«Из логова змиева», повесть

Знаешь, почему я тебе так подробно, хотя и непоследовательно, рассказываю эту историю? Потому что мне не с кем по-настоящему поговорить. Больше всего на свете я любила разговоры с залом. Не с пустым, естественно, а наполненным людьми, как подсолнух семечками. Стоило мне выйти на сцену, большую или маленькую, я себя наконец-то чувствовала в своей тарелке, в которой мне хотелось прожить всю жизнь, как жемчужине в раковине. Но из этой тарелки-раковины меня вытряхивала окружающая среда. И, похоже, наконец вытряхнула навсегда. После окончания Литинститута я работала в разных театрах, выступая со своей концертной программой. Слово "артистка", записанное в трудовой книжке, вызывало у меня перманентный приступ тинейджеровской эйфории. Наконец-то сбылась мечта идиотки! На самом деле ничего не сбылось. Каждый раз, когда я ступала на путь сбычи мечт, конечный результат оказывался пародией на первоначальный замысел. Видимо, то ли Бог был глуховат, когда я его о чем-то молила, то ли формулировать просьбы нужно было точнее. В моей жизни существовали две равновеликие ценности: ах-любовь и творчество, в которое эта куртуазная сука периодически сублимировалась. Очень хотелось и там, и там грандиозного успеха. Самой малозначительной составляющей успеха я считала его материальную часть. Я и до сих пор не очень-то уважаю дензнаки. Надо сказать, они мне отвечают взаимностью. Детство я провела в полном достатке (по советским меркам). И на всю жизнь запомнила, что достаток к счастью отношения не имеет. Это как Божий дар и яичница – две сущности, не вступающие друг с другом в интимную связь. Даже если бы на меня свалились какие-то несметные богатства, они не смогли бы повлиять на количество и качество творчества и любви. А все остальное, то, что можно купить, не представляет (и тем живем, на том стоим) никакой ценности...

В своей погоне за сукой-любовью я никогда не знала меры. А надо бы знать, если хочешь успеха. Я презирала законы психологии, мужской и женской, полагая, что все они писаны для плебса, а в моем исключительном случае просто не работают. Еще как работали, конечно же, мне в наказание! Оказалось, что даже несоблюдение простейшего правила: мальчики звонят и назначают встречу девочкам, а не наоборот, – может испортить личную жизнь до ее полной непригодности. Я часто (но, слава богу, не всегда) спешила и не желала ждать, когда мне соизволят чего-то там назначить. А дальше уже все было предрешено. Ленивые мужчины всегда идут в обход, они предпочитают спящих красавиц, таких себе страдающих хронической анемией снежных королев. Если же по твоим женским жилам течет холерическая кровь, ты слишком легко возбудима и испытываешь высшую степень разрядки не только в койке, но и за письменным столом или на сцене, не жди взаимной любви в ее привычном бытовом воплощении. Ты всегда будешь опережать своего партнера. Он просто не успеет осознать, может он без тебя существовать или нет. Так жизнь и пролетит...

Хватая за хвост свою пролетающую жизнь, я в который раз оказалась в городе на Неве. Мой попутный ветер по-прежнему дул в том направлении. Это было в год гибели советской империи. И хотя Союз находился уже при смерти, в гостинице "Октябрьской" с меня потребовали за сутки проживания всего 9 советских рублей. (Нынче точно такие же 24 часа стоят от 150 у. е.) Тот мой самый первый номер находился на третьем этаже напротив тогдашнего буфета. Зазвонил телефон, и трубка заговорила уникальным обветренным питерским голосом:

 – С приездом, Александрина! Я очень тебя ждал. Буду через пару часов, не жалей денег, гуляй, фирма все оплатит. Целую. Твой Леха.

Часа через три дверь распахнулась, он влетел в комнату и прямо в кроссовках рухнул на кровать. А почему бы и нет? Ты же понимаешь, подруга, что в этой обуви не ходят по улицам, а перепрыгивают из автомобиля прямо в номер гостиницы.

 – Я чертовски устал. Пришел сегодня домой в 7 утра.

 – Так ложись и спи.

 – Только с тобой!

На проштампованной гостиничной простыне всюду было написано "октябрьская" – то ли у меня просто рябило в глазах, то ли  узор был такой. Прошло много лет, а я до сих пор помню все крупные планы моей любимой сентиментальной "фильмы". Сначала я вижу надпись на простыне, потом себя с полуприкрытыми глазами и шалой полуулыбкой, потом его голову надо мной и еще крупнее – его бешеные, сверкающие, как коньячные звезды, глаза... и руки, сжимающие мое лицо.

 – У меня ближе тебя никого нет. Но мы никогда не сможем стать мужем и женой, жить вместе. Хотя, ты же знаешь, человек предполагает, а Бог располагает...

 – Эх, Леша, Леша... Что же нам делать-то дальше?

 – Как что? Ты должна меня ждать!

 – Сколько?

 – Всю жизнь...

Мне бы тогда понять, что его текст ничего не означал, он всего лишь монтировался с постельным сюжетом. К тому же Леша в те времена еще не пробовал бросать пить, и в состоянии нетяжелого опьянения способен был произносить иногда сногсшибательные монологи. Особенно ему это удавалось в горизонтальном положении после лихого исполнения внесупружеского долга. Я в такие минуты просто купалась в блаженстве. Мне, блаженной, даже казалось, что он меня любит. Что тогда казалось ему самому, он, очевидно, не помнит. А мне за эти годы так и не удалось ни разу освежить в его памяти тот разговор и доложить, что по его велению и по его хотению я все еще его жду. Тогда была очень морозная зима, и он приходил в огромной шапке, похожей на папаху. Брал мою гитару и под коньячок пел батьку Махно. Ну, помнишь: "Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом любо голову сложить"... И мне было любо, пока он не убегал.

В последний раз он пришел и сказал, что наконец решился, и с этих пор все изменится.

 – Мы будем вместе ездить на гастроли. Ты ничего не будешь делать, только ходить со мной на концерты и накрывать в номере стол к ужину. Через месяц я приеду из Штатов, и мы полетим с тобой на Урал, в город Пермь.

Он обещал мне римские каникулы, не римские, так пермские, – не важно... Как ты уже догадалась, ни в какую Пермь мы не полетели. И вообще весь тот 91-й год, который начался для меня так многообещающе, потом стремительно поехал под откос. Вместе с обреченным Советским Союзом...

 

Ах, как хотелось мне пройтись по Ленинграду,

Да вдоль по Невскому, пешочком, до упаду,

И чтобы снег скрипел и цокала лошадка,

И голова кружилась весело и сладко.

Но я в гостинице сижу в холодном номере

И набираю цифры памятного номера,

И отвечает голос женщины знакомый

Одно и то же: "Нету дома! Нету дома!"

 

Ах, сколько лет мне снился каждый камень Невского!

За все спасибо господину Достоевскому!

Озноб и жар, как у Настасии Филипповны,

Я заглушала коньяком и чаем липовым.

И вот в гостинице у площади Восстания

Я жду какого-то безу-у-умного свидания,

А настроение – как в "Братьях Карамазовых",

И между нами ничего еще не сказано.

 

Ах, как же долго я жила литературою

И оставалась наяву последней дурою!

Но пролетело это розовое времечко –

И жизнь ударила без промаху по темечку!

И вот приходит долгожданный мой Раскольников,

И мы друг к другу прикасаемся, как школьники,

И в запоздалые бросаемся признания

По "Преступлению (почти) и наказанию"!

 

Ах, почему мы расставались в дни кромешные,

Когда за окнами носились вихри снежные?

Зачем, оставив душу ветру ленинградскому,

Я все равно вернулась в жизнь свою дурацкую?

Ах, эта милая холодная гостиница!

Я в ней жила неделю, словно именинница,

Он приносил с собой морозный воздух Невского,

И было все, как в трех романах Достоевского...