Жизнь в саду

деепричастие несовершенного вида

просыпаешься, как от пощечины,
чтоб увидеть, как время смутное,
сыромятным пятном разворочено
небо-утро
но добро, проморгаться уже зер гут,
в шерстяное, фланель... по дороге
проверяешь, все ли на месте тут —
руки-ноги
оборот, примыкание, что вполне
получается взять за основу,
душегреечное есть такое мне
право-слово

***

с пропащих слов не взыщешь мзду,
с промерзших до костей и вымокших бродяжек,
как режет кожу старый нож скорняжный,
в бумаге грифель пашет борозду.
хоть вдоль по тропу вывернись каймой,
прошей суровой ниткой поле брани,
без пары медяков, нашаренных в кармане,
взашей с дворов, побравшихся с сумой.

сквозить у стен харчевни, ждать пока
служанке повар пылко гладит ляжки,
а поваренок выставлен на страже
огнем кастрюлю нежить за бока,
стать двойниками тени, ждать пока
хозяйка в жир опустит односложья,
и горсть эпифор щедрую заложит
в кипень журчащего наваром котелка.

вам, с голодом играя в поддавки,
тянуть ноздрями чад кухонный едкий…
и копятся в подклетье, как наседки,
бумаги рыхло смятые комки.

***

К охоте приучают пса. Натасканный крылом цесарки,
Совсем щенок еще, скуля, волнуется, в морозный жарко
Всё выдыхает. Так и мы, себя не чуя, тратим, тратим,
А вёрстами стоят столбы, крахмальную марая скатерть,
Туда, где ночи перехват по горлу лезвием проходит,
Струной натянут невозврат, невидимый в метели вроде.
Дуэль с рассветом, нет еще… Немного дайте отдышаться,
Взять руку, сдуть с воротника извёстку, попросту обняться,
А после в известь, прямо так, в крылатке белой, негашеным,
Всё без ответа, быть не быть, как чистый знак невопрошённый.

***

странно
мне на сомкнутые веки надавить и свет в осколки,
на муар насыплет белым густозвездчатые точки,
мелко, мелко, бисеринки, как стеклянную дробленку, 
растревожит и стеклярус кувыркается под угол, 
если угол - это зренье, ход под яблочную горку.
длинно
застревают в дымоходе снов обрывки, накопившись,
будто сон большой и долгий перекрыл наверх дорогу,
шарфы газовые смялись, но полощутся обрывки, мох 
на фонарях наросший светом желтым и горчичным,
переменчивое поле, если поле - это зренье. 
дробно
разлетались крошки-санки с форточки на подоконник,
из полей летят под горку, сны кроят на темных окнах,
и снуют коньки-фигурки, лед очерчивая тонкий. странно,
лед давно растаял. значит, это водомерки по воде скользят
и мерят, точку к точке, если точки эти в зреньи.

***

Река бежала от меня, а я бежала за рекою, 
Почти у самого виска, не убираема рукою,
Светилась точка, но река ее неточно отражала,
Мотая по волнам без чувств, пчелой без жала.

И вроде силилась стряхнуть, вернуть обратно,
Заполнить в небе пустоту тех мест некратных,
Но тайный путь, смиряя бег, петлял и узил,
Мне дерзкий скручивая лоб в горячий узел.

Река сбегала по виску, как струйки пота
Толпились мысли, перейдя в текучий ропот,
Невидимо вплетаясь в вязь прибрежной ивы,
Как-будто охлестнули взгляд небоязливый.

Упрямая, бежишь - беги, сама была такою,-
Издалека сверкнула мне серебряным припоем,
И стал, чем дальше, тем ясней, реки подстрочник,
Бег грифеля в карандаше острей отточен.

зелёное платье

надела счастливое платье она нечаянно,
в чем-то попроще можно искать замену.
если откидываться на стуле, играть плечами,
от зелёного непременно пахнёт печалью.

перемена не в лицах случится, в блюдах овальных.
кто-то чужой огладит облепившую ловкость ткани,
сомнёт твое счастье между лопастями-винтами.
так обнимали нежно анну перед закланьем.

что говорить,  всё поздно, уже и звенят ключами.
зачем надевала это, а не другое? теперь молчанье.
бесчувственное,  немое, скинуто кем-то на пол,
красного дерева,  идеальный и вскрытый лаком.

***

где была? не отвечает. ложка бродит в горьком чае,
ворот шелковый на блузке чуть подрагивает пульсом.
воздух комнатный питает лилий цапельную стаю, 
за стеклянной мутной стенкой ноги ломкие в коленках.
облетают. пруд в тарелке прорисованный с гребцами,
рядом нож веслом и вилка позабыта вниз зубцами. 
где была? скользнет улыбкой в уголке буфетной дверки,
вбок от кобальтовой белки промелькнет и возродится
за посудной вереницей, расслоившись канет в лету.
притворятся, как обычно, равнодушными предметы 
за зеркальным пересветом. где была , уже там нету.
станет все таким привычным, как разученные гаммы.
так разглаживают скатерть руки ровными кругами.

чем была 

из свитера выскользнувшим плечом,
отмелью, из серой воды выпяченной,
тоном странным, словами: ну, вот еще...
чем-то лишним и выморочным.
лестницей шаткой из света в свет,
строкой, сбежавшей с табличек и вывесок.
подлежащей сказуемому, чаще- непред,
каблуком, встревающим в чью-то клинопись.
в сухое горчичное горлышко улицы 
озер протяжной тинистой влажностью,
взглядом, оборванной фразой и пуговицей,
оброненным чем-то важным в неважность.
исключением правил, моментов правилом,
возвращалась бы.
набело

***

Нас выдали.
Чайки, шарахнувшись стаей, орали навстречу: - мы знаем, мы знаем!
И листья бегоний к стеклу приникали всей  пыльной ворсой, так собой намекали
На знанье, что улица ластилась, лезла под ноги,  угодливым гаером  выгнув дорогу. 
Таращились окна и кошки в них  спали,  клубками свернувшись, но все ж выдавали.
Глубокие  вмятины красных диванов, того синема, где прокорм от  обмана,                   
Засвеченной плёнки мотки и спирали  хотели нас выдать под титрами Маля,                       
И в  тех номерах, что узки,  как скворешни,  где пахнет укором и затхлой одеждой,
Брезгливо со стен собирают надежды, чтоб тот,  кто войдет, забывал себя прежним.
Каштаны,  качаясь,  со знаньем поспели набухшими почками  розовой  прели.                                                                  
Нас выдали  пальцы, ползущие к пальцам, повязанный шарф твой на узел скользящий
Притянут  к  плечу моему, безоглядный, в пропахшей  кошатиной темной парадной. 
Вино  колебалось в стаканах початых, что  губ наших жадных несли отпечаток.
Протяжно  имен наших хмель отнимало и, немилосердное к нам, выдавало.
Так звуки слегка  удлиненных  шипящих  со строчек  газетных сползали шуршащих,
Шептали про  щиколотки и  запястья, и к вогнутым  спинкам  цепляли  участье,
К сговорчивым стульям и  мраморным плитам в кафе под акацией, светом залитым.  
Официанты,  чьи взгляды как спруты, втянули сомненья  в коктейльные  трубки.
- Скажи мне, нас выдали? кто теперь знает, свернет  переулком, штриховкой затянет.

Две рыбы под темной водой у причала вплывали в закат и сакрально молчали,
А мы, как немые, в пространстве тягучем читали друг друга руками беззвучно...

***

ты живешь. 
это значит, сейчас мостовая
льнет к ногам, еще легким,
тепло, приставая,
замедляет твой ход,
чтобы медленно таять.
ошибаться в камнях, не боясь:
эта стая, приземленная в шепот,
таким человечьим —
как осел, как собака — 
бродячим наречьем,
поколеньями стертым,
придержит за плечи.
расставания нет — ты живешь, 
значит встречи,
пожимают стенАми дома,
ты отмечен.
забиралось ли в форточки, 
тенью касалось,
все живешь — не такая уж
беглая малость,
все дыханье, что в узкой груди разметалось,
так изжалено, сперто, 
но это не жалость,
больше неба и жилистей жизни, бывалость —
тут бывали и жили. чтоб камни остались.

жизнь в саду

окончилось время весенних побегов.
пространство заполнили травы 
и рать их бессчетна.
пыреем подперта сирень под печенки,
в расхристанных позах, 
нахально растрепаны челки, 
пролазит мышиный горошек 
в калитки без спроса, 
спорыш-самозванец дань платит сторицей, 
усами, стеблями, 
ничто им границы, 
садовых цветов благородство 
им слабостью мнится. 
теснят легионы
мясистые бедра пионов,
что им незабудок слезинки 
на паперти вдовьей
и роз раскачавшихся грёзы 
пышней распуститься? 
им нужно скорее 
своих усиленье позиций. 
расселись по кадкам, 
в горшках закипают порожних,
вскрывая мощенье садовых дорожек
и клумб фамильярно 
они обивают порожки, 
и жадными листьями
воздух черпают,
как ложками.