«Ночь Пикассо», рассказ

– Не знаю, поняли ли вы меня, – крикнул он, – но заверяю вас, что если мы снова вернемся к этой теме, я, может быть, сумею пролить дополнительный свет на проблему…

В знак протеста все закричали. Никто не хотел больше слышать о проблеме!

– Ну ладно, поговорим в другой раз. Пусть никто не уходит, закажите еще по бокалу за мой счет!

Действо уже близится к концу. В пять часов утра мы находим нашего героя, далеко продвинувшегося в желании опьянеть. Кто-то весьма дружелюбно поддерживает рукой его спину. Потом поддержала еще чья-то рука, и вот уже оба мальчика  ведут его под руки к выходу, где их ждет его взвинченная дама. Толпа распахивается, как молния, уступая ему дорогу, он шатается под дождем слов, оваций и криков, глухо отбивающих дробь в его ушных мембранах, – он слышит шум, но уже не улавливал смысла, смех распадается на отдельные звуки.

Выходя, он прошел мимо интересного мужчины, совершенно не похожего, но каким-то ужасным образом напоминавшего ему Сальвадора Дали.

В фойе у лифта он отпустил обоих мальчиков,  снова продемонстрировав беспредельную щедрость, вознаграждая их (каждого в отдельности) великодушными чаевыми.

Последняя смена кадра: извилистый коридор, легкое головокружение, бренчание брелка с ключом, щелчок замка, шепот ниспадающего платья, душ, кровать, одеяло.

Позвольте подробному до сего момента рассказчику затемнить предстоящую интимную сцену с помощью подзабытой техники монтажного перехода в кино: герои обнимаются, целуются, поцелуй этот говорит обо всем, что последует, и… Тут экран тускнеет, сцена скрыта небольшим „темным“ переходом. Следующий кадр завязывает узелок времени и знакомит нас  с итогами  затемнения: герои уже поженились и у них даже родились дети.

Такова история единственной ночи Пикассо в Болгарии, о которой никто не узнал. Я поведал ее вам так, как он мне ее рассказал в интервью для провинциальной газетки, где я в то время работал. Я не говорю ни по-испански, ни по-французски, но он, как ни странно, владел болгарским, как если бы это был его родной язык. Помню, что ему претило мое непрофессиональное введение. Я начал так:

– Вообразите, что вы Пикассо.

– Это невозможно, – прервал он меня. – Как вообразить себя тем, кем я есть, когда я и есть я? Человек может вообразить себя кем-то другим, кошкой, картиной, закатом. Но как только он начнет воображать, что он – он самый, то сразу же начинает отдаляться от себя. Он превращается в кого-то другого, пытающегося надеть одежду, которую никогда не снимал…Это не так уж сложно понять, если вдуматься.

Он помедлил мгновение и попытался объяснить все проще.

– Видите ли, Пикассо –  не конкретная личность. Пикассо –  настроение… Но я мог бы рассказать вам и другую историю. Историю провинциального учителя рисования, состояние которого специалисты, по всей вероятности, определили бы как назойливое иллюзорное расстройство с маниакальной симптоматикой.

Он женился на своей коллеге, они усыновили ребенка. Он оставался  работать в школе даже после того, как жена его забеременела от директора. Фарс развода разыгрывался на глазах у развеселившейся школы. Директор несколько раз пытался его уволить, но в конце концов сам ушел, а за ним и бывшая супруга учителя.

В одну ночь он истратил свое наследство в Софии, в сопровождении женщины, достойной Пикассо. Но женщина не картина, которую можно запереть на ключ. Когда денег больше нет, она обычно уходит.

Жизнь шла своим чередом, тихая и спокойная, не омраченная грязными сплетнями и шепотом коллег за спиной, дескать, он неплохой учитель, частенко поддается обаянию той или иной ученицы, пока на самом деле волочится за ее матерью.

Нечастый свой досуг он проводил в ателье заурядного рисовальщика- плакатиста. Плакаты были с дерзкими до одури идеями, идеями о светлом будущем. После политических перемен к нему перестали обращаться. Новые протестующие изготовляли свои плакаты сами.

Он рисовал портреты с помощью циркуля и линейки, используя немыслимые краски, и пытался продавать свой авангард на морских курортах. Тщетно. Туристы не захотели узнавать свои лица в геометрических фигурах.