«Проза жизни», рассказ

         Мать моя женщина, какая там за городом красота! Пока Питон зарывал труп, я смотрел по сторонам и тихо млел. Деревья стояли в осеннем золочёном прикиде, держали ветки веером и, словно осуждая нас, тяжело и авторитетно покачивались. Сверху сквозь кроны деревьев пробивался совсем ещё голимый луч солнца, а у ног шестерил ветер, пытаясь чуть подмести беспорядочно опавшую листву. Завораживали и балдёжные, напрочь мною забытые звуки: дробный стук дятла, издаля напоминающий автоматную очередь… трель какого- то пернатого лабуха… шорохи… сухой шелест листьев и травы… Красотатище!

         Именно в тот день, в ту минуту я впервые основательно задумался о своей почти наполовину протоптанной жизни и был в шоке от промелькнувшего предположения, что уже, должно быть, поздно рыпаться, ибо понять, а тем паче изменить, я ничего не успею. Тогда я подумал: а надо ли что-то понимать и что- то менять? И возможно ли это? Может, вся шняга в том, что мы все и каждый из нас – всего лишь орудие в руках, скажем, Бога или кого-нибудь (чего-нибудь) покруче.

         Тянулись минуты, а я продолжал стоять и втыкать, уже не любуясь окружающим видом. Когда Питон объявил, что можно ехать, я не удержался и спросил его:

        –  Скажи, братан, по-твоему, в чём смысл бытия?

        –  Бытия? – не понял Питон. – Ты чё, прикалываешься? Шо за «бытия»?

        –  Я серьёзно, братан. Разве ты никогда об этом не думал? Ну там, по обкурке?

         Питон набычился.

        –  Чё ты паришь, Егор?

         Я  поспешил замять это дело, переведя всё в шутку. По роже было видно: он решил, что я его провоцирую. А провоцировать Питона опасно. Страшный тип…

         Как-то в шаровне Питон придолбался к одному пижонистому очкарику. Всё допытывался, где тот оторвал такую шикарную селёдку с двуглавым орлом на подушечке. Очкарик делал вид, будто чрезвычайно увлечён партией со своей подругой и ничего вокруг не слышит. Питон слегонца хлопнул его кием по спине и повторил вопрос громче:

        –  Где галстук купил, гнида?

         Очкарик начал вякать:

        –  Прекратите хулиганить! Давно пора понять, что мы вас игнорируем.

         Глупо улыбнувшись, Питон вернулся к нашему столу проконсультироваться. Ну, я возьми да объясни, мол, игнорировать – значит спецом не замечать и ни во что не ставить.

         Без лишних гамлетовских менжаваний Питон подрулил к очкарику и выбил ему передние идолы одним сокрушительным ударом. Нормально?  Да его в зоопарке держать опасно, не то что на воле!

         Хотя Питон сильнее и старше меня на несколько пасок, но он на постой даёт понять, что признаёт за мной право верховодить. Я это право заслужил и пользуюсь им. Однако никогда не забываю: Питон – опасный сукин сын. Когда он рядом, я всегда чуточку на измене.

         Впрочем, я на измене постоянно. И днём, и ночью. Со всеми и везде. У меня натура такая. Каждую минуту готов к любой поганке. Застать меня врасплох просто нереально.

         Быть на измене – не означает бояться. Быть на измене – значит не терять бдительности. Быть начеку, настороже…

         Мне трусить не в падлу, а становиться бесстрашным – глупо. Моя любимая поговорка – сам придумал – гласит: «В живых останется тот, кто стреляет: трусливому в спину, бесстрашному в грудь». Все авторские права защищены!

         Будь на измене, говорю я себе. Со всеми, везде и всегда.

         Входишь в парадное – света нет. Перегорело светило? Может быть… Иди, но готовься отразить коварный предательский удар. Мало ли?

         Едешь в тачке. Зыркнул в мордоглядку заднего обзора раз, другой… Пять минут за тобой едет «Волга»… А до неё столько же плёлся потрёпанный «Москвич»… Случайность? Совпадение? Может быть, но будь на измене.

         Звонит телефон. Просят пригласить какую-то Нину… Здесь такие не ходят. Ошиблись номером? Может быть, но будь на измене!

         Никому нельзя доверять. Никому и ничему. Даже когда на улице туман, я почти всерьёз себя спрашиваю: уж не менты ли его напустили? Мало ли?!

         Надо всё время быть на измене. Не расслабляться. Иначе – хана.

         Поучительная история. Четыре месяца тому назад мой старый кореш и бывший подельник по кличке Кузя завалился домой в полпятого утра после очередного фестиваля. Ещё по дороге его пробило на хавчик, поэтому по приходу на хату он, не разуваясь, погрёб прямо на кухню, к холодильнику. Ну, сидит, наминает. А в это время к нему со спины тихонько подкрадывается его однохлебка, законная супруга по имени Тоня, и подкравшись, бьёт его по горбу дедушкиной саблей, которая восемьдесят лет спокойно пылилась на стене под портретом этого самого грёбаного дедушки. Оп-ля!