«Ночь Пикассо», рассказ

Был, однако, такой день, когда он неожиданно для себя понял, что умеет рисовать, как всего лишь незадачливый подражатель самому себе. Сначала это его испугало, он почувствовал себя униженным  мыслью о том, что все его творчество – подделка. Как если бы ему вдруг сказали, что он – не он, а невесть кто. Вскоре после досконального пересмотра всех аргументов, подтверждающих факт, который не было нужды доказывать, он смирился со своей жизнью двойника самого себя.

Приехав в деревню, чтобы похоронить мать, он услышал по радио сообщение о собственной смерти. То бишь, скончался  в возрасте 92 лет, вчера, восьмого апреля 1973 года, в 11 часов 40 минут, во французском городке Мужене. Бумаги на продажу родного дома оформили немедленно и ему сунули  кипу одинаковых  помятых банкнот достоинством в пять левов с изображением Георгия Димитрова. Уже был выработан план, из-за бесшабашности своей оказавшийся столь толковым, что он набрался смелости этот план осуществить. Денег хватало на «Москвич» (он сию же минуту поборол соблазн) или же на сногшибательную ночевку в фешенебельной гостинице „Балкан“. Он считал, что в первой пятилетке семидесятых эта гостиница (позднее „Шератон“) являлась единственной подходящей сценой для роли быть самим собой.

День увядал в розовых софийских сумерках, когда он с прелестной подружкой подъехал на такси («Волга» вместо лимузина) к заветному зданию. На лестнице их поджидал дуэт мальчиков-слуг, которые должны были сопровождать пару на время ее пребывания в гостинице. Как только он ступил на ковровую дорожку у барабана вращающейся двери, колокола „Святой Недели“ возвестили о его знаменитости звонким залпом аплодисментов.

За бешеные чаевые он  запросил президентский номер, подмигнув на рецепции, чтобы его не регистрировали, по возможности, под настоящим именем, то есть: Па́бло Дие́го Хосе́ Франси́ско де Па́ула Хуа́н Непомусе́но Мари́я де лос Реме́диос Сиприа́но де ла Санти́сима Тринида́д Ма́ртир Патри́сио Руи́с и Пика́ссо.

Ошеломленная чаевыми, администратор не стала препятствовать его желанию жить в гостинице инкогнито. Он был вписан в журнал регистрации под простым псевдонимом, корнем коему послужило распространенное в нашей стране имя. Имя зеркально отразилось в отчестве, явившись в третий раз собственно в фамилии, – как бы  корень в квадрате, затем в кубе – такой вот не очень оригинальный болгарский кубизм имен.

Здесь внимательный читатель, живший в социалистическом государстве, справедливо отметит, что слово «подружка» намекает на внебрачные интимные  отношения, а это должно было  вызвать неприятные вопросы еще в фойе гостиницы, а затем – и полночный интерес народной милиции. На этот случай изобретательная пара любовников с помощью элементарной сценки устранила для нас лишние усложнения сюжета. Пока „самостоятельная“ дама ожидала своей регистрации в отдельной комнате, оба притворялись любезными незнакомцами.

Президентский номер, который предваряли мрамор и плюшевые диваны первого этажа, ждал их на последнем этаже. Апартаменты встретили их безмолвием дорогих вещей – гардин, зеркал, подушечек с кистями, мебели красного дерева, обоев из ткани, двух телефонов – один из которых в ванной комнате. Они будто оказались в другой эпохе, где тишина древнее вещей. И в этих стенах, доступных только немногим привилегированным, они отдались блаженству приготовлений к вечеру в бальном зале, превращенном в ресторан. Здесь он, собравшись с силами, должен был прокутить отчий дом.

Он помог ей застегнуть платье, затем  повиновался ее наивной прихоти завязать ему галстук. Помотрел на себя в зеркало, чтобы поправить узел, – в общем, нашел, что выглядит недурно, за исключением тех случаев, когда смотрится в зеркало. Оно отражало его неправильно. У него была не плешь, а борода. Хотелось бы, чтобы было наоборот, тогда он был бы похож на свои фотографии в газетах. Но тут он снова заметил, что его лицо выдает совершенно другую личность. Оно шло ему как галстук, завязанный другим.

Ровно в 19:00 он в сопровождении своей элегантной спутницы робко вошел в ресторан, и этот шаг был для него труднее всего. Он словно  перешагнул черту, за которой оставалась вся его жизнь до этой минуты. Все было, как положено, – оба мальчика, застывшие, как гвардейцы, у двери в ожидании любого приказа, опереточный персонаж метрдотель с пробором в волосах и усиками тоньше брови женщины, заранее резервированный стол с табличкой Reserve, асептически белые скатерть и салфетки, декоративный подсвечник, два плеча которого напоминали лебединые шеи, эмблема Balkantourist на дне пепельницы, зеркальный дансинг, повторяющий сияющие медузы люстр (и белье под юбками), оркестр и рояль. То было суровое время, великое время ограничений. Мало кто мог позволить себе приходить сюда. Обычно здесь бывали иностранцы или же ответственые товарищи. Часто в обществе подружек из сокровищницы столичного бомонда.

Бегло просмотрев перечень вин, дублированный на французском и немецком (английский еще не вошел в моду), он заказал шампанское для всех. Шампанское и цветы. Много цветов. Прежде всего цветы.