«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

Он обнял ее, и они молча пошли по направлению к его дому.

И Айседора стелила постель, и ей казалось, что она делает это уже не в первый раз. Такие естественные, легкие движения. Она знала, где и в каком шкафу можно взять белье. И туника. На верхней полке отдельно от всех вещей лежала ее туника. Как она могла оказаться здесь? Но к чему все эти вопросы? Просто то, первое мгновение, соединило в себе пространство и время, отведенное для их совместной жизни, и сгустило его в одной точке, объявив Айседоре ее новый статус.

И он написал ее. Вода, озерцо, четко очерчивающее контуры Офелии, свернувшейся калачиком, как в утробе. Озерцо — оно же зеркало, отражающее небо. Офелия лежит на зеркальной поверхности и не тонет. Ощущение, что она существует и внизу, где лицо ее подвержено искривлению черт, отображающих земные изломы судьбы, и вверху, где черты ее разглаживаются и соединяются с небесной радостью облаков. Огромная, соединяющая небо и озеро, капля, как слеза, еще не растворившаяся в воде, говорит об одновременном присутствии времени и в жизни, и в смерти.

Картина была закончена, и оставлять Айседору у себя Павел не собирался. Но она осталась. Она продолжала работать в ночном клубе и позировать ему для других картин. О деньгах она никогда не говорила, и это его восхищало.

Он писал…  Балерина, летящая к солнцу, как Икар, и сгорающая в полете. И золотые пуанты, как маленькие осколки метеорита, падающие на землю и оставляющие в ней свои фигурные кратеры.

Как жене Павел уделял ей немного внимания, несмотря на то, что она была нежна и сексуальна. И это совсем не означало, что секс не интересовал его. Так уж случилось, что Господь одарил его сексуальной энергией,  вращающей созданные им внутренние и внешние миры, которые при столкновении разряжались изломанными линиями, как молниями, и преображались впоследствии в тепло и свет на его полотнах.

Она спала с отдельными завсегдатаями ночного клуба, ее поклонниками, в те дни, когда Павел жестко и бессловесно отстранял ее от себя. Но она не была ни простушкой, ни глупышкой, и хорошо понимала всю эту фрейдовскую сублимацию. Она даже научилась вычислять время, когда его энергия только зарождается и движется в особых утробных ритмах, когда пульс ее едва уловим. Стараясь быть рядом в такие моменты, она наблюдала, как его вдохновение проецирует шаровую молнию, как пространство комнаты смещается в пространство холста, как он, творец, сливается со своими героями, как звучит свет и светятся звуки. Когда Айседоре удавалось проникнуть в его поле, тогда их секс превращался в невозможное счастье, которое ей никогда не приходилось испытывать ни до Павла, ни после него. Но это, к сожалению, случалось не так часто. 

Павел любил музыку, особенно классику, и хорошо знал ее. С удовольствием слушал и Чайковского, и Вагнера. Слушал так, будто что искал там — прерывал звучание, часто возвращался к одним и тем же эпизодам. Но больше всего его вдохновлял, конечно, Бах. Айседоре не раз приходилось быть и свидетельницей, и соучастницей этих прослушиваний. Некоторые картины он писал под его прелюдии и пассакалии, не выключая звук ни на минуту.

Как-то, сплетничая с подружками о Павле и о своей любви к нему, она долго не могла подобрать слов, чтоб охарактеризовать испытанное ею чувство. 

— Девчонки, я не знаю, поймете ли вы меня. Вы слышали, как звучит орган?.. Так вот, это органный оргазм.

— Аллитерация какая-то, честное слово, — произнесла лениво Фая, давняя подружка, окончившая филологический, а впоследствии кончившая жизнь где-то в турецких борделях.

— Да ну тебя. Причем здесь аллитерация?

И Айседора поняла, что все, что с ней происходит, не будет понятно никому, кроме разве что самого Баха. Его музыка, рождение детей. Вероятно, он также смещал пространства, попадая в глубокие органные ямы.      

Детей у Айседоры не было. Вернее, когда-то в юности был ребенок, но умер… в утробе. Она долго лечилась, ездила по святым местам, а потом поняла, что это ее вариант судьбы, который она должна прожить-прострадать и ярким контрастом своих страданий освятить чье-то счастье.