«Луч прошивает все», повесть

У меня кусок в рот не лез — и от болезни, и вообще. Тётки постепенно от увещеваний перешли к предсказаниям и чуть ли не угрозам. От одного рассуждения на тему, что любят мужики, а чего не любят, меня чуть не стошнило. Мне представлялась тогда и представляется сейчас отвратительной и ужасной жизнь женщины, которую любят вообще мужики. Как у хорьков или свиней. Мне был нужен один Фриц Краузе, от которого я бежала. Я могла понять девушку, которой был нужен один Вася Петров, пусть он ничем не был похож на Фрица Краузе. Но при чём тут мужики? Мне представились мужики из исторических монологов моего учителя Виталия — как они, нечесаные, в лаптях, с фрагментами овса в лохматых бородах, с вилами и граблями, уныло бредут поджигать очередную усадьбу очередного барина. Накатил новый приступ тошноты.
— Да ты не больна? — одна из соседок наложила мне на лоб ладонь размером с хороший учебник. — Милочка, да она горит!
Тётки засуетились, сбегали к проводнице, в мгновение ока постелили мне постель на второй полке и засунули меня туда, как пакет. И я практически сразу ухнула в сон.
Очнулась — было темно, поезд грохотал своё та-та, та-та. Я попробовала определить, больна я или нет, потом вспомнила, что система о себе судит с погрешностями, полежала-полежала — и уснула обратно.
Проснулась — на кровати в доме Фрица Краузе. Рядом стояла табуретка, на ней — тёплый чай с малиной и большая белая таблетка аспирина. Не веря своему счастью, я ощупала пододеяльник — он был свежий и немного ломкий. Вошёл Фриц и присел на мою кровать.
— Боже мой, это ты! — сказала я, как будто увидела Бога. — А мне приснился дурацкий сон, что я сбежала зачем-то в Москву. Как я рада, что лежу здесь, и ты рядом.
Тут по лицу Фрица забежали слёзы, как дождь по стеклу, а я вспомнила, что наяву никогда не обратилась бы к нему на «ты».
— Значит, я всё-таки сбежала, — сказала я и взяла его руку в свою. Его рука была живая, горячая, настоящая. — Вот дура. Ты не обижайся на неё (почему я вдруг так сказала, в толк не возьму). Давай посидим немножко, пока получается.
И мы посидели немножко, пока получалось. Он не двигался, чтобы не спугнуть сон. Но сон, особенно когда уже понимаешь, что это сон, — штука хрупкая. И я не хотела проснуться, а проснулась.
Ничего не было видно, но сильно дуло. Это мои здоровые во всех отношениях соседки открыли окошко, подумала я. И хотела было окликнуть их, но странная параличная истома словно пропитала меня с головы до ног. Ни двинуться, ни сказать что-то путное у меня не выходило. Оставалось наблюдать и думать.
Постепенно я определила две странности. Во-первых, я не покачивалась в такт движению поезда, да и колёса не гремели. Ну, допустим, мы стояли на станции. Во-вторых, ничего не было видно, но вокруг была не темнота. Вокруг был то ли дым без запаха, то ли прохладный пар. И я сообразила: туман.
Как только я это поняла, туман стал рассеиваться. Я кое-как встала на ноги и увидела справа, в трёх шагах, великана в чёрном халате.
— Я не тратила деньги по пустякам, — заявила я без предисловий, обрадовавшись, что дар речи вернулся ко мне.
— Какое это теперь имеет значение, — равнодушно ответил великан, глядя по-прежнему вдаль.
— А вы разбойник или монах? — хотела спросить я, но не спросила. А спросила иначе:
— Кто победил тогда?
— Как кто победил? — немного удивился великан. — Я. Я и победил.
И широкими шагами, не спеша, но быстро, удалился в кустарник. А я провалилась в сон, потому что ни на что большее была не способна.
Очнулась я в купе. Была ночь. Как-то я поняла, что это уже вторая ночь. Мне остро хотелось есть, пить и в туалет. Чувствовала я себя совершенно здоровой. Я соскочила с верхней полки. На нижних вздымались мои огромные соседки, как дышащие лежачие скульптуры. Несмотря на их габариты, на каждой из полок было куда присесть. Я сходила в туалет, умылась, кое-как отёрла пот с лица и доступных участков тела. Потом сходила к титану за кипятком. Потом присела к столу и обстоятельно поела колбасы, сыра, печенья, конфет. Тётки остались бы мной довольны, если бы не спали. Мой мозг, как казалось мне, работал отлично.
И вот что продиктовал мне мой отлично функционирующий мозг. Конечно, Фриц отправился в аэропорт и встретит меня в Москве на вокзале. Нужно мне это? Если бы мне это было нужно, то не стоило вообще уезжать. А если я еду, значит это мне не нужно. Логично? Допустим, согласилась я с собственным мозгом.
Следовательно, продолжило это бездушное серое вещество, надо выйти на последней станции перед Москвой и пересесть на машину. Только так можно действительно попасть в Москву.
Так я и поступила.
Последняя станция называлась не как город, а как мужик — то ли Борис, то ли Дмитрий, то ли ещё как типа того. Я быстро нашла грузовик, который ехал в Москву. Водитель похохатывал, как тётки, выдавшие мне паспорт несколько месяцев назад, и слушал какие-то отвратительные полубандитские песни.
Мы выехали утром, и в принципе должно было светлеть и светлеть, но отчего-то помаленьку темнело и темнело, и я понадеялась было, что это сон. Но оказалось, что это огромные мрачные тучи. В какой-то момент водитель перестал похохатывать, выключил свою тошнотворную музыку и начал то и дело высовываться в окно. И тут повалил какой-то невероятно обильный снег. Я никогда такого не видела.
— Встать, что ли? — водитель не советовался со мной, а просто думал вслух. — Или допрём: немного ведь осталось.
Он решил допереть, как в подобной ситуации русский человек решает девять раз из десяти. Мы ехали всё медленнее и медленнее — и из-за того, что много нас таких решилось допереть, и из-за снега повсюду. Мы буквально двигали снег ветровым стеклом. В окна почти ничего не было видно. Наконец, мы встали без вариантов. Я вышла со своим рюкзачком. Всюду был снег. Светился один дом.
— Извините, а это уже Москва? — крикнула я водителю.