«Ягодка, вишенка, сушёная груша», рассказ

Олег Рябов

– Опять будут петь про девушку из Нагасаки с маленькой грудью и про то, как по ночной Москве идёт девчонка? Эту пошлятину? Ну уж нет! Мы со Стеллочкой лучше в филармонию пойдём. Там сегодня Гусман со своей командой будут представлять новую симфонию Пендерецкого. Эта четвертьтоновая музыка – совершенно непонятное явление: с первого взгляда – какофония, а общее впечатление остается. Надо разобраться, в чём тут дело.

Вика протянула Стеллочке руку и чуть ли не стащила её со скамьи, на которой та только что устроилась. Девчонки пошли по тропинке между зарослями дикого терновника к аллее, ведущей к памятнику Чкалову, а Грач посмотрел на Володю Носатого и спросил:

– Кто это?

– Это? Даже не мечтай!

– Что это?

– Это ещё та штучка. Папа её – то ли дипломат, то ли разведчик, работает за границей. Она его не видела уже десять лет. Школу она кончала в Москве, а здесь живёт у тётки. Она на первом курсе брала академ, два года сидела, а вот теперь на третьем второй год. Поступала на радиофак, а теперь перевелась на электро. Зачем – непонятно, но где-то у неё очень волосатая рука. Гуляет она только с преподавателями и доцентами, да и не гуляет, а комбинирует. Всё понял?

– Понял, но она – просто потрясная!

– Ну, если потрясная, то вольному – воля. Завтра у нас лабораторка на твоей кафедре, я её притащу.

На следующий день Вика пришла на занятия вместе с Носатым. Но как только она вошла в аудиторию, она тут же подошла к Грачу и объявила:

– Ну вот – явилась к тебе твоя богиня. Показывай все свои богатства, все свои трансформаторы, а то я в них ни бельмеса не смыслю!

При этом Вика взяла Игоря под руку и развернула его так, что, оказавшись перед ехидно улыбающейся девушкой лицом к лицу, он чуть не задохнулся: сквозь приоткрытый рот блестели влажные ровные зубы, а тёмно-вишнёвого цвета глаза, даже сузившись, выбрызгивали опасные искры.

– Сейчас всё сделаем, – сказал Грачёв и понял, что не чувствует ног.

– А ты можешь сам соединить все эти реостаты, осциллографы, колбы, а я буду просто смотреть, потом ты поставишь мне зачёт?

– Ну, зачёты вам будет ставить в зачетную сессию профессор. Это будет ближе к Новому году делать профессор Преображенский Станислав Юрьевич.

– Стасик Преображенский?

– Да.

– Так он не профессор, он – доцент.

– Это не важно.

– Для вас – не важно, а для меня важно. Стасик – мой друг.

– Хорошо, я буду делать лабораторку вместе с тобой, но вечером вдвоём идём в кафе.

– В кафе, так в кафе, а рестораны я и не люблю.

Вечером Грач встречал Вику на Лыковой дамбе около кафе «Дружба». Она появилась во время и в том же белоснежном свитере, что и в крепость приходила. Только губы её были подведены яро-алой помадой, вместо бледно-розовой, а маникюр был такой же боевой.

Усевшись в кафе за столиком, Вика смело положила нога на ногу и обратилась к Игорю:

– А давай я тебя буду звать Грач?

– Давай, а тогда я тебя буду звать Вишенкой.

– А почему Вишенкой?

– Ну, потому что вишенка это тоже ягодка, и имя твоё начинается на «ви», и главное, что глаза твои черные, как спелые вишни.

– А-а, ну, тогда зови. Только не долго.

– Что – не долго?

– Не долго зови, – ответила Вика и засмеялась, а потом уже серьёзно, даже грустно, даже скорее печально и тихо попросила: – Прикури мне сигарету.

– А я не знаю, можно ли тут курить?

– Конечно – можно! Это же – кафе. В ресторане можно, а кафе более демократичное заведение, – и повернувшись к официанту, который был старше её лет на двадцать, не громко, но очень чётко произнесла: – Мальчик, подай нам пепельницу и сигареты.

Официант, сделав немыслимый пируэт в полоборота, чуть ли не из кармана вынул пепельницу и пачку БТ со спичками.

– Что ещё будете заказывать? – спросил он.

Грачёв на секунду замешкался, но тут же выпалил:

– Бутылку шампанского, два мясных салата и два компота из персиков.

– Всё?

– Пока всё.

– О-кей. Через минуту будет.

– О-кей – означает ол квесчен, – произнесла Вика.

– Что? – спросил официант.

– Это значит – все вопросы решены, – улыбнулась Вика ему очаровывающее, сощурив глазки.

– Понял, – вскрикнут тот и посеменил в буфет, выписывая ногами какие-то кренделя.

Игорь открыл пачку с сигаретами и протянул её Вике, но та сморщила свой носик.

– Грач, это дурной тон. Я же сказала – прикури мне. Ещё могу сразу сказать тебе, что дурной тон – стряхивать пепел в пепельницу, он должен падать на пиджак, брюки или на пол, и ещё дурной тон – давить и тушить в пепельнице сигаретные бычки. Пепельница существует для того, чтобы туда класть сигарету или папиросу, и она сама должна там догореть или затухнуть. Это мне говорила моя бабушка, старая дворянка и смолянка, она сама курила до восьмидесяти лет.

– Понял. Буду учиться.

– Да уж. Давай-ка я буду тебя немножко воспитывать. Вчера Стасика Преображенского в «Театральном», в кафе учила, сегодня буду тебя. А о чём мы с тобой будем говорить? Ты хоть книги-то читаешь какие?

Игорь обрадовался – тут он считал себя в родной стихии: мало того, что он читал километрами, так он ещё умел цитировать к месту целые куски.

– Ну, конечно, – скромно ответил он, – сейчас перечитываю Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой», а до этого Василия Аксёнова читал.

– Фу, папа Хем, это солдафон и мужик, его только солдатам в казарме вслух читать, а Аксёнов – для студентов и старшеклассников, все эти «Апельсины из Марокко» да «Звёздный билет». А Селинджера читаешь?

– Ну, если Аксёнов для старшеклассников, то Селинджер – вообще для мальчиков.

Страницы