«Очередь», памфлет

Я и раньше догадывался, что главный смысл очереди не в том, чтобы овладеть неизвестным чем-то, и не в том, чтобы время от времени вопить: «Больше штуки в руки не давать!» Теперь вот, спасибо солдафонству соглядатаев, до дна ощутил сакральную науку очереди.

Впрочем, без этого токовища, сублимированного багряной палаткой, было бы нестерпимо скучно. Удача, что я вовремя сообразил заняться репортерством. Держит на плаву. Пока. Даже шанс возвратить манишку с номером снова забрезжил на горизонте. Потому что мое стремление всячески превозносить культ очереди само по себе есть бесспорное благо для тирана.

Лишь бы поскорее туда вернуться. Не терпится. Ух, и развернусь я в главной фаланге! Первым долгом соглядатаев на дембель отправлю. А наказание введу гуманное, без рукоприкладства. Пусть нарушитель просто отодвигается в очереди, меняясь номерами со стоящим позади. Дешево, сердито, эффективно. Факт!

Но до возвращения в очередь еще дорепортерствовать надо. Сегодняшний репортаж за номером 321 ничем особенным от прочих отличаться не будет. Пожалуй, только новой шуткой, порожденной очередью. Она смешнее тех, что были на прошлой неделе. Что-то о нескончаемом и быстротечном стоянии. Очередь смеется, словно горло содой полощет. Манишки гогочут напропалую.

– Шурлики… Мурлики… Заканчиваются… За мной не занимать… – доносится сокрушенное со всех сторон.

Очередь колышется, вибрирует, переливается радужно. Жаль, что мой мандариновый смарт не может запечатлеть ее во всей красе. В кадре одни манишки. Множество манишек. Целый строй одинаковых белоснежных манишек, маниакально выстиранных, накрахмаленных и выглаженных к воскресенью. Постных, высокомерных, злых, непреклонных и озабоченных. А в хвосте очереди – к тому же сомневающихся и напуганных. Лишь в голове очереди (у самой красной палатки с транспарантным призывом над прилавком «Все в очередь!») манишки во власти чего-то иного. Я назвал бы это духом опасности разочарования. А какие развеселые манишки попадаются в середине очереди, в пресловутой главной фаланге! Они задорно толкутся и беседуют, напевают и переругиваются. Наверное, поэтому здесь больше всего соглядатаев, а также коммерсов разных мастей.

Не будь на соглядатаях красных нарукавников, я все равно с легкостью отличал бы их по нахмуренным бровям под маленькими черными котелками. Впрочем, котелки нынче носят многие. Мода. Но брови таким фасоном не хмурит никто. Кроме того, сатиновые яркие нарукавники затмевают лепотой даже белизну манишек.

Коммерсов отличить – тоже плевое дело. Они снуют кто с ящиком на колесах, кто с клетчатым баулом. Напитки, бутерброды, мороженое, сувениры. Что поделать, очередь жаждет еды, питья, лакомств. Еще очередь жаждет зрелищ. С этим сложнее. Промышлять артистом в очереди – опасное занятие. Запросто можно получить по башке. Или еще что похуже. И уже не от протокольных общественных соглядатаев – от любой рядовой манишки, в качестве выговора за неудачное выступление. Особенно достается поэтам. Слушать стихи большинство считает скучной и бессмысленной потерей времени. Так и кричат: «Не кради нашего драгоценного воскресного времени, ушлепок-рифмоплет!» Правда, ухитрившимся развлечь – щедро получай сластями и сладостями!

Хорошее и плохое в очереди рядом. Всего в метре от аплодирующих клоуну с мартышкой освистывают и толкают незадачливого скрипача, рискнувшего сыграть какую-то тоскливую мелодию.

Я строго велю себе – не залипать в своих отстраненных наблюдениях за очередью. Репортаж должен продолжаться, не прерываясь ни на мгновение. Show must go on. Только тогда это будет более или менее успешный репортаж. Кому это нужно? А черт знает, кому. Манишкам точно не нужно. И мне, похоже, не нужно. Разве что очередной ролик в смарте подзадоривает мою надежду на возвращение в очередь. Зачем? А черт знает, зачем. Возможно, чтобы вновь обрести все права стоящего. Какие права? А черт знает, какие. Никаких прав, одни запреты. Например, запрет на энтропию. Попробуй, стоя в очереди, подать милостыню прохожему попрошайке. Или поделись бутербродом с бедным, побитым камнями поэтом. Живо вылетишь с потерей права приближаться к очереди. Это страшное наказание – быть отлученным навсегда. Почему страшное? А черт знает, почему. Кстати, за подобные мысли тоже можно живо утратить манишку. Вот и приходится помалкивать.

Тем временем фантомная боль атрофированных эрогенных зон овладевает очередью, которая ощутимо возбуждается, становясь упругой и плотной, выравнивается и словно сворачивается в жгут. Издалека нарастает ропот копыт. Очередь, прикусив язык и заныкав манишки за поднятыми воротниками, великодушно всасывает клоуна, попрошаек, даже побитого поэта. Чтобы им не досталось на орехи от безжалостных центурионов.