«Хорошо согласованный дуэт», рецензия

В библиотеке киевского
журнала "Радуга" вышла книга,
где помещены произведения двух
одесских авторов — "Улица
Розье" Игоря Потоцкого и "На
тридцатом меридиане" Эллы Леус.

В этой книге сведены под одной обложкой произведения двух авторов; каждый представлен повестью и несколькими небольшими рассказами. Сразу замечу, что деликатная задача совмещения решена хорошо — и за счет отчетливого ритма книги (повесть — рассказы — повесть — рассказы), и за счет контраста стилевых манер.
Первое, что бросается в глаза при чтении повести Игоря Потоцкого "Улица Розье", — очень архаичное отношение к искусству как таковому. Фигура художника совершенно свободна от иронии, самоиронии, не принижена, не травестирована. Речь идет о собственно художнике (рисовальщике) и поэте, далекой тенью — музыка. Прозе отведена скромная, но важная роль летописца.
Это прямо противоречит установкам постмодернизма, где автор сведен до положения компилятора — и в конечном счете вынужден умереть. Именно прямизна и твердость противопоставления придают позиции Игоря Потоцкого актуальность: это традиционализм, но уже нового времени, эпохи разрушения; традиционализм как осознанный выбор писателя. Возможно сомнение в себе как в художнике, но не в самом искусстве. Некоторая очарованность приводит юного автора к первым попыткам — и счастлив тот, кто сохраняет верность этой очарованности.
Собственно, вся "Улица Розье" — попытка установить связь с прошлым, устранить обрывы провода. Фантастическая мечта увидеть бабушку, расстрелянную при Холокосте, причудливо переплетается с мечтой взрослого мужчины о возвращении невинности, первого опыта влюбленности, где телесность почти исключена и измена невозможна. Женские образы в повести немного размыты, акварельны и похожи один на другой. Возникает странная реальность — с подлинными именами и топонимами, с контуром несомненной фактологии, но с добавленной перспективой, как бы отступающей в туман.
В отличие от другой прозы, замешанной на пиве или водке, "Улица Розье" настоена на вине. Повесть очень колоритна — еврейские тона смешаны здесь с французскими. Абзацы организованы скорее как стихотворные периоды; остается впечатление текучести, влажности. И еще — здесь не то чтобы вовсе исключен вымысел, но он четко маркирован как вымысел; то, что в повседневном общении мы обозначаем словами "показалось", "привиделось". Это не случайно: домысел, вполне приличный для прозаика, для Игоря Потоцкого, лирического поэта, превратился бы в фальшь.
Рассказы Игоря Потоцкого сотканы из другого материала — они легки, прозрачны, устроены очень просто. Автор, что называется, непонятно где нас ловит. Главный герой большинства рассказов — сам автор в юности. Эта фигура обеспечивает уникальный и очень выгодный угол зрения: с одной стороны, все эмоции и реакции известны автору изнутри, с другой — дистанция времени обеспечивает взгляд со стороны, автор не тождествен герою, и первое лицо превращается в третье. Здесь же возникает и ирония, вполне уместная и хорошо оттеняющая романтическую интонацию.
И вот читатель переходит к повести Эллы Леус "На тридцатом меридиане". Здесь явная композиционная удача — после открытой эмоциональности Игоря Потоцкого мы невольно ждем продолжения той же линии во второй половине книги, но стилистика Эллы Леус вовсе не характерна для женской прозы. Здесь мы видим скорее сдержанную интонацию, эмоции загнаны внутрь.
Повесть "На тридцатом меридиане" на первый взгляд можно отнести к "чернобыльской прозе", но она чрезвычайно далека от повести-катастрофы. Ее тема — любовь, ревность, соперничество, жадность, верность, наивность. Близкое эхо Чернобыля проявляется в аберрации сюжета, в точных деталях (падающие замертво птицы), в особом, слегка заземленном отношении к смерти. В фокусе взгляда Эллы Леус нормальная жизнь, какой она должна быть; повседневность, которую мы среди повседневности не различаем, а в роковые минуты она вырастает до высшей ценности. Страшное отогнано на зрительную периферию.
Согласно завету Данте, всё здесь движется любовью. Элла Леус сумела уловить ту щемящую ситуацию, когда влюбленные вполне понимают обреченность своего романа и почти не пытаются спорить с судьбой. Такой любви сопутствует особая печаль, она была излюбленной темой нашего лучшего кино 70-х — об отпусках и командировках, а в истоках этих фильмов — незабвенная "Дама с собачкой". Элла Леус выверенно касается этих струн, поэтому в ее мелодии есть ностальгические обертона.
Рассказы Эллы Леус написаны очень свободно и — как бы сказать? — без малейшего насилия в отношении героев. В этих рассказах мало что происходит, точнее, действия носят либо возвратный, либо незавершенный характер. Собака приходит к героине — и уходит; то же происходит с чужим мальчиком. Тот, кто движется к смерти и подведению итогов, не дотягивает в рассказе до этой точки; другой герой стремится к перемене участи, но и ее мы не дожидаемся. Это похоже на чайные пакетики — мы опускаем их в кипяток, трясем и вынимаем, но состав жидкости кардинально не изменяется. Подлинный сюжет рассказа не совпадает с сюжетом излагаемой истории: в подлинном сюжете, скорее, развивается и доходит до некоторой точки некое знание читателя о героях. Внешняя канва событий не так важна.
Повесть Эллы Леус легка для чтения и очень демократична в самой своей основе, рассказы — сложнее. Они предполагают некоторую ответную открытость читателя, его незашоренность, побуждают задуматься.
В итоге книга двух авторов оставляет впечатление одновременно цельное, но не узкое — чего, как ни странно, редко достигает сборник произведений одного писателя. Ну и нельзя не отметить дизайн издания — не шикарный, но очень стильный; умеренно, но всегда уместно использующий иллюстрации.
В эпоху, когда электронная книга начинает вытеснять привычную нам бумажную, предметность, вещность книги становится важнее, чем прежде. Книгу приятно держать в руках, листать. Хотя читать, конечно, еще приятнее.