«Переведи меня... Майданная конфабуляция», повесть из цикла «Високосные хроники»

***

Одесские митинги и вече бледненько копировали киевские. И европротесты, и антиевропротесты той зимы сгустились в двух эпицентрах – у памятника Дюку на Приморском и на Куликовом поле у Дома профсоюзов. Кстати сказать, глядя новости о пожаре в Киевском Доме профсоюзов, Джульетта подумала об одесском в том же чрезвычайном ключе. И сама испугалась своего пророчества. Но об этом – позднее.

А пока Одесса разделилась на сторонников Майдана и его противников.  У Дюка в основном кучковалась непримиримая молодежь, украиноговорящие, творческая интеллигенция и представители самого малого бизнеса. На Куликовом контингент был качественно другим, резко отличавшимся агрессивной религиозностью, совковой ностальгией и ватными бабушкиными шапочками.

Психотерапевту Джулии Михайловне разобраться в собственных мыслях и эмоциях было так же трудно, как Юльке-школьнице заполнить контурные карты по истории и географии в средней школе. Разложить бы страхи и желания по ячейкам этой колоды. И обвести границы с соответственным нажимом, чтобы не вырвались из бессознательного и не мешали жить. А остались бы для следующих или параллельных вариантов существования.

Борис приходил реже, но всякий раз оставался до утра и говорил, не дожидаясь вопросов:

– Это война, душа моя. Любая революция – лишь ее разновидность или этап. Я видел войну, я знаю. Она питается трусостью, безволием, глупой верой, упрямством, невежеством, заблуждениями. А еще – доблестью и бесстрашием. Война всеядна, да будет тебе известно. Люди зажаты между шимозой* и шизой. А в затылок дышит война. Она ценит людей даже больше, чем сокровища. Нищие, втоптанные в грязь сокровища. Убитые на Майдане бунтари, поверившие в неправильных богов, не стерпевшие оскорбления, не отринувшие гордыню и достоинство, – для нее, для войны, всего лишь потерянные на дороге медяки. В любом случае, народ – проигравший победитель. У нас здесь, как в общежитии без коменданта: все либо ненавидят, либо равнодушны друг к другу, а кто сбега̀ет прочь – предатель, которого не в чем упрекнуть. А эрогенная зона у всех – карман. И любим только когда нет выбора. Выбор… Выбор нации… Что это такое? Всё в конечном итоге упирается в выбор отдельного человека или чертовой уймы отдельных людей. Представь себе – мы близки к благородной победе. И вдруг – хлоп! – кто-то выбирает жизнь, покой, добробут. Потом другой, третий, десятый, сотый… И все идет прахом! Присмотрись и увидишь – все теребят свой карман – для удовольствия, убедив себя, что ради дела. Да, их не в чем упрекнуть. Им нравится шелковая пижама и аромат утреннего кофе, только и всего.

***

Весна не могла не радовать. Но в театр Джульетта ходить перестала – как отрезало. Борис не возражал.

Протесты и протестующие преобразились и переместились. Хорея революции крепчала, локализуясь на востоке, вспыхивая и взрываясь поочередно в Харькове, в Донецке, Луганске. Майдан побеждал в столице, на периферии поднимал голову Антимайдан. У веселых ребят, водружающих там триколоры, был врожденный московский говорок.

К тому же март 2014-го заставил Джулию припомнить былое. Джульетта никогда не ездила в Крым. Ни сама, ни с Борисом. Бывала лишь в детстве, с родителями. Запомнила картинки Ласточкина гнезда и Бахчисарая, гирлянды из синего лука на базаре, неестественную колючую русскость Севастополя, удушье Панорамы* и неутолимую жажду – жестоко хотелось пить и домой.

Давнишние и свежие рассуждения прессы о пребывании Черноморского флота РФ в Крыму не формировали у Джулии устойчивого мнения. Между тем она недоумевала, какие могут быть арендные отношения по поводу украинской земли и моря для военных целей. Борис же бывал чрезвычайно возмущен наглостью арендаторов. Когда Джульетта думала так же, ей казалось, что она просто транслирует его мысли.

Все их разговоры касательно данного предмета выплыли из лабиринтов гиппокампа* с появлением людей цвета хаки на полуострове.

Джулия смотрела в ненавистный экран телека и не верила глазам. Снова насекомые, только другого вида. Еще более откормленные. Предположительно – каннибалы. С довольными широченными ртами и подслеповатым щекастым прищуром.

Репортажи оттуда поначалу оставались на втором плане. Вести со всех румбов прилетали с такой частотой, что самым нормальным было привыкать. Привыкали. Джулия в том числе.

Зато аннексия грянула громом, от которого не спрячешься. Такое привычкой было не одолеть.

Действия северного соседа напоминали ограбление во время похорон. Пока Украина оплакивала убитых протестующих, Кремль без сомнения начал воплощать в жизнь свою подлую кражу Крыма. Именно воплощать, подготовка длилась уже давно. Путин только выжидал подходящий момент.

18–21 февраля 2014 года стали последними днями Евромайдана, последними днями Януковича и Ко у власти и последними днями украинского Крыма.
                                                                           (Из интернет-изданий)

***

Не так давно Джулия все же приняла от Алойчика презент. От традиционного китайского платья ципао она не в силах была отказаться. Оно было шелковым, прекрасным и черным. С элегантной стойкой как раз для высокой шеи. И удачно скрадывало несколько располневшие Джульеттины бедра. К нему подходили любые украшения, даже их отсутствие. Но самым большим его преимуществом было то, что в самые трудные дни, когда накатывала волна депрессии и было совсем не до создания образа, платье оказывалось под руками. Любило оно хозяйку, и всё.

– Теперь она всю дорогу в этом платье, – ворчал Алойчик. – Нет, мне, конечно, приятно. Мой подарок и все такое. И вообще хорошее платье…

– Подарю ей тоже что-нибудь, – нерешительно решал Гоша.

– Что? А возьмет? Наивный.

Гоша пожимал плечами и сникал.

Он частенько навещал Джулию в обеденный перерыв. Они шли в кафетерий офисного центра и сидели, почти не разговаривая. Потому что говорить было не о чем. Не расспрашивать же о личном. Впрочем, все главное было давно известно. Джульетта испытывала чувство вины и неловкость за неустроенность Гоши. Словно не было тридцати прошедших врозь лет.

– Хороший Гоша, но какой-то несчастливый, – рассказывал ей Валька. – Мать работала с ним на «Нахимове»*, официанткой. И тонули, и выплывали вместе. Потом, когда ты его турнула, он к нам и прибился. Ходил, ходил, дружил, да так и остался. Только надо знать мою матушку – одним словом, стервь, каких не видно. И не потому что старше его. Просто характер – любого за пояс заткнет.

– Заткнула… – сожалела Джульетта.

– Выжала его, как лимон, и бросила, когда пожирнее баклан подвернулся. К нему укатила.

– А Гоша знает?

– Да знает… Пожалела бы ты его.

Джульетта жалела, ходила с ним пить кофе. Если бы пригласил еще куда-нибудь, пошла бы непременно. Но он не приглашал. Сидел, смотрел и тихонько вздыхал. И вот однажды весной отважился:

– Я тут на Куликовом поле случайно был. Проходил мимо как-то… Может, прогуляемся туда, в палаточный городок. Люди дело говорят.

– Что̀ по-твоему дело? Одесская народная республика, которую там требуют провозгласить? На какую голову это налезет? – Джульетта почувствовала, как кровь прихлынула к лицу. – Не ходи туда! Что-то подсказывает мне – плохо закончится.

– Хорошо, не пойду. Не волнуйся так. Я просто из любопытства… Мне все равно скоро в рейс.

Но в море Гоша больше не вышел.