«Переведи меня... Майданная конфабуляция», повесть из цикла «Високосные хроники»

Переведи меня через майдан,

Через родное торжище людское,
 Туда, где пчелы в гречневом покое,
Переведи меня через майдан.
                                                                                              Переведи меня через майдан, –
                                                                Он битвами, слезами, смехом дышит,
                                                                               Порой меня и сам себя не слышит.
                                                                               Переведи меня через майдан.
                                                                                                                Переведи... майдана океан
                                                                               Качнулся, взял и вел его в тумане,
                                                               Когда упал он мертвым на майдане...
            А поля не было, где кончился майдан.

В. Коротич

В 2012 високосном году, в самый солнечный день оттепели, 29 февраля состоялось последнее празднование Джульеттиного дня рождения.  Семейные посиделки в одичалом садике фонтанской* дачи завершились спасением соседского кота, орущего из-под внезапно обвалившейся крыши ветхого домика. Счастье, что под эту крышу редко ступала нога человека, разве что за кое-какой кухонной утварью, хранившейся в скрипучем серванте с незапамятных времен. Как только трясущегося кота достали, Джулию осенило – с днями рождения покончено!

Нет, умирать Джулия Михайловна совсем не собиралась. Была вполне здорова и моложава – законного полтинника ей никто не давал. А собиралась она, наоборот, продавать участок, о чем оставила объявление с номером телефона на изгрызенном рыжей ржавчиной почтовом ящике.

– Помаду французскую всю извела, все равно бумажку твою ветром унесет, – ворчала Джульеттина племянница, оглядываясь на отслуживший свое мангал, испускающий последний дымок под мощным стволом вековой груши.

– Сегодня же вечером какой-то ушлый риэлтор позвонит, вот увидишь, у нас в Одессочке главное, чтоб слух пошел, – успокоил Сергей Михайлович, торопящийся за покидающими дачу родственницами, сестрой и взрослой дочкой. – И тебе копейка не помешает к свадьбе, а то, пожалуй, от будущего зятя толку ждать нечего.

Племянница показала отцу язык и обогнала процессию. Джулия молчала. Думала о рухнувшем дачном домике, который словно ждал целых четыре года хозяев в гости, чтобы в их присутствии торжественно приказать долго жить. Думала о дележе вырученных от продажи денег между родными. Думала, что давно нужно было продать эту рухлядь и увезти Борю на лечение за границу, пока не вышли сроки. И ни с кем не советоваться, никого не слушать, даже его. А тем более, ненасытную сестру и чересчур щепетильного брата. Теперь-то все равно, когда и почем…

Продали на удивление быстро и дорого. С другой стороны, чему удивляться? Фонтан* ведь. Долги возвратили – и Сергей, и Джулия. И на скромную свадьбу племяннице отложили. Сестре Ирине, живущей в Италии, не сообщали. Потому что не знали адреса.

На оставшиеся деньги Джулия заказала на могилу Бориса гранитное надгробие. Чтобы не хуже, чем у людей. Всю жизнь терпеть этого не могла, а тут – смирилась. Пусть будет, как принято у нормальных, не у високосных.

Итак, последний високосный день рождения давно похоронен в катакомбах Джульеттиной памяти. А они глубоки, душны и пугающе темны. Они абсолютно не пригодны для жизни, однако в них продолжают жить, беззаботно и безропотно, как в трущобах Молдаванки. Кто обитает там, лучше не спрашивать Джулию. Потому что, не ровен час, спустится она по скользким ступеням и заплутает в поисках високосной потери.

Лучше пусть позовет из своего полусна. Ночь-полночь не преграда для него. И вот он уже сидит на краю постели и гладит ее руку. Борис… Он любит брать ее за руку, легонько дуть на пальцы и в ладонь, особенно в ладонь. Ей щекотно, она хихикает, но руки не отнимает. Потом прижимается к нему, кладет голову ему на плечо и слушает его шепот. Который похож на прибой.

– Он опять появился? Этот твой Гоша. Значит, я был прав, когда не верил в его исчезновение. Не верил, что он от тебя отказался. От таких Джульетт не отказываются. Я точно знаю.

– Брось, родной, мне почти пятьдесят. А у него семья. У него пузо капитанское и седая борода. Мы устали, Боренька. Я устала. Да и он тоже.

– Ничего похожего. Он просто ждал удобного случая, чтобы к тебе подкатить. Любовь, сама понимаешь. Вспомни, как у Бердяева*: любовь внеродовая, Афродита небесная, не ведущая к рождению и дроблению индивидуальности, с ней связана тайна бессмертия… Так, кажется.

В ответ она целует сухие Борины губы и они становятся влажными от ее слез. И солеными, и горьковатыми, как морская вода. Конечно, они не стали бы такими мягкими и податливыми, не целовали бы так жарко, если бы он сердился. Впрочем, сердитым он никогда не приходит, сколько ни зови.

Вообще, его неизменный отклик на ее зов – не более, чем иллюзия. Борис всегда приходит сам, по собственному желанию. Ведь он всегда был таким своевольным. Так с чего ему меняться теперь?

– Ты остался прежним, таким я увидела тебя впервые. Помнишь? Разве что виски слегка побелели, – говорила Джульетта каждый раз вместо приветствия.

Она неизменно ведет себя так, словно это их первая встреча после долгой разлуки. И последняя.

– Черта с два! – отвечал Борис, отводя длинную каштановую прядь с ее лба. – Теперь я сущность ночная, аки вампир. С некоторых пор у меня стойкая асистолия*, как однажды назвал это мой невезучий реаниматолог. Но мой туттам еще трепещет. В этой комнате, в абрисе окна, более всего – в твоих зрачках… Ты ведь не забыла, что такое туттам? Хотя, разумеется, помнишь. Память – это он и есть. Я забыть не позволю. Хочется возразить? Ищи аргументы. Тебя всегда можно было подразнить чем-то трансцендентным*.

– Я не вижу цвета твоих глаз, только свет, – тревожилась она.

– Поверь, они по-прежнему разные, такие, как ты привыкла, один – карий, другой – зеленый. Или наоборот? – Борис смеялся беззвучно.

Она просыпалась живой и смертельно влюбленной. Заново и непрерывно.