречали? Мои патриции заждались. Мне приснилось, что он бродит окрест в странном прикиде: красные штаны и сомбреро… А сны мои сплошь вещие, спешу доложить.

Пужайло, не слушая, ввалился в холл, чуть не сбив с ног Моисея.   

– Не извиняйтесь, это все из-за моих новых бот на высокой платформе. Ноги стройнит, но часто спотыкаюсь.

А гость и не думал извиняться. Он еще больше сдвинул фуражку на бритый затылок, уселся за стол и достал из папки какие-то бумаги.

– Капитан Станислав Антонович, мне неодолимо захотелось предложить вам кофе с домашними плюшками; таких вы никогда не пробовали, ручаюсь! Я – лучший пекарь на районе. И вообще я гений во всем. Так играть на скрипке в пять лет, как играл я, мог только Эмиль Гилельс. Одесса плакала от счастья, когда мой смычок касался струн. – Мося погладил свою бесструнную скрипку.

– Ты – отменный хвастун и враль. Гилельс – пианист.  Это даже я знаю. И скрипка твоя без струн уже сто лет. А плюшки ты, скорее всего, купил в булочной, намазал сгущенкой и выдаешь за эксклюзив. Ловкач!

Пужайло был не в духе.

 – Обижаете, Станислав Антонович! Я хоть и раб, а гордость имею. Неужели вы не вспоминаете мой медовый торт с черносливом и орехами?

– Из магазинных коржей. Расхваливай себя Нинель Германовне, а меня от этого уволь.

– А кофе хотя бы можно вам предложить?

– Кто сказал, что я от твоих плюшек отказываюсь? Разрешаю их принести. Я с утра по району мотаюсь, как бобик, маковой росинки во рту не было. Тащи!

– Уже бегу за ними, – воодушевился Мося.

– Одна нога здесь, другая – на кухне. Только не перепутай, где какая.

Походка Моси оказалась окончательно испорченной модной платформой и воспаленным воображением – интенсивная гимнастика бедрам была обеспечена. Пужайло с осуждением смотрел ему вслед и бурчал:

– Тьфу! Испорченный парень. И работёнку себе выбрал соответствующую. Надо же такое придумать – домработник! В голове не укладывается. Разве не зазорно мужику бабскими делами заниматься?

– Я на Моисея полагаюсь во многом… Надоело весь дом на себе тянуть...

Своим неожиданным появлением Ниночка перепугала участкового. Он обернулся, апоплексично покраснев.

– П-правильно вы говорите, Нинель Германовна. Но какой же он… липкий, этот ваш Мосичка. Пи… Лицо нетрадиционной сексуальной ориентации.

Ниночка поджала тонкие губы:

– Это не наше дело. К его рабско-трудовой деятельности это никакого отношения не имеет.

– Согласен. Умеете вы, Нинель Германовна, перевести разговор в нужное русло. Я к вам вот почему явился без приглашения. Соседи написали на вас заявление. Они подозревают вас в массовом отравлении на почве мести.

Ниночка импульсивно потушила сигарету в пепельнице в виде черепа.

– Что?! Меня? Нашли отравительницу! Еще и месть приплели! Смешно, честное слово! Совсем очумели! Лучше бы доброкачественную пищу ели, и меньше пили. Наверно, камыша или маковой соломки с Полей Украшения, то есть орошения, обкурились – вот и несут невесть что!

– Пожалуйста, успокойтесь, Нинель Германовна. Я привык доверять логике. У вас, бесспорно, был мотив. Вы в конфликте с дворничкой Бертой Соломоновной Зильберш…

– Да, я в конфликте! Эта гадина щенков моей Жужи хотела утопить. Я еле успела их спасти. И как такую тварь земля носит?!

Ниночка лихо подбоченилась. Но Пужайло не обратил никакого внимания на угрозу, скрытую в этой позе скандалящих соседок. Он сосредоточился на записях в блокноте.

– Итак, мы выяснили, что собака принадлежит вам? Сука по кличке Жужа. Какой она породы?

– Породы? Понятия не имею, – растерялась хозяйка.

– Записываю, что она дворняга. Где она сейчас? Предъявите. А где ее щенки?

– На своем месте – за крайним сараем, у мусорных баков.

– Так она не ваша сука?

– Она – обычная дворовая собака. Они, кстати, самые умные и преданные. Поверьте мне.

– Хочу напомнить, что я здесь совсем по другому вопросу, – вздохнул страж порядка в фуражке. – Мне надо разобраться с массовым отравлением ваших соседей. В прошлую среду после восьми вечера несколько жителей вашего двора собрались, чтобы отметить поступление внука гражданки Пресман в институт. Отмечали за столом в палисаднике. Присутствовало семеро: супруги Пресман и Георгиди, гражданка Матвиенко и гражданин Папазогло, а также Вадик Пресман семнадцати лет. Примерно в 22 часа к ним присоединились и вы. Согласно показаниям свидетелей, вы принесли кастрюлю окрошки. Так? Они были этому удивлены, потому что накануне вы учинили во дворе скандал из-за щенков. Но подумали, что вы извиняетесь за свою грубость, и приняли угощение… К утру все семеро были госпитализированы.

Бледность щек и тремор пальцев Ниночки говорили о близости к истерике. Голос ее начал срываться:

– Теперь мне понятна цель вашего прихода. Вы пришли меня арестовать? Папа! Папочка-а-а!

Тотчас явился Герман Валентинович. Будто поджидал за дверью. Несмотря на пиджак и галстук, он был обут в один тапок. Второй торчал из кармана пиджака.

– Нинель! Что ты кричишь? У меня лекция! Неправильные глаголы! Чрезвычайно сложная тема для восприятия! – Он исчез с той же оперативностью, что и возник.

– Что у вас? – недоумевал Пужайло ему вослед, ловя носом пары перегара, пронесшегося невидимым торнадо по дому.

– У папы лекция! – продолжала истерить Ниночка. – Он дает уроки самому заместителю начальника какого-то отдела из управления информации Облгосадминистрации! Из Белого дома! Папа, папа, меня хотят арестовать!!

– Не преувеличивайте. Оснований для вашего ареста нет. Да и я, как участковый центурион, не вправе… Но на жалобу соседей необходимо ответить. Так положено. Отписки сейчас не проходят.

– Жаль, что мои соседи не сдохли, как щенки, которых они утопили весной. Их было пятеро.

– О, Господи! – взмолился участковый. – Собак было бы на пять больше. А у меня бы в пять раз выросло число неприятностей. Они бы мне устроили собачью жизнь!

Герман Валентинович вернулся, волоча за собой водочные пары, как король свою мантию.

– Извините, Ниночка обожает собак, – сказал он почти застенчиво. – А к отравлению она не имеет никакого отношения. Можете обыскать весь дом – никакого яда не найдете. Да вот у меня в данный момент на лекции Михо Автандилович – командир вашего… мм… легиона… а сейчас позвольте мне оставить вас. Не возражаете? Меня ждут.

Все забыли о Мосе, а он вернулся с подносом в самый напряженный момент, когда у всех иссякли доводы, и манерно поставил перед Пужайло чашку на стол, налил из кофейника кофе. Во время этих нехитрых действий он успел раз сто состроить участковому глазки.

– Я пойду, – устало вздохнул Пужайло. – Кофе выпью в следующий раз. Нинель Германовна, постарайтесь наладить отношения с соседями.

– И не подумаю! – заупрямилась Ниночка. – Больно надо! Они все плебеи. И вы, капитан, тоже плебей, прошу об этом не забывать.

– Уже уходите? – обиделся Мосичка – А как же мои плюшки?

– Я бы всё-таки попросил, Нинель Германовна! Вы могли уехать отсюда в более респектабельный район, но предпочли остаться здесь. Сами знаете, какой у нас народ плебейский – простой. Советую все-таки с соседями помириться.

Когда центурион, напялив фуражку на самые брови, скрылся за дверью, Моисей послал ему вслед страстный воздушный поцелуй и мечтательно произнес:

– Ах, какой он брутальный!

– Успокойся, он натурал, – злорадно заулыбалась Ниночка. – Ты ему не нравишься.

– Это жестоко.

– И совсем он не брутальный. Вот увидишь моего Жоржика, поймешь, что такое настоящий мужик. Осенью должен освободиться.

– Не боишься, что я его отобью?

– Я тебя заранее продам.

– Но я же все равно живу в соседней квартире.

– Значит, я тебя отравлю. Во второй раз осечки не будет. – Ниночка торжествующе щелкнула пальцами.

– Шутишь? – испугался Мосичка.

– Моя тяжелая жизнь к шуткам не располагает.

 

***

Тема сохранности сокровищ во все времена остается актуальной. Особенно для патрициев, окруженных сплошь враждебными плебеями и норовящими сбежать рабами. Одни прячут деньги и драгоценности в морозильной камере, другие – за гнилыми досками в сарае, третьи – в кошачьем туалете. Некоторые, правда, идут по традиционному пути и арендуют ячейку в банке. Но все это казалось Герману Валентиновичу слишком банальным, а потому и предсказуемым. И он придумал устроить сейф в духовке старой газовой плиты, оставшейся еще от его бабки, последней плебейки в роду, пересыпской торговки рыбой.

Облезлая и местами искореженная двухконфорочная плита тянула на доисторический артефакт и занимала почетное место среди элитной мебели и элитной же бытовой техники, приличествующей истинным патрициям. На ней гордо торчали три орхидеи разного окраса и нрава. Растения были подарены учениками Германа Валентиновича в разное время и служили постоянным возбудителем для Ниночки. Это при ее-то неврозе! Хозяйка чрезвычайно опасалась их безвременной гибели и была к ним привязана почти так же, как к собакам. Поэтому Мосю обязали раз в неделю купать и поить орхидеи, как лошадей. Но чтобы не повадно было открывать заветную духовку, приняли меры. Духовка била током. Лояльна она была лишь к Ниночке и Герману Валентиновичу – они знали, где кнопка отключения электричества.

– Подальше положишь – поближе возьмешь... 

Код был сложным и трудно давался Ниночке. Его всегда набирал хозяин, облизывая губы и шепча одно и то же.

– Папочка, не простые это серьги и кольца. Сколько связано с ними воспоминаний. А сейчас эти воспоминания кружатся по комнате, и я их вижу. Вспомни, вот этот замечательный перстень ты подарил мне на двадцатилетие. А это кольцо с черным агатом мы с мамочкой в «Радуге» покупали. И серьги с жемчугом заставили меня кое-кого вспомнить. Нужно найти большую коробку. В эту уже деньги не помещаются.

– Найдем… Налюбовалась на свои сокровища? Ну, тогда прячь назад. Я волнуюсь... Мне не нравится, что у нас все хранится в одном месте. Но банкам доверия нет. Нас уже однажды кредитный союз кинул. Мы получили хороший урок. В доме хранить сбережения надежнее. И все-таки почему-то боязно.

– Не волнуйся. Сигнализация исправна. И тревожная кнопка есть. Да и я почти всегда дома. И кто ж догадается, где мы свои драгоценности храним? Плитка старенькая стоит себе… А я самый надежный охранник – в случае чего сирену обеспечу. Ты же знаешь, какой у меня голос пронзительный. Положись на меня.

– Ты уже два года, с маминых похорон, нигде дальше соседней улицы не появляешься.

– А мне никуда и не надо.

– Неужели тебе никуда не хочется пойти?

– Нет. Я привыкла к дому. На улице или в незнакомом помещении мне как-то тревожно. Дома тревоги мгновенно пропадают. Не понимаю, почему так происходит?

– В этом есть и моя вина. Нужно было тебе в институт поступать.

– Ты говорил, что я создана для того, чтобы меня носили на руках. При чём тут институт?

– Наверное, я ошибался. Среди людей легче, не так одиноко. Человеку свойственно ошибаться – эррарэ хуманум эст. Вот Вадик Пресман – поступил – человеком станет.

– Нет, ты был прав! Пусть учатся и на работу каждый день ходят плебеи. А мне и дома хорошо. В нашем прекрасном дворце.Не бросай бумажки на пол. Давай, я выброшу.  И не ной. Без тебя тошно. Одно радует – скоро Жоржичка будет здесь.

– Перспектива появления этого Жоржа как-то напрягает. Он – чужой для нас. Мы его совсем не знаем...

– Я его знаю хорошо, – мгновенно надулась Ниночка. – По письмам можно лучше всего узнать человека. Он такой высокий, спортивный и красивый! Ты же видел снимок. Плечи широкие, брови черные. Вот кто действительно будет носить меня на руках.

– Ты уверена? – засомневался отец. – Хотелось бы. Я ведь не вечный. Выходит, одна надежда на твоего Жоржа. Но меня все-таки терзают сомнения. Из тюрьмы прямиком к нам... «Осужден за разбой и мошенничество» – ты точно уверена, что его подставили под уголовный срок?

– Папа! Как ты можешь такое говорить! Ты же знаешь, что такое наши суды! У меня сейчас будет нервный припадок!

– Ладно, ладно! Успокойся! Он самый лучший. Верю, верю, – присмирел Герман Валентинович.

 

***

Свои чаепития Герман Валентинович частенько стилизовал под водкопития. Чай пил из граненого стакана и всегда занюхивал мяту и бергамот рукавом халата. На месте занюхивания даже образовалось характерное пятно. Ниночка всячески поощряла ритуалы родителя, полагая, что в предотвращении запоя все средства хороши. Однако она вполне резонно опасалась чрезмерной услужливости Моисея и на время файфоклока самолично приковывала его к табурету на безопасном расстоянии от чаёвничающего папы. В это время домработник обычно чистил столовое серебро, суча ногами, пританцовывая и напевая блатные песни. Герман Валентинович, в другое время безжалостно пресекающий приверженность Моси к шансону, в момент поглощения жидкостей был очень снисходителен и не обращал внимания на выходки раба.

– Пора у фильтра для воды картридж менять, – например, говорил он.

Мося, если не слышала Ниночка, отвечал в большинстве случаев нагло:

– Ой, не пугайте!

– Узнай, какая на них сейчас цена.

– Подорожали наверняка. У нас все дорожает. Завтра, так и быть, осчастливлю их своим звонком. Их менеджер уже узнает меня по голосу. Говорит – голос у меня неповторимо мелодичный, что вполне естественно для такого музыкально одаренного человека, как я.  А цены, однако, в этом Цептере кусаются, но я непременно добьюсь грандиозной скидки – сестерций в двадцать.

– В Цептере цены всегда были выше крыши, – печалился патриций.

– Зато, говорят, качество…

– Моисей, я тебя умоляю, когда меня не станет, старайся сдерживать Нинель от излишних трат.

Мосичка важно кивал.

 – Если подойти с умом и не роскошествовать, сбережений хватит на долгие годы. Но я боюсь, как бы она не растранжирила все сразу. Она до сих пор не понимает, что деньги с неба не падают и любят счет.

– Она может. Хобби у нее такое – деньги тратить, а потом на жуткую усталость жаловаться. Я тоже мог бы быстро деньги тратить. Но для денег мне надо было насиловать себя с детства и вместо того, чтобы шить куклам костюмы, – пиликать на скрипке с раннего утра и до позднего вечера. Тогда бы я играл лучше Давы Ойстраха. Но я не хотел составлять ему конкуренцию. Поэтому у меня денег нет. Но если бы были, я бы первым делом купил фирменные струны на мою скрипку и канифоли побольше, а не сто разных вазочек, как Ниночка.

– Ты не особенно язык распускай. Не дай Бог, услышит! Отравит и не задумается.

– Так следить, чтобы не тратилась, или помалкивать? – обижался слегка Моисей.

– Следить, следить. На тебя надеюсь. Только ума не приложу, кто тебе станет зарплату платить, если меня не будет? А может, тебе «вольную» дать? «О, вольность, вольность, дар бесценный! Позволь, чтоб раб тебя воспел!»

– Не-а, не надо… Это не решение вопроса. Есть одна мысль. Можно по совместительству подвизаться. Меня в Индустрию Отвлечений танцевать приглашают. Вы же знаете – я гениально танцую. Представьте себе – яркий свет, музыка, я весь в перьях и стразах. Как настоящая королева из сказки. Но постойте, не рано ли вам о смерти думать, Герман Валентинович?

– Об этом думать никогда не рано, особенно в моем возрасте и при моих болячках. Что-то мне – нехорошо!  И не до танцев мне – подагра замучила. Задняя левая как огнём печет. «Завязал» вот сразу после обеда, а боль ещё сильнее. Может снова «развязать», так хоть легче – в беспамятстве-то.       

– Ой, я вас умоляю, а кому сейчас хорошо? – парировал по привычке Мосичка.

– Значит, не бросишь мою Ниночку? Пообещай!

Передняя правая Моси ложилась на сердце, и звучало торжественное:

– Клянусь своей прапрапрабабушкой-людоедкой.

 

***

Ближе к вечеру из жилищ в палисадники стали выползать плебеи в семейных трусах с газетами под мышкой, плебейки в замусоленных фартуках с бельем в тазиках, их замурзанные сумасбродные дети на самодельных самокатах. Жоржику было до невозможности скучно, пока он не узрел разодетую в пух и прах Ниночку с целым чердаком из тщательно начесанных волос на голове. Пришелец воодушевился. Объект наблюдения запер за собой калитку и чинно проследовал на высоких каблуках вдоль улицы, спотыкаясь и громко браня коммунальные службы.

Жорик приготовился ждать долго. Но Нинель Германовна, свет очей, возвратилась минут через двадцать в весьма возбужденном состоянии, что было видно по испорченной прическе, размазанному гриму и сломанному каблуку. Она поспешно дохромала до дома и скрылась за забором, восклицая и охая на все лады.

– Гоп-стопом попахивает, – догадался Жоржик. – Среди бела дня! Отчаянные на районе урки, уважаю. Это нам только на руку. Подождем.

И он продолжал ждать. Был этому научен. Галактики не терпят торопыг. Да и нынешней роли нужно было соответствовать – какой же вор без терпения?

Оживление вокруг заветного забора набирало обороты. Например, тощий штымп в ботинках на платформе пронесся прямо перед носом Жоржика, неприлично виляя тазом. Мотня декоративно разорванных штанов болталась на уровне колен, а на футболке был сделан неровный вырез до самого пупка. Так что серебрящийся пирсинг левого соска был выставлен напоказ. К тому же этот раб-андрогин громко распевался на ходу, прокашливаясь и беря то высокие, то низкие ноты. Звукоизвлечение не вызывало интереса у окружающих. Видимо, привыкли.

Не успел Жоржик переварить очередную порцию восторга, раб вернулся все с той же распевкой и большой кошелкой, полной снеди с базара. При виде торчащих из кошелки рыбьих хвостов и кроличьих лапок у Жоржика началось обильное слюноотделение, потому что Галактикам тоже не чуждо чревоугодие. И какая же экспедиция по наведению порядка на дружественных планетах без предварительного изучения местного быта, включая гастрономические пристрастия и кухню? К тому же вечер был на подходе, а за ним – и ночь, пора разгула воров и пришельцев.

 

***

Пребывающий в полуобморочном состоянии Герман Валентинович с манжеткой от тонометра на плече приплелся из спальни на трели Мосички.

– Потише тут! Самодеятельность развел. У Ниночки истерика. Уже две скорые вызывали – одну мне, другую – ей.

– Что произошло? – ошарашенно прошептал прервавший свое пение раб.

– Сходила в аптеку. Говорил я ей – сиди дома. Говорил – Мосичка с рынка придет, пошлем в аптеку его.

– Ну да, я бы смотался…

– Она меня не послушалась. Захотелось ей прогуляться в новом платье. А там…

– Что там? Я пока ничего не понимаю.

– Теракт, представь себе! Захват аптеки!

– Жесть!

– Какой-то псих с бомбой. Взял Ниночку и аптекаршу в заложники.

Ниночка, в момент потерявшая весь лоск, стонущая и еле переставляющая ноги, появилась в холле. Мося бросился к ней и заботливо усадил на диван:

– Что, плохо?

– Не то слово! – голос ее дрожал. – Лучше бы он меня убил, чем так мучиться! Мне было страшно. А потом... Все тело ломит.

– Неужели он тебя бил? Какой ужас!

Ниночка заплакала, не удержалась. Мосичка обнял ее и принялся интенсивно гладить по спине. Герман Валентинович громко завздыхал и вцепился пальцами в собственный пульс.

– Успокойся, – приговаривал Мося. – Все окончилось благополучно. Ты приняла таблетку? Всё позади.

– И не только таблетку, – она с возмущением оттолкнула раба. – Мне медсестра с неотложки укол сделала. Что позади?! Человека арестовали, увезли в кутузку! Ничего не позади!

– Тебе террориста жалко? – Моисей был обескуражен.

– У него больная мама. Он в отчаянии. Когда моя мамочка заболела, я тоже не находила себе места. Мне было невыносимо тяжело. На меня давили стены и потолок. Я убегала от самой себя, и мне казалось, что я бегу за мамой и никак не могу ее догнать. Я звала ее, но она никогда не оборачивалась.

Герман Валентинович скорбно покачал головой, с трудом встал и удалился.

– Значит, этот… требовал, чтобы ему дали бесплатно лекарства? – продолжил Мося докапываться до истины.

– Ты тупой? – она покрутила пальцем у виска. – Если бы так, то это был бы простой грабитель, а не террорист. Взял бы спокойно лекарства и ушел. Для чего брать заложников? У него были другие цели.

– Какие?

– Благородные. Чтобы его маму вылечили. И чтобы нас срочно к Бразилии присоединили.

– К Бразилии? Зачем? Таки да, он ненормальный.

– Господи! Сам ты ненормальный. Человек настрадался. Как я его понимаю!

– Так что, сразу заложников захватывать? Мало ли больных? – Мосичка рисковал. – Если все станут с бомбами по аптекам бегать... Лучше уж со скрипкой ходить по дворам.  Или с шарманкой, на худой конец. А второе условие, как мне кажется, вообще невозможно выполнить. Лучше бы он потребовал присоединить нас к Северному полюсу.

– Для чего?

– Чтобы там наконец потеплело. Скажи, а он, этот террорист, красивый мужчина или так себе?

 

***

– Жужа, – представилась собака, не раскрывая рта, и улыбнулась.

– Жорж, – ответил он.

Это была нескладная худая сука загадочной масти, в которой преобладал грязно-желтый колер. Она с размаху плюхнулась на большой камень около лежки Жоржа, слегка загремев костями.

Больше они не разговаривали. Лежали рядом и ждали ночи. Движуха вокруг дома патрициев не утихала – люди сновали туда-сюда. В основном это были рабы или плебеи средней руки. Носили торбы, трубы, ведра, ящики. Приходил и знакомый центурион в белых кроссовках. Но все они мало занимали утомленного солнцем Жоржа, а Жужу – и подавно. Она то и дело почесывала бок задней левой. Жоржик тоже почесывал бок. Задней левой. Порой он путал человеческие конечности. Пока еще путал.

 

***

Нельзя сказать, чтобы газета «Камышовая правда» в натуре вызывала интерес Германа Валентиновича. Впрочем, как и «Вечерняя Пересыпь». Но он регулярно читал их ради солидности. Почти с той же регулярностью и той же бессмысленностью, что Мосичка вытирал пыль в доме.

– Я придумал, как нам Ниночку развеселить, – вскричал патриций.

– Организовать банкет? – махнул раб султанчиком для смахивания пыли.

– Точно! У нее же завтра день рождения. Нужно хороший стол накрыть и друзей пригласить.

– Друзей?..

– Ты прав. – Герман Валентинович потер морщинистый лоб. – Ну, не друзей, знакомых и партнеров.

– Можно. А кого?

– Так… Переверзевы не придут. Слишком нос задирают. Онищуки? Эти прибегут. Но я их не звал бы – завидуют нам очень. Можно дизайнера Эльвиру позвать. Она дама стильная и со связями. Ниночке она нравится.

– И это все?

– Надо подумать. Соседи... Нет, они не заслуживают. Да и Нинель не согласится.

– Когда-то, я помню, вы с соседями в гости друг к другу ходили. Когда еще не были патрициями.

– И что в ответ на наше добро получили? Черную неблагодарность! Зависть и хамство. Ниночка к известной колдунье или гадалке ходила. Она сказала, что на ней венец безбрачия. Нет счастья у моей доченьки. И что виной всему сглаз от соседей. Или порча… Точно не припомню.

– А средство от этого есть? – обеспокоился Мосичка.

– Есть! Я тысячу долларов отвалил за заговор. А ведь мне не сорок, и с каждым годом все трудней деньги зарабатывать.

Оба вздохнули.

– От тебя, дружок, требуется составить меню на десять-двенадцать человек. И посчитать все расходы. Я готов раскошелиться. Придется родственнице покойной жены позвонить. Ее племяннице. Они с Ниночкой вместе росли. Правда, не общались давно. Ниночка однажды была не в себе, вспылила, обвинила племянницу в корысти. Нелепость, конечно…

– Как бы снова скандалом не закончилось. Она ведь и сейчас не в лучшей форме.

– Только и делает, что лежит, уставившись в стену, – развел руками Герман Валентинович. – Ребенком она каждый день закатывала нам истерики. Мы надеялись, что с возрастом это пройдет. Не прошло. Но вместе с тем моя дочь добрый человек. Ее ранит чужая беда.

– Она и собак любит. Даже террориста пожалела. Никто из нас на такое не способен. Да она почти святая! Только зачем-то постоянно со всеми ругается.

– Ты разве не замечал, Моисей, что большинство людей неблагодарны? Мы за свои деньги весь двор в порядок привели. Плитку тротуарную положили, лестницы на галереи заменили. Да и фонтан с мраморным изваянием Ниночка из каталога выбрала. Через месяц привезут. Будет стоять в центре двора. Я, конечно, не уверен, что он так уж необходим. Но спорить с Ниночкой, как ты знаешь, невозможно.

– Вот оно что. А то меня соседи спрашивают, зачем к центру двора трубу проложили?

– Сюрприз она всем приготовила. Смотри, не проговорись.

– Стоит, наверное, уйму денег.

– Цифру я тебе называть не стану. Сам стараюсь забыть.

– Сколько вы в наши трущобы вложили. Страшно подумать! Могли бы шикарный особняк себе отгрохать в пригороде.

– Ниночка и слышать об этом не хочет. Она в этом доме родилась, повзрослела. Здесь и своих детей будет растить.

– Детей? Так ей же уже…

– Колдунья уверяет, что в будущем году в нашей семье будет прибавление. Правда, ребенок помешает моей работе… Но это не беда. Главное, чтобы Ниночка была счастлива.

 

***

Мосичка нехотя отстегнул цепочку от ножки стола и поплелся открывать капитану Пужайло, который нервно моргал в экране домофона.

– Вот мы и снова встретились, – бесцеремонно ввалился в холл центурион в фуражке. – Мне необходимо поговорить с Нинель Германовной.

– Я могу ее заменить, – состроил глазки Мосичка. – Как, впрочем, любого. Позволю себе напомнить, что я гений, а гениям все под силу. Читали сказки о добрых волшебниках? Считайте, что это моя биография, мемуары обо мне. Как жития святых.

– Не паясничай. Нинель – свидетель в одном важном деле.

– В деле о заложниках в аптеке? Я все знаю. И доверять мне можно на сто процентов. Кому же доверять, если не мне?

– Позови хозяйку, – отрезал Пужайло.

– Она плохо себя чувствует. Я сделал ей чудодейственный массаж. Я уже говорил вам, что я гений? Ах, да, говорил, конечно… Нинель Германовна нездорова.

– Кто сейчас здоров? У меня тоже давление. Не делай мне нервы.

Ниночка вышла из спальни, пошатываясь, с компрессом на лбу:

– Что такое?

– Мне надо записать ваши показания.

– Я думала, что меня вызовут к следователю. – Она была разочарована.

– Вызывают только свидетелей первого ряда. А прохожих опрашивают.

– Прохожих? – удивился домработник.

– Приблизительно в 15.20 вы проходили мимо аптеки на улице Бондарева. Правильно?

Ниночка окаменела, отвернувшись.

– Только не молчите! Давайте скорее покончим с этой формальностью. У меня еще пятеро свидетелей на районе.

Ниночка молчала.

– Вы видели толпу, собравшуюся вокруг аптеки, милицейские машины, оцепление? Ответьте.

Ниночка продолжала молчать. Зато в холле появился икающий и пыхтящий Герман Валентинович с торчащим из кармана пиджака шкаликом.

– Молчание – знак согласия, – подытожил участковый. – Так и запишем. Вы остановились, чтобы посмотреть, или прошли мимо?

Ниночка молчала. Мосичка переглянулся с Германом Валентиновичем.

– Так тебя не взяли в заложники? – возмутился отец.

– Слава Богу, что не взяли! – успокоил его Пужайло. – Нинель Германовна проходила мимо аптеки. И это было уже после того, как террориста увезли. Правильно, Нинель Германовна? Может быть, я что-то напутал? Терпеть не могу протоколы и прочую бумажную канитель. Так что, подпишем показания?

Ниночка за неимением иного выхода нехотя кивнула.

– Зачем же ты нам рассказала такое? – схватился за шкалик Герман Валентинович. – Меня чуть удар не хватил! Нинель, ты совсем меня не жалеешь!

– Действительно, зачем?

Центурион пожал плечами и поправил фуражку, сползшую набекрень.

Все умолкли. На лицах застыли отчаянье или растерянность. Мосичка накапал корвалол в стакан и заметался между хозяевами, не зная, кому из них дать выпить. Герман Валентинович громко охал. Ниночка угрюмо смотрела в сторону. А закончилось все тем, что корвалол достался капитану как лицу особо уполномоченному и особо обремененному.

 

***

После дачи показаний и ухода участкового центуриона домочадцы разбрелись по дому, чтобы отойти ко сну каждый со своими чаяньями.

Патриций не выпускал из рук порожний шкалик, Ниночка – флакон от сердечных капель, а Мося – карабинчик от своей цепочки.

Так бы закончился этот день, если бы не возбуждение, владевшее Ниночкой.

– Папа! – гаркнула она из своей спальни. – Нам нужно срочно сделать в холле капитальный ремонт!

– Но мы только год назад его закончили, – возразил Герман Валентинович из своей.

Голоса, звучавшие из спален, скрестили шпаги в холле. Вечно перемигивающиеся в отсутствии хозяев венецианские зеркала состроили друг другу мерзкие издевательские рожи.

– Эльвира Степановна мне вчера сказала, что в нашем холле превосходно будет смотреться фонтан между зеркалами. Тренд сезона. Представь – мраморная скульптура молодой прекрасной патрицианки. Стильная прическа, обнаженные плечи, кроткий взгляд… И вода тихо журчит, нервы успокаивает.

– Особенно этот фонтан будет актуален во время ливней, когда Пересыпь превращается в Венецию. – К двум голосам добавился третий, Мосичкин, из кладовки. – И почему у нас никак не наладят выпуск гондол? А я готов стать первым дожем Пересыпи, не век же в рабах ходить. А раз так, нас нужно присоединять не к Бразилии, а к Италии. Всегда хотел там побывать. И ездить никуда не потребуется. Ура!

– Гондолы… У нас и шаланды с кефалью повывелись, - взгрустнулось Герману Валентиновичу.

- Не суй нос, куда не следует, раб лукавый! – одернула раба Ниночка.

– Да, уйми, Моисей, свое воображение! – поддержал дочь патриций. – Принцессочка моя! Тебе, безусловно, нужно отвлечься. Сходила бы ты на Поля Украшения, или на барахолку. На Староконном чего только не увидишь. Или книжку почитай. У меня в кабинете в шкафу есть парочка романов. А то вон на заезжих гладиаторов сходила бы посмотреть – всё развлечение.

– Некогда мне по стадионам болтаться или с книжкой валяться на диване. Весь дом на мне. Разве ты не знаешь?

– Зачем тогда нам Мосичка? Он же стряпает, убирает, на рынок ездит.

– Моська не способен принимать ответственные решения. Не могу же я полностью доверять этому чокнутому с замызганной скрипкой без струн. Не забывай, что я ответственна за твое лечение. Да-да, за твои таблетки по часам и за своих собак. Они без меня с голоду умрут. Устала я. Потом лекарство тебе дам. Позже…

– Таблетки я и сам проглочу, когда о них вспомню. Но если ты будешь настолько любезна… а пока отдохни. И я отдохну…

 

***

Когда Ниночка проснулась среди ночи, она долго не могла опомниться. Слезы текли потоком. Она судорожно ловила ртом воздух. А все потому, что ей приснился не просто сон, а самый настоящий кошмар. Ей снился суд над ее обездоленным террористом. Но так как она его никогда не видела, он предстал перед ней в облике любимого Жоржика с фотографии, наряженного довольно странно – в тельняшку, красные галифе и дырявое сомбреро.

В качестве главного судьи она увидела себя в несусветном начесе и в полковничьем центурионском кителе поверх ночной сорочки. Но больше всего ее поразили двое других судей. Это были огромные собаки – Белка и Стрелка (значилось на бейджиках), ходящие на задних лапах и разболтанно сидящие рядом с ней за пустым обеденным столом совсем по-человечьи. Белка сильно смахивала лицом и повадками на почтенного отца семейства Германа Валентиновича, а Стрелка – на раба Мосичку.

– Начнем, друзья. Пусть введут обвиняемого, – строго произнесла судья, и Ниночка узнала собственный голос.

Террорист испуганно озирался, стоя перед столом в непосредственной близости от старой газовой плиты и безнадежно увядших орхидей. На груди подсудимого болталась связка больших спелых гранатов, по-видимому, в качестве символа безысходности гонки вооружений.

– По моему мнению, он ничего из ряда вон выходящего не совершал. Отпустить на свободу мы его, конечно, не сможем, но доброе имя вернем, – сказала судья.

– Раз он сюда попал, то это уже надолго, – добавила Стрелка.

– В любом случае следует неторопливо проанализировать ситуацию, – предложила Белка. – Во-первых, он совершил нападение на торговую точку, во-вторых – захватил заложников. И в-третьих, выдвинул требования просто невыполнимые. К тому же он угрожал взорвать весь квартал.

– Все это подробно запротоколировано в материалах дела, – согласилась Стрелка.

– Но у него даже гранаты не настоящие.

Судья явно была на стороне обвиняемого.

– Муляжи, папье-маше, – подтвердила Стрелка.

Белка была против:

– Заложники об этом не знали. У одной женщины от страха временно отнялись ноги, у другой – случился обморок. Он должен быть строго наказан.

– По всей строгости.

Стрелка была бессильна перед лицом закона.

– У него имелись причины, – продолжала адвокатничать судья. – Его мать, кажется, серьезно больна. Учтите, что он думал не только о себе. Его требование присоединить наши Поля Украшения к Бразилии, чтобы знаменитый карнавал проводить не только там, но и у нас, говорит само за себя.

– Самоотверженно, – восхитилась Стрелка.

– Он дурак или сумасшедший. – Белка была полна скепсиса. – Невозможно выполнить эти требования. Ему необходима консультация психиатра.

Стрелка тут же поддакнула:

– Соглашусь с мнением коллеги.

– Я считаю его героем. И очень хорошим сыном, – попыталась не замечать чужого мнения судья.

– Герой и сын. Но не исключено, что он – обыкновенный сумасшедший. – Стрелка не собиралась ни с кем спорить.

– Именно так, – резюмировала со вздохом Белка. – Он герой, хороший сын и сумасшедший, подвергший опасности многих людей.

– Состав преступления налицо.

Растерянности Стрелки не было предела, но она все же старалась сохранить морду при этой странной игре. Тем более, что судья настаивала на своем:

– Представим себе, что этот человек – художник, автор перформанса.

–Художники такие непредсказуемые, особенно авторы перформансов, – выкрутилась Стрелка.

Но у Белки опять нашлись свои аргументы:

– Ха-ха, нашли художника! У него же нос синий. Он заурядный алкаш.

– С утра нализался.

 Стрелка лишь подчеркнула очевидное. У поникшего террориста и впрямь начал интенсивно расти нос цвета индиго.

– Поверьте, исключительно для вдохновения хлебнул, для драйва. Мы не вправе его осуждать.

Подтасовывания судьи могли не пойти на пользу Фемиде. Собаки переглянулись. Однако Стрелка вздохнула согласно:

– Иногда им нужно немного принять для вдохновения.

– Я слышала, что этот художник на свою мать руку поднимал, – взялась за дело с иного конца Белка.

– Какой гад! – Стрелка даже зарычала.

– Слухи следует проверить. Может, их сочинили его завистники, – не унималась судья.

– Оклеветать человека очень легко, – почувствовала перевес судьи Стрелка.

– Он виноват в том, что милиция была вынуждена провести спецоперацию. Потрачены впустую госсредства.

Белка очень устала от препирательств внутри коллектива. Ей впору было принять валериановые капли. Но она вовремя взяла себя в руки – не уподобляться же какой-нибудь валерианозависимой  мерзопакостной кошке!

Видя состояние коллеги, Стрелка не решилась возразить:

– Любая спецоперация – дорогое удовольствие.

– Можно считать это учебной тревогой, – не сдавала позиции судья. – К тому же, вспомните, гранаты оказались обманкой. Совсем как на учениях. Нужна же спецназу тренировка.

– Чтобы наши чудо-богатыри жирком не заплыли. – Резонные доводы судьи подействовали на Стрелку.

Вновь послышались глубоко пенсионные вздохи Белки:

– Итак, вы считаете его невиновным?..

Судья захлопнула папку с документами:

– Отчего же… Виноват. У меня от всего этого голова целые сутки раскалывалась. Предлагаю его казнить. Повесить за шею или сбросить с обрыва. Для его же пользы. Все гуманнее вивисекции…

– Так повесить или сбросить? – впервые перебила судью Стрелка.

– Можно сначала повесить, а потом сбросить тело с обрыва, – внесла конструктивное предложение Белка. – Пусть и повисит, и полетает. Требований у него было два, и наказаний тоже будет два.

– Вполне справедливо, – не могла не поддержать предложение Стрелка.

– Решение принято единогласно. Привести приговор в исполнение! – провозгласила судья.

Террорист схватился за горло и рухнул замертво.

Собаки тоненько заскулили, и Стрелка пропела поставленным Мосичкиным тенором: «Собака лаяла на дядю фраера».

Как тут было Ниночке не проснуться в холодном поту?

 

***

Самый благодатный для неблаговидных воровских проделок час – предрассветный. И Жоржик его дождался. На мягких лапах, чтобы не потревожить храпящую на теплых камнях Жужу, он покинул свою лежку. Пришелец осторожно вынул из кармана галифе связку отмычек и мгновенно отпер замки. Оказавшись в холле и подсвечивая себе глазами, он хотел уже было обшарить потенциальные тайники патрициев. Но – не судьба. Вдруг зажегся свет и включилась сирена сигнализации. Было так оглушительно и ослепительно, что пришлось срочно погасить глаза и втянуть ушные раковины внутрь черепа. Доля секунды потребовалась Жоржу на грациозный прыжок за диван, где он прикинулся тем, что первым пришло на ум, – скомканным лоскутным одеялом. Мимикрия удалась бы абсолютно, если бы не отрыжка, вызванная стрессом и резким движением. Запахло серой, что не могло не вызвать у пришельца легкий приступ ностальгии. Одеяло за диваном украдкой вздохнуло.

Послышался гулкий топот босых ног. Хозяева, очумевшие спросонок, выскочили из спален. Ниночка трясла шипящими друг на друга папильотками, а Герман Валентинович размахивал рукой с тапком:

– Инопланетянами потянуло! Никак комета! – возопил он, принюхиваясь.

– Папа! Звони скорее на пульт, чтобы эту истошную сирену выключили! – Ниночка снова начала впадать в истерику.

Герман Валентинович заметался в поисках телефона. Нашел. Под столом. Дрожащими руками набрал номер, написанный крупно мелом на стене – для памяти. Через долгие несколько мгновений ему ответили.

– У нас сработка! – рявкнул он в трубку. – Никого тут нет! Явно ваши косяки! Безобразие!

Сирена наконец смолкла, оставив оскомину и звон в ушах. Герман Валентинович с облегчением расслабился, и опустив плечи, поплелся досыпать. Ниночка задержалась. Все равно после кошмара на нее напала бессонница. Она села в кресло, позевывая. Потом медленно подняла ногу, чтобы получше рассмотреть ее. Описала носком дугу в воздухе. Затем проделала то же самое другой ногой. Вот кто никогда не путал конечности. Одеяло за диваном обзавидовалось.

Тем временем Ниночка встала и без аккомпанемента пустилась в пляс. Она всегда любила это дело, хотя ее никто никогда не приглашал танцевать. Когда фокстрот плавно перешел в менуэт, она обернулась к дивану и увидела встающего с пола Жоржика. Крик замер у нее на устах. Она смотрела на ночного гостя с разинутым ртом.

– Хоп, мадам! И все печали улетели! – вкрадчиво запел Жорж, чтобы как-нибудь успокоить визави. – Хоп, мадам! Последний танец впереди! Амнистия, дорогуша. А вот орать совсем не обязательно. Я прибыл немного раньше, чем обещал. Не хотел будить. Кто ж знал, что у тебя тут сирена? Ты об этом не писала.

Пришелец раскрыл объятия, удлинив до нужных размеров верхние конечности. Но стать выше ему при всех стараниях не удалось. Он едва доставал до Ниночкиного плеча, что отнюдь не помешало ему ощупать ее ягодицы. Конечно, с чисто исследовательскими целями. Ниночка, спохватившись, шарахнулась от Жоржика.

– Боже мой! – взвизгнула она. – Я же не начесана! Не накрашена!

Папильотки полетели во все стороны, расползлись, жалобно попискивая, и спрятались за плинтусами.

– И не накрашенная я страшная, и накрашенная страшная… – продолжал напевать Жорж, глядя на растрепанную любимую снизу-вверх отрепетированным скабрезным взглядом.

 

***

Спать Ниночка отправилась только удостоверившись, что драгоценный гость удобно устроился на диване. Он услужливо осветил глазами ее путь в спальню в полумраке холла. Ее потрясли паранормальные способности любимого, и она даже смахнула слезу восхищения. Не удивительно, что на рассвете ей приснилось еще кое-что неординарное.

Как и в первом сне, действие происходило вокруг беспокойно сучившего витыми ногами обеденного стола. Но на этот раз он был застелен красным бархатом и на нем стоял магический хрустальный шар. За столом сидел некто в черном, лицо было скрыто под густой вуалью. Однако Ниночка, будучи уверенной, что перед ней колдунья-гадалка, сразу узнала татуированные руки жениха. Впрочем, сон есть сон и его сюжет и образы могут причудливо запутываться и переплетаться, как плющ с виноградом на заборе.

– На что жалуешься? – напрямик спросила колдунья.

– На сомбреро моего жениха, – также без обиняков ответила Ниночка. – Вы меня не предупреждали, что он мексиканец.

– Он еще и революционэр в красных галифе. Просто мужик заскучал. Позаимствовал кое-какие вещички у попутчиков в поезде. Или еще где. Серьезные жалобы есть? Выкладывай, но поторопись, у меня мало времени. На очереди еще трое лунатиков. Так что беспокоит?

– Он меня не любит.

– В чем это выражается?

– Он все время смотрит на Мосичку. А меня воблой называет.

– И при этом смеется?

– Ржет, как конь.

– Вот и относись к этому как к шутке. Надо же понимать, привычка – вторая натура, как говорили древние. Он женщины пять лет не касался. Вот его и тянет на раба.

– Так он один из этих?.. – ужаснулась подопытная.

– Сэ ля ви... Ты вспомни, как просила познакомить тебя с отцом твоего будущего ребенка. Желание исполнено. Я дала тебе адрес колонии и школьную фотографию Жоржа. Красавѐц он, правда? Не вздумай жаловаться, что он слишком много ест и не соблюдает чистоту. Зато твои соседи вас теперь не беспокоят, не так ли?

– Они его боятся. Правда, папа его тоже боится.

–Привыкнет. Только помни, что такие Жоржи дома не задерживаются.

– Неужели его снова посадят?

Колдунья заржала, как конь, и не сдержала отрыжки. Даже во сне в нос Ниночки ударил запах серы, что было вполне логично.

– Скажите, где вас можно найти в случае необходимости? – взмолилась Ниночка, видя, что колдунья тает на глазах, роняя предметы туалета и части тела. – Я искала вас по старому адресу, но не нашла.

Ответа не последовало. Вокруг смятой вуали валялись четыре толстых коротких пальца с татуированными буковками – ж, о, р, ж.

В этом сновидении сплавились все девичьи страхи и надежды. Ниночка боялась и ждала, что сон окажется вещим. Короче, она категорически не располагала информацией, что ей после этого следует думать и чего хотеть. Вуаля.

 

***

Вряд ли спорт мог стать коньком Жоржа. Но лежа на полу в облике одеяла, он заинтересовался большими черными гирями, пылящимися под диваном. Сначала пришелец не понял их назначения. Но база данных пощелкала в голове и осенила догадкой. Золото – мягкий желтый металл, такой уязвимый и такой земной, эквивалент эквивалентов, содержался в неприглядных шарах с дужками. На вопрос Жоржа о других возможных вариантах база захихикала и выдала вероятность в вербальном виде. «Не золотые? А какие же они, по-вашему?» – издевательски прохрюкало в мозгу. Затем та же база подсказала, что Герман Валентинович в разгар запоя выкатывал гири и сталкивал с балкона, после чего громогласно заставлял Мосичку тащить снаряды обратно в дом, что подтверждало ценность их середки.

Жоржик твердо решил на всякий случай не выпускать гири из виду. С этой целью было решено фанатично заняться гимнастикой. И даже скандал во дворе не был поводом прервать упражнения физкультурника. На фоне перебранки соседок песня Жоржа звучала очень органично:

– Был у Жоры клёвый срам, а теперь там просто шрам, – напевал он. – Бросил камень в бультерьера – с той поры всё пополам. Ночь, ночь, ночь, горькая слеза жжёт порожняковые базары. Косячок, шампанское и шмары. И до утра не жми на тормоза…

– Не знаете, что происходит? Из-за чего сыр-бор на этот раз? – Рассерженный патриций выскочил из кабинета в холл.

Атлет, потея, как положено, оторвал гирю от пола:

– Мадам Пресман прогнала двух паршивых собак. Нинель пошла в наступление. Вы могли бы догадаться.

Герман Валентинович всплеснул руками и выронил тапок:

– Опять собаки?!

– Не понимаю, что вас удивило? Беспокойная у вас дочурка. Мои нервы уже на пределе. А мне после отсидки покой нужен, реабилитация.

– Боже мой, зачем же они так орут? У меня же лекция – отъезжанты богатые! Где Моисей? Пусть бы он увел Нинель со двора. Это только ему под силу. Мося! Мося!

А Мося прятался за портьерой. В руках у него была скрипка и он проникновенно водил смычком по воображаемым струнам.

– За костями для собак на Привоз поехал, – сообщил Жорж спокойным тоном. – Со вчерашнего вечера они с Ниночкой судили-рядили, сколько костей брать – пять кило или сразу десять.

Герман Валентинович распахнул дверь и фальцетом позвал Ниночку. Однако крики, лай и вой только окрепли. Патриций поспешно захлопнул дверь и собрался уйти.

– Что же вы за дочь не болеете? Она воюет за обездоленных собак, а вы не помогаете.

– Она всегда в громких спорах выходит победителем, – не без гордости ответил патриций на издевку Жоржа.

– Да, я вижу, она мастер дворовой риторики. И голосом Бог не обидел. Только это хорошо для горлопана-политика, а для хранительницы домашнего очага скорее недостаток. Так что вынужден выставить вам рекламацию на дочь. Такую особу в жены можно взять исключительно при наличии солидного приданого. Вы сколько за ней готовы дать? Только не скупитесь!

– Вас что-то не устраивает? – процедил Герман Валентинович.

– Основная претензия к характеру, если не брать в учет возраст. На нее кто-то может влиять?

– Безусловно. Тот, кого она полюбит. Кто станет ей опорой в жизни.

– Серьезно? Тогда потребуйте прекратить эти порожняковые базары с соседями. Вы ведь сейчас и есть ее опора?

Герман Валентинович пристыженно замолчал.

Мосичку по-прежнему не замечали, а он по-прежнему вдохновенно елозил смычком.

– Любой приличный скандал требует хорошего аккомпанемента, – бормотал раб. – Иначе вся Пересыпь зарыдает, что ей абсолютно противопоказано, учитывая несовершенство канализационного коллектора.

– Так вот, чтобы было всё ништяк, готовьте нехилое приданое, папа, – громко подытожил Жорж.

– И не надейтесь! Не про вашу честь! Ничего не получите! Не рассчитывайте! – Хозяин внезапно очутился на грани нервного срыва.

– Очень глупо. Зря вы со мной так, честное слово.

– Ничего, ничего! Комета уже близко! И Он – на ней. Скоро Он будет здесь. И разберется со всеми. И с тобой, Жоржик, разберется! И, чао, бамбино, сорри, Жоржик!

Задрав подбородок, Герман Валентинович удалился, держась за шкалик в нагрудном кармане, словно собираясь петь гимны.

– Шизофрения какая-то! – пожал плечами спортсмен в татуировках. – Он – это же я, кажись. А я давно здесь. Обживаюсь помаленьку. Планы разные… И как мне теперь с самим собой разбираться? – Жорж резко одернул портьеру. – Подслушиваем, молодой человек?

Мосичка, оказавшись с ним нос к носу, спрятал скрипку за спину и виновато улыбнулся:

– Есть грех – любопытен. Всегда страдал из-за этого порока. Вечно нарывался. Ведь никто не любит свидетелей своих неприглядных поступков.

– Осуждаешь меня?

– Осуждаю. Как не осуждать? Правда, сомневаюсь, что имею на это право. Я скромный раб, хотя и гений. Но Ниночку жалко. Она так тебя ждала, дни считала.

– А ты, дурак, думал, что у нас взаимная любовь?

– Я не дурак, я артист!  – с достоинством возразил домработник. – Я надеялся, что выйдет она замуж, будет довольна, наконец, жизнью. Станет в доме тихо и спокойно, потому что она забудет о соседских кознях. И настанет время для музыки! А ты не оправдал моих ожиданий.

Жоржик загоготал:

– Ну, извини. Другие у меня функции. И предписания другие.

 

***

Что может быть банальней приготовления банкетного стола в одесском доме? Традиция – кушать как в последний раз – незыблема. Блюда делятся на обязательные и фирменные, характерные для конкретной хозяйки. Хозяйкой в доме пересыпских патрициев был Моисей. В нем боролись отвращение к труду любого рода и стремление блеснуть кулинарным талантом перед зачастившим к ним во двор участковым центурионом Станиславом Антоновичем. Правда, он не был приглашен к Ниночке на день рождения, но Мося все же надеялся…  А пока он утешался ненасытностью Жоржика, который твердил о своем неимоверном везении: «Этот город с его обычаем беспрерывно питаться подходит мне, ведь я чемпион в поедании флоры и фауны».

Короче, всеобщая страсть к полноте желудка подчинила себе Жоржа в два счета. Тем более, что желудков у него было, сколько требовалось. И они играли марш от голода каждые полчаса на всю Пересыпь, урча и квакая.

Но – не будем отвлекаться. Итак. В центре холла Мосичка накрывал банкетный стол. Герман Валентинович просматривал свою любимую «Камышовую правду» за позапрошлое воскресенье. К слову, старые газеты действовали успокаивающе на патриция, лишний раз убеждая в том, что все всегда проходит.

Ниночка, взгромоздясь на подоконник, торопливо подпиливала ногти. Праздничная прическа, на которую ушло все утро, увеличивала ее рост на целый аршин: неистовый начес окончательно превратил волосы в пегую паклю, торчащую строго вверх. Траурная тога с массивными  голдяками в форме эполет, должно быть, символизировала тоску по ушедшей юности.

Жорж старался не смотреть на свою расфуфыренную невесту, чтобы пища в его многочисленных желудках и желудочках не прокисла. Он вразвалку сидел за столом, демонстрируя голый татуированный торс, и в пятнадцатый раз накладывал салат в свою тарелку:

– Я зверски проголодался!

По мере роста его живота сизая русалка на нем тоже толстела и добродушно подмигивала Мосе, пошевеливая хвостом в такт желудочной перистальтике пришельца.

– Моська тебя час назад накормил до отвала. Подождал бы гостей, – грубовато отчеканила сквозь зубы Ниночка.

– Это твои гости, а не мои, а я должен хорошо питаться.

– Ты меня разочаровываешь, Жорж! – выпалила она, бросив в него пилочку для ногтей.

Пилочка на лету превратилась в волнистого попугайчика и выпорхнула в форточку.

Жоржик продолжал невозмутимо есть с тихим хрюканьем.

– У меня сегодня день рождения, а ты мне ни одного комплимента не сделал. Да и подарка от тебя я не получила.

– Посуди сама, на какие шиши мне подгоны делать? Меня всего две недели назад из-за ограды выпустили. Вот проверну одно дельце, выборы выиграю, тогда...

– Я не верю обещаниям.

Она встала с насиженного места, и покачивая начесом, уплыла вон.

– Дело твое, – бросил ей вслед равнодушный жених.

Герман Валентинович, кряхтя, сложил газету, собрался что-то сказать, но вернулась дочь, и он умолк. Ее возвращение было торжественным – она несла вазу с целым снопом свежесрезанного камыша. Поставив букет посреди стола, она повернулась к жующему Жоржу, и лихо подбоченясь, сообщила:

– Вот Моська цветочки мне принёс с Полей Украшения, а ты – нет.

– Он боится, что его выгонят, – объяснил Жорж, продолжая поглощать салат и бифштексы.

– А ты не боишься?

– Я не боюсь. Ты влюбилась в меня, как кошка. Произошло это еще до того, как мы встретились.

– Терпеть не могу кошек, – нахмурилась Ниночка.

– Скоро гости придут, – примирительно вмешался Моська. – Будет весело. Смотрите, какой стол я приготовил!

– Эскарго и устриц не хватает, – хохотнул Жоржик, закусывая салфетками.

Салфетки выскальзывали между пальцев и порхали под потолком белыми голубями.

– Это не вписалось бы в выделенный бюджет. А то я мог бы... Я умею.

– Обойдемся без устриц. Плов из мидий сойдет за деликатес. – Ниночка была по обыкновению категорична. – Переверзевы все равно отказались, а ради Онищуков я бы не стала... Пусть скажут спасибо за фаршированную рыбу.

– Так сколько приборов ставить? – осведомился прилежный домработник.

– Считай сам. Нас четверо, – принялась загибать пальцы хозяйка. – Ты сядешь с нами. Мы домработников уважаем. Онищуков двое. Илюша, хозяин такси, где мы всегда колесницу заказываем, дизайнер Эльвира Степановна, прораб Витя, который у нас ремонт делает. Итого двенадцать персон.

– Откуда двенадцать? Я девять насчитал. – Жорж едва ворочал языком, засунув в рот целую котлету.

– Все будут со своими половинами, я надеюсь.

Внезапно начавшийся ливень сначала подмочил, затем прополоскал и окончательно смыл Ниночкины надежды. Впрочем, осознание безнадеги, как всегда, приходило к ней слишком медленно.

– Что-то никого до сих пор нет. Назначали на шесть, а уже почти семь, – тревожился Моисей, закрывая окно.

– Что же ты копаешься? Быстрее сервируй! – приказала хозяйка.

Противно зазвонил телефон. Герман Валентинович с важным видом взял трубку.

– Да... Хорошо... Спасибо... Очень жаль... До свидания, – сказал он.

– Кто это? – спросила дочь.

– Онищуки. Извиняются. Их не будет.

Со двора, несмотря на дождь, донеслась музыка и детский смех. Ниночка надула губы.

– Вежливые люди, извиняются, – заметил Жоржик, тщательно облизывая ложку.

Снова зазвонил телефон. Герман Валентинович взял трубку. Ниночка уронила губную помаду, и она скрылась ящеркой в щели пола.

– Добрый вечер... Спасибо... Передам... Хорошо... Очень жаль... До свидания… – Патриций положил трубку. – Эльвиру неожиданно вызвали в горсенат. Ее тоже не будет.

– В воскресенье вечером? – возобновил пережевывание пищи Жорж. – Врет. Просто идти не хочет. Ленится, наверное.

Музыка во дворе стала гораздо громче. Народ праздновал окончание ливня. Ниночка сжала губы и зло прищурилась.

Телефон зазвонил опять. Ниночка заткнула пальцами уши.

– Привет... – напрягся Герман Валентинович. – Благодарю за поздравления... Очень и очень жаль, Виктор. Мы так вас ждали. Ну что ж... Пока. – Он со вздохом положил трубку и объяснил: – Виктор задержался на объекте и сегодня в город не вернётся. Тут еще дождь некстати.

Хозяин нервно забарабанил пальцами по поручню кресла. Ниночка начала всхлипывать.

И опять зазвонил телефон. Патриций с опаской взял трубку и приложил к уху. Это с большой натяжкой можно было бы назвать разговором. Потому что он только вздыхал, время от времени повторяя «угу». И в итоге резко нажал на рычаги аппарата.

– Даю голову на отсечение – это главный возничий, – веселился обожравшийся Жоржик. – Он мотался за горючим в Персию и мчался сюда на всех парах, а теперь плавает в нашей луже на Первом Заливном вместе со всеми своими колесницами и не выберется до утра.

Во дворе запели. Ниночка заплакала.

– Я так старался. Мне казалось, что они – настоящие друзья, – опечалился Мосичка.

– Я осталась без подарков ко дню рождения. Я им этого никогда не прощу! – билась в истерике именинница.

– Не расстраивайся, дорогуша. – Жорж хлебал водку из стакана. – Амикус фурэстэм пориссунт. Друзья – похитители времени. Так утверждали древние греки, и римляне с ними соглашались.

– Это на каком языке, на греческом или на римском? – всхлипнула Ниночка.

– Нельзя же быть такой необразованной, дорогуша! – возмутился жених. – У тебя папаша не только сармачный*, но и такой грамотный чудак. Ты, очевидно, не в него.

– Зато у меня вкус хороший! – взвизгнула патрицианка.

Тушь текла по ее щекам черными потоками.

– Глядя на твою прическу, не скажешь, – опроверг Жорж, икая. – Некому тебя было пороть. Ничего, я возьмусь за твое воспитание.

Герман Валентинович схватился за сердце, когда снова зазвонил телефон. Из динамика раздалось механическое, подозрительно напоминающее голос Жоржа: «Для того, чтобы победить на выборах, потребуется два миллиона пятьсот пятьдесят восемь тысяч преторианских сестерций и пятнадцать копеек».

– Господи, почему обязательно пятнадцать копеек? – обессиленно хмыкнул вконец ошеломленный патриций.

– Что-то обязательно должно осесть, – подчеркнул рассудительный Мосичка.

 

***

Раньше сны снились Ниночке редко. Теперь – повадились. Притом она отчетливо понимала, что это сон, и даже была способна отстраненно наблюдать и делать кое-какие выводы. Однако проснувшись, моментально об этом забывала и оставалась с неприятным привкусом своего бессилия.

И вот опять. Едва она угомонилась после неудачных и даже унизительных именин и задремала, ей вновь приснился обеденный стол, накрытый красным бархатом. Стол беспокойно гарцевал, поцокивая об пол витыми ножками, как жеребец в стойле. Обычно, когда мебель выходила из-под контроля наяву, Ниночка всегда знала, что делать. А тут как-то растерялась и смутилась. Хоть рядом были исключительно все свои. За столом – колдунья в вуали и с розой в волосах. По обе руки от нее нахальные Белка и Стрелка. А перед ними сама Ниночка, по-дурацки марширующая на месте:

– Докладываю. Сейф пуст. Прошу выяснить, кто злоумышленник.

– Все и так ясно, – хлопнула в татуированные ладони колдунья.

– Соседи, как пить дать, – поспешила уточнить Белка.

– Вероятно, – согласилась Стрелка.

– Нет, соседи еще с кайнозойской эры знают, что у вас в плите деньги спрятаны. Они бы вас давно ограбили, – опровергла собак колдунья.

– Логично. – Стрелка и тут не возражала.

– Тогда участковый, – высказала Белка предположение. – Он в последнее время к вам зачастил.

– Именно! – обрадовалась Стрелка – Участковый! Лицо у него хитрое, как у вора. Брутальный, хитрец!

– Гадить на своем участке непрофессионально. – Колдунья тасовала карты.

– Где живут, там не воруют. Таков воровской закон, – констатировала Стрелка.

Белка развела лапами:

– Тогда затрудняюсь с версиями.

Стрелка тоже развела лапами:

– Версий больше нет.

– Остаются двое подозреваемых – жених-пришелец и придурок-раб. – Карты мелькали в коротких пальцах колдуньи.

– Придется бросить жребий, – вздохнула Белка.

– Предоставим решать случаю, – тоже вздохнула Стрелка.

Колдунья предостерегла:

– Прошу помнить об ответственности!

Тут Ниночка не выдержала:

– Какая к черту ответственность! Пошли все вон отсюда! Сама разберусь! Как мне теперь просыпаться? А вдруг этот сон вещий, вдруг нас и вправду обжулили? Я же не переживу!

Стрелка заскулила и испуганно убежала на четырех лапах, а колдунья с Белкой лихо вскочили верхом на пустившийся рысью стол и ускакали прочь. Ниночка осталась в своем беспросветном сне одна:

– Как же мне всё, мягко говоря, надоело! Все сговорились мешать моему счастью! Мне хочется наконец-то стать счастливой!  Чтобы меня носили на руках и каждое утро дарили цветы. Полтора десятка роз на рассвете улучшали бы мое настроение... Как несправедливо устроен мир! Одним все падает манной с небес. А другие ждут кусочка счастья и мучаются годами! Желаю, чтобы меня любил идеальный герой, чтобы я родила, наконец, ему сыночка, а он мне подарил большущий сверкающий бриллиант, какого нет ни у кого на свете. И чтобы я разъезжала по делам и за покупками на шикарной красной машине без крыши, а все смотрели на меня, нарядную, и завидовали до смерти. Чтобы удивлялись, как мне удается выглядеть неизменно молодо и свежо. На лицах мужчин я бы читала: «Вы прекрасны, Нинель, очаровательны! Мы мечтаем поцеловать вашу руку, но не смеем. А какая вы потрясающая дочь, хозяйка, мать и жена! Настоящая одесская мадонна!» И ребенок мой чтобы был самым умным вундеркиндом из всех респектабельных патрицианских детей, а когда подрастет, стал бы народным артистом, профессором и депутатом. Чтобы мне снова все завидовали. А муж… Муж должен быть загадочным бизнесменом, настоящим олигархом-магнатом, связей которого боялся бы сам цезарь. И пусть все трепещут от одного упоминания его имени! Так нет же! Пока у меня сплошные беды и маета! Еще и сны снятся нелепейшие.  В них даже собаки предатели. Так и живу – боюсь засыпать и боюсь просыпаться. Особенно сейчас. Вдруг я проснусь, а мой сейф взломан и опустошен? Тьфу, об этом даже страшно подумать! Ведь в этом сейфе приданое прекрасной принцессы. Если отнять у принцессы сокровище, она превратится в бедолагу-нищенку. Разве такая сможет кого-нибудь заинтересовать? Ну хоть кого-нибудь? Ну хоть кого-нибудь… Боже, хоть кого… Нет? Я так и думала, что нет. Я в тупике. В самом безвыходном тупике на свете.

Тут самое время было бы проснуться, но. Видимо, усталость Ниночки брала свое, и сон продолжился появлением Мосички со скрипкой в руках:

– Представь, Нинель, я снюсь тебе, – печально покачал он головой. – Я теперь многим снюсь. В этом есть что-то гениальное. Ты не находишь? От меня это никоим образом не зависит. Но хочу успокоить – эти сны ровным счетом ничего не значат. Ты не находила струн от моей скрипки? Тех, которые звенят на ветру и поют под дождем? Не встречала? Ах, я уже у тебя спрашивал. И у капитана Станислава Антоновича спрашивал. Он был очень удивлен, когда я ему приснился, но он тут же забыл обо мне. Досадно. Ты, Нинель, не спеши просыпаться. Я понимаю, что видеть меня во сне не Бог весть какое удовольствие. Ты предпочла бы влюбленного в тебя Жоржика. Но он в данный момент подсчитывает барыши. А я должен отыскать струны... Должен...

 

***

Вот уж был бы сюрприз для патрицианского семейства, загляни они всего разочек поглубже в венецианские зеркала, висящие в холле. А в них, хранящих картины минувшей ночи, отразились похождения Ниночки, лунатично направляющейся к старой газовой плите и наощупь набирающей код духовки. В этот момент зеркала зажмурились. Они были слишком впечатлительны и предпочитали не отражать страшное. А что может быть страшней вероломного ограбления собственного дома в интересах сомнительной личности со спорными намерениями? Пусть даже и во сне или под гипнозом. Вот зеркала и не выдержали. К тому же раньше за патрицианкой сомнамбулизма не водилось. А один раз – не в счет.

Безусловно, бессонница часто посещала Нинель Германовну, и она отнюдь не сидела в спальне, а напротив, шаталась по дому. И прогулки хозяйки запечатлевались в зеркалах. А как же иначе? Зеркала почти всегда добросовестно выполняли свою работу, если речь не шла о кошмарах наяву. Так вот, в памяти зеркал хранилось немало романтических моментов из ночной жизни Ниночки.

Наваждение охватывало патрицианку всякий раз, когда она ненароком под вечер поднимала венецианскую штору и выглядывала в оконце для прогноза погоды на утро (особенно если с утра планировалась большая стирка). И что она видела в небе? Облака? Луну? И не только. Собак! Местных, бродячих или приблудных. Знакомых и неизвестных. Собаки бежали, отталкиваясь от земли, и взлетали. Они парили, бултыхали лапами, плывя по воздуху, кувыркались в синей мгле сумерек над сараями. Иные водили медленные хороводы, соприкоснувшись когтями, ушами, головами, чем попало. А у кого были хвосты, кружились в неизбывной погоне за ними с особым наслаждением. Вездесущие сопливые носы серебрились в лучах светил, заплутавших во времени суток. А уморенные лишениями и голодухой блохи, без сожалений оставившие свои шерстяные пенаты, вдруг обретали устойчивое равновесие и стремились покинуть земную атмосферу, возомнив себя голубыми сверхновыми карликами.

От этих картин у Ниночки дух захватывало и она, расплющив нос о стекло, размазывая и глотая слезы, бормотала:

– Собаки, собаки! Возьмите меня с собой на небо! Мы с вами полетим в жаркие страны. А люди посмотрят и скажут: собаки летят, значит скоро осень…

 

***

Последнее утро Германа Валентиновича почти ничем не отличалось от сотен предыдущих. Как бывало в подавляющем большинстве случаев, его разбудил громкий голос Ниночки. Она кричала "Караул!". Так как это могло означать что угодно, патриций поднялся, и не слишком торопясь, покинул спальню. Ковыляя в одном тапке, он проследовал в холл. Там он застал дочь в папильотках и слезах, сидящую на полу у газовой плиты с распахнутой настежь духовкой.

– Караул! Караул! Нас ограбили! – шептала Ниночка, а ее папильотки от возмущения взрывались петардами прямо на голове. Волосы шипели и дымились. Ниночка дрожала в ознобе.

– Что стряслось? Почему ты плачешь на полу? – обалдело спросил родитель.

– Мне вещий сон приснился. Опять про собак. – Ниночка заикалась.

– Кошмар какой! Надо тебе сердечных капель накапать. А зачем ты сейф с утра пораньше открыла?

– Я не открывала! Не тупи! Нас до нитки обобрали! – Ниночка завыла.

Герман Валентинович неверной походкой подошел к сейфу и в страхе засунул туда руку. Для порядка пошарил в опустевшей утробе духовки. Затем вынул руку и поднес ладонь к самому носу. То ли след грабителя собирался брать, то ли с отчаянья ударился в хиромантию, а только ничего не занимало патриция в данный момент больше собственной конечности. Внезапно он начал задыхаться, схватился за грудь, упал, закатил глаза и скоропостижно скончался на глазах у онемевшей Ниночки.

 

***

Дождь на Пересыпи готов пойти при любой погоде. Все это знают. У плебеев и рабов на такой случай всегда имеются плащи, галоши, зонты и даже гондолы из камыша. В крайнем случае они готовы галдеть, петь и плясать, пока не распогодится. Такие люди. И только патриции совершенно беззащитны перед лицом стихии. Особенно теперь, когда единственная патрицианка на районе окончательно потеряла точку опоры в жизни. Со смертью папы и исчезновением жениха небо для нее легло на Пересыпь саваном. Даже собаки перестали летать и звать Ниночку за собой. Спасало то, что она, похоже, напрочь забыла о ночных наваждениях. Впрочем, чему удивляться? Зеркала-то венецианские пошли с молотка вместе со всей домашней утварью, мебелью и бытовой техникой. Какая уж тут память.

В опустевшем холле Ниночка сидела на колченогой табуретке с мухобойкой наперевес. Время от времени она отмахивалась ею от жирных мух, устроивших свою мушиную свадьбу прямо в воздухе над хозяйкиной головой. Ну что за наглость! Мухобойка пронзительно крякала при каждом взмахе. В самый разгар поединка появился Пужайло в плащ-палатке, мокрый от дождя, но в неизменных белых кроссовках.

– Нинель Германовна! Разрешите войти. У вас дверь открыта.

– У нас теперь не дом, а проходной двор, – посетовала Ниночка. – Разрешения спрашивать не обязательно. – Она принялась набирать номер на телефоне, стоящем на полу. – Але! У меня телефон не работает. Со звонком что-то. Ни одного звонка за два месяца... Как это не звонят? Всегда звонили, а теперь не звонят? Ерунда! Проверьте! Это ваша работа, я за нее вам деньги плачу. – Она в сердцах бросила трубку. – Безобразие!

– После смерти Германа Валентиновича все отвернулись? – сочувственно покачал головой центурион в фуражке.

– И раньше нам звонили только по папиной работе, – задумчиво отозвалась Ниночка. – А теперь-то вообще… Наверное, что-то с телефонной линией. Не может быть, чтобы два месяца ни одного звонка.

Рука с мухобойкой жила отдельно от патрицианки, словно главной ее миссией было противодействие упрямо продолжавшейся мушиной свадьбе. Мухи совсем распоясались. Они громко нецензурно переругивались, вероятно, хватив лишнего. Лезли в драку. Прямо семейный скандал.

– Я по делу Моисея...

Пужайло приходилось уворачиваться то от боевой мухобойки, то от окончательно загулявших мух.

– Не напоминайте мне об этом мерзком подонке! – взвизгнула хозяйка, и участковому на миг сдалось, что всё каким-то чудом вернулось на круги своя и перед ним прежняя заносчивая Ниночка во всем своем блеске. – Пусть вкалывает на зоне и ущерб мне возмещает! Я думала, что он мой друг, а он ждал подходящего момента…

– Но я убежден, что не он опустошил ваш сейф.

– Я осталась одна, без средств к существованию! Я продала все, что было в доме! Я сплю на раскладушке, которая норовит меня прихлопнуть, как мышеловка. Питаюсь, как бомж. И собак моих забрали! Соседи распускают слухи, что на мыло… Но я все равно пойду их искать!

– Вам бы работу найти, – осмелился посоветовать центурион.

– Мне? Работу? А если выяснится, что я беременна? Тогда мне нельзя переутомляться. Я отвечаю перед мужем за нашего ребеночка.

– Вы имеете в виду гражданина Шапкина Жоржа, рецидивиста, за плечами которого четыре ходки? Все знают, что ему ещё давно… это... бультерьер... ну... это… откусил... Какие ж дети? Было бы как пописать.

– Что вы врете! Это недоразумение. Всё с ним в полном порядке! Наверное… А в данный момент он бизнес открывает. Или в депутаты баллотируется. Сильно занят. Но очень скоро за мной приедет. Он бы позвонил, но телефон не работает!

Ниночка стукнула воинствующей мухобойкой по телефону. Телефон звякнул и протяжно застонал.

– Очнитесь, Нинель Германовна! Повторяю, я уверен, что Моисей не виноват, а его держат за решеткой уже два месяца. Ему, поверьте, там совсем не сладко. Спасите его. Ради памяти Германа Валентиновича спасите.

– И не подумаю! Он во всем виноват! Вы с ним сговорились надо мной издеваться. Это доставляет вам удовольствие! Ничего, вернется Жоржик и отомстит вам за меня! С ним шутки плохи. Даже папа боялся с ним спорить. Будете знать, как меня обижать!

 

***

Сны бывают удивительно реалистичными. Особенно у лунатиков. Особенно с Пересыпи. Бывают вещими, бывают философскими. А бывают и последними. С первого кадра, с первой ноты этого сновидения пациентка реанимации Еврейской больницы на Мясоедовской знала, что читает последнюю главу своей земной эпопеи.

Сну предшествовали сначала лай и вой целой своры собак, рычанье, истошный женский крик. Потом сирена скорой помощи, тревожные разговоры врачей по рации с больницей. Опять сирена, визг тормозов автомобиля у приемного отделения. Такое беспокойство! То ли дело – сон. Все чинно, благородно. И привычно: бьющий копытами стол, скатерть из красного бархата. Собаки Белка и Стрелка в медицинских халатах. И возможность потанцевать прямо в убогой больничной рубашке, невзирая на то, что голова, лицо, руки и ноги забинтованы, как у мумии. Идиллия танца Ниночки нарушалась лишь тявканьем собак.

– Не шумите, – попросила она из-под окровавленных бинтов. – Я, к вашему сведению, в данный момент умираю, а вы ведете себя, как последние скоты. Говорили, что должен быть тоннель со светом в конце. И умирающий стремится к этому свету. А я здесь с вами застряла. Уймитесь!

– Незачем было подкармливать стаю одичавших бродячих псов, – проворчала Белка. – Невозможно догадаться, что у них на уме. Они же все бешеные.

– Сидела бы дома, ничего не случилось бы, – поддакнула Стрелка.

Ниночкина мумия продолжала самозабвенно кружиться в танце:

– Они были такие несчастные и голодные. Никак не ожидала, что они окажутся так по-человечески неблагодарны.

– Так тебя искусали, смотреть страшно, – посочувствовала Стрелка.

А Белка внесла предложение:

– Слушай, а может, погодишь помирать? Может, обойдется?

– Да, подумай, какие твои годы? – подхватила Стрелка.

– Ну уж нет! – заупрямилась Ниночка. – Из меня вытекло ведро крови, пока мое растерзанное тело нашли на том пустыре. Влили вместо нее чужую, какую – неизвестно. Говорят – синтетическую. Брррр! Лицо изорвано, ноги искусаны. Скальп снят, как в кино про индейцев. Даже если выкарабкаюсь – буду жалким уродом. Никому не нужным.

– Спорить бессмысленно! – вздохнула Стрелка.

– Да ты и до этого не особенно кому-то была нужна. Вечно сидела, как сыч, одна. К тебе только участковый Перепужайло и захаживал, да и тот – сугубо из-за Моськи. – Белке была чужда снисходительность.

Стрелка подтвердила:

– Жалел он Моську. Ты ж его ни за что, ни про что в каталажку упекла.

– Вот я и говорю – зачем мне возвращаться? – сказала Ниночка, чеканя чечетку.

– А вдруг и вправду Жорж к тебе вернется? Соскучится и приедет! – высказала смелое предположение Белка.

– Он расстроится, не найдя тебя, – поддержала Стрелка.

– Не городите ерунду. Думаете, зачем он мне из колонии строчил письма со стишками? Чтобы однажды приехать и ограбить! Выманить из доверчивой дурочки все денежки! Два миллиона пятьсот пятьдесят восемь тысяч преторианских сестерций и пятнадцать копеек. Плюс фамильные драгоценности. Аферист! Ему бы только в сенат пройти. Депутат хренов!

– Злодей, – оскалилась Стрелка.

– Я бы ему назло выжила. – Белка не теряла надежду.

– Да он об этом даже не узнает, – парировала мумия, не на шутку увлекшись степом. – Он обо мне давно забыл. Тем более, что я стала теперь такой горемыкой.

– Ты права. – Стрелка была полна сострадания.

– Я лучше в тоннель полечу, к свету навстречу!  – Чечетка ускорялась. – Там благодать и нет никаких мучений.

– Рай – он для всех рай. – Стрелка внимательно следила за виртуозными ногами мумии.

– Ты уверена, что твой тоннель ведет в рай? – усомнилась Белка.

– Могут же быть варианты. Испорченная карма и все такое… – выкрутилась Стрелка.

– Гадалка сказала, что я все отработаю при жизни. А я ей верю. Разве мало я страдала? Так что смело могу отправляться в тоннель.

И Ниночкина мумия, похоже, навечно завязавшая с чечеточным ритмом, уплыла в лебедином танце. Ее руки неимоверно удлинились при этом и мгновенно поросли белыми перьями, что было очень кстати для грядущего путешествия в предполагаемой прохладе тоннеля.

 

***

Получив известие о кончине патрицианки в реанимации Еврейской больницы, участковый центурион Пужайло Станислав Антонович со скорбным видом и тяжкими вздохами отправился опечатывать пустой дом.

– Теперь кормить нас ты будешь? – требовательно спросила Жужа, встретив его у калитки с амурчиками. – Неделю не жравши.

Участковый, немало удивившись, сдвинул фуражку на затылок и вместо ответа погрозил Жуже увесистым кулаком. Жужа хмыкнула, величаво отвернулась и пустилась трусцой, погромыхивая костями.

 

***

Тот, кто вообразил, что персонажи из Ниночкиных снов исчезли вместе с усопшей, глубоко ошибается. Ничуть не бывало. Просто теперь у них возникли сложности, что в очередной раз подтвердило сентенцию «Жизнь – боль». А как они хотели? Даже новейшие технологии вкупе с пришельцами бессильны перед бесконечностью круга сансары. Но обойдемся без философских рассуждений. Ведь эта история все равно подходит к концу. Остается всего несколько штрихов.

Итак, колдунья, Белка и Стрелка пребывали в некоторой растерянности. И пустой опечатанный дом, где они обретались напоследок, уверенности в завтрашнем дне не вселял. В нем гуляло наглое беспрерывно хохочущее эхо и порой пролетала прозрачная крылатая мумия в поисках зеркал.

Холл был абсолютно пуст, за исключением гарцующего в смутном нетерпении стола. Во всяком случае, персонажам было на чем резаться в карты.

– Ласты склеила клиентка! И угораздило же в расцвете лет! – сокрушалась колдунья, уже не скрывающая своего поразительного сходства с красноштанным татуированным пришельцем. От прежнего загадочного камуфляжа при ней осталась только сбившаяся на бок вуаль и гербарий красной розы за ухом.

– Зажмурилась. Возмутительное легкомыслие.

Но в голосе Стрелки не наблюдалось ни толики возмущения. Всё ее внимание поглощали карты. Она пялилась в них круглыми глазами, пускающими искры, и всем было понятно – без козырей.

– Некому теперь присниться. Так без дела и зачахнуть можно, – в свою очередь посетовала Белка, тоже не отрываясь от карт, но не забывая время от времени щупать шкалик в кармане – на месте ли?

– И не болела никогда наша Нинель, кажется, – предалась воспоминаниям колдунья, почесав бок задней левой.

– Здоровенькой померла, – как всегда, подтвердила Стрелка.

– Кто ее знает? Может, здоровенькой, а может, и нет… – усомнилась Белка. – Папашку вот раньше времени на тот свет сбагрила своими штучками.

– Психиатры недообследовали? – заинтересовалась альтернативным мнением Стрелка.

– Какая теперь разница? – перебила ее колдунья. – В тоннеле ею другие исследователи займутся. Это тебе почище собачек будет. Ясно одно – мы теперь без клиента. А нового найти в наше время не так просто.

– Кризис, однако, – махнула лапой Стрелка.

– А давайте-ка Жоржику приснимся. Ручаюсь, будет забавно, – внесла предложение Белка.

– Интересный персонаж, – взглянула на колдунью Стрелка.

– Чем же он нам может быть интересен? – Колдунья пожала тельняшкой. – Обычный урка с политическими амбициями. Таких – пруд пруди.

– Ворюга! – с подозрением уставилась на колдунью Стрелка.

– Но начитанный, – добавила Белка.

А Стрелка тут же внесла ясность:

– На зоне библиотекой заведовал.

– И какие у него сны? – настаивала на своем колдунья. – Нет, от меркантильных особей надо держаться подальше. Иначе застрянешь в каком-то банковском хранилище без окон, без дверей.

Стрелка захихикала:

– Запросто. Или в пещере Али-бабы и сорока разбойников.

– А он кто – Али-баба или разбойники? – захотела точности Белка. – Хотя – не важно.

– Без разницы, если сезам не откроется.

Теперь собаки обе захихикали, искоса поглядывая на колдунью.

– Привыкли вы к свободе мысли и чувства, – произнесла колдунья тоном, не терпящим возражений. – Боюсь, придется отвыкать. Такого раздолья, как с нашей Ниночкой, больше ни с кем не будет.

– Пропала, дурёха, ни за грош, – посочувствовала Стрелка.

– Значит, не хотите овдовевшему безвременно жениху сниться? На вас не угодишь. Давайте тогда отпуск возьмем. Без сохранения содержания, – снова предложила Белка.

– Выспимся, – тут же размечталась Стрелка.

– Так можно навечно места лишиться, – опровергла обеих колдунья. – У нас, у инспекторов по лунатикам, это быстро. Не приснился вовремя – аривидерчи. Вышвырнут без выходного пособия!

– Придется поодиночке вклиниваться в сны к чужим клиентам, – предположила Белка.

– Мы ж по-своему балдеем... – поспешила поддакнуть Стрелка.

– А ведь были времена, когда от заказов отбоя не было, – вспомнила колдунья. – То олигарху просят присниться, то министру, то даже президенту. Вы думаете, меня за хулиганство выгнали? Чёрта с два! Просто у них наверху никаких креативных идей, вот и уволили по сокращению штатов.

– Нарасхват мы были раньше, нарасхват! – продолжила ностальгировать Стрелка.

Белка неожиданно ее поддержала:

– А помните, как мы Фиделю Кастро приснились? Он после этого всех бродячих собак на Кубе стерилизовать велел.

– Вот гицелям работёнки поднавалило!

– А помните, как нас в космос в первый раз запустили? До дома чуть не долетели.

Обе мечтательно почесали за ушами задними правыми.

– Так, ладно. – Колдунья встала, предварительно смешав карты на столе. – Кто старое помянет, тому… Разрешите нашу группу считать временно распущенной.

Стрелка заскулила:

– Мы, наверное, больше никогда не встретимся.

Белка заскулила в ответ:

– Не исключено.

– Отставить панику! – приказала колдунья. – Предписываю приложить максимум усилий для интеграции в другие инспекционные группы. Коррупция непобедима!

Белка достала шкалик и выдудлила его залпом, с отчаянья никому даже не предложив.

– Эх, жизнь моя собачья! К тому же и рабская! – воскликнула Стрелка, отстегиваясь от ножки изумленно застывшего стола. – Об одном жалею – струн нет. Сыграть бы на скрипочке напоследок! Гениально, как Бах – на гитаре. У него-то струны всегда на месте были. Патриции, рабы и плебеи, слушайте музыку! Желательно скрипку, если найдете со струнами, конечно!

 

***

Возвратясь из заключения, оправданный раб Моисей предстал перед соседями в несколько измененном виде. Нет, платформы, пирсинг и кокетливые декоративные дыры на джинсах были при месте. Но глаза… Мося загибал взгляд за горизонт и часами зрел в дальние неведомые дали. Словно, как и покойный патриций, желал непременно доискаться до самых глубинных экзистенций. Плебеи его почти не беспокоили, потому что точно знали – в его случае никто не поможет. Кроме дорогого психоаналитика. Или, на худой конец, опытной колдуньи-гадалки. Ни того, ни другого они предложить Мосе не могли. Но обладая чрезвычайной отзывчивостью, при каждом удобном случае вызывали участкового центуриона. Как бы чего не вышло, сами понимаете…

Пужайло, как бывало, ввалился в пустой холл патрицианского дома. Мося встретил его с собачьей миской в руках.

– Как тебе здесь в качестве хозяина? – напрямик спросил Пужайло.

– У меня новая нелепая роль. Никак не могу поверить, что это все мое. Правда, пустота во всех комнатах. Нинель покойная всю мебель, вещи и домашнюю утварь реализовала. Подчистую. Зато просторно.

– На твоем месте я не слишком бы привыкал, – предупредил центурион. – В будущем году все это могут снести к чертовой бабушке. Числится ветхим строением.

– Ну и ладно. Не заплачу. Никому не нужны эти хоромы среди трущоб. Никому они счастья не принесли. Хозяйку бешеные собаки загрызли. Что может быть страшней такой смерти? Герман Валентинович еще раньше помер. Даже я в СИЗО насиделся. Как говорится, от сумы и от тюрьмы...

– Скажи спасибо, что с твоим делом разобрались. Чем теперь займешься?

– Сейчас покажу.

Повеселевший Мосичка убежал.

– Моисей – добрая душа, – акцентировал сам для себя Пужайло. – Патрицианка покойная его в тюрягу, а он ей – оркестр на похороны, чтобы достойно в последний путь проводить.

Мосичка, запыхавшись, явился в сверкающем костюме Кармен.

– Подамся в травести-шоу, – заявил он центуриону. – Меня давно друзья зовут работать в ресторане.

Пужайло брезгливо поморщился:

– Ты же хороший повар. В том же ресторане на кухне работать можно. А костюмчик у тебя, конечно, клевый.

Мосичка пустился в пляс. Ему действительно удавался страстный испанский танец. К тому же он очень ловко управлялся с кастаньетами.

– Повар я посредственный. В душе я артист. А сейчас я – Кармен! Меня любят все мужчины! Глядишь, я и ваше сердце, Станислав Антонович, когда-нибудь завоюю.

Бывший раб так раздухарился, что схватил скрипку.

– Она ж без струн, – заметил участковый, опасаясь, что игра под фонограмму может затянуться.

– Отросли! Струны на скрипках, оказывается, они как хвостик у рептилии, – отрастают! Я сам видел! – взахлеб рассказывал Мосичка, тыча скрипку под нос Пужайло.

И правда, струны были как живые – сами собой вздрагивали и издавали тихие мелодичные звуки.

Конечно, никуда участковый бы не делся – выслушал бы, как миленький, игру Моси на свежеотросших скрипичных струнах, но внезапно в дверях появились степенные сизоносые грузчики и втащили в помещение мраморную скульптуру женщины в натуральную величину. Дыша вчерашним перегаром, они поставили ее посреди холла, и всучив центуриону копию накладной, ретировались.

Мосичка продолжил танцевать вокруг мраморной патрицианки, приговаривая:

– Вот и давно заказанную статую хозяйки привезли. Можно ее на могилку водрузить, а можно здесь оставить, как ею задумывалось. Мы снова вместе! Теперь надолго. Только ролями поменялись. Я теперь хозяин. Если так пойдет, из презренного раба сразу в патриция перевоплощусь.

Статуя скривилась и возмущенно вскинула брови. Центуриону показалось, что ей не хватает крякающей мухобойки, чтобы огреть пляшущего раба по легкомысленной башке.

Пужайло взмок. Чтобы вытереть пот, он снял фуражку. Мосичка остолбенел – никогда еще он не видел участкового с непокрытой головой!

– Красавѐц вы, Станислав Антонович! Красавѐц! – всплеснул Мося руками.

Пужайло расплылся в смущенной улыбке.

Жужа, наблюдавшая эту в некотором роде неординарную сцену с мягкого помурлыкивающего коврика в углу, потянулась, зевнула и сказала сонно:

– Так мне свезло с этими олухами, что улетать неохота.