Мы быстренько попрощались и вышли. Конечно же, пока мы спускались по лестнице, я постоянно оглядывался по сторонам. Кепки не было. И на улице ее не было, и на троллейбусной остановке. И только в последний момент, когда мы уже садились в троллейбус, я увидал ее. Она катилась по ночной вымытой мыльной пеной рижской мостовой и уже намеревалась повернуть в темный переулок. Я схватил ее за козырек буквально в последний момент. «Ну все, — думал я, — держа кепку обеими руками, пока мы добирались в гостиницу. — Больше никаких экспериментов. Теперь ты от меня никуда не денешься».
На следующий день мы улетали в Одессу. Но я начал готовиться к отлету еще с вечера. Кепку я уложил на самое дно чемодана, сверху положил свои вещи, потом вещи жены, потом придавил все это рижскими подарками, потом закрыл плотно набитый чемодан, перетянул его кожаным ремнем, а ключик положил себе под подушку. «Так будет надежнее», — думал я, — засыпая под перезвон колоколов Домского собора.
Утром приехал знакомый, чтобы везти нас в аэропорт.
— Вы вещи уложили?! — с порога закричал он. — Давайте, давайте, а то мы уже опаздываем.
— Все уложили. Можем выходить. Я вот только сейчас эти вещи на минутку обратно выложу, потом опять уложу — и вперед.
— Зачем их выкладывать? — со страхом глядя на меня, спросила жена.
— Ну так, знаешь, на всякий случай… Чтобы лишний раз не волноваться, — жалко пролепетал я.
Быстренько снял с чемодана ремень, открыл замок, достал подарки, потом наши с женой вещи, потом из чемодана, по идее, должна была появиться кепка. И она, конечно же, появилась бы... Если бы она там была. Но кепки не было.
— Вот теперь действительно все, — разозлилась жена. — Хватит! Ты посмотри на себя! Покраснел весь. Видимо, давление поднялось. Да забудь ты про эту чертову кепку! Жили же мы без нее тридцать лет и дальше проживем. 
И мы поехали в аэропорт. По дороге я ни разу не обернулся по сторонам, чтобы жена, не дай бог, не подумала, что я чего-то тут высматриваю. И только на самой последней улице, после которой начиналась дорога в аэропорт, я машинально повернул голову и взглянул на витрину универмага, где начиналась вся эта история. Так вот, кепка была на месте. На голове у того самого писательского манекена, с которого, как видно, вопреки кепкиным желаниям, я снял ее буквально накануне.
— Мы можем остановиться, — сказала жена, — у нас остался чек, уверена, что нам ее вернут. В конце концов, мы в цивилизованном европейском государстве. Если каждый дурацкий колпак начнет устанавливать тут свои законы…
— Не нужно, — твердо ответил я, — поехали! Видеть ее больше не хочу! Ну, допустим, даже и вернут. Я привезу ее в Одессу, и ты представляешь, какая жизнь у меня начнется? Она будет исчезать каждый день, а я стану местной достопримечательностью. «А теперь посмотрите направо: это наш бывший писатель. Когда-то подавал надежды. Но последние годы известен только тем, что день и ночь ищет по всему городу какую-то кепку».И потом, знаешь, я понял, в чем тут дело. Просто бывают вещи домашние, которые привыкают к дому, а бывают дикие, вот как эта кепка. для нее самое главное — свобода. И не мне, человеку, всю жизнь отстаивающему идеалы свободы, бороться с кепкиными принципами. А может, она вообще влюблена в этот писательский манекен с тупой пластмассовой головой, у которого шансов получить Нобелевскую премию по литературе еще даже меньше, чем у меня. Но тогда тут вообще ничего не поделаешь. И, по-моему, уж ты-то, — обнимая жену, закончил я, — как никто другой должна ее понять…