«Ягодка, вишенка, сушёная груша», рассказ

– Встречаемся в крепости. Кто сдал, кто не сдал – после зачёта все в крепость – объявил Володя Носатый, староста группы, выйдя из аудитории.

Крепостью студенты политехнического института называли остатки старинного складского или подсобного помещения, принадлежавшего когда-то до революции Курбатовскому заводу. Институт стоял на Верхней набережной, а прямо под Откосом, в зарослях Александровского сада, почти на берегу Волги, располагались остатки стен непонятного, довольно крупного строения, разрушенного и растащенного на кирпичи до самого фундамента. Эти груды битого щебня и остатки мощных фундаментов облюбовали студенты-политехники, а точнее студенты электрофака, для своих посиделок. Заросли полыни, чертополоха и крапивы их не смущали, это только добавляло романтичности месту и его необычному рельефу. Усесться можно было и большой компанией около костерка с гитарой, и уединиться вдвоём или втроем с бутылочкой винца, чтобы помечтать о будущем. Ещё одной особенностью «крепости» была постоянная относительная чистота: ни окурков, ни пустых пачек, ни бумажек от плавленых сырков. Тут всё убирала тётя Катя, уборщица соседнего магазинчика, этакого щиткового ларька, в котором студенты затаривались вином и где продавщица любительскую колбасу для студентов нарезала кубиками. Тёте Кате было делегировано право собирать пустые бутылки за эту важную услугу.

Игорь Грачёв, лаборант с кафедры электрических систем, после окончания техникума успел отслужить в армии и теперь учился на вечернем, а одновременно работал в институте на кафедре. Кроме того, он подрабатывал дежурным электриком в Доме учёных, где регулярно менял перегоревшие лампочки. А будучи человеком общительным и отзывчивым, ещё и помогал по дому профессорам чуть ли не всего института: где проводку поменять, у кого сгоревший мотор у пылесоса перемотать.

Однако по характеру своему Грач, так его звали все в институте, и преподаватели и студенты, больше тянулся к студентам, а не к с своим сослуживцам. И студенты его любили и считали своим и за весёлый нрав, и за необычную комплекцию – он был очень толстым, – и за то, что Игорь знал наизусть два романа Ильфа и Петрова, Швейка и сотню рассказов О. Генри, которые мог цитировать километрами и всегда к месту.

Особенно плотно Грачёв сдружился с группой электриков, старостой которых был Володя Носатый. На втором курсе он с ними съездил на картошку, а потом ещё и в стройотряд в Коми АССР, где два месяца крыли крышу нового аэропорта. Теперь все студенческие развлечения, которые организовывал Носатый, не обходились без Игоря. Если шли играть в футбол в Печёрский монастырь, где было поле, он вставал в ворота; долго ещё студенты смеялись, вспоминая, как Грач не мог из-за своего большого живота разглядеть и найти мяч, который закатился ему в ноги. В команде КВН он был не только звукооператором, но и капитаном. И, конечно, все сборища в крепости не обходились без него.

В крепости-то и случилась с Игорем Грачёвым та беда, которая у южных народов называется «удар», а у нас почти не известна. Грач влюбился. В конце сентября, когда на непродолжительное время снова устанавливается лето, но в воздухе уже повисают осенние паутинки, так приятно сидеть на тетрадке с лекциями со стаканом в руке и болтать о какой-нибудь чепухе: почему Англия так поступила с Францией или почему деканом назначили не профессора, а доцента.

Она появилась не одна: она пришла в крепость со Стелкой, подружкой из параллельного потока, которую Грачев пару раз видел в коридорах между лекциями. Она появилась, как королева, уверенная, что её все знают.

Солнце ещё не зашло и редкими лучами пробивалось сквозь густую листву столетних лип. Но с её появлением Игорю показалось, что всё осветилось в два раза ярче. Волосы, выбеленные перекисью, были убраны в строгое каре, как линейкой обрезанное посреди высокого лба; коротко остриженные сзади, они подчеркивали высокую шею, буквально заправленную в широкую стойку белоснежного, ручной вязки тонкого свитера. Маленький курносый нос, капризный рот с верхней вздёрнутой губой, длинные, чуть подкрашенные ресницы и почти чёрные, как спелые вишни, искрящиеся глаза. Да, и вся её изящная фигурка была подчёркнута: серая мини-юбка и длинные ноги в светлых туфельках-лодочках.

Игорь как сидел со стаканом «агдама» в руке, так и окаменел, и его тяжелая нижняя челюсть медленно опустилась на жирный второй подбородок.

– О, вновь прибывшим – штрафную, – вскочил Володя Носатый с бутылкой в руке.

Ещё несколько ребят поднялись, радостно приветствуя пришедших девчонок. Грачёв тоже поднялся и протянул поразившей его незнакомке стакан.

– Как прикажете вас величать, богиня?

– Хотите, так и величайте – богиня, – ответила незнакомка, принимая стакан, – а вообще меня зовут Викторией Грушницкой. Для друзей – Вика, а для очень близких – Ягодка. Знаете клубнику – викторию, такую садовую ягоду?

Она, цедя, медленно выпила стакан «агдама» и отдала стакан Игорю. Тут же кто-то протянул ей яблоко. Она откусила и, уже откусанное, не глядя, протянула и вернула в ту же руку, что ей только что услужила.

– Такие шикарные девушки должны ходить в самые шикарные места, где звучит шикарная музыка и пропасть шикарной публики, – промолвил с пафосом Грачев.

– Не помню – из «Двенадцати стульев» это или О. Генри, только – пошлятина ужасная. Для недоумков, – парировала Вика.

– Девчонки, устраивайтесь поудобнее, – обратился к пришедшим Носатый и указал на широкую и длинную дубовую половицу, намертво замурованную в древнюю кирпичную кладку, – на этой половице ещё купцы первой гильдии кадрили отплясывали.

– А сейчас Перфишка и Дима Яворский с физфака придут с гитарами, попоём, – заметил кто-то из ребят, освобождая место для девушек.

– Опять будут петь про девушку из Нагасаки с маленькой грудью и про то, как по ночной Москве идёт девчонка? Эту пошлятину? Ну уж нет! Мы со Стеллочкой лучше в филармонию пойдём. Там сегодня Гусман со своей командой будут представлять новую симфонию Пендерецкого. Эта четвертьтоновая музыка – совершенно непонятное явление: с первого взгляда – какофония, а общее впечатление остается. Надо разобраться, в чём тут дело.

Вика протянула Стеллочке руку и чуть ли не стащила её со скамьи, на которой та только что устроилась. Девчонки пошли по тропинке между зарослями дикого терновника к аллее, ведущей к памятнику Чкалову, а Грач посмотрел на Володю Носатого и спросил:

– Кто это?

– Это? Даже не мечтай!

– Что это?

– Это ещё та штучка. Папа её – то ли дипломат, то ли разведчик, работает за границей. Она его не видела уже десять лет. Школу она кончала в Москве, а здесь живёт у тётки. Она на первом курсе брала академ, два года сидела, а вот теперь на третьем второй год. Поступала на радиофак, а теперь перевелась на электро. Зачем – непонятно, но где-то у неё очень волосатая рука. Гуляет она только с преподавателями и доцентами, да и не гуляет, а комбинирует. Всё понял?

– Понял, но она – просто потрясная!

– Ну, если потрясная, то вольному – воля. Завтра у нас лабораторка на твоей кафедре, я её притащу.

На следующий день Вика пришла на занятия вместе с Носатым. Но как только она вошла в аудиторию, она тут же подошла к Грачу и объявила:

– Ну вот – явилась к тебе твоя богиня. Показывай все свои богатства, все свои трансформаторы, а то я в них ни бельмеса не смыслю!

При этом Вика взяла Игоря под руку и развернула его так, что, оказавшись перед ехидно улыбающейся девушкой лицом к лицу, он чуть не задохнулся: сквозь приоткрытый рот блестели влажные ровные зубы, а тёмно-вишнёвого цвета глаза, даже сузившись, выбрызгивали опасные искры.

– Сейчас всё сделаем, – сказал Грачёв и понял, что не чувствует ног.

– А ты можешь сам соединить все эти реостаты, осциллографы, колбы, а я буду просто смотреть, потом ты поставишь мне зачёт?

– Ну, зачёты вам будет ставить в зачетную сессию профессор. Это будет ближе к Новому году делать профессор Преображенский Станислав Юрьевич.

– Стасик Преображенский?

– Да.

– Так он не профессор, он – доцент.

– Это не важно.

– Для вас – не важно, а для меня важно. Стасик – мой друг.

– Хорошо, я буду делать лабораторку вместе с тобой, но вечером вдвоём идём в кафе.

– В кафе, так в кафе, а рестораны я и не люблю.

Вечером Грач встречал Вику на Лыковой дамбе около кафе «Дружба». Она появилась во время и в том же белоснежном свитере, что и в крепость приходила. Только губы её были подведены яро-алой помадой, вместо бледно-розовой, а маникюр был такой же боевой.

Усевшись в кафе за столиком, Вика смело положила нога на ногу и обратилась к Игорю:

– А давай я тебя буду звать Грач?

– Давай, а тогда я тебя буду звать Вишенкой.

– А почему Вишенкой?

– Ну, потому что вишенка это тоже ягодка, и имя твоё начинается на «ви», и главное, что глаза твои черные, как спелые вишни.

– А-а, ну, тогда зови. Только не долго.

– Что – не долго?

– Не долго зови, – ответила Вика и засмеялась, а потом уже серьёзно, даже грустно, даже скорее печально и тихо попросила: – Прикури мне сигарету.

– А я не знаю, можно ли тут курить?

– Конечно – можно! Это же – кафе. В ресторане можно, а кафе более демократичное заведение, – и повернувшись к официанту, который был старше её лет на двадцать, не громко, но очень чётко произнесла: – Мальчик, подай нам пепельницу и сигареты.

Официант, сделав немыслимый пируэт в полоборота, чуть ли не из кармана вынул пепельницу и пачку БТ со спичками.

– Что ещё будете заказывать? – спросил он.

Грачёв на секунду замешкался, но тут же выпалил:

– Бутылку шампанского, два мясных салата и два компота из персиков.

– Всё?

– Пока всё.

– О-кей. Через минуту будет.

– О-кей – означает ол квесчен, – произнесла Вика.

– Что? – спросил официант.

– Это значит – все вопросы решены, – улыбнулась Вика ему очаровывающее, сощурив глазки.

– Понял, – вскрикнут тот и посеменил в буфет, выписывая ногами какие-то кренделя.

Игорь открыл пачку с сигаретами и протянул её Вике, но та сморщила свой носик.

– Грач, это дурной тон. Я же сказала – прикури мне. Ещё могу сразу сказать тебе, что дурной тон – стряхивать пепел в пепельницу, он должен падать на пиджак, брюки или на пол, и ещё дурной тон – давить и тушить в пепельнице сигаретные бычки. Пепельница существует для того, чтобы туда класть сигарету или папиросу, и она сама должна там догореть или затухнуть. Это мне говорила моя бабушка, старая дворянка и смолянка, она сама курила до восьмидесяти лет.

– Понял. Буду учиться.

– Да уж. Давай-ка я буду тебя немножко воспитывать. Вчера Стасика Преображенского в «Театральном», в кафе учила, сегодня буду тебя. А о чём мы с тобой будем говорить? Ты хоть книги-то читаешь какие?

Игорь обрадовался – тут он считал себя в родной стихии: мало того, что он читал километрами, так он ещё умел цитировать к месту целые куски.

– Ну, конечно, – скромно ответил он, – сейчас перечитываю Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой», а до этого Василия Аксёнова читал.

– Фу, папа Хем, это солдафон и мужик, его только солдатам в казарме вслух читать, а Аксёнов – для студентов и старшеклассников, все эти «Апельсины из Марокко» да «Звёздный билет». А Селинджера читаешь?

– Ну, если Аксёнов для старшеклассников, то Селинджер – вообще для мальчиков.

– Согласна, для мальчиков, но для каких нежных. Ещё я сейчас Кафку читаю, это так вкусно, будто сочное мясо ешь, жуёшь горячий шашлык, чуть-чуть не прожаренный. А вот Джойса пыталась читать, так меня чуть не стошнило. Его у нас не печатали, так я пошла в Ленинскую библиотеку и взяла там журнал «Интернациональная литература». Там до войны печатались отрывки из «Улисса». Как только я прочитала, что у мистера Блюма оставался на нёбе привкус мочи после того, как он съедал баранью почку, так сразу поняла, что это – не моё. Сейчас мне дали книжечку Люси Фор «Весёлые ребята». Слышал про таких – хиппи? Две буковки: Хи и Пи. Знаешь, что это?

– Ну, Хи и Пи это – «хьюлит паккард», это американская фирма, которая выпускает радиоэлектронные приборы, лучшие в мире.

– Нет, хиппи – это «хеппи пипл», весёлые ребята.

К Новому году Грачёв похудел на десять килограммов. Не то чтобы он к этому стремился, даже наоборот, потому, что не стройнее или элегантнее он стал, а как-то осунулся и посерел. Вика очень умело дозировала их встречи и контакты: в институте она очень холодно, даже высокомерно с Игорем здоровалась, так холодно, что он даже начинал волноваться, не обидел ли её чем. То вдруг неожиданно приходила к нему в лабораторию и, широко раскрыв глаза и улыбаясь всем ртом, говорила заговорщицки:

– Грачик, помоги мне.

– Что случилось? Как помочь?

– Проводи меня сегодня вечером.

– Куда?

– Давай в шесть встретимся около Драмтеатра, я тебе всё объясню.

В шесть она брала его под ручку и, даже прижимаясь к нему, шептала:

– У меня сейчас свидание с одним мужчиной. А я боюсь! Ты проводи меня и постой в стороне, будто меня не знаешь, а я тебе потом всё объясню.

Игорь, как дурак, провожал её до фонтана на площади Минина и оставался стоять на автобусной остановке, а Вика, высоко задрав свою аккуратную головку, шла к незнакомому мужчине, брала его под ручку, целовала в губы, и они куда-то уходили. Грачёв бродил по улицам, возвращался домой и, не разговаривая с родителями, проходил в свою комнату. Телефон, который стоял у него под рукой, звонил уже за полночь.

– Грачик, ты гимн слушал?

Игорь молчал.

– Грачик, ты отвечай быстро – я тоже спать хочу.

– Нет, не слушал.

– Грачик, ты обиделся? Если обиделся, то прости. Говори – простил или нет? Говори быстро – от этого зависит наша с тобой судьба.

– Простил уже, – бормотал Игорь, и Вика клала трубку.

В другой раз она пригласила Грачёва к себе домой.

– Тётки не будет, приходи утром, у меня к тебе будет интимная просьба.

– Что за просьба? – не понял Игорь.

– Приходи утром, я тебе всё объясню. Только захвати все эти свои кусачки и дрели – мне надо новую розетку поставить.

– А при чём тут тётка?

– Приходи, глупый.

Игорь явился не то чтобы с самого утра, а в самый раз. Вика только что вышла из душа, у неё ещё были мокрые волосы, никакого макияжа и легкомысленный халатик, под которым не было ничего, кроме свежести.

– Вот и хорошо, – улыбнулась она. – Смотри: мне нужна розетка вот тут, около зеркала, чтобы фен втыкать, а то я за шнур всё время запинаюсь. Протяни мне провод по плинтусу. Ты всё захватил, чтобы сделать?

– Да, захватил, – отвечал Грачёв, пожирая Вику глазами.

Неухоженная, она казалась ещё замечательнее.

– Не смотри на меня так. Ничего интересного там нет. Поверь мне. Я могу тебе показать, но ты разочаруешься. Считай, что ты моя подружка. Давай работай, а я пока приведу себя в порядок. А потом я тебя отблагодарю – поцелую.

Игорь ползал на коленях с полчаса, возясь с новой проводкой и ставя розетку на уровне пола. Вика тем временем занималась чем-то своим, потом подошла к нему и строго заявила

– Ну, всё – пора.

Грачёв поднял голову, а Вика, смешно взяв за уши, притянула его лицо и поцеловала в глаз.

– Фу, вот дура, не той помадой накрасилась. Всего тебя измазала. Вставай, я тебя вытру.

Грачёв поднялся, обнял Вику за талию и притянул её к себе. Вика опустила руки, расслабилась и стала не просто податливой, а какой-то вялой. Под халатиком у неё по – прежнему ничего не было, Игорь чувствовал это. И пахло от неё чем-то нежным и свежим.

– Ну, чего ты хочешь, зачем тебе это надо. Ты просто хочешь меня обнять, прижать, спасти? А как тебе мой новый аромат? Это абрикос. Я первый раз его пробую. Мужикам должно нравиться. Как ты думаешь?

И тут Грачёву стало так обидно, как никогда с детства не было. Да и в детстве-то он не помнил, отчего ему так могло быть обидно.

– Всё, пойдем, нам пора, – повторила Вика.

– Куда пора?

– Как куда? В институт. Мне – учиться, а тебе работать. Ты же хочешь, чтобы я училась. Скоро сессия, а я ещё не знаю, какие у нас будут экзамены.

Зимнюю сессию Вика сдала, точнее, не сдала, а прошла. Прошла вместе с Игорем Грачёвым. Перед каждым экзаменом Грачёв брал свою пассию за руку и шёл с ней к очередному преподавателю на кафедру, выбирая удобное время. Краснея, он просил: «Профессор, помогите мне: это моя протеже, она очень волнуется и не очень хорошо знает предмет, помогите ей!» Профессор удивлённо смотрел на Игоря и не мог ему отказать, потому что Грачёва знали все как самого безотказного человека в институте. «Пусть приходит в конце», – говорил профессор, и Вика получала очередной «уд». «Ушла довольная», – смеялась она после таких экзаменов, и они отправлялись с Грачиком в кафе.

Игорь продолжал худеть, и теперь на его лице вместо беззаботной весёлости постоянно блуждала тревога и неуверенность. Он на всю свою оставшуюся жизнь запомнил 12 апреля, день рождения Вики, который они отмечали в кафе «Бригантина». Грачёв подарил Вике небольшой букетик синих пушистых подснежников, которые лежали на столике, пока они пили теплое красное сухое вино. Уходя, Вика собрала и проверила свою сумочку, повертела в руках букетик и положила его назад не столик. Они ушли. Застёгивая перед выходом плащ, Игорь обернулся и увидел этот печальный одинокий букетик, который вдруг стал никому не нужен.

Летняя сессия стала вершиной и точкой в их печальных взаимоотношениях, если можно так назвать всю неразбериху встреч, слов, поступков и непоступков, которые тянулись уже больше чем полгода. Вика получила два «неуда», и было очевидно, что экзамен Станиславу Юрьевичу Преображенскому она не сдаст ни при каких условиях, и это будет финал.

На экзамен она не явилась. Отпустив всех студентов, Преображенский попросил Грачёва:

– Игорь, я что-то устал – не трудно будет тебе занести экзаменационную ведомость в деканат? Тут все оценки проставлены, трое не явились. А я пойду домой.

– Хорошо, Станислав Юрьевич, я всё сделаю, – ответил Грач.

Вику он увидел в коридоре. Она одиноко стояла у окна и смотрела на беленький пароходик, бегущий по Волге. Видимо, это была судьба.

– Вика, Вишенка, ты что тут стоишь?

– Думаю, что я такое сделала неправильное со Стасиком, что он мне экзамен не проставил. Завтра ведь жалеть будет, а поздно – ведомость уже сдана.

– Нет, ведомость вот она, – и Игорь потряс ведомостью, – и твоя фамилия тут есть, и мы сейчас её заполним. Я тебе троечку поставлю. Давай ручку и зачётку, я всё заполню. А осенью ты два экзамена пересдашь. Вот и все проблемы на сегодняшний день решены.

Игоря Грачёва вызвали в деканат через неделю. Декан, профессор Лузин, и Стас Преображенский ждали его в кабинете и долго молчали, даже когда Игорь уселся на указанный ему стул.

– Что же ты наделал, Грачёв? – спросил декан.

– Не знаю, – тупо ответил Игорь.

– Доцент Преображенский больше не хочет с тобой работать.

– Я знаю.

– Пиши заявление по собственному желанию, а что делать с твоей учёбой, я не знаю. Ты ведь уже на пятом курсе вечернего?

Грачёв молчал.

– Давай пиши. А потом – останешься, поговорим.

Вика ждала Игоря напротив института в тени огромной липы, которая уже цвела и оглушительно пахла, и вышла к Игорю, как только он поравнялся с ней.

– Ну, и что с тобой?

– Ничего, написал заявление по собственному желанию.

– И куда ты теперь?

– Не знаю.

– А, я знаю. Через неделю в Сочи открывается фестиваль «Красные гвоздики». Поедем в Сочи. Туда прилетит на этот фестиваль Чеслав Неман. Я как раз вчера купила его двойной альбом «Чеслав Неман энигматик»; мне мальчишки из «Мелодии» оставили. Сейчас пойдём слушать. А завтра покупай билеты до Минвод. Должна же я как-то компенсировать тебе твои потери.

Билеты Грачёв купил. Только в Сочи не полетел – Вика улетела туда раньше на один день с ребятами из магазина «Мелодия». И вообще Игорь Грачёв больше не видел с тех пор Вику много-много лет. Даже удивительно, как люди встречаются чуть ли не каждый день в течение долгого времени, а потом – как разрыв, как забвение, а ведь живут по-прежнему в одном городе, ходят по тем же улицам.

Владимир Иванович Носатый зашел в кабинет к Игорю Ивановичу Грачёву, проректору по АХЧ, чтобы засвидетельствовать своё внимание. Они сразу узнали друг друга: есть люди, которые, внешне изменяясь, сохраняют своё радушие и открытость, а они и являются их сущностью, и эти качества всегда выражены на их лицах, и по ним всегда можно узнать этих людей.

– Игорь Иванович, мы с вами снова вместе будем работать!

– Вовка, ты откуда?

– От верблюда.

– Садись, рассказывай.

– Тридцать лет в органах: КГБ, ФСБ. Полковник. Сейчас – на пенсию вышел. Буду работать у вас в институте в спецотделе. Про тебя всё знаю – не распространяйся.

– М-да, ФСБ! Даже не знаю, что спросить.

– Спрашивай всё, что хочешь – на все вопросы отвечу, даже на те, на которые нельзя. Нет! Лучше ты мне ответь: а что произошло с той девчонкой, в которую ты тогда втюрился, забыл – как зовут, и из-за которой у тебя чуть ли не всё прахом пошло. У тебя ведь были какие-то личные проблемы!

– А-а, была такая: Вика Грушницкая. Я даже не знаю, где она и что с ней. С тех пор и не видел.

– А что, до сих пор тянет?

– Нет. Ну, в принципе-то, интересно было бы на неё посмотреть. Только я не знаю, где она живёт.

– Ну, это мы сейчас узнаем. Дай-ка мне трубочку. Как её имя-отчество?

– Виктория Александровна.

Носатый набрал какой-то номер, и уже через минуту диктовал:

– Грушницкая Виктория Александровна Пиши, – обратился он к Грачёву, – и домашний телефон, и адрес.

Голос Грачёв узнал сразу: с голосом ничего не случается.

– Виктория Александровна?

– Слушаю вас, Игорь Иванович.

– Вика, как ты? Я хочу с тобой встретиться.

– Зачем?

– Не знаю.

– Игорь, этого делать нельзя! Этого делать не надо.

– Почему. Я хочу с тобой встретиться.

– Ты ничуть не изменился и собираешься сделать очередную глупость. Я про тебя всё знаю, я тобой горжусь. Хотя, какое право я имею тобой гордиться. Ну, горжусь, как любой человек в этом городе гордится, что рядом живут хорошие, красивые, сильные люди. Поверь мне, что этого делать не надо. Пусть всё останется как есть – в прошлом.

– Вика, я тебя сегодня жду на скамеечке в шесть вечера около кафе «Чайка» или «Гардиния» или как там оно сейчас называется – не знаю.

Грачёв, не толстый, но крупный, солидный и уверенный в себе человек этак под шестьдесят, сидел на скамеечке в ожидании встречи и очень почему-то волновался. Когда к нему подошла сухонькая, маленькая пожилая женщина, Игорь Иванович даже не понял, что это недоразумение и есть его Вика, Вишенка. И до него сразу дошло – что хотела сказать и что говорила по телефону ему эта женщина, которая оставалась для него недостижимой мечтой в течение тридцати лет. Грачёв встал и протянул ей огромную красную розу величиной с полулитровый заварной чайник на толстом длинном черенке.

– Вика, это – тебе! Я так рад.

– Зачем ты врёшь? И опять эти дрова! Ты, надеюсь, теперь понял, что встречаться не надо было, – и она улыбнулась ему той не похожей ни на чью улыбкой. Только губы её вытянулись в незаметную тонкую ниточку, а сощурившиеся глаза, нарисовали сеточку морщин у глаз. Правда, глаза остались такими же чёрными и искрящимися. Но остальное лицо было похоже на коричневую сушеную грушу, вынутую из компота.

– Нет, это надо было. Расскажи мне о себе.

– О-о, это – скучно. Сижу с тремя кошками, вяжу кофточки племяшкам, развожу тюльпаны и георгины у себя на участке. Вот и всё.

– А личная жизнь?

– Нет, замужем я не была.

– Вика, скажи: а что же это было, тогда, тридцать лет назад?

– Тогда? Тридцать лет назад? А, это был кастинг. Теперь это так называется. Просто кастинг.

– И я его не прошёл?

– Нет, ты кастинг прошёл, Игорь Иванович. Кастинг не прошла я.