«Второй шанс», повесть

Леонид Костюков

Глава 1. Завтрак в кафе. Начало славных дел

 

***

Солнце насквозь  осветило небольшое кафе в центре Москвы. Собственно, сделать это было несложно благодаря гигантским  окнам в трех стенах. Кафе было сооружено словно из детского конструктора, да и весь дом тоже.  Посетители, оказавшиеся к солнцу лицами, невольно сощурились и слегка развернулись вместе со своими стульями, уступая дорогу лучам. Обозначились острые тени, заиграли какие-то уплотнения в световых пятнах на полу.

Казалось, зачем сидеть здесь, когда так хорошо на улице. Но там было хорошо на любителя – порывами дул сырой ветер, гнал по асфальту спирали пыли. В укрытиях догнивал самый-самый последний снег, черный с голубым. Эта порция солнца намеревалась его доконать. Шел апрель, точнее, начало апреля этого года.

Алексей Васильевич поймал себя на том, что уже слишком и даже неприлично давно любуется улицей за окном. Любоваться ею граничило с идиотизмом. Ну, люди, машины, асфальт. Может быть, элегично предположил Алексей Васильевич, эта улица похожа на улицы его молодости, ну, для примера, сама на себя? В таком ракурсе – да, возможно, как один узор калейдоскопа на другой. Алексей Васильевич встряхнулся.

— Ну что, Любочка, вы определились, что будете пить?

— Сок.

— Категорически сок? Вам ведь уже стукнуло восемнадцать.

— Я не люблю спиртного, - призналась Любочка. — В четырнадцать я точно бы заказала стакан вина, а потом неделю бы хвасталась. Но мне уже стукнуло восемнадцать.

Любочке было двадцать четыре, и оба собеседника это превосходно помнили, так, шутили вокруг и около. Что же до Алексея Васильевича, то ему недавно стукнуло пятьдесят два, но он в ряде аспектов был еще хоть куда.

Две официантки отдыхали у барной стойки, одинаково опершись на нее спинами и локтями. Они лениво переговаривались явно на профессиональные темы. Их симпатичные лица были чем-то похожи, а четыре глаза и четыре щеки — так просто одинаковы, но левая предпочитала быть блондинкой, а правая – брюнеткой.

Работы у них утром было немного: помимо Любочки с А. В. в самой глубине зала сидел один мужчина, а у широчайшего северного окна – еще четыре. Вообще-то в подобные кафе чаще ходят девушки, но из всякого правила иногда выдается исключение. Я лично знал итальянца, который обожал пиво с сардельками.

Одинокий мужчина тихо пил хорошее вино. Он сосал его небольшими глотками, как яд, глядя в одну точку практически в бесконечности, где-то у МКАДа. Выражение лица мужчины было таким, словно его жизнь закончилась и сомневалась, стоит ли начинаться заново.

Четыре мужика базарили о чем-то своем, время от времени переходя на смех.

 

***

Прошло не так много времени, и вот Любочка с А. В. уже ковырялись изящными вилочками во вкусных, но немного приторных десертах. Таких, что быстро не съешь, - это мотивировало разговор, проворачивание каких-то колесиков в невидимых миру механизмах. Глядь – а Любочка уже снует по единственной комнате съемной квартиры, подправляя мелочи там и сям. Алексей Васильевич вдруг как-то глубоко и неопровержимо понял, что этого бы совсем не хотел. То есть совсем не хотел.

Две официантки стояли у барной стойки в тех же позах, словно не одна из них принесла только что  десерты, кофе и сок. Солнце постепенно сбавило накал. Теперь в кафе стоял электрический свет, разбавленный неярким светом утра.  Все смягчилось вокруг.

Алексей Васильевич бросил на Любочку быстрый и цепкий взгляд, один колючий и жесткий взгляд, как прикосновение к девичьей щеке мужской щетины. Один, давайте скажем, острый взгляд украдкой, в ту долю секунды, когда сама Любочка смотрела на кончик собственной вилки, погрязший вместе с пойманным кусочком в шоколадной лужице. Один фотографический взгляд, запечатлевший молодую женщину Любочку над тарелкой и соком в плавно-бежевом антураже кафе.

«Зачем он,  — отчего-то в третьем лице подумал А.В., — пригласил эту девушку в кафе? Неужели просто для совместной еды?» Несмотря на абсурдность этой гипотезы, других не возникало. Говорить с Любочкой ему было практически не о чем. Можно было обмениваться репликами, но о чем говорить. Не о том же сугубо специфическом предмете, который А. В. преподавал Любочке и ее сокурсникам лет пять назад, когда и мелькнула между ними летучая симпатия. Для разговоров лучше подошел бы сверстник и товарищ по полу.

Другой мужчина на месте А. В. хотел бы переменить жизнь и начать ее заново, например, с Любочкой. Но для Алексея Васильевича даже повторение пройденного счастья было бы кошмаром, потому что он вообще не любил повторений. Третий мужчина на месте их обоих предпринял бы определенные усилия, чтобы наладить контакт с молодым Любочкиным телом. А. В. таким же колючим мельком взглянул на упругую грудь Любочки в рамке декольте. Грудь вызвала в организме А. В. ряд сентиментальных воспоминаний. Накинуться (пусть и в иных обстоятельствах) на этого человека и потрясти его серией колебательных фрикций для Алексея Васильевича было примерно то же, что съесть Любочку целиком в сыром виде. По крайней мере, сейчас.

—  Вы ешьте, — сказала Любочка, — остынет.

—  Да уже остыло.

—  У вас неприятности?

—  Нет, — быстро и ровно ответил А. В. и сам подивился ответу. – У меня нет неприятностей.  Неприятности —  это когда что-то западает на фоне целого. У меня на фоне целого ничего не западает.

—  А целое вас устраивает?

А. В. подумал. Отчего-то ему захотелось ответить максимально точно, хотя от ответа ничего не зависело.

—  Да, — ответил он в той же ровной безличной манере. – Меня абсолютно устраивает. Проблема в том, что меня многое устраивает. Очень широкий диапазон устройства. Вот мы тут сидим. Но если бы стояли в чебуречной, меня бы это устроило. И если бы стояли на мосту и смотрели на Москва-реку, это меня бы тоже устроило. И… ну, в общем, мысль ясна.

—  Так это же замечательно, — сказала Любочка без энтузиазма. – Вы получаетесь счастливый человек.

—  Да, но не совсем.  Как бы сказать, я счастливый человек, но не совсем я. Сейчас. Представьте себе человека, который жить не может без того, чтобы протирать тряпочкой верхушку Эйфелевой башни. Он костьми ложится, но добивается своего, и вот раз в месяц протирает эту верхушку – и счастлив. Но мало того, что он счастлив. Он еще и состоялся как он.  Понимаете, Люба, счастье это как индикатор, как лампочка, которая должна гореть, когда у человека все верно. А у меня эта лампочка неисправна и горит почти всегда. То есть горит, но не работает.

—  Не понимаю, — сказала Любочка и решительно выпила сок. – Разве цель не в том, чтобы быть счастливыми?

—  Нет, что вы, — предостерег Любу А.В., как будто она делала мелкую неприятную ошибку. И добавил: — Это побочный эффект. Цель в другом.

—  В чем? – спросила девушка глубоким голосом и красиво улыбнулась.

—  Чтобы стать собой, — ответил А. В. быстро и даже уныло.

 

***

Небольшая камера из угла потолка на случай чего невозмутимо записывала происходящее. Так получилось, что добрую половину кадра занимали четыре оживленных мужика средних лет. Визуально одинаковый возраст собеседников наводил на мысль, что это бывшие одноклассники или однокурсники. Впрочем, чего играть в сыщиков. Это были бывшие однокурсники. И встретились они по вполне стандартному поводу – визита в Москву однокурсника-эмигранта. Нет нужды и специально упоминать, что между собой москвичи встречались немногим чаще, чем с австралийским товарищем. Потому что жизнь засасывает – но не будем об этом.

Уже отзвучали лежащие на поверхности шутки о сумчатых и аборигенах, обсудили Москву в тех же примерно выражениях, что младшую сестру (выросла, похорошела). Выпили бутылку красного на четверых: никто по сути не пил. Сбавили темп, проредили разговор, откинулись на спинки диванов и кресел. Двое из четырех закурили, оставшиеся двое закурили пассивно. Все дружелюбно смотрели на всех.

—  А в Австралии курят? – спросил один из некурящих, чтобы занять рот.

—  Кто курит, кто не курит, — ответил ему товарищ, ради такого тезиса вынув сигарету из губ, — это свободная страна.

Наивный наблюдатель предположил бы, что отвечал австралиец, – и совершил бы ошибку. Эмигрант лишь удостоверил ответ кивком.

Это был красивый и породистый самец человека, как-то приспособившийся правильно стареть. Высокий, не толстый, ухоженный, в хорошем цветном свитере с ромбами. Залысины выгодно обнажали умные виски. Седина… впрочем, седины не наблюдалось. Морщины по лицу шли верными маршрутами, выражая мысль и юмор.

Австралиец – а звали его Геннадием – с самого начала сумел попасть в верную интонацию; он решительно не хвастался и не ныл. Новые обстоятельства жизни в его изложении получались забавны и любопытны. Например, в одном фастфуде висел плакат с рекомендациями, с какого конца есть сэндвич.

—  Заметьте, — сквозь общее ржанье говорил невысокий мужик, выдвинув лицо чуть ли не в середину стола, — не предписания, а рекомендации. Демократический подход.

—  Да, это что-то новое. Как там у Свифта были – остроконечники и тупоконечники? Но это все от незнания рекомендаций. А у вас, стало быть, верноконечники и ложноконечники. Другая коллизия.

Говоривший это не смеялся, но в его глазах вспыхивал и тлел огонек. Есть такие люди, которые чаще шутят, чем смеются.

Четвертый практически полулежал на диване, блаженно улыбаясь. Его можно было бы использовать как иероглиф счастья. Общий ритм разговора мотивировал его сказать что-либо, но четвертый пропустил ход.

—  Коллизия… — повторил хорошее слово невысокий мужик. – Коллизия нового времени, по сути. То есть мы знаем, как надо, но колеблемся. Вы понимаете, я не только о сэндвиче.

—  Ну, загнул, — улыбнулся австралиец – и морщины уверенно дополнили его улыбку. – Со времен Моисея в общих чертах известно, что можно, а что нельзя. Но ведь очень хочется.

На словах очень хочется четвертый не то чтобы встрепенулся, а сфокусировался.

—  Что очень хочется? – спросил он. – Перейти в другое кафе?

—  Например. Или отлить золотого тельца, — сказал австралиец Геннадий.

—  Или просто отлить, — сказал тот, кто редко улыбался.

—  Ну, это ненаказуемо, — быстро отреагировал невысокий – и все одновременно улыбнулись. Наверное, не потому что выговорилось как-то особо удачно, а потому что сложилось пустить речь по кругу, образовав летучее единство.

—  А вон наше будущее, — продолжил невысокий, указывая бровями на Алексея Васильевича. Остальные, соблюдая деликатность, засекли объект.

—  А что, — подытожил четвертый, — я не против. Неплохо. Даже очень неплохо, — развил он свою мысль с неожиданным азартом, а заключил так, словно спорил сам с собой: — Совсем неплохо.

—  То есть совершенно неплохо, — подхватил тот, у которого тлели огоньки в глазах.

—  Ну.

—  То есть абсолютно, окончательно неплохо.

—  Ну?

—  А все-таки не хорошо, — и все кратко хохотнули с непонятным облегчением.

Четвертый хлопнул ресницами, словно просыпаясь. Уже практически не маскируясь, внимательно осмотрел А. В. и особенно Любочку, поискал подвох. Подвоха не наблюдалось.

—  А в чем, собственно, дело? – эти несложные слова четвертый произнес так, как будто у него на улице спросили документы.  – Понятно, что можно и лучше. Например, лежать под пальмой и пить кокосовое молочко из кокосовой скорлупы…

—  Полная херня, — успел вставить австралиец, — к тому же горчит.

—  …то есть я хочу сказать, что если специально конструировать идеальные условия, то можно найти и кафе получше, и, возможно, девушку получше, хотя и эта очень ничего. Просто очень ничего. Мне, например, последняя мисс мира не очень. То есть не то чтобы совсем…

—  Так, на худой конец, — без улыбки уточнил тот, кто мало улыбался.

—  У вас худой конец? – быстро спросил австралиец, пародируя психоаналитика из анекдотов. – Хотите об этом поговорить?

—   Да что вы ржете? – возмутился четвертый, отлипая по такому случаю от спинки дивана и вдвигаясь в поле беседы. Эти слова, как всегда, вызвали небольшой сеанс общего ржания.

—  А мы не ржем, — вдруг отрекся от реальности мужчина с огоньками в глазах. – Мы говорим совершенно серьезно.

***

Установилась – по крайней мере, в рамках стола – какая-то избыточная, мертвая тишина. И в этой чрезмерной тишине, не тушуясь, мужчина с огоньками продолжал:

—  Должен быть смысл жизни, как ни банально это звучит. Мясорубка должна рубить мясо. Стул должен отбрасывать тень. У жизни должен быть смысл.

Отчего-то этот участок речи был воспринят окружающими как верное доказательство.

—  И раз жизнь делится на возрасты, стало быть, должен найтись смысл у каждого возраста. Когда нам было пятнадцать, только самые козлы мечтали, что в тридцать пять будут жрать мороженое без ограничений и тому подобную ахинею из арсенала подростковой мечты. Все как-то догадывались, что в тридцать пять будут хорошо делать то, что прилично в тридцать пять. Ну так и в пятьдесят пять должен быть отдельный внятный смысл, а не пиво и телки. Этот неудачник его не нашел. Но Бог с ним. Хуже то, что мы тут сидим и вяло его одобряем. Почему бы нет, монументально неплохо, космически ничего. А вот нет. Уж лучше иметь в пятьдесят пять кучу денег и тратить на добрые дела.

Произнеся в запале последнюю фразу и как будто устыдившись её, мужчина придвинул к себе высокий стакан сока и высосал его весь через соломинку. Товарищи говорившего помолчали еще секунд тридцать.

—  Насчет кучи денег и добрых дел — это иллюзия, — проконсультировал присутствующих эмигрант. – Кто много зарабатывает, неохотно тратит. Если ты, Макс, заработаешь кучу денег и сохранишь желание тратить на благотворительность, заведи специальный бюджет и посади на него человека. Лучше женщину.

—  О’кей, — ответил Макс. Никто не улыбнулся.

—  А я, наверное, козел, — сказал четвертый, но не обижаясь и не обижая никого, а как-то мечтательно. – Ну, по твоей классификации. Я все еще тащусь от того, что можно идти куда хочешь и есть мороженое без ограничений. То есть конкретно мороженое я не слишком люблю, так что тут ограничение естественное, но вообще. Хотя против кучи денег и добрых дел я тоже ничего не имею, — добавил он примирительно. – Это даже как-то забавно.

—  А знаете, — сказал невысокий, — эти встречи типа нашей имеют что-то вроде устойчивого сценария. Где-то на втором часу возникает мысль, а что если нам что-то сделать вместе? Я просто неоднократно слышал отчеты и обобщил…

Двое одновременно посмотрели на часы и переглянулись.  Макс кивнул:

—  Второй час пошел.

—  Нет, — дал задний ход невысокий, — я так, в порядке заметок на полях…

—  А почему бы нет? – поинтересовался четвертый, опять удобно устроившись на диване. – Я в принципе за. Скажите только, что нужно делать.

—  Грабить, убивать, насиловать вдов и сирот, — тезисно пояснил Макс, и огоньки в его глазах замерцали.

—  Ну, в этом я не специалист, — кротко ответил четвертый. – Обязательно что-то напутаю.

—  А удобно устроился, — кивнул на четвертого невысокий, — просто уклоняется от грязной работы.

—  Да, Билли, — ответил четвертый очень серьезно. – Делаю только то, что нравится, а разная херня мне не нравится. Чего и вам желаю.

—  Слушай, это довольно умно, — удивился эмигрант. – Дай запишу – кроме шуток. А то своего оболтуса воспитываю, воспитываю, а кратко сформулировать не могу.

И он тщательно записал рецепт правильной жизни в электронный блокнот.

—  Возвращаясь к совместному предприятию, — сказал Макс.

Все подождали продолжения фразы, но его не последовало.

—  Возвращаясь, — вынужденно подхватил невысокий, которого, оказывается, звали Билли. – Наше преимущество перед случайной общностью в том, что мы друг друга не обманем. Других преимуществ нет, но и это довольно важно. Я что-нибудь придумаю, но не прямо сейчас, куда спешить.  Макс превратит это в реальность. – Макс кивнул. – Ну, участие Гены скорее консультативно.

—  Почему? – спокойно спросил эмигрант, закуривая. – Я дам вам пятнадцать тысяч долларов. Я как раз думаю, куда их вложить.

И хотя сумма была названа не астрономическая и в любом банке нашим компаньонам дали бы больше, в эту секунду над столом что-то произошло. Сказка постепенно становилась былью.

—  Теперь можем долго ходить в кафе, — скромно и предсказуемо пошутил четвертый.

—  Без проблем, — сказал австралиец. – Через год вернете мне шестнадцать – и я доволен. А остальное тратьте и ни в чем себе не отказывайте.

Это была уже не шутка – никто и не засмеялся.

—  Осталось, — подытожил Билли, — очертить круг обязанностей Валерия.

Тут четвертый, точнее, Валерий проявил инициативу.

—  Если то, что ты придумаешь, будет не тухлым, я посвящу этому пять часов в день и всю свою фантазию. – Подумал чуть-чуть и добавил: — А если тухлым, то нет.

 

***

Тем временем в зале происходило что-то нестандартное. Мужчина, сосавший вино, перестал его сосать и теперь просто смотрел в удаленную точку с небольшой, но непонятной тревогой. Зато Любочка допивала большой бокал коньяку. А второй точно такой же стоял рядом печальный и опустошенный.

А.В., судя по его лицу, уже пару раз спросил Любочку, уверена ли она, и получил утвердительный ответ. Настаивать же на своем за пятьдесят два года земного бытия он не привык – и теперь наблюдал то, чего наблюдать изначально не намеревался.

—  Вы меня стыдитесь? – спросила Любочка нарочито пьяно, чтобы скрыть небольшие признаки опьянения. А. В. предсказуемо стушевался и сделал отрицательный жест.

—  Нет, стыдитесь, — Любочка криво погрозила А. В. пальцем. – Стыдитесь! – продолжила она, уже коренным образом меняя интонацию и смысл слова. – Нельзя опекать молодую девушку, позволять ей лишнее, а потом стыдиться её, — Любочка сделала такое движение рукой, словно откидывала гнилую картофелину.

—  Может быть, нам пойти на свежий воздух? – спросил А. В. скорее озабоченно, чем заботливо.

—  Не расплатившись? – оживилась Любочка и кокетливо посмотрела на А.В., как будто открыла в нем залежи новых интересных свойств.

—  Нет, почему…

—  А вы опасный человек, — прищурилась Любочка. – Напоили девушку…

—  Вы уверены, что это я вас напоил?

—  Но ведь вы не запретили? – долгую секунду Любочка ожидала возражений, не дождалась и завершила фразу гримаской, означавшей примерно что и требовалось доказать.

А. В. порывисто вздохнул и выпил остатки сока.

—  Теперь вы должны проводить меня до дома, — сказала Любочка капризно.

—  Конечно, — ухватился А. В. за такой легкий вариант разрешения щекотливой ситуации.

—  А там мы попьем кофе, — так же капризно продолжила Любочка.

—  Хорошо, — лихорадочно согласился А. В.  

Отчего-то в его стимулированном сладким десертом мозгу состоялась такая арифметика: полчаса на такси, полчаса кофе и час по Москве назад. И попасть домой, надеть теплые тапки, включить телевизор и найти какой-нибудь хороший советский фильм. Впереди замаячило счастье.

Но вот что странно. Эти хорошие советские фильмы так или иначе жевали тему нетиповых отношений между людьми, и молодой Алеша смутно мечтал оказаться в подобных отношениях с пресловутыми людьми. Отношениях, идущих как бы по диагонали. А сам надолго попал в другие отношения, довольно продольные и (изредка) поперечные. Но всю жизнь мечтал о диагоналях. И вот ему наконец представилась диагональ – а его тянет к фильму…

Или нет. Какая же это диагональ – доставить до квартиры полупьяную молодую женщину и начать пить с ней двусмысленный кофе. Это типовое поперечное волокно, которое можно известным усилием превратить в продольное (если всю остальную жизнь сломать).

А. В. решительно вздохнул и выкинул руку вверх, вызывая официантку. Светленькая мгновенно отреагировала на этот жест добровольной сдачи, отклеилась от стойки и поплыла по залу к столику Любочки и А.В.

—  Счет, пожалуйста, — сказал А. В. строго и с облегчением заметил среди свитка денег в кармане голубоватую тысячу. В его понимании тысячи хватало на всё. Для примера – в понимании его соседки сверху, дамы восьмидесяти двух лет, сотни хватало на всё.

—  И мне, — вдруг отозвался одинокий мужчина.

Итоги его вялососущего алкоголизма оказались чудовищны. Он сидел печален, опустошен  и совершенно трезв. Перед ним в широкой панораме окна бесшумно разворачивалось московское утро. И, как ни крути, оставалось ехать в постылый офис, где все относились к нему нормально, но никто его не любил.

Не прошло и четырех минут, как в кафе не осталось никого, кроме двух официанток. Но природа не терпит пустоты – и вот в кафе ввалились три старшеклассницы, отчего-то производя столько же шума, сколько три шахтера, и говоря такими же хриплыми низкими голосами.

—  Видели дядьку с пьяной тетькой? – спросила одна из трех, в красном шарфе.

—  Прикольно, — отозвалась другая, без красного шарфа, и все гнусно захихикали.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 2. Летний ливень. Жизнь идет своим чередом

 

***

Билли описал неровный круг по комнате и подошел к окну.

В другие дни перед ним с высоты тринадцатого этажа расстилалась невнятная панорама Сестрищева: белые кварталы с редкими недоростками школ, поликлиник и детских садов; пара чахлых рощ; бессмысленный виток Москвы-реки, голубая церковка с золотой макушкой на небольшом холме. В хорошую погоду можно было различить на горизонте зубочистку Останкинской башни. Но не сейчас.

Сейчас из всего этого ассортимента Билли предлагались иссеченные и мутные два корпуса, а вместо остального стояло пространство дождя. То есть везде был равномерный сильный дождь, а по нему туда и сюда, примерно как Билли по комнате, ходили тяжелые волны совсем уж ливня.

«Это должно быстро кончиться», — зачем-то проговорил Билли негромко, но все-таки вслух.  Наверное, в нем сказалась родовая память о том времени, когда низколобый предок смотрел из пещеры на убитую ливнем лужайку. В квартире было уютно. Желтоватый электрический         свет, ненужный в обычный летний полдень, сейчас заполнял квадратную комнату. Билли чуть приоткрыл форточку. Ворвалась свежесть; в комнату влетели тяжелые капли – и разбились о деревянную рамку. На подоконнике набрякла лужица. Билли дернулся было закрыть форточку, но лужица нарастала медленно и в правильном направлении. Билли замер и сомнамбулически наблюдал дождь – целиком за стеклом и небольшую порцию прямо здесь, только протяни руку. Билли протянул ладонь и поймал большую холодную каплю, две, три, а потом протер лицо дождем.

Билли не надо было собираться с духом, подбирать обувь, раскрывать зонт и скакать по припухлостям местности к автобусу. Ему надо было собраться с духом, сесть за компьютер и начать трудовой день. Компьютер с потухшим видом стоял в углу комнаты, готовый практически на всё.

Нерадивый наблюдатель сказал бы, что Билли всю сознательную часть своей сорокалетней жизни бился за такой режим работы – и вот наконец его завоевал.  Наблюдатель же добросовестный сказал бы иначе:  как только Билли удалось внятно сформулировать, чего же он хочет, действительность покорно выстроилась в нужном порядке.  Но интеллигент не бывает вполне доволен действительностью.  И сейчас Билли смутно тосковал по какой-нибудь конторе, казенной части, куда надо было бы приплывать к определенному часу и исполнять четко очерченные обязанности. Между тем и это постепенно утомляло Билли сверх всякой меры, и лучше уж дома без свидетелей.

Вообще, если бы все варианты жизни, не гнушаясь их количеством, выстроить в ряд и пронумеровать, Билли привлекли бы дробные номера, существующие разве что в параллельных мирах. В этом альтернативы ветвились чересчур грубо, и Билли то и дело чувствовал себя витязем перед камнем, впадая в законную депрессию.  Он не хотел работать и не хотел не работать. Он неуютно чувствовал себя женатым и неправильно чувствовал себя холостым.  В итоге он выкроил из подручных материалов полуработу и полужену. Кстати. Билли заглянул в мордочку своему мобильнику. Вероника и звонила, пока он спал, и послала смску. Билли взвесил свою любознательность – ее недостало на то, чтобы открыть смс-ку. Он отзвонил Веронике – они быстро договорились, что она придет. Часа в три, в четыре. Билли не знал, сколько сейчас, поэтому время вокруг носило характер условности.

Билли подошел к окну и зачем-то надавил на него лбом. Стекло оказалось никаким, ни теплым, ни холодным. Чуть прохладнее лба. Ливень не переставал; он – против всякой логики – набирал ход. Мир за окном практически потемнел и исчез, мир был ливень. Билли на секунду стало жалко Веронику – как она будет пробираться сюда, под струями, по глубоким полостям воды. Билли попробовал зафиксировать жалость и прорастить из нее маленькую любовь – и все-таки не сумел.

 

***

Примерно в это же время Валерий сидел на кафедре одного из бесчисленных столичных университетов и любовался дождем.

Его организм был так неправильно устроен, что практически любое внешнее событие воспринимал как сигнал к счастью. Когда посреди лекции за окном померкло, а потом хлынула сверху вода, внутри Валерия все замерло, а потом перевернулось от восторга. Они со студентами разобрали под шум ливня пару интегралов, а потом, последние минут десять, обсуждали дождь и вообще жизнь, немного хаотично, но… как бы сказать – не унижая ни жизни, ни дождя. И после звонка почти никто не ушел, они проговорили еще минут двенадцать, только потом разбрелись.

Теперь у него было окно, то есть пустая пара, и он сидел перед другим окном, не в состоянии согнать с лица блуждающую невнятную улыбку.  Вдруг Валерия посетила идея. Он оглянулся – через стол сидела Галина, относительно молодая женщина-доцент.

—  Галина! Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Они поднялись на этаж, потом прошли по какому-то коридорному переходу, видимо, в соседнее здание, потом пару раз завернули — и Валерий потянул на себя непримечательную белую дверь с потрескавшейся краской. За ней оказалась ниша и маленький крытый балкон.

Здесь шумело, хлестало, дождь даже как-то дымился от собственной полноты. Отдельные капли залетали и сюда. На балконе стояли два металлических стула с мягкими сидениями. Галина вытерла сидение рукой, подвинула стул, села.

—  Как здорово.

—  Правда? Подождите, я сейчас.

И он действительно вернулся чуть ли не через минуту с двумя чашками горячего чая.

—  Ой, спасибо.

Галина подняла лицо и посмотрела назад, как бы через себя. В этом ракурсе она была очень красива. Что странно, и Валерий показался ей очень красив. То есть подробностей так было не ухватить, но его немного мешковатая фигура буквально лучилась.

Ливень чуть утихал, как будто шутя, — и нарастал с новой силой.

 

***

Алексей Васильевич вынырнул из глубокого сна в мелководье. Он уже по сути проснулся – ему осталось только открыть глаза.  Как в каждый из последних ста дней, он горячо помолился, чтобы всё было по-прежнему, а реальность оказалась навязчивым ночным кошмаром. Как всегда, не помогло. А. В. открыл глаза и увидел трещину на потолке, похожую на удар молнии. Кошмар наяву продолжался.

Мозг А. В. по собственной инициативе в который раз прокрутил перед своим владельцем события новейшей истории, начиная со злополучного похода в кафе.

Началось с того, что они с Любочкой ловили такси, но Любочка не могла стоять прямо (или придуривалась) – и сзади обнимала А. В. за талию, вдавливая ему в спину свои молочные железы. Как ни странно, эта позиция не воспринималась А. В. как эротическая; в его пищевом тракте под нежными девичьими руками оживились кофе с десертом, а вообще он чувствовал себя так, словно со спины сползал рюкзак.

В условиях травли он поймал-таки частника, и все путешествие заняло не более получаса, но в эти полчаса Любочка так и не смогла пристроить свою голову, то располагая ее на узкой груди А.В., то у него на плече, а то и на коленях. Голова у девушки оказалась не только тяжелой и твердой, но и какой-то угловатой, как у робота первого поколения. За этими комбинациями в зеркальце с интересом наблюдал частник. Доехали, расплатились.

Лифт как-то стимулировал Любочку стоять прямо. Ключ попал в замочную скважину практически мгновенно. А. В. понадеялся было на счастливый исход. Но не тут-то было.

Едва проникнув в квартиру, девушка не стала варить кофе, а отправилась в душ, на всякий случай оставив дверь ванной открытой и запретив А. В. уходить, потому что она может потерять сознание. Десять минут передышки А. В. использовал, изучая книжные полки Любочки. Полки его, в целом, удовлетворили. Петрушевская, Коэльо, «Иудейская война». И тут из ванной донесся леденящий душу крик.

А. В. вихрем ворвался в ванную. Любочка, мокрая и голая, стояла посреди ванны, боясь шагнуть через ее высокий край. Она потребовала, чтобы А. В. ее отсюда вынес.

Он завернул ее в неожиданно маленькое полотенце, рванул на себя и поволок. Ни в кафе, ни в автомобиле Любочка не была такой огромной. Сейчас всюду были фрагменты ее голого тела, и эти фрагменты натыкались на всё. В дверь ванной они попали с третьей попытки. Потом, опрокинув стул, дотащились до кровати и рухнули в нее.

Потом А. В. отстоял свою честь, потеряв в упорных боях одну пуговицу на ширинке. Потом ему сушили одежду феном. Потом все-таки варили кофе. Потом Любочка показывала ему шрам от аппендицита.

Потом Любочка лежала в постели под одеялом, попеременно высовывая из-под него то сосок, то ногу примерно до подмышки, а А. В. рассказывал ей сказку «на ночь». Опыт был у него небогат; к тому же он физически не смог озвучивать здесь те же сказки, что рассказывал дочери. Однако в итоге дикой концентрации А. В. припомнил несколько левых сказок – и Любочка наконец действительно уснула. Во сне девушка излечилась от пьяной придури, ее лицо разгладилось, стало детски-невинным и красивым. Напряжение покинуло А. В. – и он как-то затух на неопределенное время, ссутулившись на обочине постели.

А потом пришлось все-таки будить Любочку, чтобы она закрыла за А. В. дверь.

И еще долго Алексей Васильевич шнырял по одинаковым кварталам, ища наощупь метро. В итоге оно нашлось и доставило А. В. до дому. Еще не полностью стемнело. А дома А. В. спросили, где он был. И его долгая и славная семейная жизнь рухнула в одночасье, как Советский Союз.

 

***

Старомодный, но воспитанный новым телевидением А. В. наивно полагал, что супружеская измена напрямую связана с введением полового члена в постороннее отверстие, а если его (введения) не состоялось, то устоявший в искушениях достоин всяческого одобрения в семье.  Примерно посередине своего рассказа о дневных приключениях А. В. догадался о крупной идеологической ошибке, но теперь уж что-то утаивать и комкать концовку было бы совсем глупо,  потому что (хоть и спорная, но единственная) заслуга А. В. затерялась бы в недомолвках. И А. В. храбро довел рассказ до метро.

Последовала тишина.

Тогда, чтобы нарушить тишину, А. В. продолжил свой рассказ и добрался буквально до текущего момента. Этот чисто транспортный эпилог мало что изменил.

Последовала тишина.

Далее, наверное, жена и дочь А. В. что-то произносили, но сам А. В. не запомнил ни одной их реплики. Он же постепенно перешел на крик, как если бы взлетел самолет и поднялся высоко над землей.

Он кричал, что здесь к нему относятся как к насекомому. Что человек вымирает в несвободе и как вид , и как особь.  Что страну довели до состояния сырьевого придатка. Что быдло топчет ногами интеллектуальный капитал.

И это реестр только самого осмысленного из того, что он кричал.

Потом он прекратил кричать, но его организм продолжал ровно кричать. Как если бы вдарил по тормозам – а они не сработали.

Алексей Васильевич запомнил лицо дочери с раскрытыми до упора глазами и полуоткрытым ртом, так, что поблескивала скобочка на зубах. Мелькнула мысль: он не увидит, как снимут эту скобочку. Лицо дочери не выражало ни страха, ни даже изумления. Оно выражало какое-то космическое внимание.

И отчего-то везде горел свет. Даже в туалете; даже ночничок.

 

***

Жена А. В. не стала подавать на развод. Она стала разменивать квартиру. И потекли удивительные дни.

Не было никаких скандалов – как, впрочем, и за предыдущие десятилетия. Все были предупредительны, все улыбались. И если бы не всплывающие и тающие варианты размена, казалось бы, что ничего не случилось.

Нет, случилось – теперь все было как-то глаже, чем раньше, как-то светлее, чем раньше. Знаете, бывает, налаживаются очень хорошие отношения с соседями по купе или по столу в пансионате. Жизнь вместе не жить, разгребать вглубь не надо, а так, на поверхности, очень хорошо. И А.В., перейдя в статус соседа, да и то временного, оказался ровно то, что надо. Здесь его интеллигентность наконец-то нашла себе точное применение.

Каждый день теперь был как последний день. То есть в любую минуту мог оказаться реально последним.  Как если бы любимый человек был смертельно болен, обречен. Но вот сегодня он жив и здесь, с тобой. И завтра он жив, с тобой. И это счастье и боль, боль и счастье.

Все чаще А. В. уходил в ванную, там долго, по-детски, плакал, а потом тщательно промывал лицо холодной водой. Два или три раза он намеревался попросить прощения и… ну, чтобы это все рассосалось, но слова буквально застревали у него в глотке. Нет, даже не в глотке. А. В. сравнительно часто снился сон, что у него рот забит пластилином и он вынимает пальцами огромные залежи пластилина изо рта. Вот где застревали слова – в пластилине.

Причем – если вернуться к соображениям о смертельно больном – в определенном отношении А. В. и был этим смертельным больным. Его теряли. Точнее, его удаляли, как бородавку или вросший ноготь. Но живым еще предстоит жить после потери. И в этом плане А. В. был клинически жив.

И вот – в какие-то два плотных дня – все состоялось. А. В. получил однокомнатную квартиру и даже тугую пачку денег в компенсацию. Он хотел было отказаться от денег, предложить их семье, но и слова, и деньги увязли в пластилине. И теперь, практически не выходя из квартиры и апатии, А. В. потихоньку тратил тугую пачку и поддерживал жизнь своего тела.

Вот только странный район ему попался для существования!  Не центр и не окраина, какие-то потрескавшиеся светло-желтые пятиэтажки среди зеленых дворов, допотопные мертвые автомобили на вечных стоянках, там и сям белье на веревках, пятнистые кошки. И странные молчаливые люди вокруг, все, как на подбор, за пятьдесят, мужчины отчего-то жилистые, а женщины не толстые, но широкие. Названия улиц А. В. так и не смог запомнить, магазин и дом на обратном пути находил скорее по наитию. В магазине его начали узнавать. Там он покупал пельмени, сметану и чай.

Сегодня Алексей Васильевич не заметил дождя за окном. Он смотрел на трещину в потолке, похожую на удар молнии, и искал повод для того, чтобы встать. 

 

***

В Австралии, как известно, дожди идут только в сезон дождей, а он с сентября по февраль. В остальное время здесь сухо. Поэтому Геннадий в тщетном ожидании дождя сидел на террасе своего ранчо и наблюдал за сумчатой игуаной, которая, в свою очередь, наблюдала за ним.

Вместе с ранчо ему досталась допотопная винтовка с тремя патронами. Поэтому он часто прицеливался, но никогда не стрелял. Геннадий прицелился в игуану. Та повела по кругу одним глазом и не шелохнулась. Геннадий встал – все заскрипело вокруг – прошел в полутемную внутренность дома и вышел оттуда уже не один, а с бутылкой хорошего виски.

Он помнил, что должен сделать что-то, но не помнил, что именно. Эта чертова Австралия буквально выдувала мысли из головы. А! Нет…  А-а-а… Ну конечно…

Геннадий запряг автомобиль – и уже через четверть часа отправлял пятнадцать тысяч долларов бывшим однокурсникам в дождливую Москву.

 

***

Вероника бежала единственно верным маршрутом – не то чтобы между луж, а по отмелям луж, как вдруг ее зонт уткнулся в чью-то грудь. Вероника качнулась вправо, чтобы обойти грудь, — та тоже качнулась вправо. Тогда Вероника подняла зонт и посмотрела на лицо над грудью. С лица стекали струйки воды, и даже волосы по обеим  его сторонам сложились в форму струек.

—  А, это ты, — сказала Вероника. – Слушай, давай поговорим в метро.

Тогда человек освободил перспективу и пошел рядом с Вероникой. Покосившись, Вероника заметила, что ее спутник шагает, не разбирая дороги, и его ботинки то и дело целиком уходят под воду. Веронику передернуло. Так они дошли до метро и оказались под крышей. Тут стояла толпа не решающихся выйти под дождь. Они прошли дальше, вниз, в переход.

Вероника сложила зонт. Игорь стоял перед ней – мокрый, несуразный, несчастный, в свитере, не годном ни для дождя, ни вообще для лета. И все равно непомерно красивый – хоть сейчас в сериал. Как-то неприлично даже красивый. Люди обоих полов оборачивались на него.

—  Ну что? – сказала Вероника. – Говори, я спешу.

—  К нему?

—  К нему.

Игорь закрыл глаза. Его великолепные ресницы спустились до середин щек.

—  Но почему? – простонал он с глухой мольбой.

—  Это ко мне вопрос или в сторону?

Игорь открыл глаза и как-то приосанился.

—  Я тебя люблю, — сказал он полнозвучно. – Хочешь, я крикну на весь переход, что я тебя люблю?

—  Нет, — действительно испугалась Вероника, — прошу тебя, не надо.

—  Хочешь, я его убью?

Вероника подняла бровь.

—  Дай подумать. Он, стало быть, помрет, ты ляжешь в психушку пожизненно, я найду себе нормального мужика. Еще не поздно родить. Жалко только твою маму и его маму.

—  Его не жалко?

Веронику посетила серьезная мысль – а ведь его не жалко.

—  В общем, — сказала она, — мероприятие отменяется. Ты любишь меня, я, как дура, люблю его, он никого не любит. Даже себя и то не любит.  Других новостей у нас нет. Пока. Я поехала.

На эскалаторе Вероника прокрутила в памяти собственную фразу, описывающую их нехитрые отношения. Зачем она сказала как дура. То есть, конечно, она дура, что любит этого идиота. Но зачем было говорить это Игорю? Врожденная кокетливость. Вот дура, действительно…

Потом (эскалатор был длинный) Веронику посетила мысль – а ну как впрямь убьет? Ее затрясло. Она как могла уняла дрожь, затравленно глядя по сторонам. Пассажирам, недавним и грядущим, было, извините, совершенно безразлично, дрожит Вероника или нет. Хоть светись она фиолетовым светом. Разве что одна школьница пихнула другую локтем в бок, та взглянула и сказала прикольно. И обе заулыбались.  Так Вероника доставила небольшую радость людям, специально к этому не стремясь.

Она вошла в вагон уже практически в порядке. Ну, чуть дрожит, так ведь дождь, холодно, промозгло… Обвела глазами людей – Игорь. Веронике стало так плохо, как давно не было. Замутило, повело, ноги стали как из хлеба… как из мокрого хлеба. Какой-то паренек вскочил с сидения, люди десятком ладоней направили тело Вероники, усадили его. Она провалилась в забытье, видимо, на доли секунды, потом вдруг абсолютно пришла в себя. Поезд не одолел и одного перегона. Веронике дико захотелось выйти. Она закрыла глаза и долго-долго терпела, пока поезд весело бежал до соседней станции, а потом – счастье! – встал и открыл двери – и Вероника метнулась туда. Колонны, арки, скамейки. Она села. Здесь гулял ветерок, можно было дышать. Господи. Опять он. Веронике сейчас трудно было говорить, и она сделала рукой жест Игорю, чтобы он нагнулся.

—  Понимаешь, — сказала она ему буквально в лицо, — я тебя не люблю. Совсем не люблю. Мне даже обидно, что настолько. Ты не заслуживаешь такого отношения. Ну вот сейчас увидела тебя – и мне плохо стало. Физически плохо. Уйди, ладно? А я посижу, приду в себя и поеду.

—  Как же я оставлю тебя больной? – теперь Игорь говорил рассудительно, как старший.  – Это тебе стало плохо, потому что я сказал ту чушь, что убью Владимира Вильямовича. Как я могу его убить, если ты его любишь? Да я пыль буду с него сдувать.

Вероника всмотрелась в лицо молодого человека и поверила – не убьет. Ее отпустило. Ей вдруг стало очень смешно.

—  Пыль? – она не могла сдержать смех. – Да, пыль с него надо сдувать. Он… он весь в пыли, ты понимаешь, он зарос пылью. Да, это ты хорошо сказал.

Игорь заулыбался, польщенный.

—  А теперь, — сказала Вероника задушевно, — иди домой, а я поеду к нему. Давай, а? По-хорошему. И не появляйся около меня неожиданно, ладно? – ее опять начало немного трясти. – Хорошо? У тебя есть мой мобильник? Ты звони, ладно? Договаривайся о встрече. По-взрослому.

—  Но ведь я звонил, — ошарашенно сказал Игорь. – Ты же мне отказываешь.

—  Ну и что, что отказываю? А ты поищи другие слова, вообще поработай над этим. Я тебе так и так отказываю, а этими своими наскоками ты меня еще и бесишь. Понимаешь? Так у меня здоровья не хватит.

—  Ну хорошо.

—  Хорошо. Пока.

—  Пока.

Оба подождали. Игорь не только не ушел, но и не разогнул спины.

—  Ну, чего ты ждешь?

—  Ты же сидишь, никуда не идешь.

—  Забудь обо мне, Игорь. Живи своей жизнью. Ты куда-то собирался?

—  Я собирался тебя проводить.

Вероника вдруг почувствовала себя полой, не в состоянии сопротивляться.

—  Хорошо, — сказала она бесцветно. – Пошли.

И они прокатились на метро, потом  молча, не обращая внимания на дождь, одолели дорогу и теперь стояли около двери Владимира Вильямовича, для друзей – Билли.

 

***

—  Вот и пришли, — сказала Вероника и нашла в себе силы улыбнуться довольно лучезарно. – До свидания.

—  До свидания, — совершенно спокойно ответил Игорь и пошел к лифту. Вероника так и задохнулась от благодарности к молодому человеку за то, что всё так просто и хорошо кончилось. Эту благодарность надо было как-то срочно выразить – не Билли же нести эту благодарность…

—  Игорь, — сказала она.

Игорь мгновенно вернулся, словно и не уходил.

– Я… Ты, в общем, не слушай меня. Я к тебе очень хорошо отношусь и желаю, чтобы всё у тебя было хорошо. Ты понимаешь?

—  Да.

—  Сейчас я скажу тебе очень важную вещь. Понимаешь, любовь любовью, она проходит, как болезнь, а что-то хорошее непременно останется. Оно…

Тут открылась дверь, и на пороге обозначился Владимир Вильямович в халате.

—  Что стоять в дверях? – сказал он сумрачно. – Проходите, раз пришли.

Гости отряхнулись, вошли, сменили ботинки на тапки. Билли прошел на кухню и поставил чайник, потом вернулся и нешироким жестом пригласил гостей в комнату. Там как раз стояло два стула, один с видом на середину комнаты, а второй с видом на первый.

Вероника села на первый стул, Игорь – на второй. Билли, на правах хозяина, — на диван.

—  Ну, — сказал Билли.

Вероника кашлянула.

—  Вот, Володя, — начала она, — это…

—  Это пресловутый Игорь, — несентиментально сказал Билли. – Шли мимо, дай, думаю, зайдем. Ты, Ника, опусти предисловия. Ты его с какой-то целью привела. С какой? Ты говори, говори, а то из тебя слова приходится тянуть щипцами.

—  Дайте я объясню, — вдруг вступил Игорь. – Я просто провожал Веронику Германовну…

—  Ого! Уже Германовну! – негромко воскликнул Билли. – Так. Так.

—  И мы не думали к вам заходить. То есть это я не думал к вам заходить. А Вероника… Германовна шла именно к вам, потому что она вас любит.

—  Вот про любовь только не надо, — сказал Билли, отчего-то озлобляясь. – Не надо про любовь. Зачем… зачем, Ника, ты впутываешь его в наши отношения?

—  Я сказала ему, что люблю тебя, — ответила Вероника. – Что в этом такого?

Лицо Билли скривилось, как будто он съел кислое.

—  Это интимное дело, наше с тобой. Ты взрослая женщина, не девчонка, почему я должен объяснять тебе такое? Завтра ты расскажешь ему, сколько раз и в каких позах ты меня любишь. Должна же быть… чистоплотность, что ли.

—  Ты хочешь сказать, что я грязная, — Веронику опять слегка затрясло. Да что за день, честное слово.

—  Ничего я не хочу сказать, — брюзгливо произнес Билли. – Однако отчего-то сижу тут перед вами и должен поддерживать тупой, бесперспективный разговор. Можно попросить тебя, Ника, на следующий раз, когда тебе захочется сходить куда-то с Игорем, подыщи другое место. Москва же большой европейский город. Есть много достопримечательностей помимо Квартиры Пожилого Неудачника. Третьяковка, например. Или Оружейная Палата. Вообще, театры, музеи, концертные  залы…

Из глаз Вероники по мере перечисления достопримечательностей потекли слезы. Игорь смотрел на них, приоткрыв рот. Билли встал и ушел на кухню, вернулся оттуда через две минуты с подносиком, на нем стояли три чашки с горячим чаем, блюдечко с нарезанным лимоном, сахарница, печенье. Поставил подносик на тумбочку.

—  Ладно, — сказал Билли. – Вот чай. Вы же промокли.

Вероника искала платочек, чтобы утереть слезы. Игорь не смел взять чашку вперед Вероники. Билли вздохнул, взял чашку, прихлебнул. Потом поставил ее на подносик.

—  Да вы что, — спросил он как будто издали, — и чая моего не пьете?

—  Нет-нет, — спохватилась Вероника и взяла чашку. – Очень хороший чай.

Взял и Игорь и кивнул: очень хороший. Минуту все хлебали, не глядя друг на друга, и все было хорошо.

Если бы наблюдатель взглянул сейчас на потребителей чая откуда-то из-под потолка, ему могло бы показаться, что это представители трех полов – настолько взрослый, дробный и издерганный Билли был непохож на юного, цельного и издерганного Игоря.  Все молчали. Небольшие звуки, которые остались (звяканье, прихлебыванье, редкий похруст суставов), носили исключительно мирный характер. Но так уж устроено, что человек обладает даром речи, и никуда этот дар не подевать.

—  Владимир Вильямович, — спросил вдруг Игорь, – а вы любите Веронику Германовну?

Билли повел лицом с таким видом, как если бы у Игоря из ноздри только что выскочила гигантская сопля, а он (Билли) как воспитанный человек ее не заметил.

—  Ника, — сказал Билли ровно, — а почему он меня об этом спрашивает?

—  А я откуда знаю? Он же спрашивает. Я же не спрашиваю. Я дрессированная, а он нет.

—  Хорошо, — сказал Билли. – А по какому праву вы, молодой человек, лезете ко мне в душу?

—  А он не лезет к тебе в душу, Володя, — опять отчего-то встряла Вероника. – Он интересуется. Не хочешь, не отвечай. Но что же ему, ордер тебе предъявлять? – и после крохотной паузы добавила: — Если бы любил, сказал бы да, и всё бы на этом  кончилось.

—  Кончилось?! – Билли отчего-то ухватился за это слово. – Да как бы не так! Говна пирога кончилось! Вот он тебя любит, он скажет да, и что на этом кончится? А? Ничего не кончится от слов.

—  И всё же, — сказала Вероника.

—  Что всё же? – Билли как бы наскочил на преграду, у него даже халат взъерошился.

—  Любишь ты меня или нет?

—  Это кто спрашивает – ты или он?

—  А у тебя что, проблемы со слухом? Это я спрашиваю.

—  А я при посторонних не буду отвечать.

—  Хорошо. Игорь, выйди на кухню на две минуты. Нет, лучше в сортир. И не подслушивай.

Игорь послушно вышел. Билли впился в чай.

—  Ну.

—  Что ну?

—  Любишь ты меня или нет?

Билли поднял брови, снова припав к чаю. Потом все-таки отпустил чашку и разлепил губы.

—  Тебе-то зачем эта оперетта?

—  Значит, нужна.

—  Это шантаж?

—  Это не шантаж.

Билли вцепился к себе в волосы и взъерошил их. В таком виде он стал похож на птицу – птицы, кстати, тоже ходят на двух ногах.

—  Ты понимаешь, Володя, что унижаешь меня?

—  Хорошо, — сдался Билли, — ты хочешь, чтобы я сказал да?

—  Я хочу, чтобы ты сказал правду.

—  Но правда не вмещается в одно слово из двух. Правда сложнее, интереснее, живее, теплее.

—  Ну так говори ее.

—  За это время он выйдет из сортира.

—  Когда выйдет, ты замолчишь. Но дело, видимо, не в сортире. Ты ведь и начать не можешь.

—  Хорошо. Да.

—  Что да?

—  Я тебя люблю. Довольна?

—  А почему я должна быть довольна?  У меня такое чувство, будто я ампутировала у тебя эту фразу.

—  А чего ты хотела?

—  Да ничего я не хотела.

—  Вот! – Билли приобрел такой вид, словно только что нашел белый гриб. – Отсюда все проблемы. Ты сама не знаешь, чего хочешь.

—  Да. Спасибо. Ты мне очень помог.

Тут вернулся Игорь из сортира, какой-то посвежевший и очень, очень красивый.

 

***

—  Ну вот, — сказал Игорь торжественно, — теперь ты все увидела сама.

—  И что же, интересно, она увидела сама? – спросил Билли.

Но Игорь обращался исключительно к Веронике, игнорируя Билли как отработанный материал. Очень кстати молодой человек занял свой стул, лицом к Веронике, а к Билли – профилем.

—  Он, — ровно продолжал Игорь, — не сказал тебе да и никогда не скажет.

—  Интересно почему, — сказал Билли в никуда. – Эй, гаденыш, да ты слышишь меня? Я, вроде бы, еще жив!

—  Оцени, Володя, — сказала восхищенно Вероника, — что значит юность и чистота. Он ведь действительно заперся в сортире и не подслушивал.

—  Ты понял намек дамы, ублюдок малолетний? Если бы подслушивал, так бы не ошибся.

—  Потому что есть люди, способные любить… — продолжал Игорь упруго и светоносно, как пророк из тоталитарной секты.

Время замедлилось и поделилось на секунды. Вероника смотрела на Игоря с бабьим умилением, как если бы тот был ее трехлетним сыном, декламирующим на табурете Агнию Барто. Билли показалось, что он выведен из реальности какой-то Господней мышью, переведен в другой слой, как в фотошопе. Эти люди расселись в его квартире и организовали здесь сериал.

—  …и не способные любить, — закончил Игорь полнозвучно и сладко.

И тут случилось… как бы вам объяснить…

Давным-давно, в пионерском лагере, товарищи по палате решили излечить юного Билли от непреодолимого отвращения к бабочкам. Молодые эскулапы предпочитали радикальные меры. Четверо намертво прижали к кровати конечности Билли, а пятый задрал ему майку и высадил на голый тощий живот специально припасенную крупную бабочку с щекочущими ногами.

Итог медицинского эксперимента был внушителен. Туловище довольно субтильного мальчугана Билли изогнулось дугой, а добровольные ассистенты разлетелись в стороны.

И вот теперь с сорокалетним мужичком Билли вторично случилась такая же дуга.

Из разреза его халата вылетела босая ступня и от души вонзилась в скулу Игоря. Тот упал на бок вместе со стулом и, слава Богу, замолк. Следующий кадр оказался испорчен – и вот уже Вероника суетилась над телом, как несколько мешающих друг дружке женщин.

Болели пальцы ноги.

 — Володя, — Вероника  обратилась к Билли просто как к хозяину квартиры, — у тебя есть аптечка?

—  Да, конечно, а что именно нужно?

—  Ну… йод. А ты не сломал ему челюсть?

—  Господи. Нет. Я вообще не хотел его бить.

Билли сбегал на кухню за йодом и ваткой, вымоченной в холодной воде.

—  Игорь, вы извините меня… я… я сам не знаю, что это произошло.

—  Игорь, ты не говори. Просто подвигай челюстью. Сплюнь. Поздравляю, ты выбил ему зуб. Мы тебе тут испачкали ковер кровью, я потом замою.

—  Господи, о чем ты говоришь? Ты издеваешься?

—  А у него нет внутреннего кровотечения?

—  Да что ты говоришь. Внутреннее кровотечение в животе.

—  А сотрясения мозга?

Билли закрыл руками глаза и виски.

—  Володя, ты погоди праздновать. Давай его посадим.

—  Давай на диван.

—  Давай.

С помощью старших товарищей Игорь сел на диван и осторожно подвигал челюстью. Левая половина лица у него заметно распухла.

—  Тебя не тошнит? Помнишь все хорошо?

—  Может быть, анальгина? – спросил Билли.

На сей раз Игорь расслышал его и жестом показал: нет, спасибо.

—  А ты что, занимался карате? – спросила Вероника.

—  Да нет. Я немножко играл в футбол.

—  Ну ты просто чудовище, — констатировала Вероника спокойно, как если бы речь шла о знаке зодиака.  – Это же все-таки голова, а не мяч.

—  Да я говорю, не знаю сам, что на меня нашло. Вы меня извините, Игорь.

Игорь показал рукой – нет проблем.

—  Давайте попьем еще чаю.

—  Куда ему горячее?

—  А у меня есть кипяченая вода, мы Игорю разбавим. А печенье можно размочить в чае.

 

***

Дождь кончался, так, моросил из последних сил, будто договаривал. Макс широким шагом вышел из подъезда, но развернулся и пошел назад. Вошел в лифт, поднялся на седьмой этаж. Нажал на кнопку звонка.

—  Кто? – спросили изнутри.

—  Сосед, — ответил Макс, поддерживая лаконичный стиль.

Открылась щель, перечеркнутая цепочкой.

—  Позовите мужа.

Шаркающие шаги утихли внутри квартиры и тут же вернулись. Могло возникнуть впечатление, что в этом доморощенном театре жену и мужа играет один артист.

—  Я вас слушаю.

—  Олег Емельянович, ваша машина…

—  А, да-да. Сейчас. Уже одеваюсь.

Макс вздохнул и закурил.

—  У нас здесь не курят, — донесся из квартиры условно женский голос.

—  Я бы на вашем месте помолчал, — отозвался Макс, без хамства, но угрюмо.

Вышел Олег Емельянович в тренировочном костюме. Мужчины зашли в лифт и поехали вниз.

—  Вы знаете, — сказал Макс, — эта проблема все-таки должна быть решена системно, а не каждый раз отдельно.

—  Но что мне делать? У меня нет гаража.

—  Найдите другое место. Час моей работы стоит две тысячи рублей. На эти маневры я каждый раз теряю до десяти минут. Вы готовы их оплачивать?

Пожилой мужчина промолчал.

—  Хорошо. А что мы будем делать, если вас не окажется дома? Вызывать эвакуатор?

—  Я почти всегда дома.

—  Ну вы как человек с высшим образованием понимаете, что это почти рано или поздно материализуется.

Пожилой мужчина промолчал. Они вышли из подъезда. Капало.

О. Е. сел в свой невыразительный автомобиль, завелся и отъехал, освобождая дорогу более крупному и породистому автомобилю Макса. Макс стоял и курил. О.Е. высунулся из окошка.

—  Что же вы ждете?! – крикнул он. – Вы теряете свои тыщи. Езжайте, путь открыт.

Макс не спеша подошел к голове в окошке.

—  Я боюсь, — задушевно сказал он, — что я уеду, а вы поставите свой лимузин обратно. И мы с вами не выйдем из цикла.

—  Что же вы предлагаете?

—  Мы сейчас найдем вам достойное место.

Олег Емельянович заглушил мотор.

—  А вам не кажется, молодой человек, что меня уже поздно воспитывать?

—  Упаси Бог. Я просто отстаиваю свои интересы. И стараюсь делать это как можно деликатнее.

Олег Емельянович посмотрел в глаза Максу и завел мотор. Оказалось, что Макс присмотрел в недрах двора прекрасное местечко для машины О. Е.  Все кончилось быстро и к общему удовольствию. Даже сигарета не догорела.  Мужчины вместе пересекли двор.

—  А вы настойчивы, — сказал О. Е.

Макс рассеянно кивнул. Он был смутно недоволен собой. Масштабы настойчивости этого человека не соответствовали текущим задачам.

Олег Емельянович ушел в подъезд. Макс, вопреки своим экономическим выкладкам, задержался между домом и машиной.

Дождь кончился. Сквозь многослойную зелень пробивались солнечные иголочки. Макс глубоко вдохнул – и не разобрал вкуса воздуха.

Тут ему пришла смс-ка. Макс внимательно прочитал ее до конца и вздохнул еще раз.

 

***

—  Вы пейте, пейте, — приговаривал Билли, весь – порыв, весь в готовности метнуться на кухню к холодильнику — и не было у него дороже гостей. – А! Есть еще сыр!

Он исчез и тут же вернулся, как если бы специально обученный статист подал ему сыр за дверью. Вероника наблюдала за Билли без выражения, как будто записывала на отдельную директорию в мозгу для последующего анализа. Билли сел на диван и с блаженством вытянул свои недлинные ноги.

—  Понимаете, живешь как под пленочкой, ее в какой-то момент надо просто порвать, и – краски, звуки, — Билли двумя одинаковыми круговыми жестами обозначил краски и звуки, — Игорь… вы не поверите, я же был такой, как вы… ну да, такой же розовый идиот… вы понимаете, я в хорошем смысле слова. Этот ваш романтизм… возможно, немного мудацкий со стороны, но… как же он дорог. Вы знаете, была одна девушка; Ника, это было так давно, что я тебе не рассказывал, почти при царе, хо-хо, она была очень красивая, ну, Ника у нас тоже вполне ничего, но речь не о Нике. Да. Та девушка… Ксана. Я ее любил – ну, то есть моему организму, этому гормононосителю, Ксана, она была практически как детонатор. И я не мог поверить, что Ксана способна проявить ко мне интерес. А когда это произошло, и со всей недвусмысленностью, я обдумал ситуацию, и понял: Ксана шпионка, и для выполнения особо важного задания ей надо имитировать симпатию к такому неудачнику, как я. Оставался, впрочем, вопрос, как выражение симпатии могло продвинуть ее в плане особо важного задания, но такой мелочью, вы понимаете, я не задавался. Вот так. А потом время смыло эту Ксану под ноль, хотя она, вероятно, жива, здорова и еще хороша собой. А в ее мире смыло меня… Но вы пейте, пейте…

Билли оглядел своих гостей не без любви. Вероника механически отхлебнула чай. Игорь осторожно ощупал битую сторону лица и поморщился.

—  А еще был у меня друг – кстати! Ника, ты его видела, помнишь, мы столкнулись на Войковской, и ты еще сказала, что он похож на Шрэка – так вот, этот друг, он как-то рано и резво пошел по бабам, и много рассказывал о своих подвигах на этом фронте, так, в лицах… и не только в лицах, и у меня все время был кризис идентификации, мне казалось, что существуют как бы два отдельных комплекта женского пола – недосягаемые богини вокруг меня и развеселое бабье вокруг него. А на самом деле, Игорь, это были одни и те же девицы, вы представляете себе, одни и те же девицы. Так один и тот же кот для хозяина такая пушистая, муркающая, блаженная такая штука, а для воробья – совсем иначе.  Но это один и тот же кот. И это одна и та же женщина. Они… они зверски реактивны, понимаете, Игорь, не в смысле шустры, а в смысле зависят от рода воздействия на них. Их надо оборачивать нужной стороной. Ника, ты извини за этот ликбез…

Тут на столе мобильный телефон заиграл какую-то стандартно-красивую мелодию и медленно заскользил к обрыву.

—  Аллё, — сказал Билли,  подхватив мобильник на краю.

—  В общем, так, — мрачно сказал Макс в трубке, — пришли доллары из Австралии. Пора что-то решать.

 

***

К этому моменту дождь в Москве практически закончился. Он капал с ветвей и листьев, с карнизов, в общем, сверху, но это не в счет. И доливал остатки в крайнем районе Березкино.

Это забытое Богом и мэром место располагалось как бы в пясти ветвящихся железных дорог. Двигаясь от, например, высокого жилого корпуса, допустим… ну, к другому высокому жилому корпусу и наметив дорогу, вы уже на первой трети пути обязательно натыкались на что-либо, на полузакрытую зону, скорее всего связанную с железной дорогой. Приходилось искать дыру в заборе или иного рода щель, спускаться по откосу, ковылять по шпалам, различать народные тропы. Любая пустячная прогулка превращалась в увлекательное путешествие. Вот только не было иной цели кроме спортивной, чтобы идти из одного корпуса Березкина в другой корпус Березкина.

Это был классический спальный район. То есть люди здесь просыпались как бы по ошибке, потом долгим привычным маневром ее исправляли, а к вечеру впадали, как в ересь, в долгий обратный путь. Они входили в свои березкинские квартиры, с недоверием смотрели на своих домашних, а потом забывались дурным беспокойным сном. А в выходные либо ехали в центр с неясной целью, либо так и дремали двое суток подряд, изредка продирая глаза и любуясь нечеловеческим пейзажем из окна.

Там был МКАД – иногда более внизу, чем вдали. А за МКАДом – чужая, непонятная страна, где только для отвода глаз говорили по-русски.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 3. Краткие летние ночи, долгие летние дни

 

***

 

Алексей Васильевич устал подниматься по тропинке и огляделся, чтобы чуток отдохнуть.

Вокруг него располагалась ночь в оттенках серого. Сзади и внизу блестели рельсы – много линий железных дорог, кое-где стояли вагоны, как на детской железной дороге из ГДР, только в натуральную величину. Вблизи был склон с седой травой. Впереди и вверху – неровная вершина склона, а непосредственно за ней – небо с мятежными тучами и редчайшими звездами. Все это было высвечено как бы луной, но гораздо мощнее. Вероятно, прожектором.

Алексей Васильевич продолжил подъем. Теперь он заспешил: ему стало интересно, что же он увидит по ту сторону склона.

Совершенно некстати у него ослабли ноги, то есть совсем, они стали буквально как хлеб. Алексей Васильевич застонал, лег и попробовал ползти, цепляясь руками за траву. Получилось плохо. Тогда он попытался увидеть, что же по ту сторону склона, не преодолевая его. Как ни странно, удалось.

С дрожью Алексей Васильевич различил там те же железные дороги, но еще масштабнее. Они шли практически до горизонта, причем не в длину, а в ширину, множась и ветвясь. Было очевидно, что по такой дороге никуда не уедешь. Потому что свой путь не найдешь.

А на самом горизонте стоял квартал мертвых домов. То есть ни одно окно не горело. И тек МКАД, но снаружи видел его Алексей Васильевич или изнутри, разобрать он не смог. То есть по эту сторону он был – или уже по ту

Тогда Алексей Васильевич оглянулся на прожектор.  Теперь ему тяжело давался уже не каждый шаг, а каждое движение. Зверски заломило шею.

Этот прожектор…  Это была гигантская настольная лампа, с подножием, на изогнутой этой штуке, с металлическим абажуром. Выше стоявших рядышком кривых деревьев, гигантская настольная лампа. И светилась в ней – сквозь резь в глазах Алексей Васильевич видел – обычная лампочка, только очень, очень большая.

Отчего-то это оказалось так ужасно, что Алексей Васильевич задрожал, вытянулся изо всех сил – и проснулся.

 

***

Он скорее восстановил по памяти, чем увидел трещину в потолке, похожую на удар молнии. А. В. попробовал обрадоваться тому, что явь, какая ни есть, все равно лучше этого уродского сна. Обрадовался, но очень ненадолго.

Он лежал один посреди большой кровати, на которой вполне уместились бы три средних спокойных человека. Три А. В. А одному А. В. оставалось здесь метаться, осваивая окраины и углы. Вот и метало его.

Почему-то А. В. видел сейчас себя со стороны, точнее, сверху. Не в том тревожном отношении, когда душа смотрит на оставленное тело, нет. Он просто очень хорошо представлял себе, как выглядит сверху. Плоское испуганное тело человека, драпированное складками одеяла. Круглое лицо в районе двух одинаковых подушек.

Он сходил на кухню и попил воды. Это простое действие одновременно укрепило и огорчило его.

Укрепило, потому что многие несущие конструкции жизни действовали, то есть несли. Ноги исправно ходили, руки держали чайник и чашку, глаза отмеряли угол налива. Рот пил, пищевод не отторгал. Кухня нашлась на месте кухни. В кране таилась вода.

Огорчило, потому что так это по̀шло, банально, как это? – попсово встать посреди ночи, потащиться на кухню и попить воды. Что это добавляет к мировой истории?

И третья мысль, как третья ось, перпендикулярная к предыдущим: что же будет потом с А.В., если элементарное питье воды вызывает в нем такой мозговой взрыв?! Вдруг А. В. сообразил – старость несет не угасание мозговой деятельности, а наоборот, эскалацию ее по ничтожным поводам. Нет газеты в почтовом ящике – гипотезы! выводы! перспективы! действия!  А как заставить себя не думать, если уже думаешь?..

А. В. объял виски ладонями, тщась унять это насекомое тиканье ума. Как ни странно, мозг постепенно улегся в черепе. Тогда А. В. бережно завернулся в одеяло и приготовился спать.

 

***

Но перед тем, как уснуть, он подумал о Любочке.

Наверное, он уже частично спал, потому что Любочка явилась перед ним не в виде омерзительной разлучницы, а в виде череды фотографий или вроде того. Вот она кротко спит. Вот сидит на лекции, чуть приоткрыв рот, внимая А. В.  Вот маленькая с бантом (в жизни А. В. не видел ни маленькой Любочки, ни ее фотографий, но сейчас, через этот Интернет полусна, весь мировой фотоальбом был к его услугам). А вот – постаревшая, в очках и с седой прядью. А вот – уже совсем иссохшая.

И сам А. В. увиделся себе в виде той же череды лиц, костюмов и возрастов от начала до конца. И как-то неопровержимо понял, что эти две череды лишь по недоразумению сцепились вот именно этими фотографиями, как шестеренки именно этими зубцами. А по-настоящему он и Любочка – просто две череды.

Он проснулся и повторил вслух, как бы объясняя это самому себе, дураку:

—  И я был молодым. И она состарится.

И хотя ему, в общем-то, не было дела до Любочки, сейчас эта нехитрая мантра освободила его от миллиона терзаний. Он повторил еще раз с удовольствием:

—  И я был молодым. И она состарится.

И спокойно уснул.

 

***

Назавтра А. В. проснулся очень поздно, но бодрым. Зачем-то ощупал бицепс. Бицепс был. Потом ощупал пачку денег. Пачка похудела, но еще сохраняла остатки упругости.

А. В. принял душ. Побрился, потом долго, со вкусом, причесывался. Потом надел легкий летний пиджак. Из зеркала на него теперь смотрел не пятидесятилетний кекс, а стильный киноактер в роли пятидесятилетнего кекса.  Разница была трудноуловима, но важна.

А. В. взял пару волшебных бумажек из пачки – и легко выпорхнул на воздух московского лета.

Кто-то чирикал – возможно, птица, возможно, чей-то мобильник. Ветер распахивал всё, что можно было распахнуть. Ветер был теплый и нес какой-то горьковато-соленый запах. То ли моря, то ли чебуречной.

А. В. ощущал в себе скорость как возможность, но никуда не спешил. Он вынул мобильник и не раздумывая нашел телефон Любочки. Быстро, легко, уверенно и ненавязчиво записался к ней в гости. Любочка была не против, даже выразила слабую радость. Спросила, напомнить ли дорогу. А. В. изящно ответил, что надеется найти, а если что, позвонит.

Он приблизительно помнил даже метро, но оказалось, что Москва хранится в его пассивной памяти. А. В. с неожиданной легкостью вышел к дому девушки, причем не путем внимательного частника и не вывернув наизнанку свой зигзагообразный путь к метро, а третьим способом. Мастеровито, идя словно по компасу, вырезая дворами диагонали.  Впрочем, у подъезда чудеса кончились – и он вынужден был позвонить Любочке, уточнить номер квартиры и вообще порядок преодоления кодового замка.

Уточнил.

Да, чтобы не забыть, он приобрел у метро торт, чудесный низкокалорийный торт с обилием ягод и вообще фруктов.

Во дворе Любочки кто-то мяукал, то ли младенец, то ли все-таки кот.

И я был молодым. И она состарится.

А. В. с удовольствием ощутил пальцами легкую резь перекрещенных бечевок над крышкой торта.

И вошел в прохладу подъезда.

 

 

***

Валерий вышел на платформу встретить дочь. Тут уже было чему удивиться, потому что у него отроду не было дочери. Был сын, но это не одно и то же.

Он вышел на платформу и закурил, хотя вообще не курил. Валерий был внутренне готов к тому, что ближе к ночи электрички ходят крайне редко, но нет, они сновали буквально ежеминутно, туда и сюда, чаще, чем поезда метро. Входили и выходили несметные толпы народу. И платформа оказалась невероятно узкой, полтора шага, того гляди, сметут под встречный. Да и как узнать свою дочь?

И, опупев от этой суеты, Валерий шагнул в одну из электричек.

Внутри оказалось, наоборот, одиноко, пусто, сумрачно и отчего-то сыро. Валерию, собственно, никуда не надо было отъезжать, поэтому он смотрел в окно с досадой, мысленно отматывая маршрут назад.

Электричка шла по атипичным местам. Во-первых, часто виляла. Во-вторых, это явно был город, а не пригород, огромные дома, просто огромные, какие-то необъятные левые площади с гигантскими памятниками, багровые тучи, снова огромные дома. Валерий напряженно ждал остановки.

Дождался. Вышел.

А здесь почему-то не было вообще ничего, помимо чахлых кустов до горизонта. Не прямо напротив, а по диагонали располагалась встречная платформа, на ней стояла темная электричка. Валерий пошел туда – электричка отъехала. Платформа оказалась короткой, со скамейку. На ней, как на скамейке, сидел мужик.

—  Скоро следующая? – спросил Валерий.

—  Это последняя, — ответил мужик и нахохлился.

Валерий понял, что не встретит дочь, а это, возможно, был последний шанс ее встретить. Ему стало не страшно, но так безнадежно и горько, что он вытянулся и проснулся.

 

***

 Валерий проснулся в своей постели. Справа перед зеркалом прихорашивалась жена. Обернулась на Валерия и посмотрела на него свысока, на правах того, кто первый проснулся.

—  Что дергаешься? – спросила жена. – Жанна Фриске приснилась?

—  Нет, приснился другой кошмар. Что у нас нет дочери.

—  У нас нет дочери.

—  Но там она… не то что была, но могла быть.

—  Мне бы твои заботы, — сказала жена, густо намазывая тушью ресницы.

Валерий полежал, глядя в потолок. Там, как на грех, не было ни одной трещины, глазу не за что зацепиться.

—  На самом деле у меня есть заботы, — сказал Валерий. – Гена прислал деньги из Австралии. Надо что-то решать.

—  Куда потратить?

—  Куда вложить. Надо что-то придумать.

—  Так придумай, — сказала жена, похлопав ресницами для пробы.

—  Вот… думаю.

Жена похлопала еще немного, потом ее звуки пометались по квартире – и она выпорхнула на работу.

Валерий посмотрел влево и вправо, ища повод для счастья, — и пока не нашел.

 

***

Первое, что отметил Алексей Васильевич, — страшные перемены в Любочке. Она сменила прическу на черные кудряшки – ну, это бывает. Выросла примерно на полголовы – ну, это, вероятно, каблук, да и когда А. В. волок ее из ванной, припомнил он, она тоже вроде выросла. И как-то нос… не то чтобы вырос, а выпер, что ли, из лица. Как-то подался вперед, как болельщик к телеэкрану при опасном моменте.

—  Люба в ванной, — сказала дико изменившаяся Люба, — меня зовут Лиза. А вы Алексей Васильевич? Вы проходите, она сейчас выйдет.

Лиза обернулась спиной. Теперь, когда все так хорошо объяснилось, А. В. оценил по-новой ее внешность – не в качестве изуродованной Любочки, а саму по себе. Сама по себе Лиза оказалась очень даже ничего. Просто даже очень ничего. А между этих мыслей А. В. уже ступал за Лизой вглубь квартиры, не выпуская торта из рук.

Лиза села на кровать. Ее юбка естественным образом обнажила мощные круглые колени. Вот ведь не самая раскрученная часть тела, но сейчас отчего-то Алексея Васильевича буквально заклинило на этих коленях. Он оторвал от них взгляд не то что с трудом, а почти что с мясом.

—  Я в ботинках, — пробормотал А.В.

—  Да сейчас ведь нормально на улице, — ответила Лиза и поднялась (юбка, наоборот, опустилась, прикрыв эти самые колени). – Дайте торт, я на кухню отнесу.

Она подошла вплотную к А. В. и приняла у него торт. В момент стыковки очень твердая грудь Лизы уперлась А. В. чуть выше сердца, и на него повеяло каким-то сложным одуряющим запахом – пудры, духов, женщины… Лиза ушла на кухню.

А. В. остался стоять, где и как стоял. За его спиной сперва возникли шаги, потом аромат. В принципе, Лиза могла обогнуть А. В. по широкой дуге, но не стала закладывать вираж и слегка чиркнула одиноко стоявшего мужчину грудью по лопатке. Потом появилась в поле зрения и снова села на кровать.  Возникли колени (два). Протянулась секунда, как длинная вязкая капля. Поползла следующая.

А. В. спохватился, взял кстати подвернувшийся стул, придвинул его к кровати и сел напротив Лизы, так что их колени практически перемешались, хотя разобрать их по владельцам не составило бы труда.

—  Расскажите о себе, — сказал он.

—  Да что тут рассказывать, — ответила Лиза – и накрыла руки А. В. своими ладонями. Ладони у нее оказались горячие и сухие. Алексей Васильевич притянул к себе большое, тяжелое, горячее тело, Лиза пересела к нему на колени, они обнялись и поцеловались. И мозг Алексея (Васильевича) отключился, как бы испарился из черепа. И время как категория упразднилось…

Скрипнула дверь.

Лиза быстро, но без суеты встала. Взору Алексея теперь открылся фрагмент стены с фиолетовым узором обоев. На стене висела подушечка, утыканная иголками.

—  Здравствуйте, Алексей Васильевич, — донеслось сзади.

А. В. обернулся, несмотря на ломоту во всем теле. В дверях комнаты стояла Любочка, в вечернем платье, со стрижкой с этим… каре, очаровательно-строгая и похожая на телеведущую.

 

***

Потом долго сидели за маленьким столиком с дистрофичными ножками, чрезвычайно медленно пили кислое сухое вино из дымчатых бокалов. При этом что-то связывало А. В. с Любой и что-то отдельное связывало А. В. с Лизой. Ну, Любу с Лизой подавно что-то связывало.

Говорили о: баскове, волочковой, кишечной инфекции и единой россии. Разговор давался А. В. легко. По сути, он многие годы развивал мышцы языка (если они существуют). И во всем протяжении разговора А. В. мог протянуть руку и коснуться груди любой из девушек. Любой из четырех грудей.  И это, как ни банально звучит, волновало его сильнее вина.

Впрочем, какой точный смысл вставал за этим загадочным сочетанием слов мог протянуть руку и коснуться груди? Тоже не праздный вопрос, и А. В. фоном его обдумывал.

Чисто физически в людном вагоне метро каждый из нас может изловчиться, протянуть руку в любом направлении  и коснуться груди (спины, хари) нескольких своих сограждан. Понятно, что А. В. держал в уме нечто большее.  Однако и нечто меньшее, чем наедине с Лизой. Или наедине с Любой. И вот эта промежуточность, недоговоренность и волновала А.В., порождала в его черепе пузырьки.

Потом речь пошла о любви. И оказалось, что Любочка влюблена в некоего Юлика. Отчего-то А. В. этому не поверил. Вероятно, он сильно вжился в роль петуха в этом небольшом курятнике. А петух, видимо, вообще не верит в существование других петухов. Именно поэтому предъявление их ведет к кризису идентификации и всплеску агрессии.

Покуривая тонкую сигарету, Люба много сообщила о Юлике. Судя по ее характеристикам, молодой человек получался законченным кретином и козлом. Но сама зацикленность на объекте говорила о чем-то вроде любви. И Лиза, воспользовавшись краткой отлучкой Любы на кухню, интимно сообщила А.В.: да, любит.  И, дождавшись возвращения Любы, А. В. этак риторически поинтересовался, мол, любопытно было бы лично взглянуть на предмет.

Мгновенно Люба достала буквально из воздуха мобильник и выписала Юлика. Судя по ее отрывистым репликам, юноша вяло сопротивлялся, но его возражения были сметены. И через каких-то сорок минут предмет уже сидел на диване рядом с Лизой, обхватив руками бокал.

Это оказался астеничный подросток с длинными мягкими волосами, чем-то неуловимо напоминающий кальмара. Стоило ему откинуться на спинку дивана, как волосы закрыли его лицо. Отгонять их рукой Юлику было лень, да и бессмысленно – опять упадут. Так и сидел лицом как затылком. И вино сосал сквозь волосы.

Наличие Юлика несильно изменило ход разговора. Разве что теперь вместо упоминания его имени девушки просто указывали ладонью на его тело. Так продолжалось около получаса, потом Юлик как-то активизировался на пару минут, обнажил лицо с мелкими подробностями, послал всех (включая Алексея Васильевича) на х.й, залпом допил вино и удалился.

Потом девушки танцевали под медленную музыку, а А. В. наблюдал. Потом, наоборот, А. В. под умеренно быструю музыку показал девушкам некоторые танцевальные фигуры времен своей молодости. Девушки хохотали, а А. В. не мог понять, хорошо это или плохо, но решил, что хорошо. Потом Люба ушла в туалет, а А. В. с Лизой поцеловались, но как-то целомудренно.  Потом А. В. долго и красиво говорил о Юлике, а ему внимали.

Тем временем за окном сгустился вечер. Все там сделалось синим, а лучше всего стало видно комнату, ее бледные огни. «Вот так и жизнь, — вдруг трезво подумал А. В. , — смеркается ближе к концу, и различаешь себя в отражениях». Мысль понравилась ему. А язык А. В. в это время молол на автопилоте всякую ахинею про самоопределение личности – и А. В. решил не мешать своему языку. Прислушался – вдруг мелькнет что-то любопытное.  Не мелькнуло.

А. В. решительно не понимал, на что тут убили день эти люди, включая его самого. Но тот он, которого он не понимал, похоже, освоился и хорошо вписывался в ситуацию.

Может быть, это и есть пресловутая жизнь?

На этой мысли А. В. внутри кухни все заскрипело, заворчало, заворочалось, как будто туда проникло большое млекопитающее – или совсем уж гигантская птица с улицы.

По спине А. В. поползли крупные (с два рубля) мурашки, а волосы зашевелились, словно хотели бы стать дыбом, да от ужаса не смогли…

 

***

Если камера снимает скорбное человеческое бытие из угла потолка стеклянного кафе, значит, это кому-то надо. И, стало быть, есть наблюдатель, может быть, невидимый нам или вообще не антропоморфный, который просматривает все эти записи. Так вот – он испытал бы что-то вроде частичного дежавю, увидев за тем же столиком тех же мужчин, что и три месяца назад. Только трех из четырех.

Проницательный читатель уже догадался, что это Билли, Валерий и Макс собрались на совет, что же им делать с австралийскими долларами. И как вообще жить.

Две официантки, темненькая и светленькая, похожие на двух котят разной масти, стояли в тех же позах у той же стойки, как будто не прошло трех месяцев и весна не обратилась в лето. Как изменилась за истекший срок их молодая жизнь? Что убыло, что прибыло? Визуально – ничего. Если разве что они обменялись мастями, но поскольку остальные элементы их внешности были трудноразличимы, то это мероприятие видимого результата не принесло.

Солнце жарило вовсю; южное окно вело себя как линза, то есть попросту выжигало ближайшие столики. Наши предприниматели оказались в тени, как, впрочем, и значительный сектор отечественного бизнеса.

—  Что же ты, Билли, — с укоризной говорил Макс. – Деньги есть, а идей нет. Когда ж так бывало?

—  Да у меня такие дела, — уклончиво оправдался Билли, а так как его товарищи вопросительно молчали, он довольно сбивчиво изложил историю об ударе ногой в лицо. Валерий шутливо подвинул стул подальше от Билли и выставил карикатурный блок.

—  Да… — мрачно протянул Макс. – Редкий случай – все силы ума ушли в удар ногой.

—  Давай скажем иначе, — подхватил Валерий, — все силы ума ушли в чужую голову. Элементарная утечка мозгов.

—  Вам смешно, — обиженно сказал Билли (хотя никто не смеялся), — а мне каково.

—  А каково тебе, — ответил Макс. – Девушка тебя любит, его не любит, да ты еще лупишь его по роже. Каково ему, вот вопрос.

—  Ты не понял, — сказал Билли нервно. – Во-первых, он весь любит. Он… ну, как бы пылает огнем. Его хоть бей по роже, хоть не бей, а он счастлив. Ну, то есть через двадцать лет поймет, что был счастлив.

—  Интересное уточнение, — отметил Валерий. – Через двадцать лет поймет. Знаешь, моя свояченица нашла на даче клад, который спрятала прежняя хозяйка-старушка. Три тысячи старыми деньгами. Ни тогда этих денег не растратили, ни сейчас…

—  Это не одно и то же, — отрезал Билли. – А во-вторых, как бы вам объяснить… ну, если попросту, он – это я, только раньше. И что же это за дело – себя бить по лицу?

—  Детей тебе пора заводить, — посоветовал Билли Валерий, как женщина женщине. – А то развел философию на пустом месте. Дал по роже, и дал. Проехали.

—  А себя по лицу, — сказал Макс, — иногда очень даже способствует.

—  Потренируйся, — ввернул Валерий.

—  Ладно, — сказал Макс очень веско и допил кофе, как водку. – Перейдем к делу. Какие идеи?

—  У меня – никаких, — сказал Билли быстро. – Я пас.

Все молчали.

—  А все-таки? – спросил Макс, как следователь из кино.

—  Ну… ничего качественного.

—  А некачественное?

—  Ну не знаю… А вы чего сидите?

—  А мы будем тебя критиковать, — сказал Валерий.

—  А… Ну вот, например. Аттракцион «Нежданный поджопник». Клиент платит небольшую сумму и попадает в темный коридор. Типа коммуналки. Висят тазы, счетчик старого образца, какие-то сундуки под ковриками, повороты…

—  Понятно. Ретро.

—  Да. Ну, он идет, а в какой-то момент откуда-то высовывается нога и дает ему легкий поджопник. Весь эффект в непредсказуемости.

—  Ну?

—  И всё.

Валерий и Макс переглянулись.

—  А нога живая или механическая?

—  Ну… не знаю пока.

—  Слушай, мне нравится, — сказал Валерий романтично. – И коридор этот можно отделать со вкусом. Ты бы сколько отдал, Макс, за участие в этом аттракционе?

—  Двадцатку, — отрезал Макс.

—  А я пятьдесят. Хорошо. Давай прикинем. По сути, надо построить только коридор. Или арендовать небольшой домик с коридором. В парках, кстати, встречаются такие неясные домики. Можно просто договориться с дирекцией, отремонтировать, отдавать часть выручки. Только извини, Билли, меня чуть-чуть коробит название. Ты не обижайся, но как-то… поджопник…

—  А мне как раз название нравится, — вдруг вступился Макс. – Оно очень в духе времени. И можно часть букв в середине пустить латиницей, теперь так модно. Вот, Билли, можешь ведь, когда захочешь.

Билли практически онемел. Дело в том, что он попробовал пошутить, а теперь не мог понять, то ли шутка совсем не удалась, то ли удалась сверх меры.

 

***

… Может быть, это и есть пресловутая жизнь?

На этой мысли А. В. внутри кухни всё заскрипело, заворчало, заворочалось, как будто туда проникло большое млекопитающее – или совсем уж гигантская птица с улицы.

По спине А. В. поползли крупные (с два рубля) мурашки, а волосы зашевелились, словно хотели бы стать дыбом, да от ужаса не смогли.

Дверь кухни раскрылась. В ней стоял лысоватый полный мужчина в тренировочном костюме.

Его круглое лицо было добродушным, более того – бабьим. Если бы, например,  повязать ему косынку, получилась бы натуральная баба. Вместе с тем опыт и чутье подсказывали Алексею Васильевичу, что и добродушие, и гендерная неопределенность были скорее для отвода глаз. Именно такими изображались в голливудском кино жестокие коррумпированные шерифы или надзиратели-садисты. Такие улыбчивые колобки, кстати,  оказывались на поверку и самыми заядлыми бабниками, вероятно, обманом внедряясь в ряды условного противника. В общем, никогда у отставного доцента не было подобных друзей.

Этот же экземпляр по-хозяйски вошел в комнату, потрепал Любочку по голове и поглядел на Алексея Васильевича с хитрецой и вопросительной улыбкой.

—  Это Алексей Васильевич, — светски выговорила Люба, — мой бывший преподаватель. А это Роман Игнатьевич, мой папа.

—  Очень приятно, — солгал Алексей Васильевич.

—  Как же, наслышан, — радушно отвечал Роман Игнатьевич, пожимая руку Алексея Васильевича, — как ты моей дочерью погнушался.

Алексей Васильевич попробовал что-то ответить, но оказалось, что онемел, то есть буквально. Из его горла вырвался только холостой сип. Тогда он попытался хотя бы мысленно восстановить, что собирался сказать, если бы его речевой аппарат сработал. И опять не сумел.

Тем временем глаза Р. И. округлились, как если бы он увидел в углу комнаты беса, уши оттянулись назад – и он торжественно рыгнул.  А. В. огляделся – девушки куда-то исчезли. Он почувствовал себя как в клетке с тигром. Собрался с духом и мыслями, тихонько кашлянул – вроде бы речь восстановилась. Фраза Романа Игнатьевича еще не целиком растаяла в воздухе – и Алексей Васильевич все же решил хоть как-то на нее отреагировать.

—  А вы предпочли бы…

—  Я-то бы предпочел. Но речь-то о тебе.  Ты пойми меня правильно, я не удивляюсь. Я видел всякое. Я много путешествовал и много работал. И вот что я тебе скажу…

Тут в комнату шумно вошли девушки с тортом – и фраза Р. И. так и не закончилась. Но у А. В. возникло ощущение, что он мог услышать нечто важное. Даже больше того – важное именно для него,  для Алексея Васильевича.

 

***

Иногда стоит только начать – и потом не остановишь. Желающие могут поискать подтверждения этому тезису в мировой истории, мы же имели в виду фабрику коммерческих идей под крышей стеклянного кафе. За полчаса три товарища изобрели:

 бюро по устройству брошенных девушек;

заповедник СССР для туристов;

пейнтбиатлон, где мишени нарисованы прямо на лыжниках;

виртуальное кадило;

штопор с чипом-анализатором, где на специальном экранчике возникает название и индекс качества напитка из вскрываемой бутылки;

веб-глаз на жопу;

мобильную сеть вибраторов для глобального секса;

краткое пособие по написанию кратких пособий;

бутылку с двумя горлышками для алкогольного поцелуя;

говорящий унитаз –

и многое, многое, многое другое. Возможно, эти открытия изменили бы мир. Возможно, к лучшему. Но сейчас наши герои сидели, ошеломленные масштабами своей креативности и даже, можно сказать, погребенные под продуктами ее деятельности.

—  Да-а, — произнес Валерий.

—  Не то слово, — сказал Билли.

—  А что, если, — спросил Макс, — организовать именно производство идей? Раз уж это так легко нам дается?

Но Билли и Валерий заартачились – видимо, им креативный штурм дался нелегко, с человеческими потерями.

—  Знаете, — сказал Билли, — истина где-то рядом. Я интуитивно ее чувствую, но пока не могу сформулировать. Она ускользает, как… как…

—  Да что ты мучаешься, — удивился Макс, — ускользает, и все. Хорошо, это тебе домашнее задание.

—  А я все думаю об этом ударе ногой, — элегично сказал Валерий. – Знаешь, по-моему, нас долго обманывали.

—  Что значит долго? – опять удивился Макс. – Нас всегда обманывали, только мы не всегда верили.

—  Нет, я имею в виду не это, — поморщился Валерий. – Я имею в виду эту американскую ересь, насчет того, что каждый раздувает вокруг себя свою свободу, пока не наткнется на свободу соседа. По-моему, свобода в изоляции – не свобода. Эти столкновения – это и есть жизнь. Знаете, еще до компьютеров были игровые автоматы. И там были такие гонки – едешь, уворачиваешься от других машинок. А можно выехать на самый правый путь, холостой, и вдарить по газу. Там никого кроме тебя нет. Но это не гонки. Вот если ты любишь, ты вмешиваешься в жизнь другого человека, потому что тебе не все равно. Вообще, если тебе не все равно, ты вмешиваешься. Вот, допустим, Билли сейчас захочет вставить себе вилку в горло – я постараюсь ограничить его свободу.

—  Почему это я вставлю себе вилку в горло? – заинтересовался Билли с неожиданной тупостью.

—  Это пример, — пояснил Валерий. – Ну хорошо, Макс вставит себе вилку в горло, если, Макс, ты, конечно, не против.

—  Ну, для примера не против, — мирно сказал Макс.

—  Нет, — не унялся Билли, — меня все-таки интересует, почему первый пример, который приходит тебе в голову, это я, втыкающий себе вилку в горло? Неужели я так похож на неудачника?

—  Нет, — изумился Валерий, — ты похож на мудака, и чем дальше, тем сильнее.

—  Допустим, — продолжал Билли, — я зарабатываю гораздо меньше Абрамовича, и мою семью трудно назвать семьей…

—  Но семью Абрамовича тоже трудно назвать семьей, — вставил Макс.

—  А твои заработки мы наладим, — вставил Валерий.

—  Допустим, — подытожил Билли. – Но почему бы тебе не привести нейтральный пример. Скажем, темненькая официантка принимается душить беленькую.

—  Но, Билли, — оторопело сказал Валерий, — эти официантки как раз мне довольно-таки безразличны. Понимаешь, я говорил о дружбе.

—  Валера, — вступил Макс, — а теперь мне стало интересно, если все-таки одна официантка примется душить другую, неужели ты так и останешься в обнимку со своим кофе?

Валерий затравленно оглянулся на официанток. Те стояли в своих обычных позах. Душить друг дружку им явно было в лом.

—  Я вообще-то сижу к ним спиной.

—  Товарищи тебе подскажут.

—  А почему товарищи сами не кинутся оттаскивать бешеную официантку?

—  Ну, во-первых, ты у нас гуманист.

—  А во-вторых?

—  А во-вторых, ты хоть спиной, но ближе. А нам что, через стол сигать?

—  Какая ахинея, — сказал Билли в пространство, даже, пожалуй, в космос, — какая ахинея…

—  Действительно, — очнулся Макс. – Билли, список идей у тебя?

—  Да.

—  Отлично. Значит, за тобой генеральный вывод.

—  Хорошо.

Товарищи расплатились и вышли на летний воздух Москвы. Валерий попробовал объяснить что-то Билли, но тот только отмахнулся с досадой.

 

***

Алексей Васильевич открыл глаза и посмотрел на молнию на потолке. В этот раз она показалась ему родной и любимой. Перед тем, как встать, Алексей Васильевич попробовал восстановить вчерашний день. Возник образ водки. А. В. замутило. Потом возник образ торта. А. В. затошнило всерьез. Он был вынужден встать (мозг болезненно потыкался в углы черепа), протрусить в сортир и долго, мучительно стравливать, со стонами и невнятными жалобами, переходящими в невнятные клятвы. Потом А.В., умытый холодной водой и слезами, бормоча, открыл окно, вернулся в постель и резко уснул.

Алексей Васильевич открыл глаза и посмотрел на молнию на потолке. В этот раз она показалась ему родной и любимой.  Перед тем, как встать, Алексей Васильевич предпочел забыть о том, что было вчера. В какой-то степени это ему удалось. То есть вчерашний вечер непроизвольно потек в памяти, но как бы фоном.

Там были: нелепые брудершафты, долгое и бессмысленное обсуждение пэрис хилтон, мокрые пьяные поцелуи, шатание по двору, гигантская  луна между ветвей и еще ряд занятий, плохо укладывающихся в слова. А. В. застонал. Потом подвигал головой. Вроде бы она шевелилась на шее.

И тут внутри кухни все заскрипело, заворчало, заворочалось, как будто туда проникло большое млекопитающее – или совсем уж гигантская птица с улицы.

У А. В. поплыл мозг.

Тут несильно хлопнула дверь кухни, и А. В. мгновенно, но с редкой обстоятельностью представил себе там Романа Игнатьевича в голубой майке и траурных семейных трусах.

Секунды тянулись и сменяли одна другую, как если бы слизистые гусеницы доползали до края стола и плюхались вниз.

Тогда А. В. решил навестить свою кухню. Ведь если вдуматься, вряд ли он там встретит что-то страшнее Романа Игнатьевича в голубой майке и траурных семейных трусах.

По пути А. В. рекордным напряжением мозга попробовал восстановить, как именно Р. И. мог попасть на его кухню. Вроде бы восстановил.

На кухне никого не было. Позвякивала открытая форточка, поскрипывала дверца старенького комода, урчало в трубе. Но солировал в этом оркестре пустой целлофановый пакет, надувшийся воздухом, шуршащий и выглядевший невероятно важно.

А. В. засмеялся. И тут же ему стало мучительно больно.

Он попил водички из чайника и постарался ни о чем при этом пылко не думать. От воды ему стало одновременно легче и тяжелее. То есть сухое как-то смочилось, но пищевод попробовал отказаться от падающей воды. А. В. переждал три гусеничные секунды. Вроде бы улеглось.

Тогда А. В. вернулся в постель и устроился поудобнее. Здесь была тень. А. В. закрыл глаза и расслабился.

Время как категория упразднилось. И тут внутри Алексея Васильевича стал нарастать ужас, как воздушная тяга. Он что-то сделал неправильно, но что?!

А-а!

Алексей (Васильевич) всем свои организмом (а не только губами) вдруг явственно вспомнил свои поцелуи с Лизой. Как он мог! Зачем же было этой умной красивой молодой девушке целоваться с А.В.?! Что же ты, Алексей? Об этом ты не подумал? Как же так?!

А-а!

И тут вдруг откуда-то из бесконечности приплыл голос, вроде бы Алексея Васильевича, но не совсем. Голос сказал:

—  А почему ты должен думать за нее? Да хоть с каракатицей она целуется, ты-то здесь при чем?

И сказал как-то несентиментально, даже сварливо.  А так как опешивший Алексей Васильевич не спешил отвечать голосу, тот добавил:

—  Пусть она сама думает за себя. В крайнем случае, пусть папа и мама о ней беспокоятся. А ты о себе подумай.

Эти соображения оказались отчего-то неслыханно новы для А. В. , и он стал не то чтобы вдумываться в них, а как бы физически с ними сращиваться.

И постепенно сросся.

Он вдруг сосчитал, что за это едва начавшееся утро уже дважды испытал ужас перед несуществующим. Первое несуществующее был Р. И. на его кухне. Второе несуществующее было убеждение, что Алексей Васильевич должен думать за Лизу. То есть (Алексей Васильевич слегка зарапортовался) убеждение существовало, но оказалось, извините, ложным.  И сейчас вот скончалось.

Некстати А. В. вспомнил чью-то там сентенцию, что трагедия – это когда всем смешно, а одному грустно. Он вдруг увидел себя со стороны. Нет, отчего же, и ему стало смешно. Около минуты А. В. сдерживался, а потом расхохотался, да так заразительно, что вторично прыснул, из левой ноздри при этом выскочила сопля, словно испугалась, – и тут уж А. В. заржал, так заржал.

Ему было больно, из глаз текли слезы, потом прихватило живот, он лег в позу креветки. Смех не прекращался. Истерика…

Постепенно бывший А. В. исчезал, тускнел и мерцал. Он… как бы сказать… уходил в смех. И где-то через полчаса праздный наблюдатель обнаружил бы в дебрях разобранной кровати в однокомнатной квартире в странном районе практически нового человека.

 

***

Жена Валерия Тамара красила перед зеркалом губы. Сам же Валерий полулежал на кровати и задумчиво смотрел на линию, где потолок сходился со стеной.

Тамара подвигала губами, испытывая качество покраски. Потом увидела в зеркале Валерия.

—  Хорошо устроился, я вижу.

—  Мне сегодня к третьей паре.

—  Ну-ну. Так в магазин сходи, чего лежать.

—  Да я схожу. Дело не в этом.

—  А в чем?

—  Представляешь Билли?

—  Да.

—  А представляешь, как он дает человеку ногой по лицу?

—  Нет.

—  А он дает.

—  Что, — Тамара оторвалась от зеркала, обернулась и посмотрела на Валерия прямо, — регулярно дает?

—  Нет, — поморщился Валерий, — один раз. Но все же… кто бы мог подумать?

—  Да я думаю, никому он не дал. В лучшем случае захотел. А вам нахвастал. Все мужики такие.

—  А откуда у тебя такие точные сведения про всех мужиков?

—  Из телевизора.

—  А. Нет, думаю, дал. Понимаешь, Тома, он не хвастался. Он скорее жаловался.

—  Ну, дал. Поделите этот удар на всю компанию. Пока-пока, мне пора.

—  Постой. Так ты считаешь, что это правильно – давать человеку по лицу ногой?

—  Нет, — Тамара присела на табурет в прихожей, — немножечко сложнее. Есть ситуации, когда правильно дать ногой и когда неправильно дать ногой. И есть мужики, склонные давать ногой и не склонные давать ногой. И когда не склонный мужик типа твоего Билли все-таки дает ногой, это однозначно правильно.  И, скорее всего, стоило дать раньше.

У Валерия ушла секунда, чтобы усвоить эту мысль. На исходе этой секунды он открыл рот и сказал:

—  Да.

И Тамара ушла.

А Валерий остался в кровати, все представляя и представляя себе этот удар ногой. Заметим, что эти настойчивые медитации не делали Валерия счастливее и были, вообще говоря, для него нехарактерны.

 

***

Как вы уже поняли, Билли, Валерий и Макс учились на одном курсе. Но, как это часто бывает в Москве, Валерий и Билли к тому же учились в одном классе. Ну, вместе собрались в институт и все такое.

Мы бы и не вспомнили об этом обстоятельстве, если бы Валерий не повстречал в Москве бывшую одноклассницу Стеллу. Стелла развилась в положительную ироничную женщину и пригласила Валерия навестить их бывшего учителя. Почему нет. Валерий позвал и Билли. Организацию процесса взяла на себя Стелла – созванивалась, вела сквозь кварталы. Шелестела листва. У метро купили торт, чудесный низкокалорийный торт, буквально усаженный фруктами и ягодами.

Учитель, Александр Борисович, уже ждал ребят и очень радушно встретил их в темноватой прихожей. Пригласил гостей в комнату и ушел на кухню ставить чай.  Пахло то ли травами, то ли лекарствами. Но что-то тут было не так.

—  Слушайте, — вполголоса сказал Валерий, — а что он такой маленький?

—  Ну маленький и маленький, — раздраженно ответил Билли. – Я, знаешь, тоже не Кинг-Конг.

—  Но ты, — не унялся Валерий,  — на голову его выше, притом что не Кинг-Конг. О нас со Стеллой я уже не говорю. Это он вообще? Он в школе таким не был.

—  Замолчите, придурки, — вступила Стелла. – Он сейчас вернется.

—  Вернется – и замолчим, — по-школьному отрезал Валерий.

—  Ну, — в Билли проснулся человек науки, — начнем с того, что ему сейчас уже под семьдесят, он немного усох. Потом мы в школе были меньше.

—  В десятом? – недоверчиво спросил Валерий.

—  В десятом он у нас не вел.

—  Но в школе-то был.

—  Ну не знаю, — оборвал дискуссию Билли, потому что в коридоре уже послышались шаги – и в комнату вошел учитель с чайником.

Он действительно оказался очень маленьким – ну не карликом, но если бы его еще слегка уменьшить, так, пожалуй, что и до карлика было бы недалеко. Но А.Б. вполне ловко распоряжался как своим ростом, так и другим имуществом. Расставил чашки, уместил в середине стола торт, пригласил всех к столу. Когда садились, мелькнула несообразность, особенно в сравнении с Валерием и крупноватой Стеллой. Когда сели, все оказались примерно одинаковы.

—  Как дела, орлы? – спросил учитель. Голос у него оказался мощный и звучный. И профиль хоть куда – нос и подбородок были как бы выпилены по благородным лекалам. Настолько выразительный, что фас выглядел просто неудачно повернутым профилем.

Орлы изложили дела. Скучное семейно-офисное благополучие Стеллы заслужило вялое одобрение. А вот нарастающая российско-австралийская авантюра заинтересовала пожилого учителя всерьез.

—  А расскажите об этом вашем Максе, — рокотал он.  – Какой он?

Рассказали о Максе. А.Б. кивал, потом закурил. Пепел стряхивал в то же блюдечко, где лежали остатки торта.

—  Очень интересно, — заключил учитель.  – У вас получается система. Понимаешь, Володя (Билли, напоминаем, в миру звался Володей), ты – что-то вроде идейного центра. Этот ваш Макс – волевое начало. Тебя, Валера, сложнее вербализовать. Но, понимаешь, ты определяешь цель. Ради чего это все. Есть особый талант выбора мотивации.

—  И каждый должен знать свой маневр, — говорил учитель позже, уже за вторым чайником и маленькой бутылочкой ликера. – Главное – знать свой маневр. Есть такая ошибка юности – хотеть прожить много жизней, — тут глаза учителя как-то разомкнулись, и он заглянул в бесконечность, — да, ошибка…

—  Ну, мы уже не такие юные, — юбилейным голосом вставила Стелла, прикрыв паузу.

—  Да-да, — спохватился А. Б., — это профессиональное. Все учу.

Посидели еще немного, поговорили о советском кино – и собрались восвояси. А.Б. вышел в прихожую, был мил, Стеллу даже поцеловал на прощание в щеку (она очень кстати застегивала туфли). Валерий выходил последним.

—  Приходите еще! – трубно крикнул учитель всем. И добавил конфиденциально Валерию:

—  Главное – знать свой маневр.

В лифте стояли молча, задумчиво. Потом вышли в летний вечер.

—  Может, еще кофе попьем? – спросил Валерий.

—  В другой раз, — ответила Стелла. – Нет, я вас дико рада видеть, серьезно, давайте посидим. Но сейчас в семью. Надо с сыном заниматься алгеброй.

—  Он у тебя в каком? – спросил Билли.

—  Этот в девятом.

—  А сколько всего?

—  Еще дочь в шестом, — повторила Стелла то, что уже, в общем-то, говорила у А. Б., но в другой компании, в другой интонации и, получается, с немного другим смыслом.

—  Счастливая.

Взяли наискось через детскую площадку. Песочница, горка, черепаха для лазания.

—  Вроде он верно говорил, — сказал Билли неуверенно.

—  Вроде верно, — сказал Валерий. – Но уж больно он маленький.

—  Какое это имеет значение, ребята? – спросила Стелла, да таким правильным, чуть обиженным голосом, что Билли с Валерием так и захихикали, мгновенно вспомнив свою одноклассницу. До этого, стало быть, не вспомнили; общались условно, на основе общего опыта.

—  Молодец, Стелла, — сказал Билли, — знаешь свой маневр.

Стелла отсмеялась со всеми.

—  Ну правда, дураки, какое имеет отношение рост к тому, что он говорит?

—  Вроде не имеет, — сказал Билли неуверенно. – И вроде действительно лучше знать свой маневр… чем, например, не знать. Но все же…

Валерий, не вступая в дискуссию, показал ладонью полтора метра от асфальта. Стелла пожала плечами.

Ветерок продувал виски. Было хорошо, хотелось жить. Собственно, и надо было жить, по многим соображениям, но к тому же хотелось.

 

***

Так сложились атмосферные фронты, что ветерок, собственно, начинался прямо тут, возле детской площадки, потом окреп и поднялся выше. Потянулся к трем трубам ТЭЦ, исправно поставляющим в синее небо облака.  Просочился сквозь эти трубы и облака, как-то потеплел. Рванул на северо-восток, в Вознесенское-Чурилино.

Этот район стоял не то что на холмах, а на тектонических сдвигах, на каких-то залысинах и пролежнях почвы, переходящих в невнятные овраги и отроги. Состояло Вознесенское-Чурилино из невероятно длинных двенадцатиэтажек, словно спроектированных укуренными архитекторами. Таких, что можно всю жизнь прожить с кем-то в одном доме, да так и не встретиться. А из-за особенностей рельефа, бывало, начинались два таких длиннющих корпуса на одном уровне, а заканчивались один выше другого на целый склон. И кратчайшей дорогой из этой оконечности корпуса А в ту оконечность корпуса Б зимой было съехать на жопе. А из корпуса Б в корпус А – взъехать на жопе. А остальные сезоны склон представлял из себя грязь с редкими небритостями травы,  и кратчайшей дороги не было. Вот так вот просто не было – и всё.

Ветерок подымался и подымался в небеса. Больной пятиклассник с трогательно замотанным горлом смастерил из бумажной полоски простейший вертолетик в форме буквы гамма, скрепив его собственной слюной, так вот, вертолетик этот завертелся и пошел с лоджии вверх, да так и сгинул в фиолетовом, не вернувшись на землю.

Пятиклассник представил себе маршрут вертолетика в небе, уменьшающееся Вознесенское-Чурилино, светящуюся Москву, сине-зелено-оранжевую планету, похожую на физическую карту мира. Пятикласснику стало так жалко одинокого вертолетика, что он заплакал. Вернулся в комнату, лег в кровать в позе креветки и, всхлипывая, потихоньку уснул.

А ветер тем временем гнал породивший его атмосферный фронт на восток, вглубь непонятной страны за МКАДом.

 

 

 

 

 

 

Глава 4. Ранняя осень. Как жить?

 

***

Стелла позвонила Билли и сказала беспечным голосом:

—  Привет.

—  Привет, — насторожился Билли.

—  Давай встретимся в городе.

—  А Валеру звать?

—  А ты что, и в туалет ходишь с Валерой?

—  Но мы же не в туалет.

—  Послушай, Билли, как ты думаешь, откуда у меня твой телефон?

—  Думаю, от Валеры.

—  Правильно. И если бы мне хотелось встретиться с вами обоими, я бы просто договорилась с ним. Логично?

—  Ну, вроде бы.

—  Ну что, встретимся?

По понятиям Билли дальше выяснять было невежливо.  Они условились встретиться и встретились. В этом отношении мир устроен довольно банально.

Наблюдатель посчитал бы, что Билли со Стеллой приперлись все в то же стеклянное кафе, но потом поправил бы себя, найдя десять несущественных отличий. Например, здесь темненькая официантка была заметно толще и выше беленькой. Это было кафе той же сети. Билли подумал, что в том кафе сейчас сидят примерно такие же Билли и Стелла. Ему стало кисло.

—  Расскажи, — попросила Стелла, — про свой знаменитый удар ногой. А то Валера плешь проел. Событие века, наряду с ударом Зидана.

—  Да чего рассказывать. Глупость какая-то.

—  Нет. Ну пожалуйста.

Билли тоскливо рассказал.

—  Да, — сказала Стелла с уважением. – Ты молодец. Ты… как бы тебе сказать… отомстил за все наше поколение. Мы еще живы.

Билли мельком взглянул на Стеллу и даже хмыкнул.

—  Ты себя-то с нами не равняй. Ты вон какая симпатичная.

—  Спасибо, — удивилась Стелла. – Но, может быть, ты забыл ввиду раннего слабоумия, я с тобой в одном классе училась.

—  Это я помню, — проворчал Билли. – Но это как дистанция. Начинали вместе, а бежим порознь.

—  Ах ты наш лидер. И куда бежим?

—  Вперед и вниз.

—  Ого.

Билли скорбно съел кусочек торта.

—  А скажи, Билли, если не секрет, ты любишь свою Веронику?

Билли буквально охнул и откинулся на спинку кресла.

—  Господи, Стелла, тебе-то это зачем?

—  Собираю сведения о мужиках.

—  У тебя же сын в девятом и дочь в шестом.

—  Молодец, ты запомнил. Ну и что?

—  Ну… где сын и дочь, там и муж? – заключил Билли, опасливо ощущая хрупкость своей логики. Но Стелла кивнула сквозь десерт. А прожевав, подтвердила:

—  Муж есть. Но пусть он тебя не волнует.

Это Билли устроило. Какое-то время они покушали, поцедили кофе. Вопрос рассосался.

—  Билли, а можно еще один личный вопрос?

—  Сегодня такой день.

—  А я тебе нравилась? В десятом.

—  Да, — ответил Билли в телеграфном стиле.

—  А ты был в меня влюблен?

Билли подумал.

—  Ты мне очень нравилась. Просто не то слово. Ну, подросток…  Понимаешь, я не люблю говорить о любви. Есть более точные слова. Сейчас говорят запал.

—  Да и тогда говорили.

—  Да. Вот это точное слово. Посмотрел юный Билли на юную Стеллу, а теперь хочет отвести взгляд – а клавиши западают, не работают. Так и смотрит. Ты сидела чуть впереди и слева. Вот так бедро, — Билли показал на себе. — И я получил это бедро… то есть я его к тому же не получил, но получил вместо химии, физики, литературы, истории…

—  Не надо, Билли, я представляю себе школьный курс.

—  Кроме математики. Математику я усвоил.

—  Как ты… избирательно. А куда же девалось бедро на математике?

Билли пожал плечами.

—  А что ты хотела? Чтобы я загремел в армию из-за твоего бедра?

—  Это прямо античный сюжет.

—  Я к нему был не готов.

—  Хорошо, — веско сказала Стелла. – А что же ты, деятель, ко мне тогда не подошел?

Билли покрутил вилочку в пальцах.

—  Знаешь, можно организовать парад нереализованных желаний

—  Месячник.

—  Я думаю, бесконечный парад. Можно открыть агентство «Второй шанс», — тут сердце Билли тревожно стукнуло, и он оставил себе зарубку в мозгу – запомнить, донести идею до Макса с Валерием. – Стелла…  как я мог к тебе подойти. Начнем с того, что ты была выше меня на полголовы, если не больше. Больше. Я, думаю, был тебе по кончик носа. Это на физкультуре. То есть без каблука. А с каблуком я уж не говорю.

—  Подошел бы на физкультуре.

—  На физкультуре меня вообще клинило.

—  Понятно. Бедро. Слушай, — Стелла нагнулась и сняла туфли, — встань.

Они встали лицо в лицо. Ну, практически одного роста. Ну, Стелла чуть-чуть выше.

—  Нет, Стелла, — хмыкнул Билли, — ты стоишь развалясь. Ну-ка вытянись.

—  Как? – сделала глупое лицо Стелла.

—  Так, — ответил Билли и ладонями вылепил Стеллу вверх, словно она была из пластилина, от бедер до плеч. Теперь Стелла оказалась заметно, но не клинически выше Билли. Ее нос упирался в его лоб.  А губы очень кстати оказались на уровне ушей Билли.

—  Вот ведь, — прошептала Стелла этими самыми губами в одно из этих ушей, — можешь, когда хочешь. А в школе тормозил…

Они сели на свои места, как по команде. Стелла принялась пристегивать туфли. Билли подпер лицо ладонями и смотрел на стену. На стене кафе располагались копии известных картин, так или иначе связанных с усвоением пищи.

—  Вот так… — сказал он невпопад. – Четверть века прошло.

Стелла вынырнула из-под стола.

—  А можно сказать иначе, — поправила она Билли. – И четверти века не прошло.

—  А скажи, Стелла, я тебе нравился в школе?

—  Ты действительно дурак, Билли? Ты мне и сейчас нравишься, неужели непонятно? Слушай, хочешь еще кофе?

—  Нет… чай.

—  Давай чай. Давай чайничек на двоих, ладно?

—  Давай.

—  Слушай, Билли… этот наш разговор, наша… скажем, откровенность, никого ни к чему не обязывает. Просто я очень рада тебя видеть.

—  И я тебя, — сказал Билли искренне, — очень.

А потом, уже за чаем, Стелла спросила:

—  Слушай, а ты помнишь Наташу Верземнину?

—  Смутно. А что? Она умерла?!

—  Нет. Собственно, не знаю. Просто вспомнилась.

—  Не встречал и не слышал о ней. Знаешь, я несколько раз встречал людей из класса, ну, о Валере я не говорю. Зайца, Толю, Леху. Они говорили еще о других. Но о Наташе – никогда.

—  А как посчитать, Билли, мы сейчас говорим о ней или нет? Сказать-то нам нечего.

—  Мы сейчас не говорим о ней. Но все-таки о ней. Хоть и не говорим.

—  О как ты сказал.

Они поболтали еще о несущественном, потом дошли до метро и расстались. Билли попробовал вспомнить Веронику, но нет, вместо нее сегодня стояла Стелла — что хочешь, то и делай.

 

***

Стояла чудесная пора. Ровная летняя погода, такая немного бледноватая, без агрессивной жары, в самый раз для того, чтобы ходить в рубашках. Но уже потихоньку желтела листва, отдельные листики шуршали по асфальту, – и звуки, краски – все говорило о начале осени.  Но осень не воспринималась как увядание, а совсем даже наоборот. Знаете, как в этих кинематографических деревнях, пора там свадеб, урожаев…

Алексей Васильевич стоял у окна и смотрел в пресловутое окно.  А за его спиной, в объеме занимаемой комнаты, располагалась его новая жизнь.

Тогда, отсмеявшись за все 52 года жизни и немного вперед, А. В. посуровел и задумался. Потом отделил от похудевшей пачки денег больше половины, приобрел себе неплохой компьютер и средний телевизор.  И начал смотреть что хотел, попутно выясняя, что же он, собственно, хочет, и вообще, кто он такой. С каким, извините, человеком приходится жить в одной квартире, спать в одной постели и пользоваться одной зубной щеткой. Согласитесь, это любопытно.

В ходе лабораторного исследования были получены интересные результаты.

Подлинный А. В. оказался не прочь понаблюдать за обнаженным женским телом. Но ему искренне не нравились особо откровенные ракурсы и похотливые лица, когда женский рот полуоткрывался, а глаза подергивались пленкой животной тупости.  

А. В. наблюдал, по сути, за границей своей порочности.

А.В., отбросив все предубеждения, попробовал смотреть сериалы и петросяна. Результат наблюдений обескуражил бы другого интеллигента. Сериалы оказались разными – от хороших до полного говна; петросян, впрочем, оказался одинаковым.

Очень постепенно проявлялись предпочтения А.В., как если бы стрелка компаса вращалась в меду. Но через пару месяцев он чаще смотрел хорошее кино, чем футбол, чаще футбол, чем голых баб, и чаще голых баб, чем все остальное.

А не далее как вчера в магазине, когда дрессированная сонная продавщица уже выложила на прилавок пельмени, сметану и чай, А. В. неожиданно для себя переменил заказ. На тамбовский окорок, виноградный сок, душистый бородинский хлеб и помидоры. И, слегка посмеиваясь, попировал сам с собой перед телевизором.

Он отпустил рыжеватую бороду, чтобы было куда посмеиваться.

Пачка таяла; А. В. с мазохистским наслаждением щупал ее тонкую талию. Настал момент, когда голубоватые тысячи можно было перечесть по пальцам одной ельцинской руки, но и тогда А. В. не произвел подсчет. Наверное, он помнил, что его прошлую жизнь сгубила одна голубоватая тысяча, и интуитивно соображал: дело здесь не в количестве.

Он жил и знал – когда деньги кончатся, что-то произойдет. Но, как часто бывает, предчувствие обмануло его по мелочи.

Деньги еще не кончились; он бодро шел, вырезая диагонали внутри дворов, от магазина к дому. Шел, можно сказать, слегка звеня и подпрыгивая. И нес пакет с веселой цветной начинкой – там краснели помидоры, чернел хлеб, зеленел зеленый лук, розовела ветчина и фиолетовела литровая бутылка кока-колы.

И тут А. В. остановила женщина из местных, широкая и плоская, как медаль.  

 

***

Макс вышел из дома. Автомобиль Олега Емельяновича перекрывал ему выезд.

Макс не спеша закурил. Наблюдатель мог бы заинтересоваться и увеличить изображение. Что сделает этот несгибаемый человек? Вытащит пожилого автовладельца из квартиры за шиворот, ногой отгоняя его стенающую жену, и спустит с лестницы (двенадцать с половиной пролетов)? Или, может быть, протаранит доверчивый бок невзрачной машины О. Е. и проволочет ее полдвора, пока она не развернется?

Макс курил. Потом сигарета кончилась. Лицо Макса ничего особенного не выражало. Но лицо сильного человека (см. Дольф Лундгрен) вроде бы и не должно выражать ничего особенного. Макс просто стоял. Потом присел на металлический заборчик, декоративно отделявший газон от тротуара.

Помнится, в тот раз Макс сказал О. Е., что зарабатывает две тысячи в час. Он солгал. В его жизни попадались часы, когда он зарабатывал две тысячи, – так сказать было бы точнее.

И спешить ему, честно говоря, было совершенно некуда.

Макс посидел, посидел; немного морщась, посмотрел в равнодушное голубое небо – и ушел в направлении метро.

 

***

—  Здравствуйте, Алексей Васильевич, — сказала женщина-медаль.

Прежний А. В. замер бы, как громом пораженный. Этому же новому стало только любопытно.

—  Здравствуйте, — ответил он в тон.

—  Как вам у нас, прижились уже немного?

—  Да, прекрасный район, жить и жить. Вот, — А. В. указал на зеленый лук в своем пакете, — уже корни пускаю.

Незамысловатая и, прямо скажем, тупая шутка все же имела если не успех, то последствия. На лице женщины проступила слабая улыбка. Скажем больше, на этом лице слегка обозначились черты, стертые временем за ненадобностью.

—  А у меня к вам дело. У моей соседки, Марьи Никифоровны, вы ведь знаете Марью Никифоровну…

—  Нет, к сожалению…

—  Вы знаете, просто не знаете, что это Марья Никифоровна. Вы с ней всегда здороваетесь, она про вас говорит – вот приятный молодой человек, всегда здоровается. Так вот, у нее внучка поступила в Бауманский, но что-то не ладится с матанализом. Может быть, вы ей поможете, ну, разумеется, не бесплатно?

—  Охотно, — сказал А. В. – Пусть она мне позвонит. – Тут он сообразил, что не знает собственного домашнего телефона, потому что ему никто не звонит (а если бы чудом позвонил, то все равно бы не узнал). Номер (вроде бы) был записан на самом аппарате. Но А. В. нашелся – продиктовал плоской женщине свой мобильный, та записала номер в свой мобильный – и какие-то мировые колеса, скрипнув, начали вращаться вспять.  Медленно, почти незаметно для глаза, но все же.

Стремительно войдя в квартиру, А. В. уместил на стуле пакет и метнулся к телефону. Номера на нем не значилось. Но А. В. сообразил и позвонил себе на мобильный. Там обозначились цифры. Не вдаваясь в них, А. В. записал в книжку нового абонента, быстро обозначив его Алеша, дом. А. В. всмотрелся в готовую запись. Какой Алеша, господи, какой дом? Старый А. В. тут захандрил бы, а новый сказал себе: какой Алеша, такой и дом. И слегка засмеялся.

Осталось только узнать расценки. А. В. вспомнил, что вроде бы один его сокурсник давал частные уроки. Физическая записная книжка была где-то в недораспакованных коробках. А. В. немножко поискал, не нашел. Но не расстроился, а вместо этого вспомнил телефон другого сокурсника и, не чинясь, ему позвонил. Тот подошел мгновенно, словно дежурил у телефонной трубки.

—  Коля? – спросил А.В.

—  Леша, — бодро ответил Коля. – Ты как?

—  Нормально, — ответил А. В. и сам подивился ответу. – А ты?

—  Есть хороший анекдот на эту тему, — ответил Коля, но анекдот рассказывать не стал, а поинтересовался, по какому делу звонок. А. В. намеревался узнать телефон сокурсника-репетитора, но в последний момент переменил показания и прямо спросил расценки за частные уроки. И тут Коля оживился, хотя и до этого, в общем, был крепок и бодр.

—  О! Ты даешь уроки? Математику? Возьмешь хорошего мальчика? А то мне уже некуда…

Так у А. В. появились два первых ученика. Девочка и хороший мальчик.

Преподавал он нормально. И негромкая слава о его занятиях постепенно распространилась по району. И вот настал день, когда он вынужден был отказаться от очередного ученика, потому что куда уж. Но мама настаивала, и А. В. научился спрягать их парами и тройками.

Оказалось, нет дела актуальнее для современной молодежи, чем продифференцировать что-нибудь на досуге.

С А. В. теперь повсюду здоровались жилистые мужчины и широкие плоские женщины. Он стал самым популярным мужчиной квартала после автомеханика и участкового милиционера. Понемногу и сам А. В. приспособился кое-как различать соседей, вглядываясь в их неуловимые индивидуальные черты.

А пачка денег росла, словно выздоравливала после смертельной болезни. Она понемногу обрела забытую упругость. Вскоре ей стала тесна резинка, и она перекочевала в сервант.

 

***

Чудесная реинкарнация денежной пачки навела А. В. на мысли о возможной смерти и возможном же уклонении от нее.

И он был как та денежная пачка – таял, сходил на нет, а потом перестал таять и начал расти. И как купюры в пачке теперь были физически не те, что изначально, так и начинка А.В., будь то молекулы или мельчайшие желания и повадки, изменялась.  Этот мужчина с рыжеватой бородой мог бы уверенно произнести я жив, но жив все-таки увереннее, чем я.  Ну хорошо, а прежний несуразный А. В. – что же, его выкинули, как сломанный грузовичок? Или удалили, как бородавку или вросший ноготь? Нет, так нельзя, так нехорошо…

Вообще ранняя голубоватая осень отчего-то принесла мысли о смерти. Каждый на свой лад их одолевал.

Макс, например, был к ней готов. Никто (кроме нотариуса) не знал, что этот еще молодой человек написал по всей форме завещание, где среди наследников значился его отец. Каждое утро, распахнув глаза, Макс представлял себе мир без себя и давно избавился от сентиментального чувства утраты.  У него были близкие – жена и две дочери (правда, от других жен), сын жены, отец, двоюродный брат, друзья. Макс ничего не имел против того, чтобы эти люди погоревали; в конце концов, лучше чувствовать, чем не чувствовать. Но он не хотел никому доставлять неудобств – ни своим присутствием, ни отсутствием.

Это небо, неровный ряд крыш, эта (или другая) птица,  пушащий облака ветер – все продолжится и после физического изъятия Макса. Но небо, крыши, ветер, птица – ведь это не что-то внешнее по отношению к его, Макса, жизни. Это жизнь и есть.  И, стало быть, она продолжится помимо тела.

Наверное, если эти позывы подсушить и спроецировать на учебник философии, получится невнятный зигзаг, а спрямив его, мы добудем очередной  изм.  Но Макс не сочинял главу из учебника, а просто смотрел в окно, как если бы в глаза смерти, – и старался не отводить взгляд.

 

***

У Вероники висело зеркало в прихожей. И створки шкафа в комнате тоже были зеркальные. И иногда створки открывались так, что отражались в зеркале в прихожей. То есть возникала система зеркал. А в системе зеркал, как известно, можно увидеть собственный профиль.

Вероника, проходя по квартире, боковым зрением заметила свое отражение. Если бы оно было обычное, в этом вот зеркале, конечно, Вероника узнала бы себя – а кого еще там прикажете наблюдать? А проходящий профиль она приняла за собственную мать. Полезли мысли – а что здесь делает мать, когда она на работе? И тогда Вероника сообразила, что это она.

Она, а не мать.

Молодая женщина сделала шаг назад и вернула отражение, зафиксировала его. Фигура в лифчике и трусиках, в полумраке, без возраста. Не высокая и не то чтобы полная, нет, не полная, но ведь и не худая. Не точеная, так скажем. Год от года ей (фигуре) предстоит понемногу терять очертания, четкость, резкость. Превращаться в приблизительную молодую женщину, молодую женщину на первый невнимательный взгляд.

Вероника видела сцену в троллейбусе – как молодой человек, сидя у окна, с интересом взглянул на девушку, стоявшую рядом, а потом, всмотревшись, уступил место пожилой худенькой женщине. Подумать только, тогда Вероника нашла в этом эпизоде что-то забавное, даже сумела так пересказать подруге, что та смеялась.

Вот так. Она, не предпринимая специальных к тому усилий, проживала бестолковую жизнь матери, одинокую бабью жизнь. С одним серьезным отличием – у матери в тридцать два была маленькая Вероника, а у Вероники есть маленький Билли. Судите сами, что лучше. Тем более что и Билли есть как-то наполовину.

Дальнейшие поступки Вероники озадачили бы наблюдателя, если бы тот не манкировал своими обязанностями. Она прошла на кухню, достала из серванта графинчик с каким-то желтоватым спиртным и приняла его три рюмки подряд, не испытывая (вроде бы) ни удовольствия, ни отвращения. Как три таблетки. При этом, конечно, Вероника не была алкоголичкой. Совсем наоборот.

Просто бывают такие дни.

 

 

***

Второй шанс. Второй шанс…

Билли придумал такой слоган:

Господь дал тебе шанс. Мы дадим второй.

Амбициозно, но неплохо.

Ты хотел стать актером, а стал менеджером. Ты хотел жениться на однокласснице, а стал менеджером. Ты хотел, а стал…

—  Постой, — охлаждал Билли Макс, — ну, допустим, вот этот менеджер хотел стать космонавтом, футболистом или писателем. Допустим. Но как ты сейчас вылепишь из него писателя – я уж не говорю о космонавте или футболисте?

—  Как же ты не понимаешь, – мудро улыбаясь, отвечал Максу Билли, — ты только что сделал половину дела. Ты перевел невнятную боль и тоску на язык конкретных вопросов и рекомендаций. Как вылепить из менеджера писателя?  Да, например, слегка приоткрыть ему сознание, раскрепостить, чтобы хоть что-то накатал, а потом привлечь специалистов и работать с текстом. Вообще. Определить маршрут. Разбить на шаги. Работать. Пробовать. Ошибаться. Исправлять.

—  Ты не убедил меня, — сказал Макс, — но твоя горячность впечатляет. Ты интенсивно блеешь, может быть, и проблеешь что-то путное. Деньгами тут пока не пахнет, но офис можно где-нибудь подснять. Самый дешевый офис.

 

***

Валерий морщился и морщился, как если бы у него все сильнее болел зуб.

—  Могу поспорить, — сказал он, когда в горячем монологе Билли выдалась щель, — что Макс сомневается, получится ли у тебя это.

Билли кивнул.

—  Между тем, — продолжал Валерий, все еще морщась, — самое страшное в начинании проявляется не когда оно срывается – все провалы по сути одинаковы и сравнительно безобидны, — а когда оно удается.

Тут Валерий сделал маленькую паузу, но Билли молчал. Ему вдруг оказалось интереснее послушать товарища, чем себя.

—  Понимаешь…  если Господь действительно не дает второго шанса, значит, Он что-то имеет в виду. Если Он не дал нам крыльев и не сделал нас телепатами, так это, Билли, не от неумения. И не надо так уж править Божьи планы на человека.

—  Я не пойму, — ответил Билли скрипучим голосом, — ты кто, теолог? или аскет? или Папа Римский? с каких пор ты толмач у Господа Бога?

К этим словам Валерий отнесся как к шуму ветра.

—  Хорошо, — сбавил обороты Билли, — чего ты боишься конкретно?

—  Почему боюсь? Чего мне бояться? Просто я иначе вижу жизнь. Подросток чего-то хочет. Господь дает ему шанс. Подросток его упускает. Прекрасно. Но он ведь живет еще десять, двадцать, тридцать лет. Женится, заводит детей, любимое дело. Он об этом не мечтал в пятнадцать лет, не потому что брезговал об этом мечтать. А потому что не видел еще тогда своей будущей жены и уж точно не видел своих нерожденных детей, да и работы вблизи толком не видел. И тут из-под земли, как черт из табакерки, является, понимаете ли, Билли…

—  Какие-то обидные коннотации.

—  Хорошо, хорошо! с небес, весь в белых одеждах, аки серафим и паки херувим, снисходит Билли и предлагает пятидесятилетнему подростку второй шанс. Но хорошо ли это?

—  Но ведь ключевой вопрос, Валера, счастлив ли он. Если да, то он и не поймет, о чем речь.

—  А ты счастлив?

Билли замер и даже слегка задохнулся, как будто ему коротким ударом врезали под дых.

—  Я не знаю, — ответил он другу беспомощно и по-детски.

—  Хорошо. Поставим вопрос иначе. А тебе, Билли, нужен второй шанс?

—  Да, — сказал Билли бесцветно и почти неслышно.

Как ни странно, этот его ответ возымел больше действия, чем всё предыдущее красноречие. Валерий поморщился еще отчаяннее, чем прежде, но согласился участвовать.

Они, медленно гуляя, обсудили еще пару мелких деталей.

Вокруг них располагался один из прекрасных парков московской окраины, не обезображенный жаждой интуризма. Потрескавшийся асфальт аллей, редкие позеленевшие статуи – нимфы, дискоболы, девушки с веслами, пограничники с собаками. Система небольших озер, переходящих одно в другое, с горбатенькими мостиками через водную гладь. Вода здесь была непрозрачна и темна, но хорошо отражала. Вдалеке виднелся захудалый дворец какого-то графа. Низко, с видимым трудом, летела утка.     

И стояла такая тишина, такое мощное спокойствие, что, казалось, дерево, слегка встрепенувшись, спрашивало у соседнего:

—  А? Что? Какая советская власть?

—  Да прошла уже, — отвечало соседнее дерево, — дремли себе дальше.

 

***

Собственно, отыскать Алексея Васильевича в Москве было несложно – хотя бы по мобильному телефону. Вот и отыскала его семья старых-старых друзей и выудила на предмет дня рождения Сони. Даже, можно сказать, не просто дня рождения, а полувекового юбилея.

А. В. хотел было отказаться, потому что (кроме шуток) стал другим человеком и даже не предполагал, о чем говорить со старыми-старыми друзьями того А. В. Он чувствовал себя как двойник на грани провала. Да и двойник (он ощупал бородку) приблизительный.

Невнимательно согласившись, А. В. повесил трубку.  Попробовал вспомнить того себя. Непроизвольно ухмыльнулся в бородку.

До следующей пары учеников оставалось еще тридцать пять минут – и А. В. вышел прогуляться.

Вокруг было величественно и как-то прозрачно-светло. Где-то, вероятно, жгли листья, и легкий-легкий запах костра немного щекотал ноздри. А. В. никуда не надо было идти – и он постепенно остановился посреди двора, как бы намечая собой памятник репетитору.

С ним здоровались люди – он здоровался в ответ.

И тут А. В. вдруг сообразил, что старые-старые друзья – старые-старые друзья не только бывшего А.В., но и его (бывшей) жены. Они – если не бояться вглядываться в глубь времени – и познакомили невесть когда прежнего А. В. с его будущей бывшей женой. И, скорее всего, жена и дочь тоже будут на юбилее.

Это соображение взволновало Алексея Васильевича. Ему остро вспомнился пластилин во рту – он провел языком по деснам. Нет никакого пластилина. Готов ли он взглянуть в глаза жене? Вроде бы да. А что он ей скажет?

Тишина.

Впрочем, этого А. В. не пугала тишина. Его до некоторой степени интересовали люди – жена и дочь в том числе. Любопытно, сняла ли дочь скобочку с зубов?

 

***

А. В. явился с небольшим опозданием и с подарком: тоже небольшим, дорогим и стильным. Жены и дочери пока не было. Гости, как это бывает на квартирных юбилеях, еле втискивались к столу. Каждое место было на учете. Вот пришли жена и дочь, их уместили на диван. Теперь там плотно, бедро в бедро, сидели пять человек.

А. В. оказался прямо напротив дочери и жены.

—  Здравствуй, Оля, — сказал он. – Здравствуй, Валечка.

—  Здравствуй, Леша, — ответила жена.

—  Здравствуй, папа, — ответила дочь. Скобочку сняли. 

Ели салаты, поднимали тосты, пили, шутили. А. В. смотрел на дочь и иногда на жену. Прежний А. В. уже давно бы умылся слезами. Этот не плакал – но не надо думать, что он ничего не чувствовал. Потом наступило небольшое послабление перед горячим – примерно половина гостей, хрустя суставами, выбралась из-за стола. Оля вышла на балкон – А. В. за ней.

—  Ну как ты? – спросила она.

—  Ничего. Нормально. Даю уроки. А вы?

—  Ну, все предсказуемо. Валька в одиннадцатом. Скоро выпускные. Ну – как скоро? Сам понимаешь. Пока долбим все подряд.

—  Я зайду. У вас там… никого нет?

—  В каком смысле?

Но А. В. уже понял, что никого нет, поэтому не стал нудно разъяснять смысл.

Он стоял на балконе рядом с женщиной, с которой прожил половину жизни, и думал, хочет ли вернуться. Точнее, как бы сканировал себя, хочет ли вернуться. И не мог определить. При этом, заметим в скобках, вопрос, а хотят ли его вернуть, А. В. не поднимал. Потому что, согласно его новому мировоззрению, это был вопрос не к нему.

—  Я рад тебя видеть, — сказал А. В. искренне.

—  А ты изменился, — ответила жена Оля невпопад.

—  К лучшему? – улыбнулся А. В. всей своей бородой.

—  Бог его знает, — честно ответила жена. – Какой-то бравый стал. Как-то выправился.

—  Лучше бы я загнулся?

Жена пожала плечами.

—  Ну… нет, конечно. Так вопрос не стоял.

—  А ты уверена, Оля, что так вопрос не стоял?

—  Ты хочешь, чтоб я начала оправдываться?

—  Нет, — поспешно ответил А.В., потому что действительно совсем не то имел в виду. – Понимаешь, человек – это проект. И бывает, что организм еще функционирует, а проект уже исчерпан. И тогда, по сути, два пути. Либо утилизировать организм, либо закрыть проект и на тех же мощностях открыть новый.  Хотя большинство предпочитает длить исчерпанный проект.

—  Как-то ты красиво начал говорить, — сказала Оля и провела ладонью по лицу, как будто ей мешала паутинка. – Ну что, пойдем к столу?

Они согласно развернулись к балконной двери – там стояла Валюша и улыбалась. И как-то так вышло, что дочка обняла папу и маму и прижалась к их щекам головой. А. В. поцеловал дочь в макушку.

—  Выросла, — пробормотал он.

—  Наоборот, — сказала жена. – Как-то перестала расти. Ну, другое дело, что оформилась. Но у нее, ты бы видел, какие кобылы в классе.

—  Ну не всем же быть кобылами.

—  Папа, ты что, плачешь?

—  Да, все-таки… Валечка, а у меня для тебя подарок.

Уже в комнате отец преподнес дочери одну из этих новомодных штук – то ли КПК, то ли плеер, то ли айпод, он в них плохо разбирался. Валя осталась довольна. Условились, что папа обязательно зайдет – так, билет без даты, договор о намерениях.

 

***

Отчего-то сперва А. В. разведал добытый им на юбилее новый адрес дочери и жены – без мысли зайти. Просто проследовал на метро в очередной район Москвы, равноудаленный от МКАДа и от центра. Какой-то район смешанных эпох.

Здесь стояли полуразрушенные заводы и новенькие, с иголочки, храмы. Иные улицы, словно не выдерживая ровного ужаса существования, сворачивали под откос и растворялись в невнятных автобазах. Несмотря на белый день, светил на высоченной кочерге желтоватый фонарь.

А. В. отыскал нужную улицу, а за ней и дом, обидно неотличимый от соседних. Немного поодаль проходила местная узкая магистраль; по ней так и перли справа налево фуры. Фура за фурой. Вероятно, настанет час, когда они попрут слева направо.

Вот здесь вот, стало быть, и живет твоя дочь, твоя плоть и кровь. А. В. попробовал усмехнуться – и не сумел.

Если бы он курил, он бы закурил. Ох, как бы он закурил с видом на логово своей (бывшей?) семьи. Но он не курил, поэтому поспешно ушел, в общем, не готовый к полуслучайной встрече. А так как не любил возвращаться той же дорогой, ушел ориентировочно вперед.

 

***

Солнце садится в крыши. Вечерняя поверка.

-

Билли вот уже третий день никто не звонит. Он, с одной стороны, рад, что человечество наконец-то оставило его в покое.  С другой, немного тревожится. Может быть, какие-то неурядицы у человечества?

Он может одним нажатием кнопки вытащить из эфира Веронику. Но не знает, что ей сказать из того, что она хотела бы услышать. Чтобы вытащить из того же эфира Стеллу, надо потрудиться. Выудить из памяти мобильного ее звонок (благо три дня никто не звонил, и тот звонок не провалился еще в бездну небытия), распознать его по дате и часу (а какая была дата, какой, Господи, час?)…  Хуже то, что и Стелле сказать особо нечего, разве что услышать ее голос. Попросить пересказать «Войну и мир» по мобильному телефону?..

Вот – Билли, а вот его квартирка – комната, кухня, коридор. Три «к» (не считая самой квартирки), как у немецкой фрау. Плюс еще компьютер. Плюс клозет. Здесь все заточено под Билли, даже на офисном стуле при компьютере вмятина в форме именно его узкого зада. Здесь ему предстоит постепенно и неуклонно стареть и уходить в фон. Если не второй шанс

Мысль о втором шансе неизъяснимо тревожит Билли, как если бы она пришла к нему впервые. Он порывисто встает, как пушкин при виде музы, и подходит к окну. Солнце садится на горизонте за силуэты кварталов. И все Сестрищево в мягком контровом свете дышит жуткой подлинностью и чудовищной красотой. Повсюду копошатся люди, еле заметные с высоты.

-

Стелла проверяет домашнее задание у дочери, которая в шестом. Задание сделано небрежно. Стелла пытается инсталлировать в дочь информацию о важности школьного образования и прямой связи его с последующими жизненными успехами. Дочь слушает вполуха. Стелла пробует сама поверить в то, что говорит. А почему бы нет. Наверное, олигарх учился лучше бомжа.

Сын (который в девятом) играет в футбол на компьютере. Муж (который прилагается к дочери и сыну), мирно позвякивая, моет посуду. Вероятно, это и есть семейное счастье.

Стелла заглядывает на кухню – так и есть, муж трогательно повязал себе фартук на тушу. Стелла испытывает краткий прилив нежности к мужу. Потом вдруг представляет себе на месте мужа Билли, хмуро моющего посуду. Сдерживает смех. Сын в соседней комнате ликует, вероятно, забив гол условному противнику. Дочь обиженно идет переделывать домашнее задание.

Стелла подходит сзади к мужу, слегка обнимает его за корпус, приникает щекой к лопатке. Муж издает невнятный довольный звук, отдаленно напоминающий одноразовое мурлыканье. А у Билли здесь была бы макушка, и он заворчал бы, как пес.

Раз за разом Стелла невольно сопоставляет мужа и Билли и предпочитает мужа. А если бы (вдруг) сопоставила мужа и Джонни Деппа, то (кто знает, возможно) предпочла бы Джонни Деппа. Но отчего-то Джонни Депп не приходит Стелле на ум. А вот Билли приходит.

-

Геннадий задумчиво пьет кофе в аэропорту Гонконга. За соседним столиком – иностранцы. Один – поросший изумрудной шерстью, с острыми ушами на макушке. Два других – складчатые, кофе всасывают специальными хоботками. Одеты неброско, но хорошо. Благодаря космополитическому образу жизни Геннадий привык к иностранцам и давно не пялится на них.

Немного гудит в животе – это объявляют очередной рейс на инфразвуке. Иностранцы идут на посадку. Один из них, проходя мимо Геннадия, улыбается ложным ртом. Геннадий автоматически улыбается в ответ.

Он летит на конференцию в Данию, где пробубнит доклад на языке, равно чуждом ему и датчанам. Переводчик переведет его и получит за это деньги.  Если обобщить, то многие люди (включая самого Геннадия) за счет этой поездки станут чуть-чуть богаче, а беднее – никто. С точки зрения закона сохранения денег это парадокс, но нет такого закона.

Рейс Геннадия еще не скоро, и он берет очередной кофе в кофейне, название которой можно небрежно перевести как «Звездные олени». Кофе нормальный.

В рассветном сиреневом небе резвятся самолеты.

-

Две официантки – темненькая и беленькая – отдыхают, опершись спинами и локтями о барную стойку.

-

Игорь стоит в полумраке у метро, задыхаясь от внимания к собственной любви. Он весь – зрение, он перебирает глазами редеющие порции людей, поднимающихся из перехода. Одно лицо… он ждет одно лицо, чтобы получить заряд в мозг и рикошетом во все свое существо.

Для порядка отметим, что вот уже девятнадцать дней, как это лицо не Вероники, а совсем посторонней нам женщины.  Да и метро другое.

Игорь верен себе. Слипшаяся прядь волос наискось застилает ему лоб, рот полуоткрыт от интеллектуального напряжения, но он все равно дьявольски красив, даже сквозь полумрак.

Или особенно сквозь полумрак.

-

Макс, вероятно, ищет самый дешевый офис. Что-то не слышно о нем.

-

А. В. снится сон, что он приходит к своей бывшей семье, но его встречают две трудноразличимые широкие плоские женщины, а еще одна, как будто в компенсацию за некондицию, выглядывает из колена коридора. А. В. вдруг коридор становится интереснее, чем эти штампованные женщины, и он пускается в путь. Одно колено, другое, в коридоре стоят какие-то ящики под ковриками, архаичные пылесосы и стиральные машины, из-под потолка опасно свисают корыта и тазы. И вдруг – нарастает тревога – откуда-то сзади и снизу появляется безымянная нога и придает А. В. ускорение в пятую точку. Он летит головой в стену – и просыпается.

Молния на потолке. Надо бы заделать.

-

Солнце садится, естественно, на западе Москвы. А ее восточная окраина давно погрузилась во тьму и потный липкий сон между двумя офисными днями.

В Улугбеково гаснет окно за окном. Засыпает самолет,  ни с того ни с сего выставленный на потеху во дворе одной из местных школ. Засыпает списанный танк в детском саду по соседству. Троллейбус мчит по пустой улице впереди собственных рогов, от полноты чувств подвывая и визжа. Между корпусов в неприятной близости мелькает МКАД.

Завтра именно здесь взойдет большое качественное солнце. Зазвонят, запоют свои казенные песни будильники – и аборигены, как один, плечо к плечу, втиснутся в узкие двери наземного транспорта, а потом всосутся в метро. И останутся здесь только дети и старики, подслеповатые старики и неразумные дети, да еще танк и самолет, на случай чего.

-

Валерий неожиданно раскрывает глаза посреди ночи. Сна ни в одном глазу.

Надо что-то делать.

 

Глава 5. Ненастье. Надо что-то делать

 

***

Зарядили дожди, холодные такие дожди. Билли открыл узкую створку окна. Потом подумал и открыл широкую створку. Замок поддался неохотно: все лето, даже в периоды удручающей жары, Билли обходился узким прямоугольником свежего воздуха, а сейчас ему отчего-то понадобился весь широкий фронт падающей воды. Билли остервенело стукнул кулаком, дернул – и окно отворилось. Теперь дышало, лилось, брызгало на подоконник и в комнату. Билли высунулся в окно чуть не по пояс, мгновенно взмок и вернулся к себе.

Он вспомнил о Веронике; ему стало жаль ее. Билли захотел освободить Веронику от тупого бессмысленного бремени. Ампутировать лишнее. Он, недолго думая, набрал ее номер с городского телефона. Подошла мать.

—  Эмма Станиславовна, — обратился к матери Билли, как всегда, чуть-чуть зверея от этого идиотского имени-отчества, — а можно Веронику?

—  Да, — ответила Э. С., — если, конечно, Володя, вы находите в этом смысл.

Билли пробормотал губами что-то, невнятное даже для него самого.

Подошла Вероника.

—  Алле? – сказала она.

—  Ника, здравствуй, Ника. Как ты себя чувствуешь?

—  Я?.. Спасибо. Грустно, вот дождь. А что?

—  Да нет. Я так. Я подумал… вот, морочу тебе голову третий год. Понимаешь, это неправильно. Тебе нужен нормальный муж, дети, семья.

Отчего-то Билли перечислил так, как будто семья – это было еще что-то отдельное от мужа и детей.

—  Да нет, Володя, я ведь давно об этом не говорю.

—  Ну и что, что не говоришь? Ты просто деликатная женщина. А что, хочешь сказать, если бы я позвал тебя замуж с перспективой всех этих пеленок и горшков, ты бы отказалась?

—  Так что, Володя, — проговорила Вероника через паузу и с запинкой, — ты меня замуж зовешь или бросаешь?

—  Нет, — немного опешил Билли, — не то чтобы бросаю. Ну как. Я просто думаю, зачем это тебе надо. Этот твой мальчик… Игорь…

—  Он, кстати, подевался куда-то. Довольно давно.

—  Ну, от этих подробностей меня уволь.

—  Так ведь ты сам начал.

—  Да… Нет. В общем, делай, как знаешь.  Я к тебе очень хорошо отношусь и даже… по-своему люблю. Просто я подумал – а что тебе за…

—  А ты, Володя, старайся меньше думать. Ты старайся больше чувствовать. А мозги как-то задействуй иначе.

—  А как, Ника, их иначе задействовать? Панировать?

—  Ну это уж ты меня уволь.

—  Но здесь ты сама начала.

Оба чуть-чуть посмеялись.

—  В общем, — подытожила Вероника, — к тебе сегодня не приходить?

—  Сегодня… думаю… нет.

—  Ну пока.

—  Пока.

Билли положил трубку на рычажки и постарался понять, доволен ли он разговором. И понял, по крайней мере, что его жажда деятельности не удовлетворена.

 

***

Теперь Билли вытащил из кармана свой мобильник. Он еще колебался, стоит ли звонить Стелле, а его суетливые мозги уже вычислили дату похода в кафе и, стало быть, ее превентивного утреннего звонка. Теперь выудить из памяти номер стало делом пальцев – и вот пальцы, не дожидаясь команды собственно Билли, уже перебирали необходимую папку. Вот он, звонок. И Билли, недолго думая, нажал Стеллу.

Она отозвалась через четыре гудка, и за эти четыре гудка Билли с дьявольской обстоятельностью представил себе, как Стелла входит в его (вот эту) дверь – в сапогах и мокром плаще с капюшоном. Билли помогает ей снять плащ, используя всю длину своих рук; потом Стелла снимает сапоги, чтобы стать ближе к нему, а потом они целуются, под ладонями Билли – спина Стеллы в свитере. Он обнимает ее крепче, она переступает с ноги на ногу. Ее грудь сквозь свитер прожигает ему ключицы… и тут она взяла трубку.

—  Аллё.

-Аллё… Стелла?

—  Аллё, кто это?

—  Володя.

—  Какой Володя?

—  Билли.

—  А, Билли! Привет-привет. Куда ты пропал?

—  Я никуда не пропал.

—  Ну, прекрасно. Рада тебя слышать.

—  И я. Слушай, не хочешь заехать ко мне в гости?

—  В гости? Давай… на следующей неделе. Договоримся, хорошо? Валеру дернем.

—  А… сейчас?

—  Сейчас? Ну… не знаю. Сейчас такой дождина. Кроме того, я варю суп. Скоро будем есть суп. А хочешь, приходи на суп. Я тебя с семьей познакомлю. Давай, а?

—  Ну… можно.

Билли записал адрес и нажал отбой. Нервно оглянулся на вешалку – ничего, плащ там был.

Семейный прием у Стеллы – это, конечно, было не совсем то, что распущенные мозги Билли изобразили за четыре гудка. Но посидеть, побазарить… как теперь говорят? перетереть, поесть супу. Тут праздные мозги соединили последние соображения в протертый суп. Билли хмыкнул. Протертые супы он любил с детства. У него возник импульс перезвонить Стелле и уточнить характер супа, но Билли перемог себя.  Это был бы чересчур гастрономический звонок.

Он начал было одеваться к визиту, но проклятая жажда деятельности все еще разъедала его нутро. Билли вдруг стало любопытно, сможет ли он, не больно хорошо понимая в сайтах и прочей сетевой ерунде, обратиться к сообществу с каким-либо призывом. Билли прямо в плаще сел за компьютер и погрузился в лабиринты всевозможных регистраций, опций и разной прочей ахинеи. Мало-помалу Билли матерел и осваивался. Суп остывал. И вот – Билли открыл поле для собственно текста обращения (а виртуальные миллионы уже приподняли уши).

И он, недолго думая, зарядил свое заветное про второй шанс, хотя Макс еще не нашел самый дешевый офис и боялся неудачи, а Валерий боялся удачи. Как дать человеку второй шанс, Билли не знал. Но отчего-то это его не остановило. Выговорившись десятью пальцами, Билли закрыл окно, обулся, всмотрелся в бумажку с адресом Стеллы, жадно впитал его своими мощными мозгами, — и вышел под затяжной дождь.

 

***

У Алексея Васильевича была какая-то одежда на случай дождя. Ну, куртка. Головной убор типа ушанки полагался на зиму. Но, так или иначе, А. В. не предполагал сегодня долгие блуждания под струями. Ему только и надо было, что выбраться из сердцевины квартала и поймать машину.

Пачка (физически она к этому моменту представляла из себя две пачки, потому что одна башенка рассыпалась) перекочевала в черный портфель. Потом А. В. озабоченно взглянул в окно, где шла трансляция дождя во весь экран. Нашел целлофановый пакет, вытащил деньги, переложил их в пакет, взвесил в руке, держа пакет за горло.  Потом уже пакет уместил в портфеле – вдруг портфель промокает…

Нацепил куртку, подхватил портфель и выскочил вон. Избегая самых глубоких луж, пробрался к улице. Автомобили разбрызгивали водяные поверхности, вероятно, фрагменты эллипсоидов. А. В. поднял руку. Причалил частник. А. В. вставил голову в окошко, назвал адрес. Частник кивнул. А. В. вместился в машину целиком; его прижало к сидению, как при космическом старте.

В окошке мелькала водяная Москва, с множественной перспективой. Вблизи четко, в глянцевом варианте появлялись и растворялись: ошарашенные тетки с сумками, велосипедист в обтекаемом, ларек с ярко-красным бордюром, гофрированные дождем лужи. На средней дистанции размыто и в оттенках серого располагались в основном дома. А вдали – одна невнятица, смутно напоминающая будущее. Окошко приходилось ежеминутно протирать.

Доехали, расплатились. А. В. выполз, прижимая портфель чуть не к груди. В своих представлениях он стоял здесь, около подъезда, сколь угодно долго, пока не проскочит Валя – туда или сюда. Но дождь не затихал, и А.В., встав на горло своим представлениям, открыл дверь (кодовый замок не работал), поднялся на необходимый этаж и позвонил в дверь.

Успел подумать, что если никого дома нет, то он здесь и прождет сколь угодно долго. Но послышались шаги, и дверь без церемоний открыли.

Оля.

—  Леша, — она не сильно, но скорее все-таки обрадовалась. – Заходи, сушись. Да ты не очень и вымок.

—  Я на машине.

—  О, у тебя машина?

—  Нет, на такси. На частнике. А Валя дома?

—  Валюша! Папа пришел.

Квартира наполнилась топотом. Валя повисла на шее у отца. Он обнял дочь, не выпуская снятую куртку из рук.  Оля взяла у него куртку. В этой суете куда-то делся портфель. А. В. нащупал его глазами – портфель скромно стоял у стены.

—  Я тут вам принес…

—  Печенье?

—  Нет. Печенье… и вообще к чаю как раз не подумал. Но я могу выскочить…

—  У нас остатки торта.

—  Ну, замечательно. В общем, вот. – А. В. достал из портфеля целлофановый пакет и протянул жене. Та взяла его с улыбкой, но постепенно улыбка исчезла. Надо сказать, что на вид здесь было слишком много денег. На самом-то деле – в самый раз.

—  Ты что, папа, ограбил банк? – спросила Валя.

—  Нет, что ты, — чувство юмора отказало А.В., и правильно сделало, — это заработано. – Он помешкал секунду и добавил: — Честным трудом.

—  Ну, раз так, — подхватила Оля, — пойдем пить чай.

 

***

Билли позвонил в звонок. За дверью зашаркало туда и сюда, потом заворочалось в замке.  Билли нацелил взгляд  приблизительно в лицо Стеллы, но в проеме возник огромный темный мужик.  Собственно, темным был домашний костюм мужика, каким-то невероятным образом средний между обычным офисным и тренировочным. Еще – мужик был округлый, как цистерна, поставленная на попа. Сколько он весил целиком, даже вообразить было страшно.

Так постепенно Билли дошел до лица. Лицо у мужика оказалось наивное и немного детское. Тут сверху к Билли поступила ладонь размером с книгу среднего формата.

—  Витя, — сказал мужик.

—  Володя.

—  Очень приятно, вы проходите. Вот тапки.

Билли вошел. Откуда-то выпорхнула Стелла, мимолетно прижалась щекой к плечу мужа.

—  Привет-привет. А мы только тебя и ждем.

—  Ну что же вы ждали…

—  Ну, пошли.

Суп оказался грибным и очень вкусным. Дети – смешливыми, а еще они очень забавно цапались. Муж Витя явно получал удовольствие от жизни. Билли поймал себя на том, что абсолютно расслабился, и нигде за последнее время ему не было так спокойно и хорошо, как среди этих людей. Ему стало отчего-то чуть печально, как если бы ему на язык попала капелька горьковатого меда. Вот в чем дело: разрушить эту семью было бы принципиально возможно, а вот влиться в нее – нет. Разве что изредка покушать супу…

—  Виктор, — неожиданно для себя обратился к великану Билли, — а если бы вот вам дался второй шанс, на что бы вы его использовали?

Виктор не удивился.

—  Вы имеете в виду – что-то переиграть из прошлого? То, что уже необратимо сделал так, все-таки сделать этак?

Билли чуть не поперхнулся – настолько изящно и точно габаритный мужик сформулировал его титульную идею.

—  Именно.

Виктор задумался всерьез, поигрывая ложкой. Столовая ложка в этой лапе выглядела чайной.

—  Ну… если по мелочи. Был один экзамен на четыре, очень обидно. Знал на пять. Но постепенно обида рассосалась… вывелась из организма, как яд. И, понимаете, Володя, вместе с этими ядами вывелись какие-то еще. Все перетряхнулось и улеглось немного правильнее. И сейчас как-то глупо было бы напрягать людей, собирать комиссию еще раз и вымучивать свою пятерку.

—  Да… думаю, второй шанс не относится к экзаменам. Мне кажется, это что-то глобальное или из сферы человеческих отношений.

—  Стелла согласилась выйти за меня замуж с третьего раза, — простодушно сказал великан. – Так что мне второго шанса не хватило бы.

Билли кивнул и вернулся к супу. Ему вспомнились многие истории о людях, поступавших в избранный вуз с третьего и пятого раза. Таких не было среди знакомых Билли, скорее вялотекущего вундеркинда. Но действительно, наивно было бы предоставлять банкиру второй шанс заработать восьмой миллион, когда он тридцать пятый шанс использует с тем же азартом, что и первый.

Ну и что. Люди разные. Виктору действительно не нужен второй шанс, но ведь Билли-то нужен. Билли протер лицо ладонью.

—  А у вас есть жена? – вдруг обратилась к Билли шестиклассница Рита.

—  Рита, как ты себя ведешь? – возмутилась Стелла.

—  А что я такого сказала? – у Риты даже спина вытянулась в струнку.

—  Действительно, Стеллочка, — вступился за дочь отец, — ничего позорного в наличии жены нет. – И, подумав, добавил: — И в отсутствии – тоже.

—  Нет, — родил Билли.

—  Что «нет»? – тупо переспросил девятиклассник Виталик (кажется, так).

—  Не что, а чего, — поправил его Билли. – Жены.

Стелла сосредоточенно съела ложку супа и все-таки уточнила:

—  А эта твоя Вероника?

—  Во-первых, это не жена.

—  А во-вторых?

—  Во-вторых, ее нет. Я ее отпустил.

—  Ты прямо мусульманин.

Билли взглянул на Виктора – тот переводил взгляд с одного лица на другое. Великану явно не хотелось, чтобы хоть кто-то пострадал.  

—  Дал ей второй шанс? – слегка хмыкнув, спросила Стелла. – Или себе взял?

—  Второй шанс есть у каждого, — ответил Билли как-то замедленно и не шутя.

—  Ну вот и отлично, — закруглил Виктор, грациозно исчез в дверном проеме и вернулся с огромной, под стать себе, курицей.

 

***

А. В. удалялся от нового дома своей семьи, улыбаясь машинально и глуповато. Дождь доливал, и на него уже можно было не обращать внимания, как это… забить. Встреча прошла в теплой дружественной обстановке. А. В. перебирал в оперативной памяти ракурсы и звуковые файлы. Все было хорошо…

Вот ведь какая штука: ну, собственно, прямо это сказано не было, но. Из аккуратных касательных оговорок Ольги как-то сложилось само собой, что размен квартиры на две имел стратегическую цель. Отселить в обозримом будущем дочь, когда она обособится. А воспитательный характер акции прошел как бы фоном.

Нет, А. В. не был пешкой в этой игре. Если он захочет вернуться к Ольге, он вернется. Если нет, то две квартиры обменяют с известными потерями на три. Господи, сколько же можно сказать, прямо не сказав ничего…

Но… в этом плане что-то не устраивало А. В. Во-первых, при всех этих раскладах он никогда не будет жить со своей дочерью, разве что в глубокой немощи.  Во-вторых, он ведь страдал… он мог умереть. Он в некотором смысле умер, растворившись в получасе собственного безобразного смеха.

А. В. попробовал хмыкнуть – и не сумел. Тут испугался, что в голову и тело вернулся прежний неудачник. Нет, вроде бы до этого не дошло.

А что делать?

То есть не через пять лет, а сейчас. Куда (физически) идти? Урока сегодня нет. Гулять сыро. Не к Любочке же переться с неясной целью. В кино? В одиночку в кафе?

А. В. лихорадочно сунул руку в карман. Там осталась частникова сдача с тысячи, рублей семьсот. На кафе-то хватит, а завтра урок. Да и холодильник полон вкусной качественной еды.

Говорят, кота тянет на место, где он нагадил. Вот и А. В. двинул в то самое кафе, где начиналась наша печальная повесть. Развернулся в сторону метро и понемногу пошел.

По небу перемещались тучи, накладываясь одна на другие, но вот появилась форточка голубого. Через минуту она опять заросла мрачно-фиолетовым, но ведь мелькнула. По тихой улице проплыл тягучий синий автомобиль. Дома стояли грустные и умытые. Мир замер, как маятник в верхней точке. Точке, если не врут, неустойчивого равновесия.

 

***

Мир полон условностей. Вот, например, физически курили Виктор и (если честно сказать) его девятиклассник-сын. А покурить к лифту вышли Билли и Стелла.

Мало что в этой вселенной настолько тождественно себе, как лифтовый холл.

Стелла как-то замедленно его пересекла и села на низенький подоконник на фоне огромного пыльного окна. Билли подошел к Стелле – а куда еще было ему здесь деваться? Стелла взяла ладонь Билли в свою и несильно сжала. Ничего особенного не было в этом жесте, но у Билли (уж извините) уверенно встал член, как если бы они располагались в школьном коридоре.

—  Ну, как тебе моя семья? – спросила Стелла так, как другая женщина могла бы спросить про свою грудь.

—  Отличная семья, — ответил Билли немного злобно.

Стелла крепче ухватилась за ладонь Билли и встала. Свободной рукой машинально отряхнула сзади. Потом все той же свободной рукой приобняла Билли, притянула его к себе и, слегка нагнувшись, поцеловала его в губы. Это невероятно, но даже аромат Стеллы был такой же, как в школе, хотя там Билли не подходил к ней настолько близко.

Внутри Билли началась революция.

Они целовались с минуту, потом Стелла отстранилась чуть назад и вверх.

—  Что-то не так, Билли? – спросила Стелла заботливо.

—  Все так, — ответил Билли, сглотнув. – Вот только зачем это тебе?

—  Это мое дело, — ответила Стелла сухо.

—  И все же. У тебя гениальная семья.

—  Я в курсе.

—  Ну так и пошли к ним.

—  Сейчас пойдем. Но тебе, Билли… тебе ведь хорошо со мной.

—  Хорошо, — с неудовольствием признал Билли. – Я просто плыву. Но… мне и с ними хорошо, — Билли мотнул головой в сторону квартиры Стеллы. – Какое место я могу занять в твоей жизни?

—  Вот как заговорил. А ты не мог бы зависнуть и не думать?

Второй раз за небольшой промежуток времени Билли посоветовали не думать, но он не знал, как прекратить.

—  Могу я, Стелла, трястись в автобусе и не думать, куда он едет?

—  Если тряска доставляет тебе удовольствие, то почему бы нет?

Билли закрыл лицо ладонью и протер, как тряпкой.

—  Как-то… не по-людски, — проговорил он занудно.

—  Ай-я-яй, Боже мой. Какие мы нравственные.

—  Ты пойми меня. Я могу недоплатить налоги. Но врать в глаза людям… как-то…

—  Ладно, пошли назад. Постараюсь присниться тебе сегодня.

Они вернулись в квартиру. Виктор как раз накрыл стол к чаепитию. Шестиклассница Рита пыталась расшевелить большого пушистого кота. Дымчатый кот лежал на спине, а Рита двигала его передними лапами, как будто кот играл на невидимом фортепьяно.

Билли попробовал представить себя на месте Виктора… как бы сказать? с самого начала. Нет, тогда и дети получились бы другие, помельче, и кот, наверное, был бы другой. Почему был бы другой кот, когда Билли абсолютно устраивал этот, непонятно, но, наверное, и с котом бы сложилось иначе.

Вот так. Где-то, в каких-то нераскрытых файлах, записаны нерожденные дети Билли. Как выглядит вблизи второй шанс? Просто тупенько жениться на хорошей здоровой женщине и (пусть с опозданием) наплодить детей? Или отбить у кого-нибудь готовую семью? Впрочем, и отбивать не надо. Вон сколько одиноких матерей. Еще спасибо скажут.

—  А?

—  А какая мама была в школе? – терпеливо переспросила Рита.

—  Потрясающая, — автоматически пробормотал Билли, а потом добавил: — какая сейчас.

Этот ответ дети встретили счастливым смехом.

—  Воронова, к доске!

—  Как сидишь?!

—  Ты в чем в школу пришла?

—  Завтра же в школу с родителями!

—  С детьми!

—  Вымахала здоровая балбесина, а теорему Пифагора не знаешь!

—  Так, — неожиданно включился Виктор, — это кто там у вас в школе так говорит с детьми? Ирина Олеговна?

—  Ну… — осеклась  Рита, — это не со мной…

—  Риточка, а расскажи-ка нам теорему Пифагора.

—  Ну… сумма квадратов катетов…

—  Длин катетов, — поправил Виктор.

—  Хорошо, папа, если тебе так больше нравится, длин катетов равна квадрату… длины гипотенузы.

—  Прекрасно. А обратная?

—  Ну… катеты взять в другом порядке.

Все улыбнулись, а девятиклассник Виталик прыснул.

—  Артистка, — сказал он.

—  Сам артист. Уши помой.

—  А причем тут мои уши?

—  Уши действительно ни при чем, — рассудил Виктор. – А ты, Виталий, сформулируешь обратную теорему Пифагора? Только, ради Бога, аккуратно.

—  Легко. Если сумма квадратов длин ка… — Виктор поморщился, как если бы скрипач взял фальшивую ноту; Виталик мгновенно уловил гримасу отца и исправился: — сумма квадратов длин двух сторон треугольника равна квадрату длины третьей стороны, то он прямоугольный.

Виктор расцвел.

—  Подумаешь, — сказала Рита, — Америку открыл.

—  Не все Америка, что откроешь, — вдруг изрекла Стелла.

—  Вот-вот, — поддержала дочь мать даже с некоторым подобострастием.

Казалось, что за окном происходит что-то особенное, а на самом деле просто кончился дождь. На этой высоте небо перемежалось деревьями; сейчас, вечером, стало быть, серое перемежалось черным. Стелла встала, подошла к окну, отворила узкую створку. В комнату хлынула свежесть. Вспорхнула и улетела птица. Стелла постояла у окна еще секунду – и Билли вдруг отчетливо понял, о чем она думает. Не открыть ли широкую створку. Но в секторе ее движения стоял торшер, его еще надо было отодвигать – и Стелла передумала.

Однако в эту секунду полного резонанса мыслей случилось что-то важное и, возможно, необратимое.

 

***

Ноги и колеса как-то автоматически доставили Алексея Васильевича в пресловутое кафе, где давным-давно началась наша печальная сага. Время сейчас было самое что ни на есть кофейное, но дождь отвадил клиентов. В итоге особого ажиотажа не наблюдалось, как, впрочем, и совсем пустых столиков. А. В. подошел к столику, за которым сидел один немного растерянный мужчина.

—  Здесь не занято?

—  Свободно-свободно. Садитесь.

—  А вы уже заказали?

Мужчина поднял лицо и прямо взглянул на А.В.

—  Нет еще. Постойте… как это ни пошло звучит, мы с вами не встречались?

А. В. ответно всмотрелся в подставленное под его взгляд лицо.

—  Извините… попробуйте улыбнуться так безмятежно, как кот, прикрыть глаза и откинуться на спинку стула. Так. Ну конечно. Вы примерно полгода назад сидели вон там с тремя товарищами и затевали нечто грандиозное.

—  Точно. А вы, только без бороды, сидели вон там и окучивали наивную студентку.

—  Неточно, но выглядело это так. Алексей.

—  Очень приятно. Валерий.

Мужчины обменялись рукопожатием. Светленькая официантка отчего-то приняла этот жест за готовность сделать заказ, явственно подавила вздох и подошла к нашим героям с выражением тупой покорности на лице, как будто собиралась выслушать какую-то отчаянную ахинею, а не выдержки из ею же принесенного меню.  Клиенты сделали небрежный заказ, в основе которого был чайничек с чаем, и с интересом уставились друг на друга.

—  И что же ваше начинание? – первым успел спросить А.В.

—  А как вы думаете, — уточнил в ответ Валерий, — у нас завяжутся отношения? Ну, мы обменяемся телефонами, адресами – или просто поговорим, как два попутчика в купе?

—  Ну… — подумал чуть-чуть А.В., — собственно, ведь и попутчикам в купе никто не запрещает обменяться телефонами и адресами. Захотим – обменяемся, но пока мы в купе. То есть, если я вас правильно понял, я намереваюсь быть вполне откровенным. Насколько это вообще возможно.

—  Что ж, — сказал Валерий, — тогда начинание наше в тупике. Мы прожили полжизни, а нам по сути нечем осчастливить мир.

—  Это чувство мне знакомо.

—  Откуда, если не секрет?

—  А к нам тоже приезжал сокурсник-эмигрант. Эти встречи идут по устойчивому сценарию.

—  И сколько у вас ушло времени на то, чтобы оценить, так сказать, бесперспективность этого всего?

—  Десять минут.  Нет… семь.

—  Человечество тупеет, — сделал вывод Валерий. – Мы вот за полгода еще не поняли.

—  Так, может быть, это хорошо, что еще не поняли? Я думаю, мы живы, пока еще не все поняли.

Тут принесли чай. Но Валерий и Алексей не кинулись разливать его по чашкам, потому что чай должен настояться. Вот так и ты, дорогой читатель, узнал из нашей повести что-то полезное.

—  Ну а как ваша девушка? Если быть откровенными, удалось уложить ее в постель?

Алексей Васильевич вспомнил, как волок Любочку по дебрям ее квартиры, а потом баюкал, и непроизвольно хмыкнул.

—  Если отвечать  на ваш вопрос буквально, то да, но это не то, о чем вы подумали.

—  Вы говорите, как сфинкс.

А.В., чтобы не быть сфинксом, описал свой Первый визит к Любочке с исчерпывающей обстоятельностью.

—  Да-а, — протянул Валерий с некоторым даже уважением, — а чего же вы от нее хотели?

—  Сам не знаю.

—  А, извините уж за настойчивость, вот это самое, что сами не знаете, а, возможно, оно вообще не формулируется в словах, – вот его вы получили?

—  Нет.

Тут Валерий пересел со стула на диванчик, благо географическое положение столика это позволяло, и откинулся на спинку.

—  Как это все интересно, — пробормотал он. – Какая-то вроде бы осмысленная деятельность, но лишенная последствий. Думаю, это невозможно в животном мире. Там все тупее и проще. Это очень по-человечески.

—  Ну почему же лишенная последствий? – со сдержанным достоинством возразил А. В. и изложил известные нам с вами последствия. Валерий слушал его с невероятной жадностью. А едва дослушав, налил себе полную чашку чаю и выпил ее в три долгих глотка.

—  Второй шанс, — сказал он.

—  Как, извините?

—  Вы взяли второй шанс. Начали жизнь буквально с чистого листа.

—  Ну… не то чтобы совсем, но в определенной степени.

 

***

Билли и Стелла тем временем не спеша шли к автобусной остановке. Вроде как Стелла провожала Билли. При этом ноги Стеллы и Билли явно были приспособлены для более быстрой ходьбы, поэтому неспешность достигалась искусственными средствами. Иногда уже было занесенная для шага очередная нога застывала в вечернем озоне на долю секунды. Иногда та или иная особь описывала неверную дугу. Иногда бывшие одноклассники как бы пританцовывали.

Разговор же получался чахлый. Билли углубился в себя. Стелла, напротив, впитывала Москву – все эти ветки, звезды, трещины в асфальте, отражения фонарей…

Как ни танцуй, дошли. На то и остановка, чтобы быть близко к дому.

—  Годится любой, — сказала Стелла.

—  Примитивненько, — сказал Билли.

—  Да, Билли. Есть правила без исключений.

Билли захотел взять Стеллу за локоть – и взял. Стелла приняла саркастический вид.

—  Ну, — сказала она, — что дальше?

—  Правило без исключений, — ответил Билли туманно.

—  Осталось выбрать правило.

—  А какой ассортимент?

—  Любовь и смерть либо смерть без гарнира.

Билли, однако, не спешил переводить руку с локтя на что-то более серьезное.

—  Что понимать под любовью, Стелла?

—  Движения тела и души.

—  Тайком, во лжи?

—  Во грехе и блуде, — ответила Стелла басом и округлив глаза. – Ладно, Билли, пошутили – и будет. Отцепи руку от моего локтя.  Если ты не стоишь автономно, можешь уцепиться вот за этот поручень.

Билли отцепил руку от локтя, встал автономно и нахохлился. Стелла же лениво выбралась на мостовую, заглянула в даль на предмет, нет ли там автобуса, а когда вернулась, фонарь необыкновенно выгодно осветил ее грудь. Случайно это произошло или нет, остается гадать.

—  Пойми меня правильно, Стелла, — занудно произнес Билли. – Если бы я не видел твоей семьи, она могла бы остаться на уровне условности. Но так…

—  Семья есть семья, — сказала Стелла медленно и верно.

—  А кто я? – горько усмехнулся Билли. – Вибратор?

Стелла окинула взглядом фигурку Билли, словно увидела его впервые.

—  Нет, Билли, — сказала она, — для вибратора ты чересчур много вибрируешь. Ты мой бывший одноклассник, только, пожалуй, и всего.

Тут бы прийти автобусу, и все бы очень грамотно закруглилось, да он не пришел. С каждой минутой становилось холоднее. Стеллу передернуло, она обняла себя и чуть потерла, согреваясь. Билли подошел к ней вплотную, обнял. Стелла была как гигантское эскимо. Билли принялся всерьез ее растирать, дышать ей на руки, целовать в холодные щеки, да так в этом преуспел, что вот Стелла уже была горячая, а автобус все не приходил. Все-таки омерзительно ходят у нас в городе автобусы, особенно к вечеру.

Билли и Стелла стояли, вцепившись друг в дружку. Подошел автобус, полный света и тепла, постоял, разинув двери. Ушел.

—  Мне пора, — сказала Стелла.

—  Метро примерно там? – спросил Билли.

—  Примерно там.

—  Ладно, пока. Суп был грандиозный. И вообще.

—  Приходи еще.

—  Обязательно.

Они неожиданно легко расстались и пошли в противоположные стороны. Через квартал Билли вздрогнул: ему показалось, что муж Витя стоит в зарослях и наблюдает за ним. Билли сделал пару шагов навстречу Вите. Оказалось, что это трансформаторная будка. А нарисованы были на будке череп и молния с соответствующими предостережениями.

Билли заглянул в свою душу, благо не в первый раз. Нет, страха перед великаном не было. А было чувство вины, как чувство большой ссадины. Билли вздохнул и пошел ориентировочно к метро; оно нашлось неожиданно быстро и безо всяких проблем.

 

***

Между тем на электронный адрес Билли начали приходить первые запросы второго шанса.

Ничего я не хотел в этой жизни так, как то, чтобы Таня дала мне на выпускном. Но она не дала. Я поступил в институт, учился неплохо, потом женился на Наташе, а потом, спустя восемь лет, женился на Тане. Да, неизвестный подвижник, на той самой Тане, и все у нас с ней хорошо, вот, сын пошел в школу. А я все думаю, вот будет у него выпускной, и как он, что. Нельзя ли так сделать, чтобы моя Таня все-таки дала мне на выпускном? Она теперь в принципе не против. Мне кажется, это было бы правильно. Ваш Семен.

Все мы помним полуфинал чемпионата мира 1982 года ФРГ – Франция, когда французы вели 3:1, а потом на поле вышел Руммениге. Моя просьба ясна – сделайте так, чтобы все-таки выиграли французы. Я понимаю, что среди пользователей Интернета есть и болельщики сборной Германии, но нельзя же всем угодить. С приветом, Слава.

Мой дедушка умер три года назад из-за глупой врачебной ошибки. Они перепутали медицинские карты и вкололи ему не то лекарство. Виновные наказаны, но я предпочла бы просто положить карты на место. Если вы действительно владеете этими корректирующими техниками, как вы думаете, не напорется ли дедушка на какие-то неприятности за эти три года экстерном, или это режим сохранения? Заранее благодарю, Катя.

Не могли бы вы вывести Иисуса из Гефсиманского сада? Семья Копыловых, Вознесенское-Чурилино.

Я отнял дохлую крысу у своего кота, потому что боялся, что ее отравили. Надо было срочно поощрить кота, дать ему взамен крысы что-то мясное, но мясного ничего не нашлось. Кот обиделся и ушел. Дайте мне второй шанс, а о мясном я позабочусь сам. Я очень тоскую без кота. Олег, студент.

В таком вот примерно ключе…

 

***

—  Знаете, — сказал Алексей Васильевич, — если бы я курил, я бы закурил.

—  Если хотите, можем перейти в курящий зал и покурить пассивно.

—  Нет, не настолько. А как вы собираетесь обеспечивать второй шанс?

—  Это к Билли.

—  То есть он знает?

—  То есть он не знает. А мы и не должны знать. Но, слава Богу, машина еще не включена. Агентство не открыто. Макс ищет самый дешевый офис. Хотите еще чаю?

—  Я бы не отказался.

Валерий выкинул руку вверх, подзывая официантку. Подплыла все та же светленькая.

—  Еще чайничек, пожалуйста.

Официантка удалилась, как если бы ее оскорбили.

—  Валерий, а можно ли считать второй чайник вторым шансом первого?

Валерий подумал.

—  В определенных ситуациях, несомненно. Например, если первый по недосмотру вылился мимо чашек.

Алексей Васильевич покивал.

—  Знаете, — сказал он, подняв чашечку в воздух и отставив по-купечески мизинец, — получается какая-то… эпидемия, что ли? Или атмосферное явление. Вы не в состоянии открыть офис. Ваш Макс даже не может его найти. Что делать внутри, вы тоже толком не понимаете. Вы лично, Валерий, ведете занятия, но это не поступок, это цикл. Ваш друг Томми…

—  Билли.

—  Ах да, извините. Билли – он не в состоянии ни жениться, ни расплеваться со своей девушкой. Я… ну, со мной вообще все ясно. Ваш Билли треснул какого-то левого человека ногой по лицу…

—  Ногой тоже, возможно, левой.

—  Возможно. Да моя жена разменяла квартиру. Это единственные, притом деструктивные действия большой группы людей за полгода. При этом мы как бы двигаемся, едим, смотрим телевизор.

Валерий слушал очень внимательно.

—  Мы не воевали, — продолжал А.В., отхлебывая. – Нас не сажали в лагеря в массовом порядке. Не засылали в Афган и Чечню. Мы не застали ничего страшнее дефицита и роста цен. Ну, некоторые служили в армии. Вы служили?

—  Нет. А вы?

—  Нет. А Макс и Билли?

—  Нет. Но дело не именно в армии. Может быть, это кризис пассионарности?

На этих словах встрепенулся мужик за соседним столиком, но быстро успокоился.

—  Есть такие просторные слова, которые многое объясняют, — с неудовольствием сказал А. В. – Например, хроническая усталость. Назовешь лишай лишаём – и вроде полегчало. Но ведь все равно чешется.

—  Чешется, — согласился Валерий. – Знаете, я думал об этом обо всем. Мне казалось, я выработал противоядие. Я видел красоту в самых обычных сочетаниях предметов. Как дорогая оптика. Но сейчас… последние месяца три, понимаете, Алексей, как волосок туда попал. Вот тут вроде бы хорошо, кофе вкусный…

—  У нас чай.

Эта незначительная и естественная поправка отчего-то сбила Валерия с толку, как пулей с коня. Он трагически всмотрелся в свою чашку.

—  Да… чай.

—  Чай вкусный, — произнес А. В. Валерий согласился без энтузиазма. Пассионарность иссякала на глазах. И тут у Валерия зазвонил мобильник.

—  Аллё? Билли! Нет-нет, как раз очень кстати. Слушай, подчаливай в кафе, ну, там, на углу …й и …й. Мы тебя ждем. А это сюрприз.

Разговор закончился. Алексей Васильевич кивнул в знак понимания и одобрения. Билли так Билли. Валерий попробовал вызвонить еще и Макса для полноты картины, но Макс оказался недоступен.

 

***

—  Знаете, Алексей, насколько я помню, у Макса семья уехала в Египет.

—  Насовсем?

—  Нет… это же не Ветхий Завет, но на какое-то время уехала. Он остался один в большой двухкомнатной квартире. Может быть, мы могли бы там встретиться и во всем разобраться?

—  Ну… встречайтесь.

—  Нет, вы меня не поняли. Не мы (Валерий узким жестом обвел себя), а МЫ (он похожим, но ШИРОКИМ жестом обвел весь столик, включая А.В.). И Вероника, и ваша жена с дочерью, и Люба…

—  Да уж. И Лиза, и Юлик, и Любин отец.

—  Вы о них не говорили.

—  Ну, я не обо всем говорил. А официанток зовем?

Валерий вновь, как и месяц назад, оглянулся на официанток. Они стояли все в той же позе, глядя на человечество с брезгливым пониманием.

—  По-хорошему надо было бы. Мы бы там поставили их у подоконника.

—  Вы понимаете, Валерий, я не зря спросил про официанток. Нужен критерий отбора. Мы же не можем позвать всех, с кем перекинулись двумя словами за полгода. То есть нужен отбор. А где отбор, там произвол. Может быть, разгадка в неуловимом, в лице второго ряда. Третьего ряда.

—  А в чем загадка?

—  Знать бы, в чем загадка, так и разгадывать не надо. Вот в чем, если угодно. Бывает такое, во всех мышцах такая истома, словно свинцом налиты, и двинуться просто нет возможности, просто лечь и отрубиться.

—  Бывает.

—  А бывает наоборот, что все мышцы поют, и, кажется, дошел бы докуда угодно. А сидишь все равно.

—  А сейчас у вас истома или поют?

А. В. прислушался к мышцам.

—  Вы знаете, — обернул он к Валерию лицо, полное интереса, — скорее поют. Негромко, но поют.

—  Но мы ждем Билли.

—  Вы знаете, Валерий, я всю жизнь, по сути, жду Билли. Но что изменится, когда он придет?

—  Посмотрим. Но как вам идея общего сбора?

—  А, так вы ее еще не забыли. Как мне идея? По-моему, общий сбор – это верх того, на что мы еще способны.

—  Но вы не ответили.

—  Честно? Не очень. Две комнаты… значит, постоянно бродить из комнаты в комнату, натыкаясь то на знакомые лица, то на незнакомые. Потом мы уходим, хозяин моет чашки, а что меняется?

—  Но мы бы как раз обсудили.

—  Мы все можем обсудить, но ничего не можем изменить. Мы попали в такую реальность, где поступки неорганичны. Вот сейчас можно, в принципе, пойти и опрокинуть вон тот столик. Но это… как теперь говорят, некруто. Поступок – это деструкция, ошибка. Даже для спасения мира нужны злоумышленники, которые по ошибке намечают поступок, а герой его просто предотвращает.

—  Ну а женитьба?

—  Прекрасно. Я этого ждал. Женитьба. Великолепно. Но, допустим, ты уже женат. Что делать через десять лет? Секс с женой – это, может быть, очень мило, но это не поступок.  Дети – не поступок. Это больше, чем поступок, но не поступок. Вот второй раз жениться – это поступок. Но второй разрушает первый. Это деструкция. Влюбленность, прогулки под звездами, цветы, поцелуи. А дома – жена и дети. Вот он, ад. И фарс. А человек всего-навсего в сорок, в пятьдесят лет сподобился дозреть до второго поступка. Но все это, — А. В. обвел рукой объем стеклянного кафе, подразумевая, вероятно, нечто большее, — не нуждается в вашем поступке и отторгает его.

—  Вы, насколько я понял, не изменяли жене.

—  Нет. Мне незачем врать, вы сами понимаете. Я встал на эскалатор, который туда ведет, но успел соскочить.

—  А вот деревья не совершают поступков.

—  И что?

—  Может быть, надо стать как деревья?

—  Тогда бы мы не пили чай, а поливали себе ботинки. Извините, глупость сказал.

—  Да мы давно уже глупости говорим. И что же теперь, молчать?

—  Да уж. Не за то боролись. Может быть, заказать еще чайничек?

Возможно, дорогой читатель слегка потерялся в отношении того, кто что говорит. Хуже, что сами собеседники тоже слегка потерялись. То есть чисто анатомически они еще отличали рот от уха, но вполне могли услышать то, что произносили, и произнести то, что услышали. Возникни сдвиг на одну реплику в начале, дальше пошло бы то же самое, но с переменой ролей. Вот и сейчас в воздухе повисла фраза «Да, на это мы еще способны». Можно было поднять руку и ее ощупать; произносить же не было никакой нужды.

Дальше время тянулось, захлестывалось узлом, рвалось. За окном пространство, наоборот, разглаживалось и как-то опрощалось.  Стояли официантки у барной стойки.

Наконец, явился Билли.

 

***

—  Вот, Билли, — юбилейно сказал Валерий, — а это…

—  Да я помню, — ответил Билли с угрюмой любезностью. – Мы тогда еще вас обсудили, ваши, так сказать, завоевания на личном фронте.

—  Алексей, — сказал А.В.

—  Володя, очень приятно.

—  Вот, садись, — вернул себе инициативу Валерий, — покушай.

—  Да я только что супу поевши.

—  С каких это пор одинокие мужчины питаются супом?

—  Да я в гостях был… у Стеллы.

—  Ага. Понятно.

—  И что тебе понятно, извращенец? У Стеллы и ее замечательной семьи.

—  Ну хорошо, хорошо, чаю-то попьешь?

—  Вообще-то я и чаю напился. Может быть, наоборот…  Где тут?

—  Вон там.

Билли временно удалился. Валерий посмотрел на Алексея Васильевича с улыбкой: такой, мол, у нас Билли, живец. Алексей Васильевич узко улыбнулся в ответ. Потом встал, прошелся по кафе, подошел к двери и выглянул из нее.

Дождь кончился. Погода для октября стояла блестящая. Фонарь струил по мокрому асфальту ломаную дорожку, достойную кисти Айвазовского. Вообще прямоугольники окон, фары, пресловутые фонари освещали картину городского вечера, с приглушенными цветами, но уверенными линиями, а надо всем этим великолепием располагалось темно-синее небо. Но А. В. не любовался ландшафтом, а наблюдал Москву с идеологической позиции.

Он констатировал практически абсолютный паралич воли. То есть отдельные люди и группы людей сновали туда-сюда по своим орбитам, сидели за рулями, тормозили на красный, газовали на зеленый, иногда заносили к уху мобильники.  Но не было поступков. Более того, А. В. даже теоретически не представлял себе, как может выглядеть поступок. Забыл…

Ну, деструктивно. То есть подойти вон к тому амбалу и плюнуть ему на ботинок. Или как удаление последствий деструкции. Если, например, вдруг вон тот паренек бросится под машину, предотвратить. Благо пробка…

А. В. вернулся к столу. Билли уже был там. Проговорили еще порцию того же, обменялись имейлами и телефонами – все же, видать, это было не купе. Расплатились и разошлись.

На пути к дому А. В. встретил строительный магазин. Купил, не консультируясь ни с кем, немного белого порошка с корнем «шпак», придя домой, немедленно развел его водой и, как мог, замазал молнию на потолке. Хуже, по крайней мере, не стало.

 

***

А бывает, выдаются в октябре или даже, чего уж греха таить, в ноябре такие сухие правильные дни. Солнца вроде нет, но светло, и реальность как из ломкой тонкой бумаги, так все вычерчено, с одной стороны, а с другой – вычерчено не жирно, а этак контурно, тонкими штрихами.

Вот, к примеру, Чичерино. До центра как до Луны, но и до МКАДа не рукой подать, а главное, непонятно куда подавать. Район напоминает яйцо, неправильно ориентированное в контексте, так сказать, целого. Но мы с вами смотрим сейчас на Чичерино не из космоса, а стоя на его главной улице, в сухой октябрьский день.

Хорошее слово старомодно. Вот церковь семнадцатого века не назовешь старомодной, нет, она как раз в самом валютном соку. А кирпичные корпуса Чичерина неброские и старомодные. В сухом воздухе бумажного дня виден каждый красный кирпич. Вон там, за корпусами, парк. А вот здесь ходит трамвай, то есть сейчас его не видно, но в принципе мог бы ходить, есть к этому предпосылки.

Улица идет в гору, а потом ныряет, поэтому тут такой близкий горизонт – асфальт, а за ним небо. Белесое небо бумажного дня. Люди… кажется, что это не жизнь и даже не кино, а слайд-шоу, какая-то покадровая хрень. Только что стоял мужчина в светлой шляпе на переходе, а сейчас уже наяривает по другую сторону. Только что группа на остановке обреченно ждала трамвая, а сейчас уже всосалась внутрь и чалит (звеня и подпрыгивая) вглубь Чичерина. И на каждом человеке хоть одно цветное пятнышко. То лиловая рубашка, то голубой шарф, то желтый портфель.

И чего дались эти поступки, куда поступать, зачем. Под каким соусом и во имя, извините уж за пафос, чего. Когда эти рельсы… так хорошо тускло блестят, так, вероятно, слегка гудят, если приложить ухо.

Вот здесь жить и умереть. В заданные часы перемещаясь из квартала в квартал, а иногда, повинуясь смутному порыву, заходя в парк на сорок минут. И стать после смерти глиной, а потом, если получится, красным кирпичом. Прекрасным сортовым кирпичом для старомодного дома в Чичерино.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 6. Заморозки. Хроника действий

 

***

У Валерия заверещал мобильник. Он вынырнул из постели, воровато оглянувшись на жену (вроде спит), постарался между верещаньями добраться до коридора, а далее мигрировал в кухню, с каждым шагом все больше распрямляясь и все меньше таясь. И заговорил, нажав соответствующую кнопку, практически в полный голос.

—  Макс! Какого черта в такую рань? Что-то случилось?

—  Нет, старичок, как раз ничего не случилось. Я думал, вы обо мне волнуетесь, так все в порядке. Я вроде бы нашел офис – охренеть. Не просто дешевый, а – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Ну, пока.

—  Ну и чего было так рано звонить?

—  Так я боялся, ты уйдешь – и ищи тебя, а ты волнуешься.

—  Макс, кретин. Ты же на мобильный звонишь. От мобильного не уйдешь.

—  Ну ладно, извини. Постучи там по дереву на удачу. У нас все в порядке, запомнил? Передай Билли.

—  Позвони ему лучше прямо сейчас, пока никуда не делся.

—  Слушай, а это идея. Ну, пока.

Валерий посмотрел в окно. Там падали невероятно огромные снежинки, как в мультфильме. Валерий аж раскрыл рот и сделал осторожный шаг между табуреток к окну. И тут зазвонил городской. Валерий, мысленно матерясь, метнулся к трубке в коридоре и успел до второго визгливого звонка.

—  Аллё.

—  Валера, — Билли, судя по голосу, чуть не плакал, а возможно, и плакал,  — Валера, ты не мог бы заехать ко мне?

—  А что случилось, Билли? Кран потек? В чем суть катастрофы?

—  А ты умеешь чинить краны?

—  Нет, я как раз хотел отказаться его чинить.

—  Нет, Валера, не кран. Но ты тоже не починишь.

—  Так зачем мне ехать?

—  Пришло двадцать восемь писем про второй шанс.

—  Ура.

—  И я не в состоянии помочь никому. То есть никому, — отчего-то пояснил Билли таким вот способом.  – Вот ты, Валера, мог бы пристрелить Дантеса за день до?

—  Думаю, нет. Но, может быть, я постарался бы найти человека, который напишет стихотворение, достойное семидесятилетнего Пушкина. – Билли молчал, поэтому Валерий вынужденно возобновил речь:  — Понимаешь, Билли, второй шанс – это что-то вроде армянского радио из старых анекдотов. Надо отвечать не на те вопросы, а на параллельные, но чтобы все остались довольны. Или хотя бы стало смешно.

—  Ты гений, — жалобно произнес Билли своим плачущим голосом. – Слушай, приезжай, мне плохо.

—  Хорошо, — сварливо ответил Валерий, — выезжаю.

Ему было сегодня к третьей паре, то есть туда-сюда на дорогу, на психотерапию Билли оставался полновесный час. А если что серьезное, можно ведь и ампутировать пару.

Уже по пути к метро заверещал, заворочался в кармане мобильник. Что за день! Как министр, блин. То месяцами не звонят…

—  Аллё?

—  Это хозяин Москвы Валерий?

—  Это Валерий, но отнюдь…

—  Ладно прибедняться, старик…  — тут Валерий увидел перед собой сквозь крупный снег правильно расположенные морщины и узнал эмигранта Гену.  – Как дела?

—  Ты будешь смеяться, но нормально. Вот снег пошел… с твою голову размером.

—  Значит, средний. Я ведь не Эйнштейн.

—  А ты откуда звонишь?

—  Не поверишь. С небес.

—  Не поверю. Там отключают мобильники.

—  Правильно не поверишь. Я должен уже лететь, но то ли полоса обледенела, то ли керосину недолили, в общем, кукую тут в Рейкьявике среди разнообразного мудачья… о! Валера! это, оказывается, наши соотечественники, и они передают тебе привет.

—  Привет, — отозвался Валерий, — разнообразному мудачью.

—  Непременно передам. Мы идем пить виски; если удастся, прими тоже виски в знак международной солидарности.

—  Попробую. А что международного, Гена, в этой конкретной солидарности?

—  Да… ты просто гений. Русское национальное единство… это тухловато звучит. Как бы сформулировать… ну, не за мир ведь во всем мире?

—  За метастазы национальных культур в глобальном контексте.

—  О! О! Постой, я это запишу. Ладно, старик, вали дальше сквозь свой снег. Снег – это очень ностальгически. На Новый год постараюсь к вам завалиться.

—  Будем рады. Ну, пока.

Валерий спешил, но все же остановился и поймал кадр улицы сквозь снег. Он таял в сантиметрах от асфальта, но в воздухе исправно висел и парил; траектории гигантских снежинок пересекались, свивались. Дома и троллейбусы в этом фильтре утратили прямоугольность, стали чуть недоделанными, фрагментарными. Вверху снег образовывал небо.

Валерий конспективно поблагодарил Господа и заспешил дальше.

 

***

Валерий методично просмотрел двадцать девять писем: одно пришло, пока он ехал, но легче не стало. На языке у него вертелись зачины типа ты заварил эту кашу, но Валерий постарался обойтись без них.

—  Ладно, — пробормотал он, — вот найдется офис, и, дай Бог, все наладится.

—  Тупее ничего не придумал? – спросил Билли.

—  Пока нет.

Валерий аккуратно скопировал три письма в отдельный файл.

—  Это что? – поинтересовался Билли.

—  Это то, где можно попробовать кое-как покувыркаться. В основном психоанализ.

Билли вытянул голову, как черепаха, и перечитал три письма, как впервые. Потом взъерошил себе шевелюру и ушел ставить чайник.

Валерий смотрел в экран.

Фантастическое мышление сограждан, их наивная готовность к чуду обескуражили Валерия – ну, может быть, не так фатально, как впечатлительного Билли, но все же. Пользователи Сети явно были готовы к тому, что среди них сверхъестественное существо, Бог.  А почему бы, собственно, и нет?

Слегка посмеиваясь над собой и как бы стесняясь себя непонятно перед кем, Валерий забил в строку Яндекса: Что делать, Господи? – и нажал на ввод.

Но Господь не ответил, а выскочили земные ссылки на таких же неудачников, как Валерий и Билли, а первой стояло: Что делать Господу с грехом и грешником?

Если бы Валерий был суеверен, он бы вырубил компьютер. А так он плюнул и дождался чаю со вкусным печеньем. И успел на свою третью пару, да еще с запасом.

 

***

Алексей Васильевич позвонил Любочке и в ходе очаровательно-сухого разговора узнал телефон ее отца. Потом позвонил отцу и довольно ловко напомнил, кто он, собственно, такой. Отец (Роман Игнатьевич) припомнил.  Назначили встречу в сквере – А. В. прекрасно знал этот сквер. Вечность назад они там расстались с девушкой. Имя ее мерцало сквозь янтарь времени – то ли Ирина, то ли Галина, то ли все-таки Ангелина. А сквер стоял себе немного за Садовым кольцом и стоял.  Москва вокруг него изменилась до неузнаваемости, а он, сквер, стоял. Деревья, наверное, чуть подросли, но как это заметишь?..

Висел сухой холодный день. Повсюду прятались крохотные иголочки льда. Под ногами лежали треснутые ледяные стекла. Все тона вокруг – голубой, сиреневый, фиолетовый – говорили о близкой зиме. Сквер пересекал последний велосипедист, но и он был в фиолетовом.

Р. И. в обстановке аллей, деревьев и неба оказался гораздо меньше, чем он выглядел в Любочкиной квартире. Скрытая угроза, исходившая от этого лысого добряка, испарилась (или окончательно скрылась). Перед А. В. стоял просто пожилой улыбчивый человек, явно не понимающий, зачем он понадобился, и испытывающий к этой нужде искренний интерес.

После нескольких незначащих фраз о погоде и политике Алексей Васильевич попробовал перейти к делу.

—  Вспомните, Роман Игнатьевич, нашу первую с вами встречу. Вы… э… выразили удивление моим поведением в отношении вашей дочери, а потом сказали, что всякое видели. И насчет того, что много работали и много путешествовали…

Р. И. размеренно кивал.

—  А потом сказали: и вот что я тебе скажу.

—  Сказал.

—  А потом внесли торт.

—  Точно.

—  Так что вы мне хотели сказать?

Р. И. потер лоб.

—  Примерно или конкретно?

—  Лучше конкретно.

—  Дайте вспомнить… вы стояли вот так. Я был спросонья и чуть навеселе… Я, знаете, редко напиваюсь, но в тонусе себя держу. Что же…  А! Я хотел рассказать  вам о боцмане, который оказался пидором.

—  И всё?

—  А вам этого мало? Это, уверяю вас, большая редкость.

А. В. стоял посреди сквера и чувствовал себя следователем, чья очередная ниточка оборвалась. Было также неизвестно, в чем состояло преступление. Вверху висело белое небо. На деревьях ссорились вороны.

Тут Роман Игнатьевич испустил дух, но не умер, а, наоборот, повеселел. Алексей Васильевич наскоро попрощался, поднял воротник и ушел в направлении метро.

 

***

К Валерию после пары подошла студентка. Студентка как студентка, светленькая, тоненькая. Незапоминающееся лицо – скорее даже симпатичное, но без особых примет.

Дальнейшее обобщение по известным причинам не могло прийти в голову Валерию, но наблюдатель, возможно, сумел бы сообразить. Добавить к этим лицу и фигуре двадцать-тридцать лет, примерно столько же килограмм человеческого материала, немного разбавить, развести эти и так типовые черты, придать правильную форму телу  – вот вам и получится женщина-медаль из района А. В.

Впрочем, сейчас студентка была еще молода и жизнь располагалась перед ней в перспективе.

—  Валерий Георгиевич, — сказала она, — мы… я… наши ребята хотели бы пригласить вас на… ну как бы сказать… вечеринку?

Валерий пристально посмотрел на студентку и что-то понял, а чего-то не понял.

—  А какой, извините за любопытство, характер этой вечеринки?

—  Что?..

—  Ну… это чей-то день рождения, или свадьба, или просто так?

—  А! Это просто так.

—  А вы там будете пить?

—  Ну… немножко.

—  А я практически не пью.

—  Да?.. жалко. Но мы тоже немножко.

—  А, извините, напомните мне ваше имя.

—  Настя, — ответила девушка, покраснев.

—  Настя, а зачем я вам там нужен?

—  Ну… мы вас любим. Возникла идея вас позвать.

—  Вы меня любите, — повторил Валерий чуть не по складам, как бы дивясь на это соображение. – Ну, посмотрим. Ближе к делу, ладно?

—  Ага, — студентка Настя мгновенно исчезла.

Валерий вышел из аудитории.

Он шел по коридорам и лестницам, словно вел своего героя в компьютерной игре. Сворачивая где надо, но не чувствуя физики пути. Ни малейшего напряжения ног.

Казалось бы, студенческая любовь могла вызвать у Валерия положительные эмоции. Или хотя бы тревогу, если ближе подпустить к глазам эту ненужную и неверную студенческую любовь. Но Валерий ощущал только невнятную досаду – на мир и себя.

На себя – в общем, понятно. Отчего-то для него оптимальным разрешением разговора было именно так смазанно согласиться, без адреса и даты. Отложить в надежде, что рассосется. Дать шанс неразумным студентам подумать еще раз, зачем им нужен на этой беспочвенной вечеринке непьющий доцент выше средних лет, и спустить мероприятие на тормозах. А отказ или настоящее, дотошное согласие дались бы Валерию труднее и оставили бы осадочек: может, не стоило бы. Но, получается, осадочек остался и так. Нет в жизни счастья.

А что же мир? Он-то чем виноват? Неужели только тем, что порождает поколения и поколения студентов и студенток, и через какие-то двадцать лет начинают повторяться: лица, фамилии, фразы, голоса…

Валерий остановился и вытер лицо ладонью, как доску тряпкой. И тут от стены отклеился молодой человек общего положения, подошел к Валерию и сказал:

—  Валерий Георгиевич?

—  Да?

—  У меня к вам разговор. Небольшой, но серьезный.

 

***

Они вышли на холод и солнце.

—  Вы курите? – спросил молодой человек.

—  Нет.

—  А я закурю, вы не против?

—  Курите. Это и был ваш небольшой разговор? – Валерий посчитал молодого человека студентом-переростком и поэтому подпустил в поведение своеобразную преподавательскую развязность.

—  Нет, — молодой человек затушил едва зажженную сигарету и аккуратно выбросил ее в урну. – Дело в вашем друге, Максиме Станиславовиче. Он сейчас, насколько я понимаю, ищет дешевый офис и нашел вариант… в этом отношении и впрямь очень выгодный. Стать директором маленького дома культуры. Или какого-то своего формально безработного друга сделать этим самым директором этого самого ДК. Сами понимаете, куча преимуществ. Офис твой, да еще бесплатно, да еще тебе зарплата капает… ну, зарплата, сами понимаете. Эту деятельность, какой он хочет заняться, просто записывает в направления работы.

—  Действительно, умно, — изрек Валерий.

Молодой человек осекся. Видно было, что ему сейчас не хватает сигареты во рту. Сказанное до сих пор не составляло для него труда, а вот сейчас он переходил к действительно серьезному (хоть и небольшому) – и Валерий уже догадывался, к чему именно.

—  Тем не менее, — произнес молодой человек с нажимом, — было бы лучше, если бы ваш друг отказался от своих притязаний именно на этот ДК. Пусть поищет другой.

—  А кому лучше?

—  Всем.

Валерию стало неприятно.

—  А почему бы вам с ним об этом не поговорить?

—  С ним бесполезно говорить. Он как танк.

—  А во мне вы предполагаете слабое звено? Пятую колонну?

—  Нет, зачем вы так…

—  Вы мне угрожаете?

—  Упаси Бог. Как, когда?

—  Ну, извольте. Вы сказали, что если мы перестанем настаивать на своем, то всем станет лучше. Раз всем, значит, и нам. Стало быть, если мы будем продолжать упорствовать, нам станет хуже. По-моему, это угроза.

—  Вы слишком опираетесь на логику, — сказал молодой человек, потерев лоб. – Если богатый подает нищему, обоим становится лучше, и священник говорит об этом в проповеди. Но это не значит, что он угрожает богатому в случае, если тот не подаст.

—  Угрожает, и еще как, — спокойно парировал Валерий, отмечая между тем, что не такой-то и молодой этот молодой человек, — священник направо и налево угрожает богатому страшным судом и посмертными мучениями, но богатый волен не ходить к нему на проповеди и не слушать его. А вас я могу не слушать?

—  Да, конечно.

—  Должен же быть какой-то конкурс на это место, я не знаю, кастинг?

—  Это было бы нежелательно, — сказал молодой человек как-то замедленно.

—  Всем? – переспросил Валерий едко.

—  Нам.

—  Полагаю, разговор закончен?

—  Почти. Еще такая деталь… если бы вы пошли нам навстречу, мы могли бы отблагодарить вас… материально.

—  Вы предлагаете мне взятку? – спросил Валерий надменно.

—  Да что вы с вашим приятелем, клонированные? Я предлагаю вам деньги. Между тем, всё предприятие вы затеваете ради денег. Но от живых денег отказываетесь, даже не узнав суммы. Это логично?

—  До свидания, — сказал Валерий.

—  До свидания, — сказал молодой человек и ушел.

От разговора остался осадочек. Валерий посмотрел в белое небо, словно пробуя этот осадочек растворить. Удалось частично. Валерий двинулся дальше по своим делам, по-прежнему недовольный миром и собой.

 

***

Макс отзвонил Валерию, сказав, что все чудесно, но чуть-чуть задерживается. Валерий сдержал язык, чтобы не сказать Максу, что знает о причинах задержки.  Если бы сказал, то скинул бы всю проблему на Макса, как бы брезгливо смахнул. А так, держа неприятный разговор в уме, вроде как разделял с Максом тяготы. Не решал проблему, но и не отказывался ее решать. Как атлант, поддерживал проблему плечом в надежде, что соседнему атланту от этого чуточку легче.

Звонил Билли, жаловался на жизнь. Валерий поговорил с ним сухо.

Звонили еще люди, нам с вами заведомо неинтересные. Хотя… Скажем осторожнее: неинтересные в рамках этой истории. А так – люди как люди, не хуже других.

Звонила Стелла с неясными целями, спрашивала про Билли. Валерий рассказал – а почему бы нет?

Пару раз звонили и молчали в трубке, но Валерий не был склонен мифологизировать эти звонки. Мало ли что не ладится в длинном телефонном кабеле или, тем более, в рыхлом мировом эфире.

Мог еще позвонить Геннадий с вертящегося глобуса – но не позвонил.

 

***

Валерий и Макс встретились в маленьком кафе (другом). Макс подъехал туда на своей машине. Около кафе была такая изогнутая полоса, по которой не спеша подчаливали автомобили.

—  Знаешь, — сказал Макс, подцепив вилкой пельмень, — меня пытались подкупить.

Валерий сдержался, чтобы не сказать, что знает.

—  И ты что?

—  Я как кремень. Сейчас проскочим одну формальность – и зеленый свет во все стороны.

Валерий успел подумать, что Билли не поможет этот зеленый свет, как Макс вскочил, чуть не опрокинув столик.

—  Вот паршивцы, — пробормотал он.

Валерий выглянул в окно. Трое ребят лет двенадцати пытались что-то нарисовать гвоздем на автомобиле Макса. Вот там, на экране окна, появился сам Макс – ребята тут же пустились бежать, пересекая изогнутую полосу. Макс – за ними. Появилась синяя машина – она ехала небыстро, но заворачивала. И как-то все сложилось мгновенно. Секунду назад это было совершенно неопасно. А в эту секунду столкновение неизбежно.

Валерий выскочил на мороз в распахнутой куртке. Макс – слава Богу, ничего серьезного! – поднимался с колен. Брюки порвались. Ребята сбежали. Из синей машины вылез ошарашенный мужчина в усах и очках.

—  Как вы? – обратился он к Максу, минуя обыкновенную для таких случаев нервную ругань.

—  Нормально. К вам никаких претензий нет, вы уж, наоборот, меня извините.

—  Ты пройдись, — попросил Валерий.

Макс прошелся – морщился и хромал.

—  Давайте я вас отвезу в травмпункт, — предложил мужчина в усах и очках. – Все-таки я чувствую себя виноватым.

—  Да я сам…  А вы знаете, где здесь травмпункт?

—  Представьте себе. Я тут живу, а всякое случается.

—  Это точно, — сказал Макс. – Знаешь, Валера, я прокачусь в травмпункт. А то мало ли что.

—  Я с вами.

—  Того не стоит. Ты лучше доешь. А потом у тебя пара.

—  Ладно, на связи. Спасибо вам, — обратился Валерий к мужчине.

—  Боже мой, — ответил тот. – Сбил человека и отвез в травмпункт – нравственный подвиг.

—  Подвиг нашего времени, — сказал Валерий.

Прошел в кафе, доел свои остывшие пельмени, допил остывший кофе и поехал на пару.

 

***

Да и пара сегодня получилась какая-то остывшая, с мучительным обратным отсчетом минут. Как-то закончилась (а куда бы делась?). И ехать было некуда, кроме как домой. И дома нечего делать. Появился сын Антон, взял, не снимая ботинок,  щепотку денег – и был таков.

Потом прошел вечер, как еда без вкуса. Потом такая же ночь, потная и липкая. Снился город, в котором наяву Валерий никогда не бывал, да и не существовало наяву этого города, но во сне он там был завсегдатаем и разбирался в мерзкой местной геометрии. В этих косых переплетениях шоссе и железных дорог. Город был не для жизни, а для перемещений, точнее, для невозможности перемещений, потому что отсутствовали какие-то важные мелочи. Например, шоссе шло верхом ориентировочно куда надо, но никаких подъемов на него не было, ни лестниц, ни чего еще. И все время висели сумерки, сумерки навсегда.

Потом сон кончился; началось утро. Еда без вкуса, как вчерашний вечер. Валерий вспомнил, что ведь был счастлив, причем не остро, а хронически, и подивился сам на себя. И тут зазвонил мобильник.

—  Аллё?

—  …лера? – женский голос.

—   Это не Лера.

—  …лера? Это Галя…

Что-то в этом ныряющем голосе показалось Валерию знакомым – и вдруг он щелчком опознал Галю, жену Макса. Впрочем, они мало общались семьями.

—  Как Макс?

—  Все не очень… Через три дня, доктор сказал… держись, мужик… покойник… ампутация.

В Валерия словно залили цемент. Он ни двинуться не мог, ни слова сказать. Галя дала отбой, а он все видел перед собой этих трех школьников, царапающих машину гвоздем.

Вот так… Нет поступков, а есть взамен случайная сцепка обстоятельств.

Или…

 

***

Валерий встрепенулся и дал Гале встречный звонок. Теперь связь наладилась.

—  Галя? Это я…

—  Да-да?

—  Послушай… а вам звонил за последнее время кто-то, спрашивал мой телефон?

—  Вроде нет. А. Звонил какой-то деятель, говорил, что ведет с Максом дела, жаловался на его неуступчивость, спрашивал, не знаю ли я партнеров. А что, не стоило давать?

—  Нет. Нет. Почему? А ты можешь найти его номер?

—  Он звонил на домашний, но оставил номера. Я куда-то записала. Сейчас поищу и позвоню, ага?

—  Хорошо.

Валерий нажал на соответствующую кнопку и застыл.

Все не очень… Через три дня, доктор сказал… держись, мужик… покойник… ампутация.

Валерий потряс головой. К нему пришла мысль: а что, если Галя не найдет телефоны. Он опять потряс головой и продолжал сидеть неподвижно, словно боялся чего-то там спугнуть.

И зазвонил мобильник.

—  Записываешь?

—  Нет… минуту! Да:

Галя продиктовала два номера – мобильный и домашний. Валерий поблагодарил и отрубил связь.

Если бы его сейчас видел наблюдатель, он бы аж крякнул. Только что доцент практически утерял двигательную активность, а теперь обрел ее, да еще с избытком. Он шнырял и прыскал туда-сюда по обильной трехкомнатной квартире, как среднее кошачье. И вот вернулся из очередной комнаты с потрепанной записной книжкой.

Валерий сделал звонок, спросил Михаила, выяснил, что Михаил там больше не живет.

Подумал буквально семь секунд, сделал звонок, спросил у Константина номер Михаила.

Сделал Михаилу уточненный звонок.

—  Старичок, это Валера…

—  Да, да, я давно понял, что ты Валера, давай, излагай.

—  Помнишь, ты хвастался, что у тебя есть база, мы встретились на Кутузовском…

—  Да, да, хвастался, есть, тебе телефон по адресу, адрес по телефону, давай, старичок, интенсивнее.

—  Мне по телефону фамилию и адрес.

—  Давай телефон.

Валерий дал домашний телефон и получил фамилию и адрес.

Он знал эту улицу – в соседнем с Максом районе. Скажем больше, он знал этот район.

Там стояли грузные здания эпохи советского классицизма. Такой заповедник СССР. По улицам и просторным дворам почти не ходили люди. Все слегка потемнело от времени, даже небо, даже деревья, даже бродячие собаки, – и стало казаться чуть благороднее, чем было на самом деле.

Валерий взял молоток, положил его в пластиковый пакет и рванул из квартиры.

 

***

Он словно вел себя в компьютерной игре. Как будто не касался земли. Где надо, выходил. Где надо, поворачивал. Поднялся на нужный этаж без помощи лифта. Лестница на каждой площадке грузно вращалась вокруг его оси. Всеми своими пролетами.

Перед дверью помедлил секунду – может, высадить ударом ноги? Потом все-таки позвонил. Вот если откроют на цепочку, цепочку точно порву. Но открыли целиком и беспрекословно.

Посреди полутемной прихожей стоял старый лысоватый человек ростом на полголовы ниже Валерия.

—  Проходите, — сказал старик радушно и бесстрашно. Нагнулся за тапками. В неверном свете одной лампочки из-под потолка мелькнул затылок, поросший редкими волосами. Отчего-то заныли пальцы, сжимавшие пакет с молотком.

«Да что это я, с ума схожу?» — подумал Валерий. Сменил ботинки на тапки. Пакет повесил в коридоре, потом раздумал и взял с собой. Старик между тем прошел сквозь мрачный коридорчик на свет, в какую-никакую комнату. Валерий двинулся за ним.

Все не очень… Через три дня, доктор сказал… держись, мужик… покойник… ампутация.

Эта мантра придала Валерию сил.

—  С кем имею честь? – спросил старик, глядя на незваного гостя подслеповато и благодушно.

—  Валерий Георгиевич.

—  Борис Абрамович. Очень приятно.

Внутри Валерия что-то как бы дополнительно оборвалось.  Конечно, убивать беззащитного старика в его собственной квартире уже было чудовищным безумием. Но убивать старого еврея – еще невыносимее. Это какая-то несусветная пошлость. Стоп. Никто никого не собирается убивать. Мы просто выясняем некоторые детали.

—  А ваш сын… Анатолий – он скоро будет дома?

—  А, так вы к Толе. Ну конечно. Да, скоро. А вы по какому вопросу, если не секрет?

—  Насчет Дома культуры.

—  О, так это как раз скорее ко мне.

Ёк. Валерий напрягся, словно он весь был из маленьких мышц. Пакет он от греха перевесил на соседний стул. Низ пакета принял ориентировочную форму молотка.

—  А как вы связаны с этой историей?

—  С какой историей? Какая история у Дома культуры? Я заведовал им двадцать три года, а сейчас эти суки вознамерились уйти меня на пенсию. Устроили конкурс. Я еще уши развесил. Говорили – пустая формальность. А тут является такой здоровый импозантный мужчина, по всему ухоженный. Подумайте сами, для чего деловому мужчине становиться заведующим ДК. Это темные дела. Ну да ладно, чего бороться против ветра. Начну играть в домино, вот только узнаю правила.

—  Человек сидит в кафе, — медленно произнес Валерий, во все свои (два) глаза глядя на Б. А., — и видит, как три подростка царапают его машину гвоздем. Он выскакивает, бежит к ним. Они бегут от него. Заметьте, не в разные стороны, а в одну. Он – за ними. Тут выезжает автомобиль откуда-то сбоку – и… Авария. Но не серьезная. Так, ушиб колена. Водитель сам отвозит пострадавшего в травмпункт. В какой заранее хочет. К кому хочет. А там отправляют в больницу. А в больнице ставят диагноз и ампутируют ногу. А там, сами понимаете, можно и заражение крови… ненароком. И кто установит связь между: подростками – водителем – врачом в травмпункте – врачом в больнице? Никто не в ответе. А человека нет. Как вам это?

—  Вы пишете сценарии, — констатировал Б. А. – по-моему, хорошо, но у меня есть ведущий студии. Я вам дам телефон…

Валерия слегка затрясло. Правильно так затрясло.

—  Это не сценарий, — сказал он, вглядываясь в старика и пытаясь определить, кто перед ним – главный мерзавец или отец мерзавца. – Это жизнь. Это ваш импозантный мужчина сейчас (он зачем-то взглянул на часы) лежит в больнице без ноги. А вы тут делаете вид…

—  Уверяю вас, — сказал старик и сбился. – Это ужасно – в любом случае. Но мой сын не может иметь к этому отношение. У него отдельная работа, он инженер. Это теперь немодно.

—  А ваш сын не хотел, чтобы вы остались на посту заведующего?

Старик искренне подумал.

—  Сын меня любит, — сказал он. – Наша мама умерла, — он смахнул слезу. – Простите.  Я зачахну без этой работы, и Толя это понимает. Но он никогда…

Валерий молчал, но и старик не продолжал. Сидел пригорюнившись. Валерий собрался с мыслями. Надо было дождаться Анатолия и довести дело до конца…

Зазвонил мобильник в кармане.

—  Алле?

—  Валера! Валера! Ты где?!

—  Так, Билли… в одном месте.

—  Ничего не делай! Ничего не делай! Хорошо?

—  Я последние лет пятнадцать ничего не делаю.

—  И еще полчаса – хорошо?

—  Ну, хорошо.

—  Может быть, чаю? – спросил Б. А.

—  Вот еще, — ответил Валерий. Он прекрасно понимал, что если попить чаю, то уж точно ничего серьезного не совершить.

 

***

Как-то прошли полчаса и еще три минуты, словно в былине про Илью Муромца. И зазвонили в дверь.

—  Вы кого-то ждете? – быстро спросил Валерий старика.

—  Нет, — ответил тот, — однако я и вас не ждал.

—  А это может быть ваш сын?

—  Вообще-то у него ключ. Но вдруг забыл…

Б. А. уже открывал дверь. Валерий осторожно и хитро выглянул из-за коридорного поворота. Но то, что он увидел… точнее, тот, кого он увидел, заставил его спину распрямиться. Валерий, не таясь, прошел в прихожую.

Там Алексей Васильевич со всеми московскими церемониями принимал тапки от Бориса Абрамовича.

—  Господи! Здравствуйте, Валерий. Я, признаться, не до конца поверил, что вы здесь. Но выехал сразу.

—  А почему вы?

—  Вообще-то на моем месте должен был оказаться Билли. Но ему очень далеко ехать. А мне на такси пятнадцать минут. Очень любопытные места.

Старик стоял рядом, с удовольствием слушая разговор. Очевидно, ему в последнее время недоставало человеческого общения.

—  А почему вообще вам всем пришло в голову рвануться сюда?

—  Так это ваша жена подняла тревогу. Говорит, уехал внезапно, все вихрем, нет большого ножа.

Старик взглянул на Валерия с детским изумлением.

—  Вот идиотка. Его месяц как нет. Завалился куда-то, а искать лень.

—  То есть тревога учебная, — заключил А. В., уютно потирая руки. – Может быть, пройдем в комнату?

—  Конечно-конечно, — заспешил старый враг. – Чаю?

—  Не откажусь.

Валерий не был уверен, что тревога учебная, но из тактических соображений не стал спорить с А. В. Собственно, уверенности в нем вообще не осталось ни на грош, но он ждал появления молодого гада. Шантаж и ампутация – это ведь было?

—  Кстати, Алексей, — сказал Валерий уже в комнате. – А как вы узнали адрес? Неужели я его записал и бросил в квартире листок?

—  Нет, там были телефоны. Ваша жена позвонила какому-то Анатолию, и он продиктовал адрес.

—  И он сам едет сюда?

—  Он задерживается, но обещал поспешить.

—  Вот и чудно, — сказал старик, — приедет Толя – и во всем разберемся.

«Точно», — подумал Валерий.

К чаю были мармеладные дольки и пастила. Как в детстве.

Прошли еще полчаса в дурацких разговорах. Валерий слушал, иногда поддакивая из конспирации. Его участие в чаепитии было оправдано молотком в полиэтиленовом пакете. Как он вел предыдущие четверть века подобные беседы без молотка, в ум взять теперь не мог.

Каждый должен знать свой маневр – вспомнил он некстати.

 

***

И вот пришел Анатолий. Валерий поймал взглядом пакет с молотком. Пакет уныло висел там, где его повесили, — а что прикажете делать пакету?

Как ни странно, Анатолий обрадовался, увидев Валерия с чашкой чаю и блюдечком за своим собственным столом.

—  Вы все-таки согласились! – воскликнул Анатолий звонко. – Слава Богу!

Внутри Валерия заурчало.

—  Достаточно было убить Макса, чтобы я согласился? – спросил он, глядя отчего-то в стол.

Если бы он глядел не в стол, а в лицо собеседнику, как мама учила его в детстве, он увидел бы, как Анатолий побелел.

—  Как?!.. Что…

—  Да, вы, наверное, репетировали эту реплику. Ну, насколько вы признаетесь – просто интересно. Вы наняли мальчишек, чтобы они процарапали автомобиль Макса гвоздем?

Анатолий посмотрел на остальных, пытаясь разобраться, разыгрывают его или нет. А. В. и Б. А. сидели в недоумении, переходящем в прострацию. По крайней мере, так выглядело со стороны.

—  Каким гвоздем? Что за абсурд. Зачем, извините?

—  Чтобы он за ними погнался. Не надо только юлить, я видел это своими глазами. А потом его сбила машина. И водитель любезно доставил его в травмпункт. А потом пришлось ампутировать ногу.

—  Зачем ампутировать ногу после ушиба? – спросил Анатолий.

—  Вот и я говорю: зачем. И вы будете все отрицать.

Валерий встал и начал ходить туда и сюда. Анатолий сжал виски.

—  Что отрицать? Я даже не знаю, что отрицать.  Ваш друг попал в беду. Мне жаль. Все-таки мы с ним виделись, и он… прямой, откровенный человек…

—  Вы говорили – он как танк?

—  Да.

—  И вы взорвали этот танк? Так я – второй танк. Что вы сделаете со мной?

Анатолий лихорадочно смотрел на Валерия.

—  Допустим, вы ошибаетесь, — сказал он очень мягко, как сумасшедшему. – Мы можем это допустить?

Валерий подумал секунду.

—  Может быть, — сказал он. – Может быть. Тогда… Макс зря потерял ногу. Мне остается извиниться и уйти. Вы… ваш отец останется заведующим этим  ..аным ДК. И что? Вы думаете, Господь, если он есть, мог бы допустить такое?

Анатолий мгновенно переглянулся с Борисом Абрамовичем, словно соотнеслись два модема.

—  Вы поймите нас, — заговорил старик, — в этих условиях я не смогу… сниму кандидатуру. Пожалуйста. Мы-то с Толей не танки.

Валерий почувствовал себя так, словно его выключили из розетки.

—  Тогда для чего это все, — пробормотал он, садясь. В поле его взгляда попал молоток. Валерия чуть не вырвало.

И если бы тут в квартиру позвонили те, чья очередь пришла в нее звонить, то все бы довольно быстро окончилось и разрешилось. Но до этого звонка оставалось девять минут. Чай остыл. Никого не надо было убивать. Вообще ничего не надо было делать – разве что поставить новый чайник.

 

***

И тут заговорил Алексей Васильевич – глядя ориентировочно перед собой и ни к кому особенно не обращаясь.

—  Вот мы жили, — сказал он, — и прожили кто сколько. И если нас спрашивают, как дела, мы, как правило, говорим нормально. Но иногда… иногда мне кажется, что все мы стали жертвами какой-то дикой ошибки, причем одной на всех. Мы почему-то выбираем из типовых вариантов. Понимаете… что бы мы ни выбирали. Электропилу, судьбу, жену, родину…

—  Родину не выбирают, — мрачно сказал Валерий.

—  Это президентов не выбирают, — так же мрачно парировал Анатолий. – А родину еще как выбирают. Как-нибудь я расскажу вам о своем товарище, у которого полжизни ушло на выбор родины.

—  Почему, — продолжал А. В., — стареющему человеку непременно надо ехать в гости к смазливой молодой студентке? Надо что-то изображать из себя. Тщиться (это слово выпирало из устной речи, как заноза, но А. В. его произнес, а я вынужден записать) – тщиться заинтересовать ее и ее подруг – чем, извините? Своим дряблым телом? Или своим дряблым мозгом, который, вероятно, все-таки рассчитан на большее? А может быть, надо просто лихорадочно делать добрые дела, покуда хватает сил. А может быть, воспитывать енота. Среди этих миллионов относительностей должно висеть где-то что-то абсолютное. Мы как-то насобачились подбирать средства для целей. Но в плане целей мы, как теперь говорят, лохи. Иначе бы мы тут не сидели.

И ни у кого не нашлось ни слова, чтобы на это гневно возразить. Потом заговорил Валерий.

—  А вы видели енота? – спросил он. – То есть не в зоопарке и не в Уголке Дурова. Говорят, в Америке они занимаются практически разбоем, тащут все подряд с дворов и фермерских хозяйств.

—  Я видел мертвого енота на шоссе, — ответил Борис Абрамович. – Я был в Америке… у родственников. Сейчас их уже нету в живых. Как и енота. То есть следующее поколение есть и даже у руля, но они нам чужие люди. Они и по-русски говорят с акцентом.

—  А я, — сказал Анатолий, — с детства помню, как еноты полощут. Очень забавно. Мама меня водила…

—  Это я тебя водил.

—  Да? И полоски на мордочке очень симпатичные, как нарисованные усы.

—  И настоящие усы у них есть.

Отчего-то изо всего сказанного А. В. максимальный отклик в аудитории нашло воспитание енота.

И тут настойчиво зазвонили в дверь.

 

***

Там стояли: Билли, жена Валерия Тамара, жена Макса Галина и собственно Макс. Присутствующие в квартире снялись со своих мест и подтянулись к прихожей – так и встали двумя группами. Макс был в хорошем сером костюме и, что главное, на двух собственных ногах (все заинтересованные лица успели сосчитать, так что ошибки тут быть не могло). Или уж на суперпротезе, не отличимом от ноги.

—  Толя, — сказал Борис Абрамович, — сходи к соседям за табуретками. Чашек у нас, наверное, хватит.

—  Ну что, идиот, — обратился Билли к Валерию, — доволен? Надеюсь, ничего не успел наломать?

—  Да я и не собирался, — холодно ответил Валерий, — не разобравшись. Тамара, этого ножа уже месяц как нет. Завалился куда-то. Галя, блин. Что ты несла про ампутацию?

—  Я?!

—  Все не очень… Через три дня, доктор сказал… держись, мужик… покойник… ампутация, — терпеливо воспроизвел Валерий.

Галя наморщила нос, припоминая.

—  Ну и связь, — сказала она. – Вот как было: Все не очень страшно. Через три дня, доктор сказал, выпишут. Там  лежит мужик рядом на койке, у него ампутация.

Валерий прикрыл глаза, переваривая эту информацию.

—  Ну и как мужик? – спросил он Макса.

—  Нормально. Держится.

—  А что ж ты не стал лежать три дня?

—  С тобой пролежишь.

—  Извините нас, — сказал Валерий Анатолию и его отцу. – То есть меня. Это помутнение какое-то.

—  Что вы, что вы, — ответил старик. – Хорошо, что хорошо кончается.

Анатолий промолчал.

—  Постойте, — сказал Макс. – Раз уж мы все тут, может быть, поделим этот чертов ДК? Может, в картишки разыграем.

—  Мы уже уступили, — сказал Анатолий хмуро.

—  Нет, что вы, — заговорил Валерий, — это ведь была ошибка. Это получился натуральный шантаж… с нашей стороны. Давайте как-то восстановим статус-кво, а то мне неловко.

—  А мне, знаете, было неловко в этом статусе-кво, — душевно сказал старик. – Я не люблю конфликтные ситуации, а особенно когда нужно доказывать, что ты лучше кого-то. Так что давайте покончим с этим делом как-нибудь по-хорошему. Толя правильно сказал – мы уже уступили. Так что на здоровье и без обид.

И тут заговорил Алексей Васильевич – чего, по чести сказать, никто не ждал.

—  Извините, что вмешиваюсь, — сказал он, — но, по-моему, Валерий, вам и вашим друзьям не нужен целый ДК. Вам ведь нужна одна комната и одно направление. Так не логично ли будет уступить директорский пост Борису Абрамовичу, а он в ответ зарегистрирует вас одним из пунктов?

Это простое и изящное решение проблемы произвело на заинтересованных лиц мощное впечатление. Не то чтобы все бурно обрадовались, но словно разошлась какая-то хмарь. Билли отправился разъяснять Борису Абрамовичу направление. Тот размеренно кивал. Валерий примеривался, как понезаметнее прибрать пакет с молотком. Галя и Тамара говорили о своем. В общем, наблюдатель, если бы он здесь был, на этом месте вздохнул бы и удалился.

 

***

Навалило снега. Валерий давно обещался заехать к Алексею Васильевичу – и вот заехал. Прошли в комнату. На экране телевизора с довольно значительной диагональю мелькало что-то спортивное.

—  Что это, Бог мой, — вгляделся в фигурки Валерий, — пейнтбиатлон?

—  Вы так называете? Остроумно. Официально биатлон-экстрим. И знаете, довольно зрелищно.

Ради гостя А. В. приготовил салат оливье. Поели салат, перешли к чаю с тортом.

—  А я ведь заметил тогда пакет с молотком, — сказал А. В. невзначай.

Валерий кивнул и пожал плечами – чего уж, мол, греха таить.

—  Он там так и остался висеть на стуле. А я купил новый.

—  Знаете, что я думаю, — сказал А. В., — может быть, от нас… от каждого из нас однажды действительно потребуется что-то сделать. Один, максимум два раза. И вот тут главное не подкачать.

—  Это как вратарь без работы. Один раз бабахнули издали – и вот вам пожалуйста.

—  Да, трудновато. И все же.

—  А если не потребуется? – спросил Валерий.

Алексей Васильевич подумал.

—  Значит, вот такая судьба. Нет… маловероятно.

Валерий подошел к окну.

Снег падал, не кружась, а качаясь. Сквозь него отчаянно летела ворона. От ближних домов остались очертания и намеки на цвета – вроде бы серый… вроде бы красный. Далее не было ничего.

Нет… как это – не было? Было, только не было видно. Где-то там стояли на холмах белые кварталы Сестрищева, лежало на склонах и оползнях Вознесенское-Чурилино, куталось в метель Улугбеково.

А вертолетик, склеенный слюной пятиклассника, был уже на полпути к Луне. Оттуда вся Москва казалась слабо светящейся точкой. Зато Луна с каждым часом становилась все объемнее и подробнее. Да и вокруг было довольно красиво. То есть действительно довольно красиво, очень даже ничего.

2008