«Из логова змиева», повесть

Однажды я заглянула в Питер на один денек. Вообще-то я должна была выйти из поезда в Витебске, поскольку направлялась на фестиваль "Славянский базар". Но соблазн лишний раз увидеться с Лешей оказался сильнее возражений зануды-рассудка. Мы встретились и поехали в азербайджанский ресторан. В ожидании заказа Леша со скептическим интересом рассматривал мои руки.

 – Почему у тебя такие зеленые ногти? – нежно спросил Серый Волкофф.

 – Потому что у меня сейчас такой период, – не менее нежно ответила позеленевшая Красная Шапочка. – У Пикассо был голубой, а у меня – зеленый.

 – И глаза у тебя сегодня особенно зеленые... Оцени, Александрин, как я подобрал интерьерчик, – и Леша указал на буйно зеленеющую растительность вокруг нашего столика.

Мы расхохотались, и контакт был установлен. Леша повез меня на могилу своего любимого бультерьера Лаки. Там была назначена фотосъемка. В темно-синем лесу, где трепещут осины, мы вышли из машины. Из следовавшего за нами автомобиля показался полностью вооруженный фотограф Кочегаров. Призрак Лаврентия Палыча пока не появлялся, и, пребывая в хорошем настроении, Леша  познакомил нас, представив меня гениальной поэтессой, а Кочегарова – гениальным фотохудожником. Мелочь, а было чертовски приятно...

А потом мы поехали на дачу, где Леша собирался увидеться с родителями перед отъездом во Францию. Это был период, когда он совсем не пил и категорически возражал, если я просила налить мне рюмку коньяку.

 – Красиво говоришь: коньяку-у-у. Но не дам даже пива. Мало ли, вдруг тебе опять захочется выпрыгнуть из машины.

 – Если и захочется, то коньяк, а тем более пиво, здесь совершенно ни при чем...

 На этом дискуссия, как правило, завершалась.

 На веранде сидели Лешины родственники и отмечали чей-то день рождения. Нас усадили за стол и, естественно, предложили налить. Оглянувшись на Лешу, я наткнулась на взгляд Лаврентия Палыча. Этого взгляда оказалось достаточно. Попив чаек, мы чинно вышли из-за стола. Один из родственников, видимо, хозяин дачи, на посошок показал нам кусты смородины.

 – Видите, это черная, а это красная и белая. Угощайтесь!

 – У нас в Украине красную и белую называют поречкой. А это что за смородина?

 – Это не смородина, это хрен.

 – Ну, с хреном у нас все в полном порядке, – живо откликнулся Леша и резко увел меня к машине, подмигнув напоследок не на шутку озадаченному родственнику.

В общем, тот день мы провели весело и трезво. Перед моим отъездом в Витебск Леша попросил передать привет певице Ругачевой. Я себе даже не представляла, чем обернется эта просьба. Съязвив что-то по поводу Борисовны, я услышала в ответ:

 – Ей можно простить любые обсклизы. А вот то, что она живет до сих пор с этим мудаком, – просто катастрофа.

В Витебске стояла безумная жара. Пережить ее мне помогали только свежие воспоминания о Питере. Близилось награждение лауреатов "Славянского базара". Ругачева была председателем жюри, ее супруг считался почетным гостем. Я вынуждена была исполнять журналистскую миссию и присутствовать хоть на каких-то мероприятиях. Опаздывая на процедуру награждения, я влетела в зал драматического театра и, увидев коллег-журналистов, направилась к ним. Но вход в полупустой ряд мне преградил дюжий молодец. Небрежно отодвинув его, я пробралась на свое место.

 – Неужели из-за одного человека нужно перекрывать ползала? – тихо спросила сидящая рядом журналистка.

После вполне печатных слов вопиющей в пустыне журналистки некий волосатый череп, маячивший передо мной, обернулся своей лицевой частью. Эта часть состояла из злобно выпученных глаз, лопающихся от натуги щек и грязного орущего ротового отверстия. Отверстие изрыгало многоэтажный мат. Я не сразу поняла, что мат относится ко мне, а трясущаяся во гневе голова принадлежит Зиркорову. Когда через мгновение до меня дошла суть происходящего, ледяная волна бешенства окатила меня с головы до ног. И я выдала тираду, смысл которой заключался в следующем: и что этот облезлый Шариков себе позволяет?! После чего к моей шее потянулись червеобразные пальцы. Одновременно охранник сорвал с меня аккредитацию. Сообразив, что сейчас меня будут душить, как Дездемону, и не желая погибнуть во цвете лет от мерзких щупалец, я вспомнила, что должна хотя бы успеть передать привет Ругачевой. И я его передала. В форме, соответствующей ситуации:

 – Недаром Леша Волкофф сокрушается, как его подруга Алла живет до сих пор с таким мудаком, – сказала я с чувством исполненного перед смертью долга.

Щупальца остановились, не достигнув моей шеи. Шариков сдулся, видимо, испугавшись гнева упомянутой супруги. Рядом с Зиркоровым неподвижно сидел друг семьи Пугалкин и в ситуацию не вмешивался. В нее вообще никто не вмешивался. Во всем зале не нашлось ни одного мужика, который бы врезал этому изрыгателю мата по наглой трусливой морде. В общем, не рассчитывая на поддержку действием, я вскочила и мило обратилась к охраннику:

 – Если ты сию секунду не вернешь мне аккредитацию, я здесь такое устрою, что ты забудешь, на кого работаешь.

Охранник молча отдал бейдж, и я покинула оскверненный зал с прощальным словом:

 – Вы все, конечно, можете тут оставаться. Но я не желаю дышать одним воздухом с этим дерьмом!

В общем, прощай, немытая Россия. Ария киевской гостьи  завершилась партией хлопающей двери. Народ, разумеется, безмолвствовал.

Так я общнулась с совершенно не интересующим меня Зиркоровым, все пресс-конференции и концерты которого я в гробу видала. Но от судьбы, что называется, не уйдешь. А случилось это незадолго до всем известного происшествия с "розовой кофточкой"...

 

Товарищ Хэм – Эрнест Хемингуэй –

Взведя курок, на всем поставил точку.

Ищу ружье я в хижине моей,

Давно пора бы в путь, да жалко дочку.

 

Кто ставит на карьеру, чет – нечет,

А мне казалось, что любовь наполнит

Жизнь до краев, и как сказал бы черт,

"Нам нэ страшны ея балшие волны".

 

Да что мне черт? Всегда взаимность чтя,

Я по волнам бежала вместе с Грином,

Под алым парусом плыла шутя

И баловала кровь адреналином!

 

И к сумрачному лесу подошла,

Желанья утоляя пародийно,

А жаждой изможденная душа

Жила своею жизнью самостийной.

 

Как он сказал? Пора, мой друг, пора...

На свете счастья нет... Да много ль надо?

Вновь мир завис на кончике пера –

И бог войны открыл ворота ада.