«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

Она часто пользовалась ею в клубе. Но писать кровью никто из ее одноклубников так и не вдохновился, кроме разве что Аделаиды, которая восприняла это как прямое руководство к действию. Сразу вспомнила, как когда-то в детстве она поклялась в вечной дружбе своей соседке по парте, скрепив их союз кровью.

Многие из ее одноклассников, разбившись на однополые пары, поступали так же: брали лезвие, делали надрез на коже руки несколько выше ладони, а потом всасывали выступившую кровь друга, свидетельствуя о своей преданности и вечном родстве.
После окончания школы с породнившейся одноклассницей она так ни разу и не увиделась. О совершенном таинстве напоминал иногда маленький белый шрам в виде тонкой линии размером в полтора сантиметра.

Но Нюся вернула ее кровеносную систему в возбужденное состояние. Кровь, что называется, взыграла. Аделаида решила побрататься не с какой-то там одноклассницей, а с великими, пусть опосредованно, не через разрез живой ткани, а через книги. У нее была неплохая библиотека, собранная еще родителями мужа. И Аделаида решила заказать одному знакомому графику экслибрис, где был бы вензель с ее инициалами, который она планировала окроплять драгоценной каплей своей живой крови. Что, собственно, и сделала, не откладывая. Благо дело это не представляло для нее никаких трудностей. Недавно у нее обнаружился диабет второго типа. Пришлось приобрести глюкометр.

Это превратилось в ритуал. Аделаида брала из шкафа книжку, клала ее рядом с глюкометром. После того как глюкометр втягивал каплю крови, на пальце еще оставался след, который она тут же прикладывала к экслибрису. По типу: здесь был Вася, или здесь наследила Аделаида. След иногда имел нечеткие очертания, напоминая жирное пятно —  немой упрек ее сытой жизни. Хотя так, возможно, его воспринимали только обедневшие слои населения, случайно прикоснувшиеся в клубе к забытой ею книге.    

Но больше, чем Заратустру, Нюся уважала Баха, Бетховена и Моцарта.

Когда кто-то безудержно восхищался талантом приглашенного пианиста, она говорила:

—  «В этом нет совершенно ничего удивительного. Нужно только стараться всегда вовремя ударять по нужной клавише, и тогда инструмент сам по себе играет». Так говорил Бах.

Когда после панихиды, скорбя по мастеру скрипичного искусства, ушедшего в мир таинственного покоя в возрасте девяносто трех лет, кто-то произносил: «Несчастный, ему бы жить да жить», — Нюся парировала:  

—  «Смерть — ключ, который отпирает дверь в наше истинное счастье». Так говорил Моцарт. 

В девяностые, да и в нулевые годы ей приходилось заниматься работой, которую немного позже стали называть менеджерской. Она организовывала концерты, встречи, лекции, привлекая к участию как профессионалов, так и любителей.

Запросы зрителей удивляли, поднимая выщипанные Нюсины брови до середины лба. Многие музыканты, как ни старались, так и не научились играть плохо. Происходил искусственный отбор. Одни могли приспособиться к чуждой среде обитания, другие не хотели играть по нотам, из которых нельзя было извлечь божественную музыку. 

Хоть сама Нюся была классной пианисткой, ее все чаще атаковали люди вроде и со слухом, но тугие на ухо. Они требовали от нее каких-то странных мероприятий, полного удовлетворения больной души за отдельную плату.  Нюся удовлетворяла. А как иначе? Ее внучки не только хотели есть, но и требовали гламурного к себе отношения.

Одно такое мероприятие стало триумфальным. По городу были развешаны афиши.

Дискуссия на тему «Нужен ли композитору слух» собрала полный зал. Во Дворце культуры вот уже несколько лет шел капитальный ремонт. В зале не было ни одного музыкального инструмента, отсутствовали кресла и нормальная акустика.

Открыть вечер было поручено камерному хору. Зрители, которые вынужденно стояли, восприняли свою участь как миссию и стали подпевать хору. Здесь все и началось. Звуки прыгали, как мячики,  и разлетались в разные стороны, собрать их в созвучие было невозможно. Хору мешал ор — фоновое соучастие публики. Попытки разъять шум и, поверив алгеброй гармонию, выделить из него что-либо еще, так и не увенчались успехом. Никто ничего не понимал.