«Луч прошивает все», повесть

Леонид Костюков

Уверена: это были потомки ссыльных разных поколений и эпох. Откуда их пращуры были знакомы, понятно. Откуда был знаком сам мой Виталий Георгиевич с Фрицем? С какой-то конференции памяти ссыльных и репрессированных? Впрочем, скоро мне предстояло утолить своё любопытство.
Фриц Краузе оказался худощавым мужчиной лет сорока с красивым, но как будто изумлённым лицом. Это выражение имело, так сказать, обратную сторону — добавочных порций удивления лицо уже не вмещало, и Фриц Краузе всё воспринимал как должное. У меня возникло впечатление, что где-то в подробном немецком распорядке дня на сегодня у него стояло: принять узкоглазую ученицу Виталия Георгиевича и устроить её будущее на полгода вперёд. По крайней мере, он стал заниматься этим практически сразу, без паузы. Ну, для начала налив мне чаю.
Говорил он по-русски абсолютно чисто. Помимо моей воли ухо старалось уцепить какие-то немецкие частицы или сочленения. Их не было; позже я заключила, что эта избыточная чистота, дистиллированность и есть неметчина. Фриц Краузе говорил по-русски, как говорят только немцы, священники и сотрудники спецслужб.
— Скажите, Мария, а хорошо ли вас обучил мой товарищ Виталий?
— На его взгляд, хорошо, — отвечала я, прихлёбывая чай с блюдца. — Я же воздерживаюсь судить об этом. Система, говоря сама о себе, допускает максимальную погрешность.
— Это так, — с удовольствием подхватывал Фриц Краузе, — но, несмотря на погрешности или благодаря им, рефлексия — интереснейшее свойство сознания. Действительно, большинство систем не способны на рефлексию, так сказать, из соображений формата; те же, что в принципе способны, делают это плохо. Но, например, и будущее мы представляем гораздо хуже, чем прошлое, однако как-то расчерчивать будущее, вторгаться в него планами — полезно и существенно; перебирать же прошлое — удел историков и неудачников. То есть мы делаем не то, что легко удаётся, а то, что нам положено делать, не так ли?
— Так. Но до сих пор мне не требовалось оценивать себя; что-то подсказывает мне, что и сегодня мы без этого обойдёмся.
Фриц Краузе потёр руки.
— Мария, Вы умнее, чем я ожидал. Я предполагал безупречную огранку, но никакой ювелир не улучшит сам камень. Допивайте чай, и слегка пошныряем по наукам.
Он действительно поспрашивал меня по алгебре, геометрии, русскому и литературе. Итоги этого теста оказались довольно скучны: я знала всё. Если честно, я не гордилась этими знаниями и даже немного стеснялась их. Поискав истоки этого стеснения, я обнаружила дикую провинциальность. В нашем посёлке и вправду не было иного досуга, как зайти к учителю и обсудить с ним занимательные свойства скалярного произведения. Фриц Краузе залезал вместе со мной в различные факультативные закоулки, а мне казалось, что за моими ответами встают убогие лачуги, сохнущая браконьерская рыба, плещущая по гальке сероватая вода.
Возможно, глубина и полнота моих знаний слегка удивляли Фрица Краузе — как я уже говорила, строение его бровей не давало возможности это определить. Но, как вам ни покажется это странным, меня действительно удивляла осведомлённость этого немца. Мы с Виталием Георгиевичем жили за перевалом, всё равно что на необитаемом острове. Нам ничего не оставалось, как шлифовать попавшееся под руку, будь то окаменевшая смола или бесполезные знания. Фриц Краузе жил в огромном настоящем городе и явно не был аутсайдером. У него был хороший костюм, хорошая мебель, посуда, вкусный чай, превосходное печенье. Он оказался дома в рабочее время и никуда не спешил — но возникало впечатление, что он устроился не хуже, а лучше офисной молодёжи.
Возникали две гипотезы. Либо Фриц Краузе настолько ловко вписался в жизнь, что материальные блага сами текут ему в пасть, а он от скуки натвердо долбит основы наук, либо он обучился конвертировать знания в деньги, например, давая частные уроки. Оказалось второе. И Фриц непринуждённо ввёл меня в свой бизнес. Авторитет его был настолько высок, что я, слегка осенённая его крылом, мгновенно попала в местные гуру. Показателен был первый эпизод моей карьеры.
Надо сказать, что Фриц поселил меня в своей квартире, в отдельной комнате, и — заявляю сразу для любителей клубники — вёл себя исключительно как джентльмен. И вот на второй или третий день я проходила из своей комнаты в столовую, чтобы принять чашку чая. И Фриц как бы невзначай окликнул меня. Я вошла — у него на диване рядышком сидели большая чуть задыхающаяся женщина и здоровая девица, похожая на неё.
— Я посмотрел итоги вашего теста, — сказал Фриц сухо, — ваша девочка небезнадёжна. Я берусь за занятия.
Женщина стала задыхаться сильнее — и я поняла, что это восторг.
— Заниматься с ней, — так же сухо продолжил Фриц, — будет Мария. Мария, пройдите с Кариной в соседнюю комнату и проведите урок геометрии.
Восторг женщины, ничуть не опав, переместился на меня. Мы с Кариной перешли в соседнюю комнату — я не доходила ей и до плеча. Впоследствии оказалось, что она вдобавок старше меня на полтора года. Ну и что? Я знала геометрию не хуже Виталия Георгиевича, а он не хуже Евклида. Да и Карина, действительно, оказалась небезнадёжна. Система судит о себе с погрешностями, но, смею думать, я провела неплохой урок. И получила на глазах сияющего Фрица Краузе деньги, больше похожие на деньги великана с перевала для железнодорожных касс, чем на дневные питательные деньги. Я попыталась всучить их Фрицу — за угол и вообще на хозяйство; он отказался с неожиданной мужской твёрдостью.
Так я, не достигнув и пятнадцати, стала зарабатывать частными уроками. Пожалуй, это оказалось логично. Странно было бы, если бы я разгружала вагоны.

Страницы