«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

Впал в депрессию — стал сохнуть. Много курил. Запахи красок возбуждали не менее, чем запах отбивной, но они же не наращивали мякоть жизни, наращивалась некая иная субстанция — невидимая, неслышимая и не осязаемая никакими органами чувств. Она увеличивалась в размерах и часто меняла контур сознания, очерченный Богом. Выходить за пределы божественного было недопустимо, но заманчиво. А как там? Действительно, как там? И он пошел. Ему стало хорошо одному. В доме появился новый запах — гашиша, от которого колотилось, затем останавливалось и снова запускалось сердце, рождая таинственные образы. Есть уже не хотелось. Иногда он перекусывал, иногда забывал, потом отвык. Появился страх, потом и он пропал. А дальше… все понеслось стремительно с неизвестной никому скоростью. Обезвоживание, иссушение мышц, срастание с ветвями дерева, посаженного отцом. И Смерть, пришедшая на помощь, когда уже никто приходить не хотел. Она и сама долго медлила, заходила на время, сворачивалась калачиком и часто оставалась спать у его картин, пока он не превратился в оттиск собственного «я», в дагерротип — без объема, без формы.

Весь объем его жизни, все ее формы вошли в законченную им этой ночью картину.

Прорастающее из колыбели дерево, похожее на крест. Колыбель меняет сознание. Крест ветвится. Почки на грани взрыва. Вот-вот и острие листа заявит о своей жизнеспособности. Это жизнь, и она сильна, она пеленает смерть и укладывает ее в колыбельку. Потом смерть растет, набирается силы и с такой любовью захватывает жизнь в свои объятия, что все смешивается, — останавливаются звуки и краски. Звенит тишина неизбывным звоном.

Павел был настолько музыкален, что безошибочно узнавал эту тишину, ощущая остановку ветра еще до ее прихода.

Когда он писал эту картину, он буквально слышал, как из колыбели росло дерево, как душа расцветала и зеленела, затем вмиг все менялось: колыбель превращалась в кладбищенскую ограду, дерево засыхало, разбрасывая ветви крестом, и душу мучила жажда.

— Воды, срочно добавьте воды, — кричал он во сне. 

Картина была похожа на оптическую иллюзию, когда в один момент ты видишь жизнь, на твоих глазах превращающуюся в смерть. Единение прошлого, настоящего и будущего в секунде времени. И рассмотреть все это можно было тут же и без всякого анаморфоскопа. Но он не был сюрреалистом. Самая что ни на есть реальная жизнь смотрела на нас своими ясными глазами.

Митя полюбил эту картину с первого взгляда. Впоследствии каждый раз, стоя перед ней, он начинал механически ощупывать себя, находя сначала себя самого, а через какое-то время и платочек, чтобы утереть выступившие слезы.

Но в тот момент Мити рядом не было. Не было рядом и Флейты.

Это была последняя его картина.

Стрелки часов сомкнулись, предъявив миру тишину. Наступила полночь. Можно было бы сказать с пафосом: часы пробили полночь. Но часы висели на стене без признаков жизни. Они исполняли молчаливую полночь вот уже несколько лет. С того самого времени, как он в отчаянии грохнул их об пол. Под часами на тоненьком марселевом одеяле лежал, свернувшись, как эмбрион, Павел. Он не дышал…

Митя только что вернулся из Италии. Читал лекции в Венецианском университете. Он корил себя за то, что не возвратился раньше, хотя бы на месяц. Но разве такое можно предугадать? Теперь вот придется идти в первых рядах — и, к сожалению, не в выставочный зал, а возглавлять похоронную процессию. 

Шел мелкий дождь. Лица у всех были мокрыми. Очень удобно для тех, кто собирался выдавливать из себя слезы.
Проститься с Павлом пришли и его жены, все три. Флейта громко рыдала на груди у Мити. Айседора, расплывшаяся, отекшая от слез и вина, стояла  невдалеке, прижавшись к дереву, одна. Любка раскладывала на могиле еду. Людей было не много и не мало.

Небольшая группка, очертив собою узкий круг, вела поминальную дискуссию:

— У художника должна быть не жена, а сподвижница. Вспомните Достоевского, Дали, Солженицына, Чичибабина. Вслушайтесь, как звучат эти прекрасные имена: Анна, Гала, Наталья, Лиля.

— Женщина — приложение к тайне творчества, а не сама тайна.

— Обидно для женщины.

— Ну почему же. Она-то не знает о том, что она приложение. Она первенствует в своей миссии. Она ведет, а он идет, а никак не наоборот. Да. В этом случае на высоте оказываются все — он, она и человечество.