«Большие бабки», рассказ

Светлой памяти Олега Валентиновича Сафронова

Большой художник Сережа Шишкин, здоровый и крепкий мужчина пятидесяти пяти лет, дождался вдохновения, подбежал к мольберту и стер мягким ластиком несколько спальных районов,  а также убогие, но гигантские аттракционы Фрунзенской набережной.  Теперь панорама города приобрела завершенный вид, который поверх карандаша можно было закреплять черной китайской тушью.  На холсте сгущались, клубились, тонко подтаивали и расступались облака. Даже в таком, сером и только что зародившемся виде картина светилась и вибрировала. Чувствовалась рука мастера.
Шишкин писал небеса, сколько себя помнил, – и в станковой секции Союза, и в детской художке. Его облаками неизменно восхищались, совершенно не желая замечать  что-либо другое. Со временем художник смирился с тем, что в неизбежный момент посетитель сообщит предсказуемое: 
–  Мы хотим, Сергей Александрович, ваше небо. Любое!
Треснула радуга восьмидесятых, пузыри девяностых исчезли под страшные хлопки на площадках элитных домов. Как на картине Брейгеля, протопали за кадром нулевые. Что бы кто ни говорил, но советский знак качества –  человек с распростертыми объятиями (вот, мол, какое!) –  есть и знак количества. Вон, мол, сколько. Поднятый падением железного занавеса вихрь из тысячи небесных холстов разлетелся по планете, оседая в музеях и частных коллекциях. Друзья успели опуститься до уровня завистников, а потом и вовсе, как это ни банально, пополнили лагерь недоброжелателей, с годами окруживших Шишкина далекими и близкими кольцами тусклых костров. По вечерам враги пили чай или жарили мясо, передавали по кругу сосуды с кислым вином, а после тянули однообразную свою песню: “…ну ты же понимаешь¸ старик, при всем уважении, это не искусство, а халтура. Написал ты небо, ну еще раз написал небо, ну еще десять раз написал. Дальше что? ” 
Шишкин отошел от мольберта, долго чистил одну трубку и набивал другую, стараясь не смотреть, как над вечерней Москвой нависли сотканные из облаков три огромные зловещие фигуры с длинными волосами.   Пускай искусствоведы ищут нужные слова, ничего, кроме картины, автор зрителям не должен. Художнику, подражающему языковому щелканью дискурсирующих мартышек, легко уподобиться мяукающему среди кошек птенцу!  Да, это будет картина, которая надолго переживет и завистников, и критиков, и самого автора.
От мысли о себе накатил голод. Что же, можно пойти пообедать. Уже на пороге мастерской он украдкой лизнул взглядом по холсту. Так в метро периферийным зрением следят за агрессивно настроенной группой граждан, в том числе несовершеннолетних, или поглядывают между фарфоровых коленок сопровождаемой родителями школьницы – стараясь не встречаться глазами, не тревожить, не будить лихо.