Осенний призыв

И слетаются листья на нашу беду,
и привычно столы накрывают в саду,
и проселок, до боли постылый.
И стоят холода, не таясь, на виду,
а к столу не подходят, вестимо.

Все стоят и стоят у ворот холода,
в кулаке зажимая повестки.
И твердит невпопад, леденея, вода, 
что до первого неба рукою подать,
а седьмое — искать бесполезно.

Снег придет, как Христос, — по воде, по грязи.
Что же не унимается ветер?
Будто страшно ему: под осенний призыв
подпадут старики или дети,

что родных, на дорожку целуй, не целуй, —
в самоволку не пустит Всевышний.
Дождь идет, оставляя в глубоком тылу
наши клены и вишни.

2
В декабре что ни дом — полевой лазарет:
подорвалась ангина на минах миндалин.
Скоро в белом халате придет назорей.
Он приходит всегда, даже если не ждали.

Ветер стих — вот и он позабыл обо мне.
Клены по небу пишут прошенье о чуде.
И приходит во сне ослепительный снег
и в соседней, родильной, палате ночует.

ДЫМ

Что сгорело дотла — обернется потом
уцелевшим теплом в топке солнцеворота.
Где-то мечется дым над открытым костром,
прикрывая собою огонь желторотый.

То ли с возрастом ищет опоры душа,
то ли дождь приманили тоской приворотной,
только дым от огня — ни на миг, ни на шаг,
будто рано его оставлять без присмотра.

Догорело — но это еще не конец,
дождь приходит — и дышит ровнее суглинок.
Только мечется дым, как безумный отец,
за минуту до «Скорой» теряющий сына.

Ни случайных людей, ни попутных богов —
только зыбкое, мерное мировращенье.
Дым уходит туда, где родится огонь,
переждать холода до его возвращенья.

РОДИНА

Держава ли, единая страна...
Скорее, пядь земли на белом свете
есть Родина — то место, где у нас
с тобой еще, конечно, будут дети.

И в глиняном окопе, где отряд
зимует, позывных не раскрывая,
есть Родина — то место, где тебя
я днем и ночью жду, не уставая.

Пусть по трубе слезоточивый газ
дойдет быстрей, чем кровь до капилляров,
есть Родина — то место, где о нас
возносят просьбы Богу капелланы.

Чуть позже нас прилюдно очернят,
но лють и нелюдь не сильны над нами,
пока есть в мире место, где меня
привычно называешь ты — «родная».

И оттого, что любишь и любим, —
когда схлестнутся недруги и други,
ты будешь, мой родной, неуязвим
для пуль голодных, рыщущих в округе.

* * * 

Оттого, что кромешно при свете и зябко в ночи,
о живых, что о детях, — с теплом или вовсе молчи.
Оттого, что в ночи — безутешно, при свете — нельзя,
согревая в кромешной того, кто ослаб и озяб.
Он ослаб, но не сломан, он смертен, не смей на потом.
О живых, что о мертвых, — ни слова, но тоже с теплом.