«Береговое»

1. МАША

 

По двору тетя Маша с ночи ходит, как часовой.

У калитки стоит, качает стриженой головой.

«Бог, – бормочет она, –  где Ленька, внук мой? Ушел вчера,

а уже, погляди, светают листья на дне ведра.

Ведь семнадцать всего паршивцу. Взял бы, помог ему,

если есть Ты, как еговисты мне обещали. Вот

спит в сарае алкоголичка, дочь моя. Почему

до сих пор не прибрал ее Ты? – ровно сорняк, живет.

Скоро сдохну, и всё на водку спустит зараза враз.

Ей бутылка дороже сына… Ты ж, говорили, спас

от ножа одного дитятю, чокнутому отцу

подложив (будь он проклят, ирод!) вместо мальца – овцу».

«Тетя Маша, – зову, – зайдите, выслушайте меня».

Но, не глядя, рукою машет, по двору семеня,

мол, отстань. И на полушаге  вдруг замираем с ней:

вон идет он, живой, красивый, как молодой Эней;

узкобедрый, широкоплечий, весь в золотом пушке;

отшлифованными клешнями краб шевелит в руке.

И когда на колючий щебень возле своих ворот

оседает она беззвучно, чувствуя: горячо,

как еще не бывало, слева, – он, побелев, орет:

«Баб, ты чё? – мы всю ночь купались! Баб, ну ты чё, ты чё?»

 

 

2. ПАША

 

Только сядем за стол – врывается, как Дидона

разъяренная: «Мой у вас?» «Да с чего б?» Не веря,

в летней кухне шурует лихо, за угол дома,

спотыкаясь, летит, в пристройке ломает двери.

Словно в салки играет, в прятки. Мелькают пятки

в черных трещинах. Что ли, полк пробежал кабаний? –

Всю петрушку за лето  вытоптала на грядке,

традесканцию всю повыломала за баней.

А у нас-то зеленый борщ под орехом стынет,

ароматом смущая пять с половиной соток.

И нахальный скворец, пикируя с ветки, тырит

то кусочек лепешки, то колбасы ошметок.

Но безумная Паша – мимо да мимо, глядя

с нескрываемой злобой: все вы – одна, мол, банда. 

А у нас кореша в гостях и заморский дядя.

Запотевшая рюмка пляшет в руке у барда.

Наконец, намотавшись, Паша, как спринтер, с круга

неожиданно сходит. У боковой калитки

тормозит, вереща: «Ну точно торчит, подлюга,

у лахудры Наташки или у стервы Лидки!»

…Так все лето она село изводила. Только

мужичок за порог, Прасковья уже на старте

с неизменным своим вопросом: «У вас мой Толька?»

И добегалась, говорят. Схоронили в марте.

Но когда в небесах гремит, и соседский кочет,

ошалело кренясь, в курятник влетает боком, –

мы-то знаем, что это Паша вверху грохочет,

сквозь набрякшую темень грозно сверкает оком,

начиная обход знакомых до боли явок.

И блудливый Толян, угрюмо следя за тучей,

поминает недобро верок своих и клавок.

И чекушку под лавку прячет. На всякий случай.