«Лоскутное одеяло»

       V

     Но пока каникулы, и можно всё это выбросить из головы. В Грузию я влюбилась, читая Лермонтова – мой букварь, первую прочитанную книгу, первые выученные мною стихи. Этот волшебный край приходил в мои сны яркими картинками. Горы подпирают небо, пальмы, всегда зелёные деревья, круглый год цветы. И никогда никакого снега, никакого гололёда.  Зиму я не любила ещё со времён эвакуации.

     Мы с мамой плывём на белом пароходе к тёте в город Сухуми, где когда-то родился и рос мой отец. Собственно, тётя Нуца никем нам не была. Просто незадолго до войны на ней женился дальний родственник моего отца, который погиб в первые месяцы войны. После войны она отыскала мою маму. Они переписывались. В прошлом году Нуца приезжала в Одессу в отпуск. Теперь мы едем к ней.

     Конечно, в Одессе очень много моря. Только я видела его с бульвара. Вдруг впервые оно совсем рядом, за стенкой, то есть за бортом. Гигантская синяя колыбель слегка покачивает наше судно, тихонько шуршит за бортом и оставляет на стекле каюты крупные брызги.

     Город вынырнул из волн рано утром и застыл на горизонте, сверкая на солнце. Ослепительно белые дома среди яркой зелени. Пляж прямо на центральной улице города. У нас в Одессе пляжи далеко.  К ним нужно добираться переполненными жаркими трамваями. А здесь две-три ступеньки с набережной, и под ногами круглые камешки-галечки, убегающие прямо в белую морскую пену.

     Оказалось, тётя Нуца живёт здесь на набережной в нескольких шагах от причала в старом одноэтажном доме.  Огромные окна двух маленьких комнат выходят прямо на проспект. И в них круглые сутки вливается шорох моря, сплетаясь с голосами людей.  Этот удивительный город был даже более шумным, чем Одесса. Вечерами смеялась, пела, перекликалась гортанными голосами разноцветная, сияющая огнями набережная – проспект Руставели. Смуглые парни.  Пиджак по последней моде небрежно накинут на плечи. И непременная кепка-хинкали. Перезвон гитар рассыпается бисером.  По крайней мере в те годы, когда я приезжала сюда на каникулы, вся вечерняя жизнь города текла под аккорды гитар.

     Только во дворе тётиного дома стояла тишина. Двор, засаженный цветами, увитый плющом, отгородился от улицы тяжёлыми массивными воротами. Посреди двора длинный стол. После множества переделок, перестроек, перемен (совсем как у нас в Одессе) комнаты у всех такие тесные, что все приёмы гостей, дни рожденья и прочие праздники проходят во дворе. Только стулья выносят из дому.

     Удивительно, что я, ребёнок замкнутый и малообщительный, очень быстро сдружилась с детьми этого двора. Они совсем не были похожи на детей из моего дома и моей школы.  Их было немного. Дружные, весёлые, несмотря на разницу в возрасте, они держались всегда вместе. И никто никого не дразнил. Самым старшим был Костик. Он выглядел взрослее своих неполных пятнадцати. Плавал, как рыба. В свободное время помогал спасателям на море и катал желающих на лодке. Нас отпускали на пляж и в город под его присмотром. Он же разбирал все недоразумения между детьми. Родителей у него не было. Однажды ночью из всех городов СССР исчезли греки. Просто приехали машины, увезли людей. Утром стояли пустые квартиры с распахнутыми настежь дверьми. Кто-то из соседей накануне успел забрать Костика. Подробностей этой истории никто никогда не рассказывал. Мальчик стал общим сыном и братом для всех обитателей дома.

     Через неделю мама засобиралась домой. Тётя Нуца предложила меня оставить.                

     – Ну зачем ты повезёшь ребёнка в Одессу? Что она там будет делать? Сидеть в квартире? А здесь море рядом с домом. И с детьми она подружилась.

     Мама пыталась возражать.  Но переспорить Нуцу невозможно. Все мамины аргументы рассыпались песком, ударившись о железную стену тётиной логики.

     – А к концу августа я приеду в Одессу в отпуск и привезу тебе дитя. И нечего зря волноваться!

     Итак, мама уехала без меня. Мы помахали ей рукой. Она ещё выкрикивала нам последние наставления. Но пароход быстро удалялся, ветер дробил слова на непонятные звуки, которые кружились над нашими головами и растворялись в горячем влажном воздухе.

     – Завтра вечером мы с тобой садимся в автобус и едем к моему брату, – сказала Нуца, когда мы подходили к дому. – Познакомишься с волком.

     – С волком? С настоящим?

   –  С самым настоящим. Тебе он понравится. Я же вижу, что ты любишь животных. А они это понимают и чувствуют.

    

      Волк мне, действительно, понравился. Мгновенно. С первых секунд. Огромный, сильный, с неуловимо быстрыми движеньями он шёл через двор нам навстречу, когда мы открыли калитку. Рядом с ним, чуть прихрамывая, шла большая лохматая пастушья собака. По другую сторону резво перебирала лапками трёхцветная кошка.

     – Это его родители, – сказал Миша, Нуцын брат. – Они всегда с ним рядом. Защищают своего ребёнка. Это неважно, что он гораздо сильнее их. Для них он всё равно маленький.

     – Мишико всё знает про зверей. У меня всё детство прошло под его рассказы. Сутками можно слушать, – засмеялась Нуца. – Он и тебе расскажет. Только слушай.

     Звери остановились перед нами. Собака завиляла хвостом. Кошка буквально взлетела на плечо к Мишико. А волк поднялся на задние лапы, положил передние дяде Мише на плечи. Его голова была вровень с Мишиным лицом. Его глаза, зелёные и яркие, как ягоды крыжовника, смотрели прямо в глаза человека. И были в этом взгляде и любовь, и доверие, и, главное, разум. Тот самый разум, в котором зарвавшееся человечество отказывает животным.

     Миша ласкал и гладил их всех троих, что-то тихо говорил им на грузинском. Это было полное слияние чистых и светлых душ.

     Потом из дома вышла Тамара – жена Миши, выбежали дети. Двор наполнился суетой и шумом. Звери дружно пошли к дому вместе с людьми. Там на веранде уже был накрыт стол. Тут же недалеко от стола стояли миски с едой для животных.

    – Зверь должен получать свежую пищу. Нехорошо кормить их объедками. Они – народ гордый.  Нельзя их унижать, – сказал дядя Миша, – ты запомни это, девочка, на всю жизнь, и детям своим потом объясни. Животные вынуждены жить рядом с людьми и сопротивляться не могут. Вот и терпят все человечьи глупости, гадости и подлости.

     После ужина мы все – люди и звери – сидели в саду под деревом. Взрослые на скамейке, дети на траве вперемежку с животными.  Дядя Миша рассказал историю волка.

     Недалеко от их селения выстроены правительственные дачи для руководства страны. Любимое развлечение этих деятелей – охота, точнее, безжалостное и мерзкое избиение лесного зверья, убийство, на которое нормальному человеку смотреть страшно и стыдно. Расстреливают и калечат всё, что ходит и летает в лесу. Один из таких высокопоставленных охотничков нёс, держа двумя пальцами за хвост, крошечного, ещё слепого волчонка. Миша шагнул к нему, молча протянул руку. Кто-то из людей за Мишиной спиной тихо сказал:

     – Отдайте волчонка! Ему вот отдайте! Зачем он вам?

     – Так хотел собакам кинуть. Пусть позабавятся. Та берите, мне не жалко.

      Миша подхватил в ладони плачущее существо.

      – Понимаешь, собака и кошка оказались добрее людей. Они сразу взялись опекать малыша, согревали, умывали.  Так вместе и вырастили этого красавца.

 

        VI

     За лето я ещё подросла. Из рукавов школьного платья нелепо торчали руки. Юбка стала неприлично короткой. Пришлось шить новую форму. Мама совсем расстроилась.

     – Опять ты будешь самой высокой в классе, и из-за этого со всеми перессоришься.

     Мне очень хотелось, чтобы прежние неприятности остались позади. Мама моих надежд не разделяла.

     Первого сентября я осуществила свою детскую мечту: заплела одну косу и завязала над ней плоский белый бант.  Маме это не понравилось.

     – Ты всё время стремишься выделиться, – выговаривала она.

     Зажав в одной руке портфель, а другой прижимая к новому белому переднику букетик цветов, я стояла в дверях класса.

     

     Мальчишки разгуливали по проходам, пересмеивались, переговаривались, рассматривали девичью стайку с откровенным любопытством.

     Девочки, такие же, как я, неуверенные и перепуганные, стояли возле доски, низко опустив головы, вроде бы вместе, но каждая сама по себе. Они были собраны из разных школ, впервые видели друг дружку. Может быть, они тоже были чем-то неудобны и непонятны в своих женских коллективах. И от них просто избавились, пользуясь случаем.

     Звонок изменил картинку.   Мальчишки, чувствуя себя хозяевами, разбежались, шумно рассаживаясь, но почему-то поодиночке, оставляя рядом с собой свободное место. Девочки всё так же стояли, растерянно глядя по сторонам, совершенно не зная, как вести себя в таком чужом неизвестном мире, где даже вошедшая в класс учительница была для мальчишек своя. Мальчики вскочили, громыхая крышками парт, громко приветствуя её – невысокую, смуглую, очень немолодую, в традиционном синем английском костюме с белой блузкой.

    – Здравствуйте, Ева Яковлевна! Вы остались нашей классной? Вы нас не бросили?

     – Как же я вас брошу, таких хороших? Доведу уж как-нибудь до выпуска. Ну, садитесь, садитесь! Будем с барышнями знакомиться.

     Она повернулась к замершим девчонкам и улыбнулась. Честное слово, я никогда не видела такой улыбки ни у одной из моих прежних училок.

     – Здравствуйте, девочки! Давайте знакомиться.

     Ева Яковлевна раскрыла классный журнал и стала вызывать девочек по фамилиям и именам и рассаживать, указывая место и имя соседа.

     Я, как всегда, оказалась в списке последней. Очень неприятно было стоять под выстрелами взглядов и чувствовать себя слишком высокой, неловкой, неуклюжей. Длинные ноги, тонкие руки. Из-за косы почти до колен и толще собственной руки голова высоко поднята.

     – Ну, Миша, – обратилась Ева Яковлевна к худенькому веснущатому растрёпке под окном, – смотри, какая тебе соседка досталась! Ты такую косу, наверное, в жизни не видел. Прямо царица Тамара. А у тебя сосед – самый умный мальчик в нашей школе.

     Изо всех сил стараясь не споткнуться, я прошла до середины ряда и села возле умного Миши. Он протянул руку, осторожно дотронулся до моей косы, уважительно спросил:

     – Тяжело, наверное, такой груз на себе носить?

     – Тяжело. Иногда даже голова болит.

     – Зато красиво как! Правильно Ева сказала: царица Тамара.

     Из «буратины» и «долгоносика» в один миг превратиться в царицу Тамару – о таком счастье я даже мечтать не могла! Новая школа мне определённо нравилась.

     Здесь был иной мир, совсем другие отношения между преподавателями и нами. Все учителя и директор нас, старшеклассников, звали по именам. Мы были для них не масса, а личности.

     Ева Яковлевна – человек одинокий. Война отняла у неё мужа, детей, родственников. Наш класс был её единственной семьёй. Она знала о нас всё. Мы сами рассказывали. Со всеми своими первыми любовями, разочарованиями, огорчениями бежали к ней за сочувствием, советом и от избытка радости. Все четыре года нашего взросления она была нам наставницей в полном смысле этого слова.

     Девятый класс свалился на нашу Еву тяжким грузом. Все вдруг повлюблялись. Благо только, что предметы воздыханий находились поблизости: либо рядом в соседнем классе, либо в десятом – этажом выше. В своих почему-то не влюблялись. Привыкли, должно быть. По классам гуляли записочки. Их разносили запыхавшиеся семиклассники. Они у нас служили почтовыми голубями.

     Польза от этих эмоций, однако, была. Повзрослевшие «деточки» на переменах уже не носились по длинному коридору, вопя, визжа и сшибая с ног всех встречных. Девочки чинно гуляли парами или втроём, тихо беседуя. Косы аккуратно уложены на затылке в модную «корзиночку». Воротнички – белоснежное кружевце. Передники выглажены. Прямо тебе гимназистки из бабушкиного альбома. Мальчишки кучками стоят возле окон или подпирают спиной стены. Все умытые до блеска, аккуратно причёсанные. Как на сельской вечеринке. Охи, вздохи, переживания.

     Легче всех, пожалуй, было Люське. У неё есть брат. На полтора года старше. Значит, учится в десятом классе. Есть возможность подняться на заветный этаж.

     А моя любовь торжественно спускается со своего Олимпа, шагая вниз через две ступеньки. Взявшись за руки, мы стоим у окна. За спиной у нас жужжат голоса. Мы их не слышим. Мы читаем стихи. Свои и чужие. Просто мы – родственные души. Он тоже знает и любит Серебряный век.

     Это двухметровое счастье объявилось у нас где-то в середине октября. Дитя военного папы, он уже потерял счёт школам, кочуя с родителями по необъятным просторам Родины. Учиться в таких условиях сложно. Недостаток образования восполнялся чтением. Из всех необходимых вещей без конца переезжающей с места на место семьи половину составляли, как ни странно, книги.

     И был вечер. Вроде как на ноябрьские праздники. Чтобы стремительно растущие школьники, особенно школьницы, не бегали на танцы в какие-то сомнительные «мореходки» и прочие училища, для девятых и десятых классов в школе устраивали вечера. Как говорила наша Ева, «Всё-таки дети на наших глазах крутятся». Особой тематики не было. Просто использовались все наши способности и умения и давалась возможность потанцевать.

     В этот раз ставили сценку из какой-то классики. Мишка из десятого «Б» читал Маяковского. Пел Валерка из девятого «А». Наша Люська играла на аккордеоне. Но главное, сам Шурка-цыган пел собственную песню на мои стихи под аккомпанемент своей волшебной гитары: «А у тебя ресницы в снегу. А у тебя улыбка, как сон…» звенело, лилось на весь наш актовый зал.  И Ева Яковлевна почему-то вытирала слёзы. А у преподавателей были такие лица…

     Он подошёл ко мне, когда Вера Ивановна, учительница музыки, села за пианино и заиграла вальс. Я давно не была самой высокой, как в прежней школе. А уж при его росте!..

     Он протянул мне руку. Так, наверное, князь Болконский подавал руку Наташе Ростовой на балу. Низко наклонившись, он выдохнул чуть слышно:

     – Это в самом деле ты сама написала?

     Я только кивнула головой, потому что говорить не могла. У него были такие глаза! Даже бесконечные скитания по бескрайним весям не стёрли грузинский акцент. Этот гортанный звук и твёрдое «э» упрямо прорывались через его безукоризненный русский.

     – Мне говорили, что ты пишешь стихи. Только я не представлял, что такие! Я тоже пишу.  Но, куда мне! А коса у тебя! Это из-за неё тебя прозвали царица Тамара? Слушай, а ты грузинское что-нибудь танцевать умеешь?

     Я снова молча кивнула головой. Мы как раз кружились возле пианино. Он на секунду отпустил меня и что-то шепнул Вере.

     Вдруг зазвучала та самая музыка из сухумского двора. Середина зала мгновенно освободилась.  Мы понеслись, полетели по кругу в пустоте иного сказочного мира. Только мы двое. И третья – музыка. И где-то далеко за стенами волшебного королевства хлопки ладоней…

     Потом музыка оборвалась. Мы стояли на середине зала. Две неподвижные фигуры медленно возвращались из другого измерения в обычную реальность…