«Луч прошивает все», повесть

Через десять минут им удалось-таки развести огонь в печи. Теперь они расселись по кругу, греясь и поглядывая друг на друга. Наконец, здоровый малый в свитере с орнаментом прокашлялся и сказал:
— Если мы думаем об одном и том же, может быть, проговорим это вслух?
И сразу же запищало, зазвенело, заурчало много голосов, как если бы эфир какой-то мобильной связи вдруг вывернулся и стал слышен на улице.
— А что мы будем делать, когда кончатся дрова?
— А где здесь туалет?
— А что мы будем есть, когда кончится тушенка?
— А когда кончится зима?
И еще много чего, вплоть до:
— А как вы думаете, мы на самом деле здесь, или это только след подлинной жизни?
Тут малый в свитере поднял ладонь – и все замолчали. Потому что вопросы всех нервировали, и нужен был только сигнальчик, чтоб замолчать.
— Меня, кстати, зовут Вася, — неожиданно застенчиво сказал здоровяк в орнаменте. – А вы не представляйтесь хором, потому что мы все равно всех не запомним. Лучше перед репликой. Попробую ответить по порядку. Когда кончатся дрова, мы понемногу спалим саму избу. Придется постараться, конечно, но это нам только на пользу. Зима кончится через четыре месяца. Тушёнка тут вообще не кончится, я заглянул в ту комнату, она забита тушёнкой. И не только. Спичек там миллионы. Кончиться может нож, если кто-то его сломает. Насчет снегового заноса. Мы можем в принципе прокопать туннель и посмотреть на звезды… ну, или просто на небо. Но по такому снегу мы отсюда не выберемся. А прокопать тупиковый туннель с туалетом в конце нам никто не мешает. Тем более, при ниже нуля все… отходы хорошо утилизуются. Я рад, что не было вопроса насчет воды. Это значит, среди нас нет идиотов.
— Вопрос был, — пискнул кто-то. – Вы не расслышали.
— Ага. ОК. Воду мы будем брать из снега. Да, там было еще что-то метафизическое. Это, как ни странно, самое актуальное. Нам надо больше говорить, чтобы не сойти с ума и не озвереть. Если мы замолчим, к весне какой-нибудь искатель обнаружит здесь десяток помрачённых неандертальцев, измазанных тушёнкой.
При этих словах все замолчали. С минуту висела ватная тишина, потом как-то заполошилось, залепелетало, заворковало. Вырыли туннель с просторной капсулой туалета в конце. Вырыли вертикальный туннель на поверхность, чтобы не задохнуться. Каждое действие обильно комментировали. Но к вечеру (сквозь вертикальный туннель кое-как различалось время суток) речевая активность понемногу выдохлась. Реплики остались односложные и редкие, как пузыри на болоте. Люди обменивались тревожными взглядами, словно опасались задремать ненароком, а проснуться уже неандертальцами.
— Нет, так не пойдет, — веско сказал Вася. – Нам надо ввести структуру. Для начала мы по очереди расскажем истории своих жизней и появления здесь. Можно врать. Главное – говорить содержательно и обильно. Начнем с тебя.
И он указал на черноволосую девушку с пухлыми щеками и узкими дальневосточными глазенками. Та с готовностью кивнула и начала:
Глава 1. Континент
— Меня зовут Соня. То есть родители при рождении дали мне имя Мария, но так меня не зовут, а зовут Соня, потому что у меня такое лицо, будто оно немного припухло со сна.
Само мое появление на свет было в какой-то степени чудесным, потому что корейский рыбак-браконьер ни с того ни с сего полюбил русскую женщину. Не будь она впоследствии моя мать, я бы сказала – бабу, потому что моя мать всегда была в теле. А отец – нет, он был как будто сплетен из сухожилий. Такой сухощавый, небольшой, но очень сильный и надёжный мужчина.
Всё началось с залива. Там был залив, и можно было рыбачить совсем вблизи от русского берега, потому что от залива был виден весь океан до горизонта, и если там появлялся пограничный катер, то у экипажа было время сбежать на берег и спрятаться, а свою лодку притопить, чтобы её не нашли. Для этого было специальное оборудование. А с океана залив было не разглядеть – есть ли там лодка, а если и есть, то наша она или корейская, потому что всё на берегу было пёстрое. И корейские рыбаки-браконьеры дарили мелкие подарки русским женщинам на берегу, но эти подарки ничего не значили, это была только благодарность за то, что наши женщины не выдавали чужаков властям. Но наши женщины были слишком неповоротливы, чтобы кого-то выдавать. Я чуть было не сказала «ленивы», но это была не лень вообще, а скупость на новые движения. То есть эти бабы могли сесть с утра чистить рыбу – и так, под неспешный разговор, и чистить ее до вечера. Но адом для них была бы ситуация, когда задание менялось бы, допустим, каждые два часа.
В общем, обыкновенно речь не шла о любви, но мой отец, досточтимый Тё, заслуженный браконьер двух держав, и мать, дородная женщина Наталья, сочетались браком. Не знаю, можно ли назвать его законным, потому что мой корейский отец так и не удосужился представиться русским властям. Да и то, власти были далековато, за перевалом, в лице сильно пьющего участкового, а власти покрепче были там, куда моя бедная бабка, например, так и не выбралась за свою длинную жизнь. Отец мой быстро обрусел, забросил рыбную ловлю и пристрастился к питью. Он обучал местных мужиков корейскому, а те ему наливали. Зачем был им корейский? А зачем человеку водка? Отчего бы не менять бесполезное на вредное?