Любимый герой

 4

У солдата обычно нет времени на любовь. Но Слащёв… ему посчастливилось. Он влюбился. У генерала был ординарец Нечволодов. На самом деле это была девушка Нина Нечволодова. Легендарная женщина. Едва достигнув совершеннолетия, Нина пошла добровольцем на фронт Первой мировой войны. Девушкой она была смелой и сообразительной. Воевала не хуже мужчины. В Брусиловском прорыве участвовала уже унтер-офицером, имея в наградах два Георгиевских креста. В начале Гражданской войны Нина вступила в казачий отряд Андрея Шкуро. Затем она знакомится с полковником Слащёвым и влюбляется в него – бравого офицера, четырежды раненного в Первую мировую, в героя, награжденного Георгиевским оружием. Они были созданы друг для друга. Они были друг на друга похожи. Высокие, стройные, подтянутые. Темно-русые оба, зеленоглазые. Только Слащёв смотрел на всех сквозь хитроватый прищур, а Нина глядела на мир широко открытыми глазами. А так – как брат и сестра. Красивая пара была.

В апреле 1919 года Слащёв был ранен тремя пулеметными пулями в легкие и живот. Тяжело раненный, в беспамятстве он попал в плен. Презрев опасность, Нина с двумя отчаянными бойцами выкрала его из плена. И за три недели выходила, практически с того света вернула своего любимого. А тот, лишь только встал на ноги, снова с головой бросается в пучину Гражданской войны. С тех пор, страдающий вечной фистулой (с незаживающим отверстием в животе), Слащёв из-за постоянных болей пристрастился не только к выпивке, но сначала к морфию, а потом и к кокаину. Будем откровенны, четыре страсти у него было в жизни: Нина, война, кокаин и песни Вертинского. (Последний даже упоминал в своих мемуарах, как его неоднократно привозили выступать в штаб генерала Слащёва.)

Спустя год, перед самой эмиграцией, Нина и Яков Александрович обвенчались. Может, по жизни им это было и ни к чему, но Нина сообщила Слащёву, что беременна. В 1921 году, уже в Константинополе, у них родилась дочь. После поражения в Крыму вместе с остатками Белой армии генерал-лейтенант Яков Слащёв с верной ему женой, 20-летней Ниной Нечволодовой, оказывается на окраине Константинополя, в хибаре, сколоченной из досок, фанеры и жести. Генерал стал жить собственным трудом – он выращивает овощи и торгует ими на рынках города. Конечно, солдату, генералу торговать овощами стыдно, но что делать? Что делать? Надо как-то выживать. В редкие часы отдыха он читает прессу. Его помнят, о нем пишут, его проклинают и красные, и белые. Верными ему остаются лишь несколько офицеров. А тут ещё его сторонники приносят генералу текст тайного соглашения Врангеля с Антантой. Оказывается, тот столько пообещал Парижу и Лондону, что от великой неделимой России в случае победы белых остались бы только рожки да ножки. И вот Слащёв открыто высказывает своё мнение. «Красные, – говорит он, – мои враги, но они сделали главное – сделали моё дело. Они возродили великую Россию и сделали то, за что я воевал. А как они её назвали – мне на это плевать». (Это Сталин запомнил!) Высказывание Слащёва тут же становится известно в Москве. Дзержинский делает шокирующий ход. На заседании Политбюро он ставит на повестку дня вопрос о приглашении бывшего генерала Слащёва, правда, уже разжалованного Врангелем в рядовые, на службу в Красную Армию. Мнения в Политбюро разделились. Против были Зиновьев, Бухарин, Рыков и некоторые другие. За – Сталин, Ворошилов, Каменев. Воздержался Владимир Ильич Ленин. И всё же Дзержинский настаивает на своём предложении. Сталин горячо поддерживает. Ну, а потом Советское правительство предлагает разжалованному и практически нищему генералу вернуться на родину. И Нина, и все приближенные к опальному генералу уговаривали Якова Александровича не возвращаться. Они были уверены, что его повесят на первом же столбе. В лучшем случае, расстреляют. Ведь его же не зря прозвали в своё время диктатором Крыма и Крымским вешателем. У него ведь с дезертирами, саботажниками и мародерами разговор всегда был короткий. Виноват – петлю на шею, и на фонарный столб.

«Мне обещают, – говорил Яков Александрович, – полное прощение и работу по специальности». Нина допускала по этому поводу горькую и даже обидную иронию: «Какую же именно из твоих специальностей большевики собираются использовать: диктатор или вешатель? Ты, без сомнения, справишься, но опасаюсь я, что у них на эти должности и так полно желающих». – «Милая, мне здесь делать нечего». – «Есть! – ответила Нечволодова. – Жить!» – «Я всё уже решил. Я возвращаюсь. Я уже дал своё согласие, а ты, как верная подруга, должна следовать за мной, но я тебя ни к чему не принуждаю». – «Я люблю тебя, Яша. Я хочу жить с тобой. А если нельзя – то поеду с тобой даже на смерть».

Вообще-то спорить с ним было бесполезно. У него же было военное, да пожалуй, и жизненное кредо: «В бою, – повторял он, – держитесь твёрдо принятого решения. Пусть оно будет хуже другого, но настойчиво проведенное в жизнь, оно даст победу. Колебания же приведут к поражению». Уж таким человеком он был.

Вернуться в Россию добровольно – это был поступок. Нечволодова в Гражданскую всегда находилась при Слащёве, сопровождала его и в походах, и в бою. Поэтому неудивительно, что она решила вернуться в советскую Россию вместе со своим мужем.

Слащёва, кстати, не повесили, как многие предполагали. И даже не расстреляли. Но и служить ему, по большому счету, не дали. Единственное, что ему позволили, – написать книгу воспоминаний и преподавать военное дело курсантам. Преподавал Слащёв блестяще. На лекциях народу было полно, и напряжение в аудитории было порой, как в бою. Многие слушатели и сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму. А бывший белогвардейский генерал не жалел ни язвительности, ни насмешки, разбирая ту или иную операцию.

Говорят, что он начал спиваться. От такой медленной добровольной гибели его верная подруга спасти уже не могла. На этом отрезке жизни его существование ещё больше напоминало эпизоды из семейной жизни в эмиграции генерала Чарноты и Люськи из пьесы «Бег». Вероятно, здесь просматривается некая скрытая ирония Михаила Булгакова. У него всегда это здорово получалось. На то он и гениальный писатель.

А Слащёв все-таки не спился, как многие ожидали. В январе 1929 года его застрелил троцкист Лазарь Колленберг. Отомстил за расстрелянного в Крыму брата. Но сами понимаете: чекисты любили использовать в своих целях личные мотивы убийц. Тут тебе и история с Котовским, и с Кировым, и с прочими.