«Девяносто первый или путь в бронзу», роман

Позднее Дубинский от частного случая пришёл к обобще-нию: улыбчивость – не самое характерное качество власть пре-держащих. Видимо, что-то такое происходит с человечком, ко-гда карабкается он по острым иерархическим ступеням, после чего улыбка у него уже не получается – мышцы лица, ответст-венные за нужную мимику, напрочь атрофируются. Случались, конечно, в мировой истории исключения, которые, как всегда, лишь подтверждали правило. Потягаться с Гагариным в луче-зарности улыбки мог, и то на другой стороне шарика, американ-ский президент Джон Кеннеди. Мог-то он мог, а что из этого вы-шло, знают теперь все.
«Подвергай всё сомнению», – говаривал некогда Рене Де-карт. Услыхав лозунг великого француза, Дубинский пришёл в восторг, настолько сказанное триста лет назад перекликалось с его умонастроением. Володя взрослел, сомневаясь, и сомне-вался, взрослея. До поры до времени дело дальше сомнений не заходило, и Дубинский никак не нарушал порядка вещей, установленных – казалось, на века – советской человеколюбивой системой. Более того, учась в институте, избирался он в члены комсомольского бюро факультета, а в армии вступил кандидатом в члены КПСС. На заводе сельхозоснастки имени Виктора Кингисеппа, куда, демобилизовавшись, пришёл он работать технологом, на молодого коммуниста руководство имело большие виды. Умён, активен, способен разговаривать с людьми, вдохновить их на труд и отдых – многого, короче, можно ждать от этого парня.

Ждать долго не пришлось – парень основал политклуб «Выбор». События второй половины восьмидесятых годов ХХ века, столь неудачно названные «перестройкой», внушили большинству обывателей ощущение свободы, вседозволенно-сти и уверенности в том, что в их силах – уж теперь-то! – что-либо в этой жизни взять да изменить.
Ну, со свободой, тут, пожалуй, всё ясно. Очень большие люди готовились слить в историческое небытие     самую могущественную в мире партию, чья идеология изрядно износилась и обтрепалась, не по дням, а по часам разваливался Союз – отчего в такой ситуации не выпустить пар, не дать народцу почесать языками? Да чешите на здоровье, люди добрые! Неимоверная популярность пришла к газете «Аргументы и Факты» и телепрограмме «Взгляд», полемика и обычный безответственный трёп выбрались из подполья, обживая улицы и прочие открытые пространства. Весьма сомнительные свободы очень ощутимо кружили многие и многие головы. Через два-три года жизни в благоприобретённых условиях явилось понимание: мы можем всё!

В политклубе «Выбор» сошлись два десятка молодых за-водчан, из города к ним подтянулись юристы и журналисты, несколько врачей да пара престарелых зэков, убедивших окру-жающих и себя в том, что являются они сталинскими политка-торжанами.
Политклуб начал выпускать газету «Слобода» и обозначил своих врагов. Вполне предсказуемо ими оказались городской совет депутатов и горком партии. Пикантность ситуации заключалась в том, что руководитель политклуба, член КПСС Владимир Дубинский на то время уже заседал в горсовете в качестве законно избранного депутата.
Со временем определился круг непримиримых врагов Ду-бинского. Возглавляла его Серафима Осиповна Тыковко, директор Дома культуры железнодорожников. Женщина с квазизаконными амбициями и неиссякаемой готовностью к эмоциональному взрыву.
В городе нашем Степановске Володю Дубинского теперь знали все.
А отношения с дедом с годами выровнялись, хотя взаим-ной любовью не озарились.
Вернувшись из армии, Володя выбрал время и навестил старика.
– Садись, солдат. Выпьем, – сказал дед, разливая по стопкам самогон. Не пьющий без достойного повода дед напит-ки готовил сам – не существовало в мире силы, способной за-ставить его купить водку в магазине.
– Какой я тебе солдат? – деланно обиделся Дубинский-младший, присаживаясь, впрочем, к столу. В их части после дембельского приказа «деды» меняли название на «граждан-ские». – Всё, хватит, отслужил.
Дед выпил, не спеша закусил.
– Мой отец, а твой прадед, из армии вернулся в девятьсот шестом году, – спокойно начал дед. – Четыре года отслужил в артиллерии. Так вот, хорошо помню, и в двадцатом году прихо-дили к нему мужики и спрашивали: «Солдат дома?»
– Ох, и память у тебя, дед! Это ж сколько лет прошло? Шестьдесят почти!
– Хо! – дед ткнул вилкой в яичницу. – Я много чего помню. Я и Циркача помню…
– Какого циркача?
– Ну, Фомку Степанова, шалопая этого.
– Это в честь которого город…
– Ну да! Из-за которого Успенск наш переименовали. Цир-качом его все звали. Циркач, он циркач и есть. Стоит теперь, бронзовый, важный.
– Расскажи. – Володя даже заёрзал на табуретке.
– Потом как-нибудь, – дед снова взялся за бутылку. – Не пришло ещё время.
– Ну, потом так потом. – Знал Володя: спорить с дедом бесполезно.
Но не рассказал ничего старик Дубинский и «потом». Не успел – умер.