«Миссис Васкес-Гонзало, лично», рассказ

Она всегда делала это под праздники. Все должно оставаться по-старому. Вот только раньше она вырезала и развешивала вместе с детьми. Дети разочаровали ее, это так: двое старших ушли, один – в тюрьму по глупости, другой – во флот, а может, и в морскую пехоту, она не очень разбирается в этом, а самый последний из выращенных ею детей (были ведь собственные дети, не ее кровные, и у обоих мужей, а как же, и их она тоже безропотно растила) получился какой-то совсем чужой, невыносимый, с собственным странным мнением по поводу всего в жизни, в особенности по поводу ее правил.

Неуправляемый, в общем. Он не просто не любил порядок, но был невероятным каким-то грязнулей. С ним было не до кружев.

Два раза в неделю Нэнси, дочка мистера Гонзало, одна из выращенных ею приемных детей, сбрасывает у ее дверей  своих двоих  и племянника, мальчишку среднего сына миссис Васкес-Гонзало, чья мать избегает появляться на ее пороге, но услугами ее пользуется исправно.

– Нана*, когда ты уберешь эту груду?

Но она упорно смахивает пыль с бумажных стопок, которые подрастают быстрее, чем дети.

От детей она прячется в спальне. Звуки, как сорняки, неуклонно прорастают сквозь дверь. Она дремлет.  Бумажный оползень угрожающе кренится, норовя засыпать ее половину кровати. К вечеру внуков забирают, и несколько дней все спокойно, все по-старому.

Нэнси приносит все, что нужно, из супермаркета, это такой у них натуральный обмен наладился. Готовить миссис Васкес-Гонзало перестала давным-давно, поэтому нужно совсем немного: замороженные "телевизионные" обеды, булки для замороженных же гамбургеров, орешки, плитки шоколада с заменителем сахара.

В кухне всегда чисто. Впрочем, и в те дни, когда она готовила на целую ораву, здeсь было не грязнее. Все и везде было в порядке, кроме комнаты младшего. Однажды она, не выдержав всего этого сора, подала на него в семейный суд за то, что он, не убирая, подвергал риску здоровье и самой миссис Васкес-Гонзало, и здоровье мистерa Гонзало, тогдашнего ее мужа, и других детей в доме. Судья, посмотрев на сделанные мистером Гонзало фотографии комнаты, присудил сыну произвести уборку, а потом спросил, не считают ли они, что мальчику было бы лучше в приемной семье. Миссис Васкес-Гонзало возражений не имела, а вот сын не согласился. Он никогда с ней не соглашался и умел, ох же умел ударить по больному месту. Ничего, неважно.

Сейчас же все нормально, вот только неразобранных писем все больше. Однажды она нашла большой холщовый мешок и втиснула туда всю накопившуюся на кровати важную корреспонденцию. Ночью, поворачиваясь на бок, она закидывает руку на мешок бумаг, на безмолвного своего соседа. 

После суда все, конечно же, пошло по-старому: грязь в его комнате, какие-то дружки под окнами, курение в окно. Говорила-говорила, но в конце концов написала ему записку: "Это – последнее предупреждение: или ты убираешь в комнате, или убираешься". И он убрался. Потом соседи его видели на улицах. Постепенно на него перестали наталкиваться.

Бумага в мешке так спрессована, что ни страницы больше не влезет. Она замечает, что мешок перестал топорщиться и приобрел нечто вроде впадины в том месте, куда падает ночью отяжелевшая от сна ее рука.

В воскресенье почты нет. Почему бы не начать разбирать гору срочной корреспонденции? Она вытаскивает наугад и распечатывает было конверт, но немедленно режется об острый край письма, что внутри. На листке теперь не только ее персональная информация, но и ее кровь. Палец саднит. Миссис Васкес-Гонзало бросает запятнанное письмо поверх мешка, боясь порезаться еще больше, когда будет втискивать его назад.