«Как-то всё уладится, заживёт…»

Гарпунами раскалывают весь лёд,

А из сердца кровь уже не идёт.

 

И зачем тебе, Боже, тот рыбный день…

Отпусти меня, Боже, к едрене фене.

В животе моём пусто, в груди темно,

Ничего во мне путного всё равно,

Только полные жабры дурной любви…

Бог вздыхает и говорит: плыви.

 

***

 

И там, где мне уже не стать другой,

на том забытом старом фотоснимке

я всё ещё машу тебе рукой,

как будто ты и впрямь отсюда видишь

меня другую, ту, где я тобой

всё одиночество своё (как сладким кремом

эклеры наполняют) наполняла,

где каждый вечер я брала билет

в твою реальность,чтоб на фотоснимке

вот так смотреть в тебя из года в год…

 

Проходит всё, но это не пройдёт.

Я знаю точно, это не проходит.

 

Как не проходит детская печаль…

Моих родителей осталась половина.

За эту половину я боюсь

и каждый раз ей уступаю место

в партере – пусть внимательно глядит

туда, где я упрямо прорастаю

в её потомков,где из раза в раз

не оправданьем, но определеньем

я заполняю трещины в коре

и весь свой сок вгоняю в эту крону.

 

А тень моя всё бродит по перрону,

совсем в другой истории, совсем…

 

Совсем в другой истории ты спишь

со мной в обнимку, смерть проходит мимо,

и наша нежность так невыносима,

что просыпаться страшно. Вопреки

чужим расчётам мы друг друга стоим.

Когда соврут вокзальные часы,

нас кто-то выдернет из этой странной жизни

одним рывком, нечаянно вдвоём,

 

и в небо окунёт, как в проявитель,

и мы проступим снимками на нём…

 

***

 

Помнишь, по небу скользил самолёт,

А по волнам – пароходик…

Все говорили, что это пройдёт,