«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

Так чем же или кем был этот самый Тофи? Некоей перемещающейся субстанцией? Или величиной постоянной? Ведь он был везде и с каждым, как внутренний голос. Он не был коллективной собственностью, но был коллективной совестью присутствующих. Он реагировал мгновенно на каждое проявление слабости, жадности, бесчестия и злости. А иногда и наоборот, подбивал на неблагочестивый поступок: скорее сделай это, не   сомневайся, как в детских стихах Остера — с надеждой, что и дураку понятно, как надо поступить. — Разумеется, только так, как подсказывает совесть. Когда эта самая совесть сильно мучила, у совестливых вдруг резко менялся голос, и все они инстинктивно начинали дергать головой, поворачивая ее поочередно — то в сторону сейфа, где когда-то висела кукла, то в правый угол, где могла бы  разместиться икона.       

Карикатурист только задумал обидеть поэтессу и до невозможности гипертрофировать ее больные места, как Тофи ему на ухо:

— Ай-ай-ай… ты своих-то комплексов ей не добавляй. Нехорошо… Ты когда  кругозор свой в последний раз настраивал? Объектив твой необъективен, к тому же он давно устарел — диафрагма, как у легочника, выдержки никакой… 

Только стоматолог начинал скалить зубы, острить невпопад, слегка покусывая от удовольствия собственный язык, Тофи был уже тут как тут, и стоматологу часто приходилось язык не покусывать, а что называется прикусывать. 

Только модельер попытался сбыть одной из клубных дам давно вышедший из моды пиджак, как Тофи незаметно выставил острый коготок и подбил кое-кого из антиподов нацарапать на его гладком шелковом жакете неприличное слово «сука». 

Тофи свирепствовал. Совесть всем катастрофически мешала. На нее каждую минуту приходилось оглядываться. Это было невыносимо, а главное, отнимало массу времени. Все стали какими-то дергаными, отбиваясь от него, и безумно завидовали бессовестным. А как тут не завидовать. Человек умирает не от болезней и не от старости. Человек умирает от совести.

Бессовестные бессмертны…

Председатель прошел в зал так тихо, что его и не заметили.  

— Внимание! Хватит болтать, — он попытался крикнуть, но сорвался на фальцет. Затем, как обычно, хотел постучать по стакану ложкой, но стакана под рукой не оказалось. — Давайте к делу: Карина, куда делись стаканы?

—  Не беспокойтесь, Председатель, сейчас принесу.

Карина — секретарь с тридцатилетним стажем — никогда и ничего не скрывала от Председателя, а уж тем более, стаканы. 

Зал притих.

— Хочу всех предупредить, — Председатель снизил тон и тихо, почти шепотом произнес, — в здании поставлены прослушки, а возможно, и проглядки. Поэтому прошу, для вашей же безопасности, никаких имен не называть. Обращаемся друг к другу функционально, по сути. К примеру, Мудрец, Режиссер, Пекарь. — В зале раздался смешок. Председатель повернул  голову в сторону смеявшихся и спокойно продолжил: — Это не касается членов правления. Их голоса там, наверху, давно известны, скрываться не имеет смысла. Всем ясно?.. Где Роберт? Леонид Андреича тоже не вижу. В общем, даю десять минут, и чтоб все сидели на своих местах.

Так уж повелось. В последние годы многие, считающие себя сильными мира сего, взрастивши гордыню, измеривши ее миллионами, назначили себя приближенными Бога и стали повсюду устанавливать камеры слежения. Всевидящее могущественное многоглазие. Киборги, вживленные в человеческое сообщество.

— Одно утешает — за Солнцем тоже следят, — криво усмехнулась Нюся, наклонившись к Камелии.

— Но киборги — не боги.

— Правильно мыслишь, подруга. Их можно и подразнить немножко. — Нюся от радости забила в ладоши, предвосхищая возможное представление. — Каринка, иди сюда, — позвала она пробегающую мимо секретаршу. — Слышала, что говорил Председатель о возможных просмотрах нашей вялотекущей жизни?

— Слышала, слышала.

— Организуем мини-спектакль? — Нюся уже завелась.

— Не успеем.

— Успеем. — Она тут же припудрила нос.