Стихи из книги «Московский мост»

Рапсодия

Алексею Зараховичу

 

У Осипа Эмильича с плеча кричит кириллица,

над горсткой пепла едкого вздыхает огонёк.

Зовут гудки прощальные, серчают вести дальние,

топорщится и морщится реальность между строк.

 

Реальность — всё же женщина! Надеждами увенчана,

безжалостно доверчива, отчаянна во лжи.

Её постичь немыслимо — за фактами, за числами

она преображается, меняя витражи.

 

А он следит за звуками, за ветром, за разлуками,

смыкает нёбных клавиш небесный септаккорд.

Что вы ему прибавите и чем его ославите,

когда одёрнув паузу, он в звуке наг и горд.

 

 

Буковки

Это только, кажется,

что слова не мажутся,

что они бескровные —

буковки морковные,

бусы ежевичные

с голосами птичьими,

цепкие и ясные —

до пробела красные,

кружева порочные —

для припева сочные,

семена былинные —

да побеги длинные.

 

Шепотком в притирочку

и навзрыд до одури —

словом по затылочку

правдеца и лодыря,

а потом с оттяжкою,

всё что проговорено

с грубостью и ласкою

развернется вовремя.

Данта траектория

круг за кругом станется —

славы территория,

где мученье тянется,

где величья вымысел

в наважденье пламенный

тлеет в яслях каменных,

что себе сам вымостил.

 

Шевелятся буковки,

в оправданьях вяжутся —

это ж только луковки,

ни кровят, не мажутся.

 

05.18 — 10.06.2018

 

 

Страстная седмица

Рыбаки сушили рыбу,

Старики судачили:

Чудо было это либо

Все переиначили?

I.

Я не все понимаю.

Абрикосы цветут в трамвае.

Пчёлы буянят и бьются в жирные стекла.

Кондуктор — свекла,

 марципаны — её пассажиры.

Наживка движется для наживы,

ещё все живы.

На рельсах пистоны и ржавые гвозди —

грозди смеха и ссадин

дребезжат с улыбкою наискосок:

«Бога ради!»

 

II.

Вот и ты понимаешь, что время тебя сжимает,

как щепотку бессмертная тетя Рая

над кипящим котлом двора.

И тебе невдомёк, что от солнышка будет горько,

что у книжных полок верблюд не пройдёт в иголку.

Толкователь рьян: на траве дрова,

на дровах брательника голова —

дважды два, как выстрелить из двустволки.

 

III.

Долг слезами исполнится —

в ноги бросится солнышко.

Целый мир у неё навыворот

и чудной такой говор-выговор.

А за домом сад,

а по крови — брат,

а задумал — лад,

а по воле — ад.

Так сама по себе иголочка

вышивает верблюжью голову.

 

IV.

Окна вымыла, замела,

под иконою свечка мается,

близкий клекот, колокола,

дальше — больше ушко сужается.

Протирая дубовый стол,

книги, разные там безделицы,

побледнело её лицо —

и за садом потёмки стелятся.

 

V.

Спич-ки,

птич-ки,

че-ре-вички,

За ка-вычки,

за ре-снички

выйдем,

выпьем,

вы-говорим,

серебришко

вы-ковырнем,

подсчитаем и споём:

сад глубок, как водоём.

Вот — утопленник в саду,

и луна горит в аду.

 

Не спастись, не схорониться:

слава — вечная блудница.

 

VI.

Сад оливковой горечью полнится.

Кухня в луковой шелухе.

Кружит пыль над сухой смоковницей.

Путник движется налегке.

Ничего не понятно вроде бы…

Солнце катит земную тень.

И уже ни друзей, ни родины —

только долгий воскресный день.

 

2017