«Нарочь»

***

 

Сердце не камень, а жизнь вот такая штука:

Как на качелях, шарахайся в рай и в ад.

Бывшая ангелом стала уставшей сукой.

Сердце – стакан переполненный, мрак и яд.

 

Жили в грехе, не скрываясь и не халтуря,

Даже и плакать – так с поднятой головой.

Что там осталось этой несчастной дуре,

Верящей в то, что «не было ничего»?

 

 

***

 

Судьба – бульварщина, pulpfiction.

И Смерть-красотка кажет фиксы,

И Жизнь-уродка молча ждет,

Сидит, как Золушка за печкой,

Рисует со стрелой сердечко,

Кастрюли-сковородки трет.

 

То фартук красными руками

Поправит, то, как в мелодраме,

Заезжий принц стучится к ней,

Слегка подвыпивший и старый,

Седой подросток, он с гитарой,

В полуслезах и в полусне.

 

Он обнимает, он бормочет,

Он навсегда остаться хочет;

Она с надеждою глядит

На свежую побелку в спальне,

И грезит о дороге дальней,

И тихо плачет, и молчит.

 

 

***

 

Вместо «Господи, помоги» шепчешь «Господи, обезболь»,

Сердце тянешься запереть на замочек из хрусталя,

В мире дольнем – как в кандалах, даже если сто раз король,

И змея на твоей груди, и тюрьма тебе вся Земля.

 

В глубине у тебя болит эта пошлость и этот быт,

Эта чертова ворожба над нелепой твоей судьбой –

Все коварство ее, судьбы, эти если-бы-да-кабы,

Все ушедшие далеко, не оставшиеся с тобой.

 

Одинокие вечера, нынче-завтра-твое-вчера:

Даже если сто раз король – было б горько и королю…

И не молишься ни о ком, и терзаешься до утра,

В пустоту, никому, во тьму говоришь: «Я тебя – люблю».

 

 

***

 

Богоравны и неблагонравны,

Распрощальны во веки веков,

Удалимся походкою плавной

Под негромкую дробь каблуков.

 

Однозвучно гремит что-то где-то –

Колокольчик? Да вряд ли, скорей

Стаканы в привокзальных буфетах

Под присмотром ночных фонарей.

 

Поездной ли мой сон бестревожен,

Или – сбыться усталой любви,

Полотном ли железнодорожным

Забинтованы раны мои?..