«Собачий тупик», повесть

Посвящается Алексею Семенищеву

***

– Он прилетит. Непременно прилетит! И наведет здесь порядок.

– Кто, папочка? О ком ты все время твердишь?

Герман Валентинович в упор посмотрел на Ниночку. Она порой не выдерживала его такого отрешенного и болезненного послезапойного взгляда. Благо, длился он обычно – всего ничего. А потом устремлялся в Галактики, в бездну, в никуда.

– Ты не о Боге ли?

Ниночка ждала ответа долгонько. Герман Валентинович шамкал губами, не в силах оторваться от малюсенькой трещинки на почти безупречном потолке.

– Называй Его как угодно. Или никак не называй. Но Он уже в пути. На комете. Как только упадет на землю астероид, знай – Он прилетел. И кое-кому не поздоровится. Ох, не поздоровится.

Веселый летний гром нахально вмешался в разговор, заставив обоих сильно вздрогнуть.

– С какой целью, ты говоришь, Он летит? – насторожилась Ниночка.

– Положить конец этому всеобщему беспределу. Научить нас добру…

– Откуда ты, папочка, знаешь? Не верю я в благие намерения. Может, Он хочет просто пристроиться выгодно?

– Как это? – очнулся Герман Валентинович.

– Ну, Он же всемогущий? Значит, избирательную компанию осилит? Правда ведь?

– Зачем?

– Известно всем, что лучшая жизнь у депутатов. Богатая и красивая. Рай, а не жизнь.

– Иногда ты меня ставишь в тупик. А мы с тобой и так живем в тупике, там, где кончается асфальт. Не морочь мне голову. Ни к чему Ему становиться депутатом! Вечно ты что-то выдумываешь. То мраморный фонтан в нашем задрыпанном пересыпском дворе поставить, то Его в депутаты определить. Чушь собачья!

– Зато красиво, – надула губы Ниночка. – Жизнь такая убогая. Мы заслуживаем мраморного фонтана. А Он… Он уж точно заслуживает депутатства. Главней Его вообще никого нет. Бабушка говорила.

– Нинель! – Он строго сдвинул брови. – Тебе скоро сорок, а рассуждаешь, как ребенок. Откуда такой инфантилизм? Ума не приложу!

Ниночка, громко всхлипнув, горько заплакала. А когда с новой силой громыхнуло в небе, просто заревела.

Герман Валентинович сто тысяч раз пожалел о своих словах, расстроивших дочь. Он и сам расстроился и почувствовал, как застучало в висках. Они выпили валерьянки, не меньше чем по флакону на нос. В доме по обыкновению распространился ее густой застойный дух. И всего через полчаса отец и дочь успокоились, сидя рядком на роскошном итальянском диване и глядя в окно на досверкивающие молнии.

Гроза промаршировала быстро и бравурно, умыв и затопив Пересыпь. Ниночка вздыхала, зная, что из двора до вечера не выбраться (разве что на лодке) и вряд ли сегодня удастся накормить проголодавшихся окрестных собак. Герман Валентинович же вздыхал о том, что ученик-эмигрант не доедет по затопленным улицам к назначенному времени и грядущий дорогостоящий урок, скорее всего, придется отменить. Основания для беспокойства у обоих были у каждого свои. Но оба они подозревали не без оснований, что Он таки прилетел. Не зря же так громыхало, в самом деле.

***

– Угораздило! Из чертовой уймы возможностей выпало! Отец небесный! Рожа-то у меня протокольная! И наколки… Русалка на пузе… Не забуду мать родную и отца, подлеца. А на пальцах что? Ж-о-р-ж. Жорж. Ладно. А на другой руке перстень татуирован. Прелестный образ. Я бы даже сказал – обольстительный.

Низкорослый коренастый мужчина с испитым лицом сорокалетнего сидельца вертелся перед витриной бутика, рассматривая свое отражение. Он был одет в красные галифе, тельняшку и широченное видавшее виды сомбреро. У прохожих не возникало сомнения в том, что гардеробчик позаимствован в каком-то театре. Они улыбались. Им было смешно. Но колоритному мужчине, задравшему свою тельняшку и разглядывающему татуировки на груди, было явно не до смеха.