«Безотцовщина», рассказ

                                                  
Тёха 

Раньше, перед войной, пока Лина была в Варваровке у бабушки с дедушкой, мама с Шуриком жили в Одессе у маминой сестры, там была большая семья. В Одессе жил и мамин брат с семьей, были и еще родственники. Сейчас же они были в городе из всей родни одни — кто погиб, кто неизвестно где. И вдруг на Привозе мама встречает родственницу — тетю Настю. Родственница — не родственница, — жена давно умершего дяди, родня все-таки! И мама с девочками с улицы Пишоновской от тети Дуси, где тесно, перебирается на улицу Успенскую. Где тоже тесно, но зато ближе к Привозу, куда матери удается устроиться на работу. Привоз кормит город, Привоз —  «чрево Одессы», можно сказать. Но скольких еще он кормит тем, что дает заработок!

Забегая вперед, скажем, что тетя Дуся выйдет замуж за некоего Карла (уж не из одесских ли немцев?), родит дочь Таню-Татьяну и будет жить своим семейным счастьем, но на всю назначенную им жизнь останутся они близкими и родными людьми. 

Пока же устраивались у тети Насти. А пока устраивались, в квартиру нежданно вернулись из эвакуации соседи, стало еще теснее… И тут вспомнили соседи, что в пустующем подвале до войны кто-то жил. Обследование показало, что там и плита есть, и водопровод подведен. А что канализации нет, так на то туалет во дворе имеется… И женский батальон снова переезжает на новые квартиры, на этот раз на свои. Пятнадцать ступеней вниз, и — хоромы! Массивная дверь с внутренним замком-задвижкой и под стать замку сказочно громадный ключ, который не в каждую сумочку спрячешь. Тамбур, большая кухня, такая же комната с двумя окнами. Вопрос с жильем решен. Обустроились.

Тетя Настя в доме первый человек. Мать уходит на работу рано утром, перед уходом будит девочек, а дальше управление жизнью переходит к Тёхе, которая к тому времени уже спускается в подвал со своего второго этажа. Так у Лины и у ее сестричек вместо привычной и теплой тети Дуси появилась тетя Настя, Тёха, как ее сразу кто-то прозвал и на что она, то ли по глухоте, то ли по показной смиренности, легко отзывалась.

Лина тогда еще не знала, но маме хорошо было известно, чем известна Тёха в этом районе Одессы. Еще не случилась революция 17-го года, а у Тёхи единственная дочь, Катя, уже уехала в Америку с женихом. Тёха к тому времени совместно с мужем профессионально держала дом терпимости с игорным залом. Революция прикрыла этот — раньше вполне терпимый — бизнес, и тогда супруги вынуждены были перейти на нелегальное положение. И поскольку все-таки не революция, а спрос определяет предложение, а спрос продолжал иметь место, то Тёха оставалась на своем посту. Долго, однако, это не могло продолжаться, а тут еще Тёха овдовела. Так что пришлось ей попрощаться с привычным  предпринимательством и поискать другие источники доходов.

Со смертью мужа Тёха практически утратила связь с его родственниками. Что же до матери Лины, то она, во-первых, вместе со своей родней стыдилась дядиных занятий, а после замужества, как мы знаем, вообще уехала из города. И случайная встреча с Тёхой спустя столько лет была для нее более чем неожиданной — она считала, что Тёхи, как и самого дяди, давно нет в живых. А Тёха была рада встрече. Ей многое пришлось пережить. Перед войной ей в клинике на Ольгиевской удалили глаз, вставили искусственный, она долго к нему привыкала и не заметила, как Одессу заняли румынские войска. Начались кошмары оккупации. Тёха как еврейка оказалась в гетто. И тут она поняла, что надо как-то действовать, что ей никто не поможет.

Тёха нашла нужных людей, пришлось частично поделиться сбережениями в интернациональной валюте, и ей, как тогда говорили, выправили документы — она стала караимкой и была выпущена из гетто как ошибочно туда попавшая. Она очень постарела, опал и подбородок, и щеки, и вся она, некогда полная, но аккуратная, теперь как оплыла.

Тёху было жаль. И потом — она помогла. И готова была помогать еще. Она очень устала от одиночества и хотела в семью. И мать Лины решила не отталкивать ее, а напротив, узаконить ее присутствие в доме: сама она с утра до вечера на работе, а детям нужен присмотр. Так Тёха стала членом семьи. С особыми полномочиями — по вечерам она докладывала строгой маме, как дети себя вели весь день.

Как вели себя дети…

Как мы относимся к нашим детям? Хорошо относимся,  а как же еще? И мама Лины, когда носила своих будущих чад (тогда еще не умели задолго до родов узнавать пол ребенка, только гадали), прислушивалась к малейшим шевелениям. Прислушивалась и волновалась, как всё пройдет и каким будет ребенок. И папа тоже прислушивался, когда уже можно было что-то услышать, и тоже волновался, как всё пройдет и каким будет ребенок. А девочки, и будущая Линочка, и будущая Шлимочка, к этим волнениям тоже прислушивались — со своей стороны. И, надо полагать, были очень довольны, что их родители так участливо о них озабочены.

А вот когда девочки родились, то на них ждали не только мама и папа, а целый мир, и теперь они (девочки) должны были (по инерции) ожидать, что и целый мир так же участливо о них озаботится. Но оказалось, что тут уж кому как повезет.

Лине повезло на целых пять лет. Пять лет ей светили три солнца — солнце небесное, всеобщее, и еще два ее собственных, мамино и папино. На шестом году из собственных осталось одно мамино. Правда, прибавилось еще одно собственное, маленькое, — сестричка Шлимочка. И еще одно — сестричка Масечка.

А что Тёха? Еще одно солнце? Не тут-то было.