«Выезд с оборудованием», повесть

***

Дора Моисеевна умерла поздней весной, тихо и неожиданно. Не болела, не лежала, не требовала к себе внимания. Наоборот – накануне браво «чимчиковала» по Привозу, неистово торговалась и в результате «сильно выгодно купила два кило свеженького глосика».  Придя домой, нажарила целую гору. Правда, ворчала, что во время похода замерзла «в ноги», и кляла на все лады неуступчивых нахальных торговок рыбой, «хабалок и жлобех». Позже вдоволь налюбовалась, как «дети» уплетали за обе щеки, постанывая и причмокивая от наслаждения. Старушке было нечего больше желать. Телевизор утомил раньше обычного, и еще до девятичасовых вечерних новостей Дора Моисеевна незаметно убралась в свою комнату, пока Борис самозабвенно целовал Юльку в темном закоулке коридора.

– Даже спокойной ночи бабе Доре не пожелали, – сожалела Джульетта, высвобождаясь из объятий мужа. – Накушались вкусно, а поблагодарить забыли.

– Поросята мы, конечно, – согласился Борис. – Завтра будем просить прощения.

Но «завтра» наступило, как водится, не для всех: баба Дора больше не проснулась. Джульетта тщетно ждала ее на кухне с омлетом. Она не пришла.

Вдруг у Юльки нашлось море слез. Она разразилась отчаянными рыданиями. Борис же был угрюм и зол. Глаза его стали мглистыми, как черные дыры.

– Ты тоже имеешь право плакать, Боря, – хлюпая носом, сказала ему Юлька. – Все знают, как ты был к ней привязан.

Но он молча, на затаенном вдохе, хлопотал с похоронами, шел за гробом, бросал комья земли в могилу.

Потом целый месяц он ставил на стол третью тарелку и, спохватившись, убирал. А затертые старушечьи тапки попросил Юльку пока не выбрасывать.

***

Культ изобильного и всеобъемлющего домашнего хозяйства, внедренный и старательно поддерживаемый Дорой Моисеевной Нисенкер в малокоммунальной квартире в старом одесском дворике, после скоропостижного ухода старой хозяйки медленно, но неуклонно угасал.

Привоз, шумевший неподалеку, конечно, всегда был местом волшебным, но его молочные реки и кисельные берега для Джульетты изначально обладали непреодолимой крутизной и глубиной. Иными словами, не умела она привораживать продавцов, как это делала баба Дора, чтобы выискать сносный продукт по бросовой цене.

Денег катастрофически не хватало, даже на еду. Получив задержанную на три месяца из-за кризиса неплатежей зарплату, Юлька поняла, что ее хватит на неделю более чем скромного питания.

– У меня идея! – с порога заявила она, возвратившись с дежурства одним ясным летним утром. – Смотри, какую я шоколадку импортную наварила – сникерс с арахисом. Эта – твоя, было две, женщина одна со Старопортофранковской в карман сунула, когда мы ее сына из жестокого запоя вчера вечером выводили. Свою я уже слопала. Денег у нее было мало – аккурат на лекарства. Зато нас борщом накормила и котлет с собой завернула. Только котлеты водитель с санитаром захомячили, пока мы с доктором на следующем адресе температуру ребенку сбивали. Так что только сникерс до тебя доехал. Прости.

Борис устало-удрученно смотрел на шоколадный батончик. Под глазами залегли тени. «Опять бродил ночь напролет», – догадалась Джульетта.

– Идея у меня – как поправить наше материальное положение, чтобы тебе службу не бросать. Поеду-ка я в страну Румынию. У нас почти все фельдшера перешли на полставки и мотаются туда на автобусах с товаром.

– А мне давеча Онасисом предложили заделаться, – с горечью пошутил Борис.

– Как это? – опешила Юлька.

– Очень просто. От нашего славного Черноморского морского пароходства все равно в данный момент остались рожки да ножки. Там такие дела и схемы, долги, офшоры какие-то – разбираться некому. Боюсь, может все сойти с рук. А чтобы я к деловым людям с законными вопросами не приставал, намекнули, что легко могут презентовать парочку белых пароходов. Как думаешь, взять? На память о ЧМП.

– Как это взять или не взять? Куда же мы их? И как это они твоими вдруг станут? Совсем не понимаю… Боюсь, им сойдет с рук, а тебе – не сойдет. Нет уж, лучше я в Румынию, чем ты в тюрьму.

Борис обхватил голову руками:

– Прекрасная дикая страна Одесса… – пробормотал он.