«Луч прошивает все», повесть

Леонид Костюков

Анна ничем не была похожа на меня. (Ну, кроме страсти к чтению.) Более того, она не мечтала вырваться из своего посёлка, который тоже ничем не был похож на мой. Она, скорее, мечтала остаться там в одиночестве. Но меня не покидало странное ощущение, что Анна была как бы я, версия меня в других обстоятельствах. Что она могла бы быть мной, а я — ею.
Однажды я шла по посёлку и увидела Анну.
— Аня! — окликнула я её. Она, как обычно, не обращая внимания на первый оклик, шла вдоль кривой изгороди, щёлкая пальцем по доскам. — Аня!
Она оглянулась и улыбнулась.
— Соня! а я как раз…
Она смутилась, чуть не выдав своей внутренней жизни. Что там было? Я никогда не спрашивала. Вряд ли заурядный принц на белом коне, тем более что белый конь в посёлке имелся, чрезвычайно ленивый и вздорный.
Она провела пальцем по светлым бровям, как бы окончательно отгоняя свои мысли.
— Пойдём, Соня, я покажу тебе кое-что.
Мы перешли местную речку не по главному мосту, сколоченному из досок, а по «детскому», состоявшему из одной железной кровати, переброшенной с берега на берег. Собственно, речушку легко было перейти и вброд, но мосты вели к каким-никаким протоптанным тропам. По этой тропе (чуть примятой траве) мы пересекли брошенное поле и храбро вошли в лес. Аня шла очень уверенно — я же не замечала вокруг никаких внятных ориентиров и вернуться в одиночку, пожалуй, не сумела бы. Впрочем, по лесу мы шли недолго — скоро деревья стали расступаться, и вот мы вышли на огромную поляну.
Она была, насколько я поняла, вырублена, а пни выжжены. А посередине стоял сруб — только дерево, окна без стёкол. Мне стало жутковато. Аня, заметив мой страх, взяла меня за локоть.
— Не бойся, — сказала она. — Здесь никто не живёт. Мне хотелось бы, чтобы здесь жил добрый волк, но это ведь одни фантазии.
Она так печально сказала «одни фантазии», словно на секунду стала какой-то собственной тётушкой со спицами и в очках. Мама-то сказала бы иначе.
Я почувствовала себя в какой-то мелкой матрёшке — забытый посёлок, а в нём — нелюдимая девочка, которой этот посёлок кажется слишком шумным и людным, и вот эта девочка находит брошенный сруб посреди леса, а я — только приложение к ней, сама даже не могу выбраться отсюда. А ещё одна вложенная матрёшка — досужие мысли Анны. Так или иначе, раскрашенная матрёшка, а толку-то.
— Пойдём отсюда, — сказала я.
— А разве ты не хочешь пройти внутрь?
В этот момент я точно поняла, чего хочу, — оказаться в Москве.
— Если честно, нет, Аня. Думаю, там темно и насрано.
— Вовсе не насрано, — ответила она серьёзно. — Зачем срать в доме, если вокруг лес? Там чисто и интересно.
Я сдалась и вошла. Там было чисто, но не очень интересно. Брёвна снаружи — брёвна внутри. Любой унылый краеведческий музей в крохотном городке — и тот был интереснее этого дома.
И тут у меня заворочалось что-то в голове. Вдруг я поняла, что не оказалась здесь непонятно как, а пришла сюда по своей воле. Сюда — последовательно в каждую матрёшку. Что человек, как правило, вообще нигде не оказывается. Что Аня совсем не дура, потому что нашла место, где ей думается и мечтается хорошо. А я — не на своём месте. И в моё место никто меня не приведёт.
— Пойдём? — спросила Аня. Она видела, что я не на месте, и хотела мне помочь. А я, наоборот, ловила мысль за мыслью.
Ну, согласна, это были не мысли в полном смысле слова. Не Монтень и не Паскаль. Но для меня это были словно озарения. Так, бывает, какой-нибудь вислощёкий любитель домино выговаривает партнёру за неуклюжий ход — и вдруг замрёт на полуслове: Господи, я ли это?! Зачем я здесь и сейчас? Ведь вся моя жизнь, как исполинская партия в домино, привела меня сюда, к этому столу во дворе, к этой траве, к этой надписи на гараже. Но это же я вёл эту партию, а не кто другой.
Как я вывела впоследствии, почти всё, что мы не можем объяснить логически, объясняется исторически. Так вышло.
По-моему, до тех пор я скорее наблюдала и обобщала, а только тут начала собственно думать. И, конечно, я благодарна за это Анне. Мне несколько раз снился потом добрый волк.
Мы вернулись в посёлок; я попросила Аню зайти к тёте Томе, у которой я остановилась.
— Анна, я сейчас ухожу. Подумай, не хочешь ли ты уйти отсюда. Твои книги кончились, а там — повсюду — мир. Не спеши, я не зову тебя сейчас. Я пойду на запад, найду первый же город… я не знаю, как он называется, но город — это где есть вокзал. И буду ждать тебя неделю… месяц. Каждый день, ровно в двенадцать дня перед вокзалом.
Она задумчиво покачала головой.
— Нет, Соня. Если я вдруг и уйду когда-нибудь, то на восток, потому что хочу увидеть океан.
— Аня, и на западе есть океан.
— Он очень далеко. Я вырасту, пока дойду, и это буду уже не я.
Что мне было на это сказать? Я помнила, что по Аниным представлениям сразу за Сибирью начиналось Поволжье, то есть в её географической системе отсутствовал Урал. Иначе говоря, тот, западный океан был ещё дальше, чем она думала.
— Вот, — я вынула со дна рюкзачка пачку денег, поделила примерно пополам и отдала половину Ане. — Вдруг пригодится.
— Спасибо, — ответила она просто. — А откуда у тебя деньги?
— От высокого мужчины на перевале.
— Я читала где-то легенду о высоком мужчине на перевале.
— Это, наверное, другой. Посуди сама, сколько надо лет, чтобы попасть в легенду.
— Меньше, чем прежде, потому что информация обращается интенсивнее, — ответила мне деревенская девочка. Лёгкий холод пробежал по моему хребту.
— Ну и что за легенда?
— Что на перевале стоял разбойник и грабил путников. А потом туда пошёл воин-монах, чтобы одолеть разбойника. И неизвестно, кто кого одолел. А ты что, даже не простишься с Томой?
— Я пройду через поле.

Страницы