«Улица Розье», повесть

Я знал, что именно этот рисунок Дронников переделывал множество раз, отыскивая для своего собеседника должный ракурс, постигая его доброту и тихое страдание, наложенные судьбою.

5 (самая короткая)

 Перед моим последним парижским днем мне снова приснилась Одесса, где, как мне показалось во сне, меня ждала бабушка Рахиль, а жена ждала, что я привезу ей письма от Жан-Люка, Ги и прочих наших парижских друзей. Она никак не могла понять цели моей поездки, ведь я ей так и не смог рассказать, что мне ночами в Одессе множество раз снилась улочка Розье и в этих снах звучала музыка Мессиана и Ксенакиса и еще одного парижского композитора, которого я раньше никогда не слышал. Я ощущал вину за эти сны и не делился с женой ими, чего раньше никогда не делал. Мне надо было съездить в Париж на одну неделю, но обязательно до своего пятидесятилетия, но так, чтобы об этом никто не узнал. И тогда я придумал, что мне срочно надо поехать в Киев для продолжения публикаций в журнале "Радуга" (на самом деле я оформил визу), а потом всем объявил, что еду вновь в Киев, на 7 дней, но уже для публикации в альманахе "Свободная речь", хоть мне печататься в этом альманахе не больно-то хотелось.

Я не воспринимал никак Киева, торопился уехать, ведь уже был настроен на Париж, где меня ждали, а еще я решил дописать свою маленькую повесть "Улица Розье", ведь в ней была незавершенность, и думал, что у меня получится. Некоторые из моих друзей пишут разные фантастические истории, а у меня ничего не получается, если я сам не участвую в сюжете, а пишу о вымышленном лице. И тут я вспомнил опять слова Германа Гессе: "Но в безумии творчества он безошибочно умно, как лунатик, делал все, что требовало его творение". Я не пытался утихомирить бесов в своей расхрабрившейся душе, но мне следовало сделать еще один, пусть последний, безумный поступок и доказать, что жизнь на самом деле бессюжетна, но пятьдесят лет - некий рубеж, за ним идет спад, некая умиротворенность, хоть в музыке Мессиана, даже предсмертной, этого не чувствуется, как и в рисунках семидесятилетнего Дронникова.

В этой части "Улицы Розье", как написала мне Селина, есть некий тревожный подтекст и опять-таки незавершенность, что обязывает меня вновь оказаться в Париже и я надеюсь, что это произойдет совсем скоро. Ведь надежда умирает последней.

А еще мне хочется написать, словно в постскриптуме, что месяц назад я вывел на листе бумаги, отталкивающем своей нежной чистотой:

"С детства я знал, что один из моих прадедушек..."