«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

Детство его пришлось на войну, где, вероятно, и произошло повышение градуса этого самого страха, его расширение и накопление. Но любопытно, что страх в нем не имел видимой формы. Он научился виртуозно управлять им и глубоко прятать. Чувство самосохранения, понимаете ли. А в мечтах был силен. Мечтал о бесстрашии, дарующем славу и любовь поклонников. Но, извините, чего не дано, того не дано.

В зрелые годы ему удалось, хоть и не без применения альпинистского снаряжения — ледоруба с регулируемой рукояткой, зажимов, страховочной веревки — добраться до самой высокой своей вершины и стать Председателем закрытого, но уважаемого в городе клуба. Случилось это, конечно, не так быстро, как хотелось. Но все же… 

Во времена, когда отец был на фронте, Ване с мамой пришлось многое испытать: бомбежки, голод, когда шли в обозе беженцев из Украины в Смоленскую область, где жили мамины родственники. Ваня тогда сильно боялся — и разрывающихся бомб и самих немцев. И хотя бомбы были близко, а немцы далеко — бомб Ваня боялся меньше, потому что сверкающие на солнце бомбы падали с неба, а немцы ходили по земле. А небу Ваня доверял. Помнил бабушкины слова: небо злым не бывает, в небе Бог проживает. Шли два с половиной месяца. За это время Ваня ни разу не заплакал, даже когда ему было совсем плохо. Видно, от страха голос потерял. Шли-то все с надеждой, без нее такой путь одолеть невозможно. Правильно говорят, что надежда умирает последней. Так оно и было. Вспыхнула она и погасла, превратившись в пепел в конце пути. Деревня, где жили родственники, тепло встретила дорогих гостей — черным горячим пейзажем — сгоревшие хаты или то, что от них осталось: гордые печные трубы да притаившаяся тьма в проемах окон. А в уцелевших домах уже хозяйничали немцы. Те из прибывших, кто оказался пошустрее, попрятались в лесу да чащобах. А кого немцы приметили — особенно молодых да крепких — тех сразу же погрузили в машины, резко развернув их судьбы на северо-запад, в сторону пугающей своей непредсказуемостью страны — Великой, как они сами ее называли, Германии. Не повезло и Ваниной сестре Людочке, не смогли они с мамой  уберечь ее от этой страшной участи. Мама часто плакала. Еще долго в мире не было ничего такого, чтоб могло ее утешить.

Многое в воспоминаниях Вани осталось ярким, а многое забылось, стерлось или залегло в глубинах памяти. Говорят, что наш мозг фиксирует все. Просто, чтоб не убить человека бомбой воспоминаний, страшное и ненужное он предпочитает немедленно архивировать, изолировать и прятать где-нибудь на островке Рейля, откуда его уже никогда не достать, разве что с привлечением подсознания, в особых случаях.

Например, много лет спустя, когда дети дарили ему поделки из желудей, его тут же начинало подташнивать, голова кружилась, и если он стоял, то ему тотчас нужно было присесть.

А через несколько лет после войны он напрочь забыл, чем кормила его мать в те тяжкие годы. Она сумела сгладить его детские страдания добротой и любовью, простой, но вкусной едой, которая постепенно вытеснила из памяти все неприятные ощущения. Вдобавок из своего лексикона тупым  кухонным ножом она удалила слова: желуди, лебеда, жмых, заметим, ни в чем неповинные. Ну ладно там тошнотики, гнилушки, затируха — без этих и вправду можно было бы обойтись.

Отец с войны не вернулся. Мама работала учительницей младших классов. Через какое-то время за ней стал ухаживать местный завмаг Семен Иванович.

— Повезло тебе, Ванюша, — тискала его в объятиях баба Нюра, мамина тетка, — скоро будешь сыт да гладок, скоро отчимом у тебя важный человек станет, наш завмаг.   

Отчима Иван не принял, сделал все, чтоб мать не осталась с ним. В сорок пятом ему исполнилось восемь. Он знал, что отец его, павший в бою, не желает такой грубой подмены и не позволит матери портить биографию сына такой недальновидной женитьбой. Торгашей в их роду никогда не было. Да мать и не любила его, а просто хотела, чтоб сынок ее, Ваня, был всегда одет и накормлен. Ваня кушать хотел всегда, а вот присутствия Семена Ивановича в доме не переносил. Баба Нюра что ни день гоняла его, покрикивая:

— Не смей мать счастья лишать, изверг.

А в чем преступление? Ваня недоумевал. Преступлением было бы лишать мать любви. А когда ее нет? А что ее нет, в том Ваня был категоричен. Но знал ли он об этом наверняка? Мог ли он ошибаться? Мысли о том, что он мог ошибаться, никогда не мелькало в его голове. Прямого вопроса матери не задавал, а она и не собиралась отчитываться перед мальчишкой о своих чувствах. В общем, своего добился — замуж она так и не пошла.
Так кто же был дальновиднее в решении этого вопроса — мать или сын?